Kitobni o'qish: «Сербская рапсодия»

Shrift:

Предисловие автора

Мой друг и однокурсник, профессор МГУ Анатолий Никишин однажды сказал мне (а дело было в середине 90 х годов): «Помню, как ты в студенческие годы рассказывал нам о Сербии. А мы тогда очень мало знали об этой стране, и только сейчас поняли, что сербы – наши настоящие друзья». Да, я провёл детство и юность в Сербии, там закончил школу, и для меня совершенно естественными были близость к этой стране, знание и понимание её, а главное – чувства, благодаря которым я считал и считаю Сербию своей второй родиной.

Отсюда вытекает особое личное ощущение удвоения как радостей, так и горестей, ведь если внимательно проследить историю наших стран, то видишь удивительный параллелизм событий и их связь, которую хочется назвать мистической. В XII веке в России появился замечательный литературный памятник – «Повесть о Варлааме и Иоасафе». Это переложение греческой версии XI века, которая в свою очередь имеет очень отдалённый источник – индийские предания о юности Будды. В древнерусской версии царевич Иоасаф беседует с монахом Варлаамом и решает оставить мир, отказаться от трона, уйти в пустыню и стать отшельником.

Но то, что в Древней Руси совершилось на странице рукописной книги, в Сербии произошло на самом деле, когда в том же XII веке юный Растко Неманич, принц и наследник сербского престола, после долгих бесед с русским (!) монахом бежал на Афон, принял постриг и стал Саввой Сербским, великим святителем… Огромный мраморный храм, посвящённый Савве Сербскому, стоит в центре Белграда. Внутри – великолепные мозаики, созданные совместно русскими и сербскими мастерами.

Пойдём дальше. Как могло случиться, что два величайших сражения, отразившихся в эпосе наших народов и совершившихся на Куликовом Поле и на Косовом Поле – почти совпали по времени, их разделяет всего девять лет, незначительный срок в масштабе истории? И как получилось, что для России 1380 год стал годом начала освобождения, а для Сербии 1389 год – годом начала порабощения? Но как знаменательно и то, что оба этих события стали символами великого героизма русских и сербов!

И так во всём. Первая мировая война стала величайшей трагедией как для России, так и для Сербии. Но конец войны ознаменовался крушением Российской Империи и триумфом Сербии. А в совсем ещё близкие годы мы были свидетелями распада Советского Союза и параллельного распада Югославии – и вновь совершалась трагедия двух народов – русского и сербского.

Ныне же идёт суровая изнурительная борьба между Россией и коллективным Западом, или, если выразиться иначе, между Традицией и Глобализмом, между Народностью и Космополитизмом. В этой борьбе, разворачивающейся не только на полях сражений или в экономических сферах, но и на поприще культуры, победа России будет означать и победу Сербии, поражение же России станет общей и окончательной трагедией наших народов, и это уже ясно всем.

Моё обращение к сербской теме определяется как накалом борьбы, далеко выходящим за рамки Донбасса и Украины, так и необходимостью цивилизационного утверждения (по моему глубокому убеждению Россия и Сербия относятся к единой, восточно европейской или славянорусской цивилизации, наследницы византийско балканской). И, конечно, я не могу забыть свою жизнь в Сербии, куда я впервые попал в очень далёком 1959 году благодаря своему отцу.

Мой отец, Юрий Алексеевич Брагин (1926 1995), выпускник Ленинградского университета, кандидат филологических наук, специалист по южнославянским языкам и литературе, в 50 60 годах работал в Белграде корреспондентом Радио Москва, а впоследствии, в начале 70 х годов, советником по вопросам культуры в Посольстве СССР. Ему я обязан знанием сербского языка и сербской культуры, знакомством с природой Сербии, её горами, реками, городами и сёлами, наконец, пониманием культуры Сербии и близостью к её народу. Скажу больше, так уж случилось, что первые слова в своей жизни я прочёл в четыре года на сербском. А уже потом стал читать и по русски.

В итоге я сейчас чувствую себя в долгу перед Сербией, перед своим отцом, перед собственной памятью. Я хочу сохранить эти чувства, запечатлев их стихами, и хочу откликнуться на голос сербского народа так, чтобы выразить его эпическую суровость, его лирическую нежность, его природную широту и стремление к воле, столь близкое и понятное нам, русским. Именно поэтому в книге звучат мотивы героического эпоса, народных песен и преданий, лирической поэзии Сербии. Все они сплетены с моими личными переживаниями и воспоминаниями, возвращающими меня в далёкую юность. И это не только возвращение – юность символизируется зарёй, а заря есть рождение нового. Больше того, с восходом зари солнце, распростирая крылья, разрывает горло грифу ночи, как некогда писал Фирдоуси. С верой в это я сочинял стихи, которые вы сейчас прочтёте.

Святитель Савва Сербский

Книгу пишет сам святитель Савва
в Хиландаре, на святом Афоне,
буквы пишет умброй тёмно бурой,
прописные – киноварью алой,
на листах, что тоньше детской кожи,
но прочней парчи золототканой.

Всех краёв милей земля родная,
оттого и выписаны буквы
тёмной умброй вспаханного поля.
Нет цены дороже алой крови,
столько раз кропившей эту землю,
оттого и киноварь заглавной
на листе законченном сияет,
а листы – то Сербии пределы,
золотые пажити Моравы,
солнечные сосны Златибора,
каменные россыпи Санджака,
снежные уборы Шар Планины.

Сабли эту книгу пролистают,
пламя обожжёт её страницы,
запекутся киноварь и умбра…
Но умрут властители и судьи,
расточатся все земные царства,
только эта книга не истлеет,
и в руках Небесного Владыки
станет нашим душам поминаньем!

«Царь Лазарь, наш пресветлый государь…»

Царь Лазарь, наш пресветлый государь —
мы все, что соль в султановом пилаве,
что луч заката в мутных водах Савы,
что в безднах моря сабельная сталь.
Что нам осталось? Быть плечом к плечу,
и принимать на щит клинки и стрелы,
и удержать у смертного предела
в душе и сердце светлую свечу.
К земной юдоли преклоним колени,
в небесной выси прошумят крыла —
земные храмы – пепел и зола,
небесный храм нетронут и нетленен.

Пахота Марко Королевича

Дремлют сабля с булавой,
ятаган – за поясом!
На дороге столбовой
Марко пашет полосу.
Небо плачет и дрожит
над землёю выжженной,
под ударами копыт
крошево булыжников.

Глыбы камня на пути
с глиной перемешаны —
никогда здесь не пройти
ни аскеру пешему,
ни визирю на коне,
ни слону орудию,
ни султановой казне —
злата многопудию.

Что посеешь, богатырь,
по кровавым рытвинам,
что родит земная ширь,
вскормленная битвами?
– Не простое то зерно,
сила в нем безмерная.
Долго будет спать оно
в колыбели Сербии.

А взойдёт – в чужих краях,
и, в зарницах адовых,
обратит бетон во прах,
опрокинет надолбы;
рухнет сталь, как водопад,
броневыми плахами,
самолёты не взлетят
с полосы распаханной,

потечёт уран ракет
плюхами навозными,
и польётся лунный свет
на травинку росную…
Будет вешняя вода
словно слёзы девичьи —
помяните же тогда
Марко Королевича!

Дервиш и Смерть

У шатра на берегу Моравы
пьяный дервиш пьёт за чаркой чарку;
бледен он, чалма его кровава,
и горит вино, слезою жаркой
по щекам из глаз полуослепших
падая кровинками на рубище —
пьёт он горе, что хмельного крепче,
рок свой пьёт, по сердцу накрест рубящий.

По колена в пепельном тумане
белогривый конь идёт неслышно,
бледный всадник в белом доломане
спрашивает, словно снегом дышит —
Не меня ли ждёшь ты, бедный старец,
ни стрелы, ни булавы не стоящий?
Овна, потерявшего отару,
мне нетрудно довести до стойбища.

Только покажи мне брод надёжный
через мутно жёлтую Мораву —
скоро, и по правде, и как должно
заплачу тебе за переправу —
отболеют плачущие раны,
примирится сердце с неминуемым,
гурии у райского фонтана
упокоят душу поцелуями.

– Светлый всадник, что тебе до брода,
что тебе до старика хмельного?
Конь твой белый чрез любую воду
перейдёт, не омочив подковы…
За Моравой тысячи отважных,
словно маки на лугу некошеном…
Там горят сторожевые башни,
там полки сошлись на Поле Косовом!

– Говоришь ты справедливо, старче —
не к тебе иду, тебя не трону.
Путь мой там, где зарево всё жарче,
всё слышнее сабельные звоны.
За тобой вернусь, когда помянут
бой на Видовдан и князя Лазаря,
и когда от венгров до куманов
гусляры былины будут сказывать.

Жди меня, когда заплачет звонами
по дорогам песня соловей,
жди, и допивай вино червонное
со слезами старости своей!

Сон Марко Королевича

На ладони горы засыпай, под покровом еловым,
ненадолго, на пару столетий, и, честное слово,
я тебя разбужу на рассвете весеннего дня,
я тебя провожу, и в дорогу дам хлеба и мёда,
и коню твоему нашепчу перевалы и броды,
только ты, дорогой мой, уже не узнаешь меня.

Ты уйдёшь безответно, лишь кровь прорастёт ежевикой,
отголосок напева заблудится в пустоши дикой,
поцелуя тепло первоцветом проснётся в траве,
грянет сабля твоя звонче молний на горных вершинах,
ятаган твой сверкнёт смертоносней, чем выпад змеиный,
тяжесть глыб и утёсов проснётся в твоей булаве.

Запоют гусляры, горьким летом тебя призывая,
и вода растечётся, и с мёртвой сольётся живая,
и державы сойдутся на пире свинца и огня,
там узнаешь ты славу, какой не бывало на свете,
будешь первым на брани и первым на царском совете,
только жаль, мой любимый, что ты не увидишь меня.

Но во веки веков, лишь вернёшься в родные долины,
вольный ветер навеет знакомую горечь полыни,
виноградом любовь обовьёт, осенит, утолит,
и направит пути, и вовеки уже не отпустит,
как родная река, донесёт до широкого устья
у меня на ладони, в небесной дали.