Kitobni o'qish: «Путь правой руки»

Посвящается моей матери

Пролог

Когда-то давно, на самой заре времен, не было ничего, кроме бескрайнего океана. Не было ни крутых гор, ни облаков, ни живых существ. Все было благо, и не было в мире никаких волнений. Даже ветер, рябью расходящийся по воде, был слаб и тих. И тогда на темном бездонном небе вдруг зажегся огонь. То был прародитель всего живого и сущего, властитель мира. Он создал небо, землю и великое мировое древо, что стремится в бесконечную высь своими ветвями, а корнями уходит в самое основание земли.

Вскоре к залитым солнцем берегам прибились первые ладьи. Они были полны прекрасных и честных мужчин и женщин, что тотчас приступили к строительству нового мира. Всеотец же даровал им свою любовь, заботу и вверил землю в их власть, незримо наблюдая за каждым шагом своих избранных детей.

Постепенно люди становились все паршивее. Появились болезни, голод и поветрие забирали многих. Затем родились корысть, гневливость, зависть – не худшее, но естественное для человека. А затем Всевышний, призвав оставшихся верными ему сыновей и дочерей, наделил их силой, вполовину равной его могуществу. Простым же людям, несшим в сердцах память о своем происхождении, он показал извечный знак. В тот день, не угасая и поныне, на горизонте зажглась тонкая полоска благостного света. Там был край земли, первый покоренный берег человека. И лишь после достойной смерти человек мог на краткий миг вернуться в священные рощи, проследовав за уходящими на зиму птицами. Затем ему суждено было вернуться в своих правнуках, продолжить род, скрепить кровные узы и возложенную на него долю. При том условии, что его род продолжает жить, а его достойно проводят в посмертие и сохранят добрую память о славном предке.

…Мудрогор моргнул пересохшими глазами. Почесал лысую черепушку, откинул легкое одеяло. Наверное, было бы неплохо попросить у послушников новое, но очень уж жаль переводить лен на несколько последних ночей. Он не оставил после себя никого, а вся его родня погибла в сражениях или усохла от старости. Тот день, когда он наконец не откроет глаза, станет последним в череде его испытаний.

Шершавые шишковатые ноги, сросшиеся узлы старого дуба, нашли прохудившиеся лапти. Очередной день древнего волхва начался.

Дрожащей от старости рукой он собрал огарки со стола. Несколько появившихся за ночь бумажек, на которые он истратит большую часть сегодняшнего дня, силясь разобрать буквы через стеклянный камешек, невероятно удручали. Обучающиеся у него отроки будто бы знали, что он не может отойти на тот свет, если на столе останется хотя бы один документ или письмо. Но такова доля давшего клятву, и не будет ему покоя, пока его глаза смогут различать чернильные знаки на желтом поле. А знаки, между прочим, с каждым днем становились все мрачнее. Княжества увязали в склоках и ненависти, брат желал смерти брату, а матери отрекались от детей. Всюду был слышен дым дотлевающих деревень, а божественные знаки являлись все реже. Нелегкое время для любого.

Мудрогор проковылял к окну, медленно и осторожно, цепляясь за стену. Заря еще не занялась, но благостный свет Ирия уже стал чуть ярче и шире. Полоска света на самом горизонте, указывающая путь к славным землям вечного блаженства. Неудивительно, что многие и при жизни стремились добраться до святых земель, но только стирали в кровь ноги пока наконец не добирались до бескрайнего моря или не гибли по пути. Говорят, там, у самой кромки воды, поют дивные птицы, а свет Ирия покрывает почти половину небосклона.

Как и всегда, у него сперло дыхание, а глаза закатились. Удивительное, должно быть, чудное зрелище. За всю свою жизнь он не видел благостный свет шире толстого пальца – даже в полдень, когда солнце не мешает свои лучи со священным пламенем. Здесь же, в обители, светлая полоска никогда не бывает толще фитиля, ночью же вовсе обращается в белесый отблеск заката. Но даже эта розоватая кромка дарила ему надежду и спокойствие.

«Быть может, день настал?» – в тысячный раз подумал он про себя, но тотчас насупился.

Священный обет, удерживающий его в плену этого мира, кажется, не окончится никогда. Всякому человеку нужен наставник, что способен дать верный совет. И до тех пор покуда есть кому желание и нужда спрашивать его мудрость, он должен нести ответ – и перед людьми, и перед богами. Впрочем, разве можно о таком забыть? Печать обета видна и сейчас.

Он потер запястье левой руки, будто в надежде убрать выжженные следы.

Даже на покрытой пятнами и морщинами коже отчетливо виднелись тонкие цепи – угольный отпечаток священных уз клятвы перед ликом богов. До самого локтя они оплетали руку, напоминая человеку о вечном долге. Нынче мало кто сковывает себя такими обещаниями, а на носящих след божественных печатей смотрят с сожалением. Но Мудрогор помнил тот день, будто это произошло вчера… Отрок в опустевшем саду, наедине со звездами, глубоко смотрящий на тонкую ниточку розового света на горизонте и упрямо вторящий заветные слова.

Вспышка будто раскат грома – и на его руке оказался знак, а в душе тягостное чувство благородного дела.

И как отрок мог так быстро обратиться в ползающую ветошь? Сколько еще лет он проведет в служении другим, пока боги наконец не решат, что его зарок выполнен? Череда просителей бесконечна, но, быть может, если он успеет до начала нового дня…

Он подпер стулом входную дверь. До рассвета недолго, ему надо было выиграть хоть немного времени на задуманное.

Бумага оказалась тоньше обычного, а буквы гораздо убористее. Читать стоя было тяжело, камешек трясся в непослушных руках, но он упорно вчитывался, продирался к пониманию мольбы просителя через собственную слепоту и старость. Губы беззвучно шептали каждую букву, силясь сложить их в единое слово.

– Учитель? – робко позвали из-за двери. Ручка не поддалась, и голос повторил настойчивее: – Учитель!

– Что тут происходит? Он заперся? Зачем? Погоди… НЕТ! Учитель! Учитель! Что вы встали, несите топор! Он заперся!

Пальцы судорожно схватили перо. Медлить было нельзя. Обдумав прочитанное, Мудрогор впервые за многие лета расплылся в улыбке. Письмо не принадлежало ни князю, ни другому волхву. То было обычное письмо заботливого отца, который жаждал доброй участи для дочери, и искал ответ на самый простой вопрос во всем мире. Макнув перо в чернила, он облегченно вздохнул и вывел несколько простых слов успокоения.

Когда дверь захрустела под быстрыми, но неумелыми ударами нескольких топоров, комнату озарила яркая вспышка. На пол упала истлевшая от древности рубаха, ветер подхватил горстку пепла.

На столе перед взмыленными и раскрасневшимися юношами лежали тяжелый перстень Мудрогора и последнее письмо столетнего старца, наконец выполнившего свою клятву.

Глава 1

Ночное небо искрилось тусклыми звездами. Удивительно безоблачная, особенно для весны, ночь едва ли способствовала тайным планам и коварным шагам. Однако все же это была ночь, время темных и страшных дел, вершимых не менее ужасными людьми. Впрочем, Воесил не мог сказать, что считает себя или своих братьев совсем уж пропащими висельниками. В конце концов, они знали меру в своих грехах, старались искупать их добром, чтили братство и почти никогда не брали лишнего.

Во всяком случае, сейчас они совершенно точно не делали ничего плохого. Просто лежали, продрогнув насквозь, на траве и наблюдали за происходящим на соседнем холме.

Огни плясали за невысоким каменным тыном. Богатый курень, не слишком большой, но явно не знавший плохих времен. Ладные высокие окна, расписанные свежей краской ставни блестят в свете луны. Крошечная башенка сбоку, чтобы наблюдать летним вечером за пашнями, что упирались в самые стены. Деревни вокруг, примечали они мимоходом, тоже казались приличными, даже по меркам привыкших к городу. Все было ухоженное, опрятное, животные издали казались упитанными и даже счастливыми – всюду была видна рука доброго хозяина. Но людей было слишком мало, а некоторых домов, вероятно опустевших, коснулась недобрая участь ничейного добра. Окна были заколочены, видимо заботливыми соседями, а земля вокруг них уже заметно приела тропинки. Болезнь ли, война или другое несчастье – в любом случае половина людей этого края пропала.

Так или иначе, их компании это было на руку. Охранников ночного покоя – невыспавшихся, а оттого злых стражей с факелами и топорами – было в разы меньше, чем положено для такого имения. Внутри же, насколько было видно, царил покой. За половину ночи – ни разу ни искорки от самой малой свечи. Нужно лишь дождаться рассвета, пересчитать слуг, снующих по утренним делам, и вернуться сюда следующей ночью еще раз, для надежности.

– Эй, Воесил, – раздосадованно прошептали сзади. Покрытый инеем, кое-как свернувшийся в клубок, с красной от мороза рожей, Ратибор больше походил на брошенного котенка, чем на планирующего налет вора. – Очень уж холодно! Пальцы не гнутся! Пошли, а?

– Да погоди ты, – отмахнулся он.

– П-пошли скорее. Нечего тут торчать больше!

Верхушек деревьев коснулась заря. Выжженное морозом небо вдруг посветлело, а затем из-за блестящих тонкой наледью сосен показалось алое солнце. Природа постепенно оживала от неожиданно неприветливой ночи: послышались осторожные скромные трели лесных птиц; внизу, кажется, зашевелилась просевшая от снега трава; недалекая деревня отозвалась криками петухов, затем собачьим гомоном и стуком ставней. Лишь курень так и остался стоять недвижимым. Стражники, макнув шипящие факелы в ведра, собирали пожитки и готовились смениться. Кажется, у ворот их ждало вдвое меньше охранников. Но даже это было удивительно, учитывая малую населенность деревень. Будто бы весь край собирался мужчинами, чтобы нести службу.

– Ч-что д-думаешь, В-воесил? – чуть громче нужного спросил Ратибор, дернувшись и осыпав на себя ледяную пыль.

Он поднял глаза на серое небо. Ночь миновала, и в вышине уже меркла полоса священного огня, не в силах бороться со светом солнца. Извечное знамение, что за всеми твоими поступками наблюдают боги. Суровые, но справедливые, они неустанно озаряют небосклон, напоминая людям о своей воле. Днем, конечно, огонь их пламени немного тускнеет, но и людям при белом дне куда реже необходимо напоминание, что творить дурные дела нехорошо.

Воесил поежился, но совсем не от холода, и поспешил отвернуться, прикрыть голову окаменевшим капюшоном. Он проклинал себя за преступления перед ликом предков, но ничего не мог поделать. Чтобы продолжать двигаться к первому берегу, ему нужны были деньги. И заработать иначе вечным странникам было невозможно. Во всяком случае, они никогда никого не убивали из корысти и подлости, лишь ради защиты.

– Думаю, что-то странное. Будто бы нет никого. Может, хозяин в отъезде? Тогда никто не заметит пропажи еще очень долго, можно остановиться неподалеку, прежде чем уезжать.

– Я п-про другое. Х-хватит-т, а? – бесцветный голос Ратибора выдавал смирение в усталости. – Пошли?

Первые капли упали наземь. Наледь начинала таять. Оставаться дольше было совсем нельзя.

– Пошли, – согласился Воесил. – Медленнее, не хватай ветки зазря. За версту видно!

Колючие заросли зашелестели, царапая и нещадно хлеща чужаков по мордам. Когда все кончилось и они вдруг оказались на проселочной дороге, петляющей по подлеску едва ли кто-нибудь смог бы различить в куче налипшего мусора, грязи и веток силуэт живого человека. Теперь вернуться в лагерь, к остальным, и после сытного – и горячего! – завтрака рассказать об увиденном.

Лагерь встретил их всеобщим унынием, ставшим привычным в последние недели. Неудачи одна за другой сыпались на них во всех начинаниях, а маленькие, но ежедневные невзгоды уже перестали вызывать хоть какое-нибудь негодование. Если кто-то уходил в лес собрать хворост, то непременно начинал блуждать буквально среди трех деревьев. Любые колодцы и ключи, встречаемые по пути, оказывались отравленными или закисшими. Вместо дичи им попадались издохшие от старости белки, а грибные поляны сплошь покрывали поганки. Костер, с большим трудом разожженный после многих часов попыток, приходилось тотчас тушить, потому что неподалеку вдруг слышалось нервное ржание коней патрульных – даже вдали от дорог!

Голод и тоска давно стали привычными спутниками. Будто еще один брат в их маленькой семье, невезение незримо преследовало их по пятам, выедая последнюю кашу из мисок и подтачивая бурдюки с водой. Даже несмотря на старания истово верующего Яролика, на каждом привале собиравшего крохи по мешкам для жертвенника богам, удача упорно скрывалась от них за следующим, новым поворотом.

Поэтому новость о полупустой, но ухоженной курии отсутствующего рубаки, чьи предки когда-то покорили этот дикий край и, пролив немало крови и пота, вдруг обнаружили себя настоящими тиунами на службе князя, невероятно будоражила. Но вместе с этим пришел и страх очередной неудачи. Самая захудалая добыча, пусть даже черствый хлеб из котомки лоточника, казалась невообразимо сложной. Многие тотчас поникли, едва услышав об охране, некоторые даже отсели от общего костра на свои затертые лежанки, махнув рукой на все.

– Я вам говорю, – с набитым ртом твердил Ратибор. Как ночному лазутчику ему полагался самый жирный кусок, каковым сегодня были перетертые в кашицу кора деревьев и, кажется, плесневелое зерно. – Нам это по силам. Просто приди и возьми. Дом точно пустой, вообще никого! И приготовлений нет – значит, не скоро вернется хозяин. Точно не в эту ночь. Надо брать сейчас. Сколько сможем вынести. И рвать когти!

– И в какой, говоришь, урочный час они в стражу? – настойчиво повторил Млад. Несмотря на юный даже по меркам разбойников возраст, он всегда старался узнать как можно подробнее о предстоящем деле, выпытывая подробности так, будто бы действительно мог повлиять хоть на что-нибудь. Должно быть, то сказывалось влияние въедливого Руна – немногая польза за всю жизнь, что он сумел, хоть и случайно, принести другому.

– С солнцем. И одна пересменка, когда луна клонится к той стороне.

– Отлично, – сказал Млад коротко. – Я справлюсь.

– Что? – раздалось хором. – Куда тебе! Будешь делать как скажут. Усек?

– Но Рун сказал…

Сам Рун сидел поближе к костру. В пустых глазах плясало пламя. Кривой рот, как плохо заживший шрам, беззвучно шевелился. В руках вертелся длинный нож с крючком, каким обычно вспарывают дичь и снимают шкуру. Но едва ли железо в его руках знало вкус иной крови, нежели человеческой. Рун казался необычайно тихим и спокойным, будто происходившее вокруг совершенно не занимало его и, даже напротив, мешало думать о чем-то великом и священном.

– Так, – прокашлялся Воесил, решив воспользоваться молчанием самого неприятного человека в их братии. – Я насчитал две дюжины факелов. И еще наверняка на смену есть, там у самых ворот пристройки, как раз для коней и дружины. Дом, кажется, пустой. Богатый, Рати правильно заметил. Не слишком, чтобы занимать погоню за нами, но и далеко не безделица. Набьем мешки до отказа, это точно. И пропажи не заметят какое-то время, успеем далеко уйти. Думаю, вниз по реке пойдем дальше. Ну, делаем?

– Да, ты как всегда прав, Воесил, – важно добавил Яролик. Его благодушное настроение, как и уверенность в успехе, отражалось широкой улыбкой. – Я уже поднес дары лешему, чтобы он указал нам нужный путь. Осталось уповать на помощь истинного хозяина этой земли!

Ободрение на лицах братьев было лучшей наградой. Кажется, даже небо стало светлее, а накрапывавший дождь, мешавший все в серую слякоть, будто бы стал потише. Люди стали робко поднимать руки, озираясь на других, словно не веря в происходящее, – слишком много прошло времени с последнего собрания, и маленькое вече, в грязи и холоде, полушепотом, казалось торжественным и великим. Почти как клятва самим богам.

– Ага, – сухо произнес Рун, впервые подав голос за долгие дни. Он грянул февральским громом. – А скажи мне, добрый друг, что ты будешь делать, когда нас схватят?

Поднятые было руки медленно опустились. Никто не посмел перечить Руну, впрочем как и всегда. Известный горлорез и убийца, он чудом прибился к их компании и успел стать своим, но между тем репутация душегуба и подчеркнутая нелюдимость делали свое дело. Когда все устраивались на ночлег, он уходил в темень леса и не возвращался до рассвета. Стоило группе приблизиться к дороге, как тот начинал кутать лицо и рычать на каждого встречного, не оставляя и шанса притвориться странствующими кметами. Но более всего вселяло ужас нежелание Руна оказаться в лучах благостного Ирия. Будто самим богам было противно его существование.

– А почему нас должны схватить? – наконец выдавил Воесил. – Мы и не такие дома брали. К тому же что еще остается? Просто уйти?

– Именно.

– Ха! – пораженно выдохнул Воесил. – Ты что, привык жрать кашу из желудей? Жевать помои, жить как паршивая псина, что пнули на мороз? Скоро лето, а там опять зима. Нам надо готовить запасы по пути до зимовника, а отказываться от такой добычи… Ну, есть что сказать, Рун? Есть что предложить получше?

Яролик выпучил глаза, будто не веря в происходящее. Еще немного, и он разразился бы настоящей тирадой, обличающей неверие Руна, дурная доля которого передалась всей шайке. К счастью, тот просто безучастно пожал плечами.

– Ясно. Как я и думал. Значит, делаем как всегда. Расступитесь, сейчас нарисую. Ратибор и я перелезаем через стену. Идем до вот этих зарослей. Даем знак, Млад замыкает. Вот тут хорошая низинка, ползем до башенки. Там, знаете, у дома пристройка, но никто не смотрит с нее. Отсюда вон туда, перебежками. Ратибор, сможешь вскрыть замок? Не забыл еще? Добро. Рун, ты ждешь вот на этой стороне. Млад будет таскать мешки и перекидывать, вот тут или вот тут. Усек? Ты, Яролик, еще раз обратись к богам. Сделай все, чтобы завтра они были на нашей стороне. Если надо, возьми последнее из котомок, но завоюй их благодушие. Все за? Тогда делаем. И помните, никакой крови! Не хватало, чтобы за нами гончие бумаги были. Вовек не откупимся.

Глава 2

Петар неловко вылез из стога сена. Потянулся, глухо застонал, сделал несколько резких движений. Захрустели кости, щелкнули суставы. Прошлогодний сноп был весь покрыт снегом, из его норы разило прелой гнильцой, но это все же было лучше, чем получить палкой за сон на посту.

Он порылся немного в траве, нащупал дубинку. Вмерзший монолитный ком не хотел отдавать толстый плащ, лежанку Петара, но тот вырвал его и старательно отряхнул. Единственный скарб, что остался от прославленного отца, и так уже растерял всякий лоск, и теперь годился лишь на одеяло в убогой норе. Прослужит еще пару лет, подумалось ему. Пальцы нащупали новые дыры – видимо, часть плаща все же не пожелала возвращаться к хозяину. Петар пожал плечами и оглянулся на стремительно сереющие очертания господских полатей.

Вечер уж давно перевалил за половину, солнце догорало на западе. Он мельком глянул на тусклую полоску на противоположной стороне и побрел к воротам. Путь лежал через все поле, Петар часто оступался и падал на наледи, но продолжал упрямо пыхтеть. В голове вертелось неприятное ощущение грядущего горя, мысли занимали воспоминания о семье. Жену, как и детей, Петару содержать не посчастливилось, а родители давно уже улетели за птицами, померев от мирной старости. Дом однажды случайно сгорел, и Петару не осталось ничего, кроме ветхого плаща и советов с наказами. Его отец был прославленным воином, и сыну оставалось пойти по его стопам на службу к владыке. Но, не отмеченный ни одним из талантов предка, он так и остался дворовым охранником.

Впрочем, он не очень жалел о своей доле. Боги велели нести бремя с достоинством, без всякого сожаления, хотя и божественные заветы мало волновали Петара – как и все дети, рожденные вдали от сени милости богов, он лишь изредка смотрел на тонкую белесую полоску света, иногда угадывая в ней розовый цвет.

Начальник дозора, молодой сотник, уже издали вопил на опоздавшего увальня. Петар прибавил шагу, но стал чаще падать и обдирать руки. Кажется, все дворовые собрались у самых ворот. От света факелов чудилось, что весь двор полыхает.

Ночную тишину прервал резкий гогот толпы. Петар вновь упал, запыхавшийся, красный как рак, со сбитой шапкой. К самым ногам сотника. Кто-то свистнул, остальные дико заржали, тыча пальцами. Двое или трое тоже упали, но уже от хохота, прикрывая рассвирепевшие от хохота лица.

Петар не произнес ни слова. Лишь со свистом втянул воздух.

– Расходимся, – изрек он, когда смех наконец отгремел. – Все на старых местах. Петар, кроме тебя. Ты сегодня дежуришь у свиней. Может, хоть они тебя научат, раз я так и не смог. Как закончишь разгребать дерьмо, уходишь в патруль под стеной. Утром здесь же, как обычно. И не смейте спать!

Когда все набрали свежих факелов про запас и понемногу разошлись, сотник крепко схватил его выше локтя и тихо, но четко произнес:

– Ты должен служить своему господину. И в жизни, и в смерти. Не забывай об этом, олух. Твой папаша наверняка не может упокоиться из-за такой бестолочи в роду. Погляди, что ты сделал с его имуществом! Рванье! Позор! Собери силы в кулак и стань мужчиной. Если не сможешь, то, когда господин вернется, я спрошу его еще раз. Не будет же он вечно жалеть тебя, пусть и в память о подвигах отца. А теперь шагай.

Самое приятное в ночной работе – это тишина. Даже не тишина природы, а тот покой, который вынуждает всякого человека вести себя гораздо тише обычного. Некоторые говорят, что ночью можно творить только темные и злые дела, потому что в темноте скрываются одни убийцы и чудовища из легенд. Говорят также, что ночью можно увидеть призраков и даже поговорить с ними, однако это тоже обернется несчастьем для человека. Впрочем, в ночи найдется место и для обычных дел.

Петар смахнул пот со лба и с силой вогнал лопату в кучу навоза. Копать было тяжело, оставшийся с зимы холод крепко сковал дерьмо, – будто пытаешься выкопать яму в лесу, постоянно натыкаясь на переплетение корней. И никак ни подкопать, ни исхитриться. Остается колоть и кромсать лопатой корни деревьев, пока не доберешься до нормальной земли.

Иногда мимо хлева проплывал огненный шар факела. Лицо дворового стража перекрывало ревущее пламя, тени плясали по уголкам сарая, и на мгновенье Петару казалось, что товарищ вот-вот зайдет внутрь, чтобы предложить помощь. Но тот замирал ненадолго, поднимая факел повыше, чтобы разогнать темноту по кустам, и уходил дальше.

Лопата в очередной раз врезалась в камень. Кажется, погнулась.

Петар вдруг ощутил злость и отбросил бесполезный инструмент. Отряхнул руки, вытащил из-за пояса дубинку. Увесистое орудие усмирения любого пьяницы, почти бесполезное против сколько-нибудь серьезного противника. Все мечи забрал с собой тиун: в походе железо гораздо важнее, чем здесь, на родной земле. А топор Петару почему-то не доверили.

От этого в очередной раз на душе стало еще паршивей. Слова сотника, его ровесника, но уже гордого командира, звенели в ушах. Обида прокралась в самое сердце, темные мысли зашевелились между ушей.

Петар пинком выбил дверь.

На улице было тихо, спокойно и почему-то страшно. Все огни мерцали вдали, патрульные, как и всегда, к середине ночи прекратили обходить весь забор. И пуще всего сторонились свинарника, хоть и опустевшего и промерзшего насквозь. Сотник сейчас, должно быть, где-то в сторожке у ворот, дрыхнет в тепле и уюте.

И совсем один.

Петар поудобнее перехватил дубину и пошел к воротам.

– А ты еще что за хрен?

Петар инстинктивно обернулся. Раздался свист.

Петар упал на спину. Все смешалось. Он схватился за горло. Меж пальцев хлынуло, как из фонтана.

– Ты посмотри, – звонко произнес Млад, склонившись над судорожно булькающим мертвецом. – Цепкий, еще борется.

– Стрелу потом не забудь, малой, – отозвался Рун, недоверчиво озираясь по сторонам. Напружиненный, сгорбившийся, с новой стрелой на тетиве. – Ну что там он, отмучился?

– Да, – завороженно сказал Млад, с интересом заглядывая в стекленеющие глаза. Мерцания звезд едва хватало, чтобы увидеть водоворот блестящих в их глубине воспоминаний. Когда скрюченные, перепачканные пальцы обмякли, он дернул древко. – Ай, черт. Обломилась. Слушай, может, зря мы так? Воесил будет не рад. Он точно говорил, без крови делаем. Как всегда.

Рун глухо хмыкнул. Разногласия с главой шайки его явно не беспокоили, как и само убийство. Убедившись, что пятнышки дрожащего света так и продолжают держаться подальше от их стороны стены, Рун немного успокоился и заткнул стрелу за пояс. Млад завороженно смотрел на старшего товарища, подмечая каждое движение темного силуэта. Тот склонился над телом совсем рядом и вдруг начал шарить по карманам мертвеца.

– Знаешь, – издалека начал Млад, – а ты никогда не слышал, что убивать под открытым небом не очень? Ну…

– Да?

– Ну, знаешь. Боги же смотрят.

Рун на мгновенье замер.

– Боги? А что тебе боги? Мы за стеной, свет Ирия нас не касается. Да и вообще, вот что я тебе скажу. Боги бывают разные. Некоторые любят героев.

– Да. Да, наверное.

– Мы с тобой горы свернем, парень, – вальяжно проговорил Рун, пряча скудную добычу за пазуху. – Ты, главное, держись меня. Понял? Хорошо. И знаешь, остальным про это знать необязательно. Не все, понимаешь, готовы. Нынче мало мужей на свете. Но мы-то с тобой не такие рохли, да? А теперь помоги мне оттащить эту тушу подальше. И знаешь… Возьми-ка его плащ. Вроде на ощупь добрый. Считай, доля добычи. Ну, взяли!