Kitobni o'qish: «Мортофидем. Акт 1. Суд Посмертия», sahifa 2

Во мрак пустующего моря,

Где за гранью тёмных вод

Вставала кровавая зоря.

И показался чёрный обод,

Источал он красный свет,

Не интересен сей сюжет,

Коль не услышал бы я шёпот.

Не разобрать мне вовсе слов,

Однако смысл точно осознал:

«Голову левей» —,

А там полно крестов

Из вод торчащих, точно из зеркал…

И средь распятий тех блуждают силуэты

Теней угрюмых, будто неживых

И, быть может, чуточку гнилых,

Представших в красном свете.

Полки теней тянулись к горизонту,

Украшая частоколом даль,

И миг казалось нет по фронту

Бойца, не знавшего печаль.

Но было лишь мгновенье,

А после…

Кануло безмолвно в пустоте,

И сознанье пропало в глухоте,

Вдали узрев тёмное виденье.

Там куполов величье очертаний

Вздымалось поодаль отсюда,

Казалось, нет здесь предписаний

В ту сторону идти, однако… вот причуда…

Похоже всё же нужно…

***

Озарена закатом синева небес,

И тень мелка́ зелёного покрова,

И нет угрюмых тех завес,

Что заграждает нас без слова.

И волны бьются об берег морского,

И ветра хладен солёный тот порыв,

Что неопасным делает обрыв,

И счастлив я от океана ледяного.

И кажется так мило, романтично

Всё вокруг в северном краю.

Верю я и искренне, и поэтично,

Что всем сердцем я в раю.

И за спиною где-то глас девичий,

По имени так нежно, прозаично,

Зовёт, сменив столько обличий,

И я ступаю, вовсе не тактично.

Но шаг тонул в глухой трясине,

И источало небо пламень,

И в миг, ударившись о камень,

Радость растаяла во сплине…

Стих Второй

Брести так сложно, тяжко

По колено в мутнеющей воде,

Столь тяжела казалась пряжка,

И судьба, в суровой сей среде.

И вязкая чернеющая кровь,

Что водою казалась поначалу,

Была подобна звериному оскалу

И цедила: «Сей край суров»…

Рассудок мой, казалось, канул

В несуществующем пространстве.

В черноту я мельком глянул

И осознал – тону я в дилетантстве.

Но шаг я продолжал к крестам вдали,

Не внимая разума терзаньям,

Их, казалось, напрасно возвели,

Здесь ведь явно всё за гранью.

За гранью пылающей морали,

Забытых, треснувших мечтаний,

Бесполезных, лживых знаний —

Их вовсе не важны детали…

Детали верности душевной,

Покойной памяти господство,

Изрытой жалкой той деревне

Мне не подать величья благородства.

И жаль бродячих мертвецов,

Кто, быть может, к сему явленью

Вовсе не был здесь готов. Среди крестов

Я оказался мигом по теченью.

Тот миг казался столь печален,

И взгляд цеплял угрюмость лиц,

Мне было жаль среди зарниц

Слышать вой, что был прощален…

Прощались духи с жизнию прошедшей,

Поняв судьбы жестокое решенье,

Шли дальше, к толпе дошедшей

Узреть посмертия творенье.

Я к мёртвым подходил без страха,

Взгляд бросал в пустующие взоры,

Их плоть, казалось, делана из праха,

А души укрывали печальные те горы,

Что каждому из нас удастся повидать.

И знать не нужно, сколь их здесь,

Ведь предсмертной воли спесь

Ни одной душе не гоже вспоминать.

Никто, однако, не обратил вниманья

На душу неприкаянной свободы,

Но мне, по правде, досталось пониманье,

Что я такой же, и те же всё невзгоды.

И больно было понимать,

В воспоминаниях лелеять

Ту волю, забытую печать,

Что здесь приходиться мне сеять

И забывать, подобно счастью.

Угрюмостью порабощая сердце,

Я верю, ждёт у мрачной дверце

Наделённый злостной властью.