Kitobni o'qish: «Левша (сборник)»

Shrift:

* * *

В. А. Богданов
Против течений

Николай Семенович Лесков появился в литературе в самый горячий, переломный момент той эпохи, которая вошла в историю русского общества как шестидесятые годы XIX века. Прологом исторических событий, идей и настроений того времени явилось поражение царской России в Крымской войне (1853–1856).

Печальные итоги Крымской кампании вскрыли экономическую и политическую отсталость страны. Не только «верхи», но и «низы» осознали неотложную необходимость обновления страны, неизбежность коренных перемен и прежде всего – неизбежность отмены крепостного права. «Это было удивительное время, – вспоминал видный публицист той поры, – обдумывались и решались судьбы будущих поколений, будущие судьбы всей России. <…> Эта заманчивая работа потянула к себе даровитых и способных людей и выдвинула массу молодых литераторов, публицистов и ученых»¹.

Особенно широкий и мощный поток в общественном и литературном движении шестидесятых годов XIX века составили разночинцы – выходцы из бедных духовных, чиновничьих, купеческо-мещанских, а иногда и собственно крестьянских семей. Другой современник метко назвал разночинцев «разведчиками», которых «низы» высылали «к неведомым им доселе «верхам», чтобы хотя бы косвенно причаститься тому, что зарождалось там, таинственное и волнующее»².

«Разведчики» придавали освободительным настроениям яркую, колоритную окраску. И Лесков всей своей биографией, всем своим богатым жизненным опытом был подготовлен к тому, чтобы стать таким «разведчиком», поддержать и укрепить демократические устремления литературы шестидесятых годов XIX века.

Николай Семенович Лесков родился в 1831 году. Его детские и отроческие годы прошли на Орловщине. В 1839 году его родители приобрели Панин хутор в Кромском уезде. В уплату за хутор они продали свой дом в Орле.

В «Автобиографической заметке» Лескова читаем: «Жили мы в крошечном домике, который состоял из одного большого крестьянского сруба, оштукатуренного внутри и покрытого соломой. Отец сам ходил сеять на поле, сам смотрел за садом и мельницей. <…> В деревне я жил на полной свободе, которой пользовался как хотел. Сверстниками моими были крестьянские дети, с которыми я и жил и сживался душа в душу». Вместе с ними он пас лошадей, гонял их в ночное, ловил пескарей в узенькой, но чистой Гостомле. Впоследствии Лесков целый ряд своих произведений отнес к серии «Гостомленские воспоминания».

Лесков очень рано познакомился с тяжелыми, драматическими картинами крестьянской жизни. «Еще в мои детские годы, – расскажет Лесков своему биографу, – я видел близко страдания злополучного мужика, и рано во мне начали роиться грезы об улучшении участи несчастливцев».

Лесков был глубоко убежден, что именно своему детству он обязан подлинным, незаемным знанием народной жизни: «Простонародный быт я знал до мельчайших подробностей. <…> Публицистических рацей о том, что народ надо изучать, я вовсе не понимал и теперь не понимаю. Народ просто надо знать, как самую свою жизнь, не штудируя ее, а живучи ею. Я, слава Богу, и знал его, то есть народ, – знал с детства и без всяких натуг и стараний».

Юный Лесков познакомился «без всяких натуг» не только с бытом и укладом «несчастливцев». Он приобщился к народным верованиям, к поэтическим вымыслам народной фантазии, что в дальнейшем пробудит и в нем самом дар воображения.

В 1841 году Лескова определили в Орловскую губернскую гимназию, которой он так и не окончил: без надзора старших, предоставленный самому себе, он куда больше времени проводил на улицах, площадях, базарах, чем за учебниками. Он провалился на экзаменах за третий класс, но от переэкзаменовки отказался и подал прошение в Орловскую палату уголовного суда о принятии его в канцелярские служители. Его принимают на службу, через год переводят в 1-й разряд канцелярских служителей, затем назначают помощником столоначальника.

Через канцелярию уголовного суда проходили дела о разорении крестьян помещиками, о побегах крепостных (за что их наказывали розгами), о ссылках беглых в арестантские роты. Наблюдения над судопроизводством западут в память будущего писателя и всплывут в его первых статьях и очерках.

В 1849 году Лесков переезжает в Киев и поступает служить в Казенную палату. Вскоре юношу определяют помощником столоначальника по рекрутскому набору, где он, по его словам, погрузился в «море стонов и слез».

Киевский период – а это десять лет жизни! – ничем не примечательный для служебной карьеры Лескова, многознаменателен для развития и запросов, необходимых для литератора.

В Киеве Лесков живет у своего дяди С. П. Алферьева, профессора Киевского университета. Андрей Николаевич Лесков, сын писателя, подчеркивал важную роль, которую сыграл дядя в жизни своего племянника: «Изъял его из мертвенно-дремотного Орла в университетский Киев, поставил в условия, благоприятствующие расширению умственного кругозора, пробуждению жажды к знанию, а тем, попозже, к писательству»³.

В доме своего дяди юный Лесков встречался с профессорами университета, многие из которых и стали для юноши «добрыми людьми», – вспомнит с благодарностью писатель, – обогатившими его, незадачливого гимназиста, необходимыми знаниями. Лесков всю жизнь сожалел, что не окончил Орловскую гимназию: обстоятельства положили предел «правильному продолжению учености». Он называл себя «самоучкой».

Одним из таких «добрых людей» стал профессор анатомии А. И. Вальтер. Его Лесков слушал «приватно» в аудиториях университетского анатомического театра. Профессор и убедил Лескова написать фельетон для журнала «Современная медицина» и тем «увлек» его в писательство.

В Киеве Лесков познакомился с друзьями опального Т. Г. Шевченко (сам поэт находился в это время в ссылке), а через них – с его потаенной поэзией. Здесь же Лесков овладел украинским и польским языками.

Лесков намеревался заняться наукой серьезно и систематически. Но, согласно университетскому уставу тех лет, даже вольнослушателями в университет допускались лица только с соответствующими аттестатами. А Лесков, получивший свидетельство, выданное Орловской гимназией, не мог быть принят в университет или лицей. Даже при поступлении на государственную службу он освобождался лишь от экзамена по священной истории, – а ее-то он знал на «отлично» – и арифметике.

В 1857 году Лесков увольняется из Казенной палаты и поступает на службу в коммерческую компанию А. Я. Шкотта, мужа своей тетки, англичанина. По делам компании он беспрестанно разъезжает по всему Поволжью, по Мариинской и Тихвинской водным системам, неоднократно бывает в Москве, «…прежде чем быть литератором, я был человеком коммерческим. <…> Я, смею сказать, знаю Россию как свои пять пальцев».

Когда в 1860 году компания, обанкротившись, прекратила свое существование, Лесков вернулся в Киев, где и начинается его литературная деятельность. В корреспонденциях, статьях и заметках, появляющихся в киевских и петербургских газетах и журналах, он обличает взятки и прочие злоупотребления чиновников, критикует административные неурядицы, чреватые печальными последствиями для «низов». В свою статью «О рабочем классе» эпиграфом он, как и Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву», взял строки из «Тилемахиды» Тредиаковского: «Чудище обло, огромно, стозевно и лаяй». А одна из его корреспонденций появилась за полной подписью: Николай Лесков.

Страстным антикрепостническим пафосом полны и первые рассказы Лескова о жизни крестьян: «Погасшее дело», «Разбойник», «Язвительный». А в «Житии одной бабы», повествующем о подвижнической – потому и «житие»! – жизни крепостной, этот пафос приобретает трагическое звучание.

В 1861 году Лесков приезжает в Петербург. Здесь он активно включается в литературную жизнь эпохи: публикуется в «Отечественных записках», в газете «Русская речь», издаваемой в Москве популярной в те годы писательницей графиней Е. В. Салиас де Турнемир. Когда Лесков в середине года переезжает в Москву, она поручает ему вести «внутреннее обозрение».

Лесков с самого начала сближается с А. С. Сувориным, постоянным сотрудником и секретарем редакции «Русская речь». Суворин в ту пору разделял общедемократические убеждения, и между Лесковым и Сувориным складываются дружеские отношения.

Лесков, став членом кружка Е. В. Салиас, завязывает знакомства с виднейшими профессорами Московского университета – Ф. И. Буслаевым, H. С. Тихонравовым, С. М. Соловьевым. В ее салоне он встречается с И. С. Тургеневым, знакомится с поэтом А. Н. Плещеевым, писателями новой, разночинной, волны В. А. Слепцовым, А. И. Левитовым.

В «Русской речи» появляются статьи Лескова, в которых он впервые называет себя постепеновцем и противопоставляет свою, довольно умеренную, позицию радикально настроенным сотрудникам «Современника».

Летом в Москву приезжает жена Лескова, Ольга Васильевна, с которой он практически разошелся еще в Киеве. Между супругами вновь разгораются ссоры, вспыхивают распри, в которые вмешивается Салиас и члены ее кружка. Тогда Лесков порывает с редакцией и переезжает в Петербург, где начинается его постоянное сотрудничество с ежедневной газетой «Северная пчела», где он регулярно пишет передовые статьи.

По поводу полемических передовиц «Северной пчелы» Г. З. Елисеев, ведущий публицист «Современника», заметил, что в них «высказалась» «сила <…> еще не нашедшая своего собственного пути» и что «при большей сосредоточенности и устойчивости своей деятельности <…> она найдет свой настоящий путь и сделается когда-нибудь силою замечательною».

Этот доброжелательный, если иметь в виду выпады Лескова против «Современника», и прозорливый отзыв ставит литературное будущее Лескова в зависимость от выработки определенных и глубоких взглядов, свободных «от веяния кружка, интересов минуты».

Елисеев Г. З. предугадал то основное в позициях зрелого Лескова, что будет отличать его от других писателей – независимость от господствующих учений, признанных доктриной. И автор первой биографии Лескова очень точно назвал ее: «Против течений». В то же время Г. З. Елисеев предостерег начинающего писателя от ограниченности его мировоззрения, от стихийности демократизма, какой отличалась разночинная литература. А с ней все теснее смыкается Лесков.

Одним из зачинателей этой литературы стал Н. В. Успенский.

В рассказах, очерках и сценах Н. Успенского, В. Слепцова, Н. Помяловского, Ф. Решетникова образ простолюдина рисовался в традициях и духе критического реализма.

Лесков уже в ранних своих произведениях изображал простой народ без каких-либо прикрас: это и бессмысленное – со страху «смертного»! – убийство беглого солдата («Разбойник»), и бестолковый бунт целого села, вспыхнувший лишь потому, что управляющий начал применять непривычно мягкие меры наказания («Язвительный»).

Писатели-разночинцы опирались в своем творчестве только на личные впечатления и наблюдения, они цепко держались реальности, не выверяя виденное какой-либо системой общих взглядов. Они передавали «интенсивное чувство интенсивной тяготы» (по словам А. Н. Пылина, беллетриста-народника), хорошо им известное и самими пережитое. И в жизни простолюдинов они воспроизводили по преимуществу те явления и ситуации, на которые прежде всего и реагировал сам простой человек, – беспросветную нужду и полное бесправие.

С другой стороны, миропониманию стихийных демократов недоставало последовательности и цельности. Так, Г. И. Успенский о своих соратниках по литературе шестидесятых годов писал: «Даже малейших определенных взглядов на общество, на народ, на цели интеллигенции ни у кого решительно не было». Н. Успенский не разбирался в программе «Современника», куда его привлек Некрасов. Проявляя непоследовательность и колебания, они при всем их органическом, природном демократизме, нередко оказывались в лагере противников демократии, что очень скоро случилось и с Лесковым.

Не выработав твердых, последовательных взглядов на общество, на отношения между социальными и политическими силами, определяющими перспективы его развития, они не были подготовлены к тому, чтобы группировать, как требовал того Добролюбов, отдельные факты жизни, чтобы «соображать», как учил Салтыков-Щедрин, то или иное явление с общим ходом жизни. А без такого «соображения» трудно было создать цельную картину жизни, без этого литература была обречена на «осколки», как писал о жанре произведений Н. Успенского Чернышевский. И действительно, разночинная литература шестидесятых годов не поднималась, за редким исключением, выше отдельных, разрозненных картин и сцен, нередко натуралистических.

Летом 1862 года русское общество переживает трудное время. В Петербурге вспыхивают пожары, и правительство, инкриминируя их нигилистам, приостанавливает издание «Современника» и «Русского слова», арестовывает Писарева и Чернышевского. Впечатлительный Лесков, по его собственному признанию, «бежал из России», когда его статья о пожарах, весьма не четкая в определении их причин, вызвала гневную реакцию со стороны демократической прессы.

Через Вильно (Вильнюс) Лесков добирается до Львова, живет некоторое время в Кракове, старой столице Польши, потом в Праге, в Париже. Он намеревается попасть в Лондон, к Герцену, «жарким поклонником» которого был с юности. Но что-то помешало этому плану, иначе, вероятно, у Герцена Лесков встретился бы с Достоевским.

Из Парижа Лесков шлет корреспонденции в «Северную пчелу», здесь же возникает у него и замысел повести «Овцебык». Ее герой, разночинец Василий Богословский, после неудачных попыток поднять восстание приходит к горькому выводу: «Да, понял ныне и я нечто, понял… Русь, куда стремишься ты?.. Некуда идти… Никто меня не признает, и я сам ни в ком своего не признал».

Лесков вернулся в Россию в марте 1863 года и в следующем году начинает публиковать свой роман «Некуда». Воспринятый демократической критикой и общественностью как антинигилистический, он сыграл в судьбе писателя злополучную роль.

Нигилизм – это движение передовой молодежи, направленное против умственного и нравственного угнетения личности. Нигилисты отстаивали свободу, независимость от всего, что считали ветхозаветным. Горький отмечал еще и такую черту в нигилистах, как «юношески дерзкое желание сразу, одним махом, порвать все связи с прошлым страны». Наиболее полно и согласованно во всех своих элементах нигилизм выразил Писарев, а его радикальную сторону («сразу», «одним махом») – Варфоломей Зайцев, критик и публицист того же журнала, «Русское слово».

После появления тургеневских «Отцов и детей» слово «нигилист» стало кличкой, вошедшей в обиход и толкуемой подчас слишком расширительно. Например, М. Н. Катков и сотрудники его предельно консервативного журнала «Московский вестник» нигилизмом считали чуть ли не все направления революционно-демократических идей. К такому пониманию нигилизма склонялся в пылу полемики с «Современником» и Лесков. Впоследствии это приведет его к идейному сближению с Катковым.

Первые главы романа «Некуда» появились в журнале «Библиотека для чтения». Там же в течение 1864 года печатались и очерки Лескова «Русское общество в Париже», где он категорически настаивал: после отмены крепостного права в России революции «не надо». Полемические выпады против революционных демократов со страниц этих очерков перешли в роман, став его антинигилистической составляющей.

Необходимо заметить, что антинигилистическая беллетристика в общем литературном потоке той поры занимала довольно заметное место: это и «Взбаламученное море» (1863) А. Ф. Писемского, и «Панургово стадо» (1869) В. В. Крестовского, и «Бродящие силы» (1867) В. П. Авенариуса. Но «антинигилистический» не значит «антихудожественный». Например, антинигилистический роман А. Ф. Писемского «В водовороте», появившийся почти одновременно с «Бесами» Ф. М. Достоевского, восхитил и H. С. Лескова, и Л. Н. Толстого, а роман «Бесы» высоко оценил за его художественные достоинства М. Горький. В то же время роман Лескова «Некуда» он ставил вне художественной литературы как «книгу прежде всего плохо написанную». Одним словом, антинигилизм – категория идейная, а не эстетическая, антинигилизм – тенденция, а не художественная несостоятельность.

Лесков несомненно критически, иногда переходя на памфлет, и явно предвзято, изображает в романе «так называемых… новых людей». Он упрекает их в том, что они «не получили в наследство ни одного гроша, не взяли в напутствие ни одного доброго завета», что у них не хватило решимости отречься от примкнувших к ним «шутов» и «дурачков».

Писатель тем самым продолжил «линию» И. С. Тургенева, который попутчиков Базарова изобразил «шутами» и «дурачками», а Герцен метко назвал «базароидами». Но у Лескова эти «базароиды» оттеснили на задний план «новых людей», и карикатурное изображение «шутов» и «дурачков» переросло в идею невозможности революционно-демократического переустройства России. Доктор Розанов, авторский резонер в романе, утверждает: «Никто с вами не пойдет… революции не будет… она невозможна в России… никаких элементов для революции нет… Некуда метаться. Россия идет своей дорогой, и никому ее не свернуть».

Не успел роман появиться в печати, как с его резким осуждением выступили «Современник» и «Русское слово». Д. И. Писарев предупредил из своего заточения в Петропавловской крепости: «Найдется ли теперь в России – кроме «Русского вестника» – хоть один журнал, который осмелился бы напечатать на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера г. Стебницкого? «(Роман был напечатан под этим псевдонимом.)

Слова Писарева оказались пророческими. Никто, даже из сочувствующих Лескову, не смел вступиться за него печатно. «Я ряд лет лишен был даже возможности работать», появление романа «испортило все мое положение в литературе», – признался он позднее. А еще раньше Лесков жаловался своему близкому знакомому: «Ведь просто приткнуться некуда тому, кто написал «Некуда».

Бойкотируемый демократической прессой, Лесков, по сути, вынужденно оказался в «Русском вестнике» Каткова, как и предвидел Писарев. К сотрудничеству с ним его толкало и то обстоятельство, что к этому времени прекратили существование и «Северная пчела», и «Библиотека для чтения», и «Эпоха» братьев Достоевских, где Лесков опубликовал в 1865 году «Леди Макбет Мценского уезда».

Несмотря на отчаянное положение, Лесков не прекращает творческой работы. Он приступает к «Соборянам», издает повесть «Островитяне», драму «Расточитель» (первая постановка состоялась на сцене Александрийского театра, особенно часто ставили ее в провинции).

Хроника «Соборяне» – иногда Лесков называет это произведение романом – была опубликована в 1872 году. Писатель так разъяснял ее замысел: «…я имею в виду выставить нынешние и нынешние положения людей, чающих движения легального, мирного, тихого». Эти люди – причт провинциального Старгорода, служители его собора, а сюжет – это, как разъясняет автор в другом месте, – «борьба лучшего из этих героев с вредителями русского развития».

Лучший и главный герой хроники – протопоп Савелий Туберозов, вступающий в конфликт с церковными властями. Когда он выступил в соборе с проповедью, обличающей торговлю совестью, его отлучили от службы и сослали в монастырь, где он и умер.

«Что за лицо! – восхищался безымянный рецензент еженедельника «Гражданин», не исключено, что Ф. М. Достоевский, – просто и естественно, как сама жизнь, вырастает эта чудесная, величавая фигура…»

…В семидесятые годы XIX века русское общество вступило в новый период развития. С падением крепостного права началось стремительное промышленное развитие страны. А вместе с тем открылся простор и для авантюрного предпринимательства, биржевых спекуляций. На арену общественной жизни выходят новые хозяева – «хищники», «воротилы», как назовет их Салтыков-Щедрин. В духовно-нравственной жизни «все переворотилось» (Л. Н. Толстой), возобладала страсть к обогащению, эгоистические расчеты, разрываются семейные связи, глохнут интересы к коренным вопросам бытия, выветриваются чувства долга и ответственности перед униженными и оскорбленными.

Лесков и в этот период остается противником революционной демократии. Но постепенно он высвобождается из-под влияния кружка «Русского вестника», назревает его разрыв с Катковым.

Но ни к одному из тогдашних общественных движений Лесков не примкнул, ни одной из тогдашних доктрин не увлекся. Он не связывает себя постоянным сотрудничеством с каким-либо издательством или журналом. Оставаясь свободным от литературных и общественно-идейных направлений, он хочет «наблюдать, обсуждать и резюмировать это мертвое время»⁴. Но когда после появления его очерка «Загадочный человек», посвященного памяти участника революционного движения Артура Бенни, критика вновь обвинила Лескова в клевете на освободительное движение, писатель ответил критикам романом «На ножах» (публиковался в «Русском вестнике», в ноябре 1871 года появилось отдельное издание романа).

Даже Ф. М. Достоевский, этот суровый и не всегда справедливый оппонент революционеров и социалистов, против которых он и направил свой роман «Бесы», появившийся одновременно с лесковским романом «На ножах», – даже он недоуменно развел руками. «Читаете ли вы роман Лескова в «Русском вестнике»? – спрашивает он А. Н. Майкова. – Много вранья, много черт знает чего, точно на луне происходит. Нигилисты искажены до бездельничества»⁵.

Окарикатуривание демократов, весьма заметное и в романе «Некуда», здесь переросло в памфлетное обличение реальных и легко узнаваемых участников освободительного движения. И Суворин был прав, заметив, что при создании романа автором руководило мстительное чувство к нигилистам. А сам Лесков признал, что «сбился» в романе на одну мысль с Достоевским – на аморализм нигилистов.

По самым расхожим штампам антинигилистической литературы строится сюжет романа, портретируются его персонажи: нигилисты поют гадкие, сальные песни, неряшливо одеваются, соблазняют невинных девушек, привлекают к своему «движению» преступников. И даже А. Л. Волынский, сочувствующий Лескову, вынужден был признать: «Это запутанное произведение, с невероятно сложными и нелепыми интригами, с убийствами, поджогами и любовными историями. Нельзя понять, каким образом… Лесков мог написать именно такое произведение».

В то же время Лесков при всем крайне тенденциозном отношении к своим противникам уловил реальные изменения в тактике и целях революционного движения – наметившуюся тягу к индивидуальному террору, появление политических авантюристов, приносивших этические принципы в жертву девизу «Цель оправдывает средства».

С большим трудом удалось опубликовать Лескову повесть «Очарованный странник». Еженедельник «Гражданин», который тогда, в 1873 году, издавал и редактировал Достоевский, отказался ее печатать, а Катков счел повесть «неудобною» для печати. По словам самого Лескова, Каткова «покоробило» изображение черствости и жестокости митрополита и «невысокое освещение дворянских фигур» сравнительно с образом «первопроходца» Ивана Флягина.

Несколько благополучнее сложилась издательская судьба рассказа «Запечатленный ангел», хотя и он вызвал критические замечания со стороны Достоевского.

«Запечатленный ангел» по форме – традиционная рождественская повесть с обязательными элементами чудесного, неправдоподобного. Чудо происходит с иконой ангела, вероятнее всего, иконой Михаила Архангела, которую артель раскольников хранила как драгоценную святыню. Икону отобрали у чиновников и, опечатав сургучной печатью, вручили архиерею. Раскольники выкрали свою святыню, подменив ее подделкой. И вот с иконы сама собой сошла печать. Раскольники чудесное событие сочли проявлением силы провидения и перешли в Православие.

Образ архиерея, который столь снисходительно отнесся к чиновникам, надругавшимися над иконой, вызвал у Достоевского сомнения. Неодобрительно отозвался он и о языке рассказа.

Повествование ведется от лица раскольника. Достоевский заметил, что за рассказчиком стоит автор, «ряженый», который, имитируя речь старообрядцев, «пересаливает», выражается «эссенциями».

Вскоре Лесков бесповоротно порывает с Катковым и его проправительственным журналом: «Катков имел на меня большое влияние, но он же первый во время печатания «Захудалого рода» сказал: «Мы ошибаемся: этот человек не наш! Жалеть нечего, – он совсем не наш». А чуть позднее Лесков выскажется о своем многолетнем «спутнике» еще резче: «…лично на меня как на писателя он действовал не всегда благотворно, а иногда просто ужасно, до того ужасно, что я мысленно считал его человеком вредным для нашей художественной литературы. Одно это равнодушие к ней <…> меня угнетало и приводило в отчаяние».

Осенью 1875 года Лесков вновь съездил в Париж, откуда через Прагу, Дрезден, Варшаву, вернулся в Петербург. Одним из первых произведений Лескова, написанных после возвращения из заграничной поездки, был рассказ «Железная воля».

Его замысел связан, как разъяснил сам автор, с модным в середине семидесятых годов девятнадцатого столетия вопросом о «немецкой воле и нашем безволии». История Пекторалиса – иронический ответ на бытовавшее мнение о превосходстве русского ума над «железной волей» немцев.

Пекторалис приехал в Россию, чтобы установить машины в компании и наблюдать за ними. Обещая хозяевам приехать как можно быстрее, он, однако, невольно задерживался на каждой станции: таковы были порядки, напоминает автор. Но вместо того чтобы сделать выводы из своего опоздания и понять, в какой стране предстоит ему жить и действовать, Пекторалис гордится тем, что твердо, то есть железно, держал слово.

В рассказе Лескова русский ум превзошел немецкую волю: Пекторалис оказался просто-напросто педантом, слепо следующим принципам и не считающимся с обстоятельствами.

К началу восьмидесятых годов XIX века почти полностью забывается «заклятье»⁶, которое тяготело над Лесковым. От издательств и журналов начинают поступать предложения о сотрудничестве. «За мною действительно немножко ухаживают», – сдерживая гордость, сообщает Лесков о своей возрождающейся популярности. А. Н. Лесков пишет о переломе в литературной репутации отца: «Истосковавшийся в многолетней немоте «с платком во рту», Лесков неудержимо спешит нагнать потерянное время»⁷.

После замкнутого образа жизни, какой вел Лесков все эти годы «заклятья», он расширяет и оживляет свои литературные связи. В салоне С. Н. Толстой, вдовы известного поэта и драматурга, он встречается с Ф. М. Достоевским, И. Гончаровым, философом Вл. Соловьевым. Знакомство с Гончаровым очень скоро перерастает в дружбу: летом 1879 года они вместе отдыхают в Дуббельне (Дубулты, Прибалтика), совершают совместные прогулки, встречаясь в гостиницах, на концертах.

Сближается Лесков и с Достоевским. Когда появился разбор Достоевским романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина», Лесков пошлет ему «горячее спасибо и душевный привет», найдя разбор умным, благородным и справедливым. Лесков будет присутствовать при выносе тела Достоевского из его квартиры и проводит гроб до Александро-Невской лавры. В одной из повестей Лесков назовет похороны Достоевского «событием в истории».

Семидесятые годы XIX века ушли в историю под выстрелы и бомбы народовольцев. Был убит С. М. Степняком-Кравчинским шеф жандармов Н. В. Мезенцов, за ним последовало покушение на его преемника, затем на Александра II, а 1 марта 1881 года взрывом бомбы, изготовленной Н. И. Кибальчичем, Александр II был смертельно ранен на Екатерининском канале.

На экстренном заседании Государственного совета обер-прокурор Святейшего Синода убийство императора объявил прямым следствием той либеральной политики, какую пытался проводить Александр II. «Государь, – обратился он к новому императору, – в такое ужасное время надобно думать не об учреждении новой говорильни (проект создания совещательного органа из выборных гласных. – В. Б.), в которой бы произносились новые растленные речи, а о деле… Нужно действовать!»

И правительство приступило к действиям. Последовали массовые аресты революционеров и ссылки. Уже 3 апреля террористы, осуществившие терракт на Екатерининском канале, были казнены. Все обращения о помиловании (в частности, Вл. Соловьев во время публичной лекции призвал Александра III не допустить смертной казни первомартовцев) правительство оставило без внимания.

Министром внутренних дел назначили Д. А. Толстого, который провел ряд контрреформ, в том числе реформы суда и земства: они свели на нет послабления царя-освободителя. Министр просвещения И. Д. Делянов закрыл высшие женские курсы, а циркуляром «о кухаркиных детях» предписал не допускать в средние учебные заведения детей малообеспеченных родителей.

Выполняя волю Победоносцева и Толстого, Делянов уволил со службы из Министерства просвещения Лескова, куда, в ученый комитет, тот был назначен еще в 1874 году. В ответ Лесков «пожертвованную» ему золотую медаль передал беднейшему ученику орловской гимназии, который будет поступать в университет.

В 1884 году закрыли «Отечественные записки», тем самым Салтыкову-Щедрину, как он с горечью скажет, «запечатали душу».

В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла…

Эти строки из поэмы Александра Блока «Возмездие», быть может, точнее и рельефнее других передают атмосферу восьмидесятых годов девятнадцатого столетия. В литературе, все усиливаясь, нарастают ноты отчаяния и пессимизма. Модной становится «унылая» поэзия С. Я. Надсона. В творчестве В. М. Гаршина, Г. И. Успенского возникают трагические мотивы. Обозначается процесс «дегероизации» литературы: повесть И. Н. Потапенко «Негерой» становится знамением времени.

Лесков с его общественным темпераментом не остался безучастным свидетелем свершившихся политических и социальных перемен. Победоносцева писатель называет не иначе как Лампадоносцев. Публично осуждает Лесков и циркуляр о «кухаркиных детях».

Лесков и теперь остается вне общественных и идейных течений, тем более что самое демократическое из них – народничество – терпит поражение за поражением. «Хождение в народ» не принесло ожидаемых результатов, волну терроризма отбило правительство. В самой идеологии народничества демократические идеалы вытеснялись теорией «малых дел». Отсюда такое пристальное внимание Лескова к деятельности Льва Толстого.

1.Шелгунов Н.В. и др. Воспоминания. М., 1967. T. 1. С. 93–94.

2.Златовратский Н. Н. Воспоминания. М., 1956. С. 76.

3.Лесков Андрей. Жизнь Николая Лескова. М., 1984.

4.Письмо от 30 января 1871 г. // Ф. М. Достоевский об искусстве. М., 1973. С. 421.

5.Там же.

6.Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова. М., 1984.

7.Там же. С. 95.