Kitobni o'qish: «Речные заводи. Том 1»

Shrift:

Глава первая
Небесный наставник Чжан молебнами и жертвоприношениями избавляет народ от мора. Сановник Хун Синь по неведению освобождает из заточения оборотней

Был в стране беспорядок
В дни пяти злополучных династий,
Но утихли волненья,
И отхлынули годы ненастий.

Облака распахнулись
После долгой, губительной бури,
И широко по небу
Развернулось сиянье лазури.

В первый раз за столетье
Оживились поля и дубравы,
Благодатную влагу
Получили деревья и травы.

Снова радость вернулась,
Разливаясь рекою чудесной,
И желанный порядок
Воцарился во всей Поднебесной.

Миновали страданья,
Времена наступили иные,
И народ даже в будни
Стал в шелка одеваться цветные.

В городах и селеньях
Стало праздничней и многолюдней,
Из распахнутых окон
Зазвучали певучие лютни.

Долго край наш томился,
Долго был он печальным и сирым,
А теперь расцветает,
Наслаждаясь покоем и миром.

И прекрасные виды
Расстилаются в пышном величье,
И звенит отовсюду
Беспрерывное пение птичье¹.

Предание гласит, что эти восемь строф принадлежат кисти знаменитого конфуцианца Шао Яо-фу², известного также под именем Канцзе и жившего при дворе императора Шэнь-цзуна³ династии Сун⁴. Шао Яо-фу скорбел по поводу бесконечных войн и смут в Поднебесной во времена пятицарствия, наступившие после крушения династии Тан⁵. Тогда случалось так, что утром правили Ляны, а к вечеру воцарялись Цзини. Даже сложилась поговорка: «Император Чжу, Ли, Ши, Лю, Го – династии Лян, Тан, Цзинь, Хань, Чжоу. Счетом императоров было пятнадцать, а смуту сеяли пятьдесят лет!»

Но затем кончилось лихолетие, и все переменилось. В военном городке Цзяма появился на свет будущий основатель династии Сун – император У-дэ.

При рождении его по всему небу разлилось красное зарево, необычайное благоухание не рассеивалось всю ночь, и он, как бог грома и молний, сошел на землю. Был он отважен, мудр и великодушен, и ни один император не мог с ним сравниться. С палицей в руках, столь же огромной, как он сам, У-дэ разгромил войска четырехсот округов и всех их покорил. Он очистил Поднебесную и освободил ее от всякого зла. Эру его правления назвали Великой Сун, а столицу свою он учредил в Бяньляне⁶. Из восьми наиболее известных императоров, правивших до него, он считался самым могущественным и первый заложил основы четырехсотлетнего царствования. Вот почему Шао Яо-фу писал восторженно: «Облака распахнулись после долгой губительной бури, и широко по небу развернулось сиянье лазури». В самом деле для народа он явился светом небесным.

Жил в те времена в горах Сихуашань ученый даос Чэнь Туань, великий праведник и прорицатель. Однажды, спускаясь с гор верхом на осле на пути в Хуаинь, он услышал, как путники говорят: «Император Чай Ши-цзун отдал трон в Восточной столице Чжао Куан-иню».

Услыхав это, Чэнь Туань возликовал, схватился руками за голову и так засмеялся, что свалился с осла. Люди спросили, почему он смеется, и он ответил: «Теперь в Поднебесной воцарится мир! Поистине такова воля неба, законы земли и желание людей».

Вступив на трон, Чжао основал новую династию. Он правил семнадцать лет, и мир был во всей Поднебесной. Затем он передал правление брату, императору Тай-цзуну⁷, который управлял страной двадцать два года, после чего воцарился император Чжэнь-цзун⁸, в свою очередь оставивший трон императору Жэнь-цзуну⁹.

Жэнь-цзун, он же Босоногий Волшебник, родившись, заплакал, и плакал дни и ночи много лет. Император повелел вывесить объявления, приглашающие лучших врачей вылечить наследника. Это тронуло сердце Небесного правителя, и он отправил на землю духа Вечерней звезды Тай-бо. На земле Тай-бо принял образ старца, сорвал объявления и заявил, что может успокоить императорского наследника. Чиновник, ведающий объявлениями, провел его во дворец, и старец предстал перед Чжэнь-цзуном. Император повелел провести его во внутренние покои к колыбели наследника. Старец приблизился к младенцу, взял его на руки и прошептал ему на ухо восемь слов, после чего младенец тут же затих. Старец же, не назвавшись, исчез, будто его и не было.

Что же прошептал старец на ухо младенцу? Вот что: «Звезда мудрости поможет тебе, звезда войны защитит тебя». Так и было. Правитель неба послал на землю две звезды, чтобы они оказывали императору помощь. Звездой мудрости был великий ученый Бао Чжэн, живший в южном дворце, звездой войны – полководец Ди Цин, покоритель государства Сися. Мудрые сановники помогали императору, и император правил сорок два года и девять раз сменил наименование своего правления.

Первый год правления Тянь-шена был последним годом шестидесятилетнего цикла летоисчисления. В Поднебесной царил мир, вдоволь было хлеба и всяческого продовольствия, народ спокойно занимался своими делами и забыл, что такое воровство и разбой. Так жили в этот первый период, длившийся девять лет.

Благодатными были и девять лет с первого года правления Мин-дао до третьего года правления Хуан-ю. В третий период, с четвертого года правления Хуан-ю по второй год правления Цзя-юй, также тянувшийся девять лет, поля приносили еще больший урожай, чем прежде. Эти двадцать семь лет – три девятилетия – были названы Эпохой Великого Благоденствия. Народ тогда наслаждался радостной и спокойной жизнью. И кто бы мог подумать, что радость и довольство породят горе? Весной третьего года правления Цзя-ю в Поднебесной начался мор. Он распространился от Великой реки до обеих столиц, и не было такого места, где бы не болели люди, и такого человека, который не пострадал от него. Из всех округов и областей Поднебесной, как хлопья снега, сыпались донесения, сообщения, доклады и просьбы о помощи.

Надо сказать, что от этого мора уже погибла большая часть гражданского и военного населения Восточной столицы как в самом городе, так и в пригородах. Правитель Восточной столицы Бао Чжэн всеми силами старался помочь народу. На собственные деньги он покупал лекарства и спас множество людей. Но разве мог он вылечить всех? Мор все усиливался. И вот военные и гражданские чины собрались на совет в Зале Водяных Часов, ожидая императора, чтобы доложить ему обо всех бедах.

А было это в третий день третьей луны третьего года правления Цзя-ю, в пятую стражу. Император вышел к собравшимся, закончились согласно этикету церемонии, и ведающий приемами провозгласил:

– Тот, у кого есть дело, пусть выступит вперед и доложит императору. Те, у кого нет дела, пусть удалятся.

Главный советник Чжао Чжэ и советник Вэнь Янь-бо вышли из толпы сановников и почтительно доложили:

– В столице свирепствует мор. Многие погибли, гражданские и военные. Смиренно просим вас, всемилостивейший император, проявить милосердие, освободить из заключения преступников, облегчить пытки и снизить налоги и ради спасения народа вознести небу моления об избавлении от этого бедствия.

Выслушав, император тотчас же повелел палате ученых составить проект императорского указа о прощении всех преступников Поднебесной и об освобождении народа от поборов и налогов. А буддийским и даосским храмам в столице был разослан приказ о совершении молений.

Однако мор в тот год еще больше усилился. Когда слухи об этом дошли до Сына Неба Жэнь-цзуна, он очень встревожился и снова призвал на совет всех своих сановников. В числе собравшихся был один старший сановник, который, не дожидаясь своей очереди, выступил вперед и обратился к императору с докладом. Взглянув на него, император узнал государственного советника Фань Чжун-яня. Фань Чжун-янь, поклонившись и воздав Сыну Неба должные почести, почтительно обратился к нему со следующими словами:

– В Поднебесной свирепствует мор, и население жестоко страдает. Ни днем ни ночью никто не может быть спокоен за свою жизнь. Прошу благосклонно выслушать мое скромное предложение: чтобы избавиться от мора, необходимо немедленно призвать во дворец потомка ханьского небесного наставника и во внутренних покоях совершить моления и принести жертвы всемогущему небу. Тогда наши мольбы дойдут до Небесного правителя, мы избавимся от мора и спасем народ.

Император Жэнь-цзун согласился и тут же приказал ученым написать необходимый приказ, который и скрепил собственноручно августейшей подписью. Затем он повелел военачальнику Хун Синю отправиться в монастырь, взяв с собой в подарок монахам благовонных свечей из императорских кладовых. Хун Синю надлежало в качестве императорского посла выехать в уезд Синьчжоу провинции Цзянси, взойти на Гору Дракона и Тигра – Лунхушань и пригласить во дворец потомка ханьского небесного наставника Чжана.

Затем во дворце были зажжены благовонные курения, и император лично вручил военачальнику Хун Синю указ на красной бумаге, приказав ему тотчас же собираться в путь. Хун Синь почтительно простился с Сыном Неба, заучил указ наизусть, вложил в ларец полученные от императора благовонные свечи и сел на коня. Сопровождаемый свитой в несколько десятков человек, он покинул Восточную столицу и направился к городу Гуй-цисянь в уезде Синьчжоу провинции Цзянси.

Когда он достиг города Синьчжоу, все чиновники этого города вышли ему навстречу. Тотчас был послан гонец на гору Лунхушань к настоятелю и монахам, чтобы предупредить их о прибытии императорского посланника.

На следующий день все чиновники города отправились вместе с Хун Синем к подножию горы Лунхушань. Тут они увидели, что с горы спускается огромная толпа монахов с большими хоругвями, знаменами и благовонными свечами в руках. Подъехав к монастырю, Хун Синь сошел с коня. Здесь собрались все монахи – от настоятеля до последнего послушника. Хун Синя провели в главный храм и просили положить императорский указ посредине храма, чтобы совершить перед ним жертвоприношения. Обратившись к настоятелю, Хун Синь спросил, где сейчас находится великий учитель, потомок ханьского небесного наставника, и настоятель с поклоном отвечал:

– Разрешите довести до вашего сведения, господин военачальник, что нынешний потомок ханьского небесного наставника, именующийся великим учителем Сюй Цзином, обладает возвышенным нравом, любит тишину и уединение. Торжественные встречи и проводы его утомляют, он поселился в хижине на вершине горы Лунхушань и живет там, совершенствуя свою чистоту. Поэтому его и нет здесь среди нас.

– Но я прибыл с императорским указом, и мне необходимо повидать небесного наставника, – сказал Хун Синь.

– Разрешите попросить вас, – отвечали монахи, – положить императорский указ здесь, в приемном зале. Мы, смиренные иноки, не смеем коснуться его. Сейчас мы просим вас, господин военачальник, пройти в келью настоятеля выпить чаю. А уж после мы все обсудим.

Хун Синь оставил императорский указ в главном зале и вместе со всеми отправился к настоятелю. Там он сел посреди кельи, и монахи подали ему чай. Затем были поданы разные яства из всевозможных даров земли и воды.

Когда трапеза окончилась, Хун Синь вновь обратился к монахам:

– Если небесный наставник поселился на вершине горы, то, быть может, вы пошлете к нему кого-нибудь и попросите спуститься, чтобы я мог прочесть ему императорский указ.

– Небесный наставник правда живет в горах, – отвечали монахи, – однако достоинства его необычайны, и он наделен даром передвигаться на тучах и облаках. Поэтому застать его трудно. И часто бывает так, что мы, смиренные монахи, не можем найти его, когда бывает в нем нужда. Как же можно послать за ним?!

– Если дело обстоит так, – отвечал Хун Синь, – то как же смогу я повидать его? В столице свирепствует мор, и Сын Неба послал меня сюда, вручив указ и благовонные свечи, чтобы я пригласил небесного наставника совершить моление всем духам праведников на небе об избавлении народа от бедствий. Что же мне предпринять?

– Если Сын Неба желает спасти народ, – сказал на это настоятель, – тогда вы должны доказать искренность своих намерений и питаться только постной пищей. Вы должны вымыться, надеть простую одежду, воскурить присланные благовония и, оставив здесь свою свиту, пешком отправиться на гору с августейшим указом. На горе, преклонив колени, вы сообщите великому учителю свою просьбу. Если в сердце вашем нет места притворству, то, возможно, вы и увидите его. Но если нет в вас искренности, то вы лишь напрасно потеряете время и учитель останется невидимым для вас.

– После отъезда из столицы я питался только постной пищей, и как можете вы говорить о неискренности? Но пусть будет по-вашему. Завтра рано поутру я отправлюсь на гору.

И вскоре после этого все разошлись на отдых.

На следующий день, поднявшись до рассвета, монахи согрели воду и, приготовив благовонное омовение, пригласили Хун Синя помыться. Хун Синь облачился в новую одежду, на ноги надел соломенные туфли, позавтракал постной пищей, взял императорский указ и закинул за спину желтую шелковую котомку. Затем, взяв серебряную курильницу, возжег благовония.

Монахи проводили Хун Синя к горе и там указали тропинку, по которой ему надлежало следовать дальше. Расставаясь с Хун Синем, монахи напутствовали его следующими словами:

– Раз уж вы, господин военачальник, решили спасти народ, то пусть ничто не остановит вас на вашем пути. Неуклонно идите к вашей благородной цели.

Расставшись с провожающими, Хун Синь призвал на помощь милость неба и стал подниматься в гору. Так он шел некоторое время по извилинам горной тропинки; на крутых склонах ему часто приходилось цепляться за лианы и другие ползучие растения. Пройдя два или три ли¹⁰ и оставив позади несколько горных перевалов, Хун Синь почувствовал, что ноги у него ослабели и он не в силах больше двигаться. Тогда он подумал: «Я один из почитаемых при императорском дворе сановников, в столице я уставал даже когда спал на мягкой постели и ел из драгоценной посуды. Как же я измучаюсь, поднимаясь на такую гору в этих соломенных сандалиях! И подобные мучения я вынужден терпеть лишь для того, чтобы узнать, где находится какой-то наставник!»

Пройдя еще шагов пятьдесят, он остановился и расправил плечи, чтобы перевести дух, как вдруг из лощины налетел сильный порыв ветра. Раздалось громовое рычанье, и из чащи соснового леса выскочил огромный тигр с белым пятном на лбу и глазами навыкате. Хун Синь перепугался и с криком «ай-я!» повалился на землю. Тигр приблизился к Хун Синю, обошел его кругом и с громким рыком умчался в горы. Хун Синь, лежа под деревом, стучал зубами от страха, сердце его учащенно билось, тело онемело, а ноги ослабели, словно у петуха, побитого в петушином бою. Он лежал и беспрерывно стонал, охваченный страхом.

Немного погодя Хун Синь поднялся с земли, подобрал курильницу, зажег еще несколько курительных палочек из императорских кладовых и снова двинулся в путь, решив во что бы то ни стало разыскать наставника. Сделав еще шагов пятьдесят по тропинке, он снова принялся вздыхать и сетовать на свою судьбу:

– Поручение императора заставляет меня переживать такие страхи…

Не успел он произнести этих слов, как опять поднялся сильный ветер, вокруг распространилось омерзительное зловоние. Хун Синь стал оглядываться и вдруг услышал шипение: из зарослей бамбука выползла громадная змея с белыми пятнами, толщиной ведро.

Тут Хун Синя обуял ужас. Он отбросил курильницу и с воплем: «Ну, теперь я погиб!» попятился и свалился у выступа скалы.

Змея быстро подползла к нему и, свернувшись кольцами, уставилась на Хун Синя глазами, сверкавшими желтым светом. Широко раскрыв свою огромную пасть и высунув язык, она обдавала его ядовитым дыханием.

У Хун Синя от страха душа ушла в пятки. Змея еще некоторое время смотрела на него, затем, извиваясь, поползла прочь и вскоре скрылась. Когда она исчезла, Хун Синь поднялся на ноги и воскликнул:

– Еще счастливо отделался! Ведь я чуть не умер от страха!

Тут он увидел, что все его тело покрылось пупырышками, словно от холода, и принялся ругать монахов:

– Бессовестные негодяи! Надули меня, и по их милости я переживаю все эти страхи! Если только я не найду великого учителя на вершине горы, то уж разделаюсь с ними по возвращении!

Снова он поднял курильницу, поправил на спине котомку с императорским указом, привел в порядок одежду и головной убор и снова стал подниматься в гору. Но едва он сделал несколько шагов, как из-за леса послышался слабый звук флейты, который все приближался. Вскоре Хун Синь увидел молодого послушника, ехавшего на буйволе, лицом к хвосту. Послушник, улыбаясь, играл на флейте. Хун Синь окликнул его:

– Эй, ты откуда? Ты знаешь меня?

Но послушник не обратил на него никакого внимания и продолжал играть на флейте. Хун Синь несколько раз повторил свой вопрос, и тогда, наконец, послушник громко рассмеялся и, указывая на Хун Синя флейтой, сказал:

– Так это вы прибыли сюда повидаться с великим учителем?

Хун Синь удивился:

– Ты простой пастух, откуда тебе известно это?

Послушник засмеялся и ответил:

– Утром я прислуживал учителю в хижине, и он сказал: «Сегодня прибудет военачальник Хун Синь, посланный ко мне Сыном Неба с указом и курильницей для возжигания благовоний. Он взойдет на гору и попросит, чтобы я отправился в столицу для жертвоприношений и вознесения молитв всем святым о прекращении мора. Я сегодня же полечу на журавле ко двору императора». Теперь он, верно, уже в пути, – продолжал послушник, – в хижине вы его не найдете. Вам нет нужды ходить туда, потому что на горе много диких зверей и ядовитых змей и вы можете там погибнуть.

– Смотри, не ври! – пригрозил Хун Синь послушнику.

Но тот только рассмеялся и, снова заиграв на флейте, стал спускаться с горы. «Откуда этот мальчишка все знает? – подумал про себя Хун Синь. – Вероятно, сам небесный наставник послал его. И все так и есть, как он рассказывает. Надо бы взойти на гору, да только страшно, как вспомнишь те ужасы, от которых я только что чуть было не погиб… Нет, лучше мне спуститься вниз».

Хун Синь подобрал курильницу, отыскал тропинку, по которой пришел, и стал быстро спускаться с горы. Монахи проводили Хун Синя в келью настоятеля, и настоятель спросил его:

– Удалось вам повидать великого учителя?

– Я сановник, уважаемый при дворе императора, – отвечал Хун Синь, – как же могли вы послать меня на гору, где я чуть было не лишился жизни? Прежде всего на полпути мне повстречался тигр с белым пятном на лбу и с глазами навыкате и до смерти перепугал меня. Когда же я пошел дальше, то из зарослей бамбука выползла громадная пятнистая змея и, свернувшись кольцами, преградила мне дорогу. Если бы судьба не благоприятствовала мне, вряд ли довелось бы мне вернуться живым в столицу! И все это учинили вы, даосские монахи, чтобы посмеяться надо мной!

– Как посмели бы мы, смиренные монахи, проявить такое непочтение к вам, уважаемому сановнику? – возразил настоятель. – Все это были лишь испытания, посланные вам небесным наставником, и хоть на этой горе и водятся змеи и тигры, они не причиняют людям вреда.

– Я уже выбился из сил, – продолжал Хун Синь, – и все же карабкался на гору, как вдруг увидел послушника, который выехал из леса верхом на буйволе и играл на флейте. Когда он подъехал ближе, я спросил его, откуда он едет и знает ли он меня. Он ответил, что знает все, и сообщил мне, что небесный наставник еще утром сел на журавля и отправился в Восточную столицу. Вот почему мне пришлось вернуться обратно.

– Очень жаль, господин военачальник, что вы упустили такой случай, – опечалился настоятель. – Ведь пастушок и был сам великий учитель!

– Если это был великий учитель, так почему же он похож на самого простого, заурядного человека? – спросил Хун Синь. – Этот великий ученый – человек необыкновенный, – ответил настоятель. – Правда, он еще молод, но добродетели его несравненны. Он ни на кого не похож и в разных местах меняет свой облик. Проницательность учителя необычайна, и люди зовут его отцом всех мудрецов, постигших тайны великого дао.

– И как это я, имея глаза, не смог распознать небесного наставника? – сетовал Хун Синь. – Встретил его и не знал, кто передо мною!

– Успокойтесь, господин военачальник, – продолжал настоятель. – Если небесный наставник говорил о своем путешествии, то к вашему возвращению в столицу моления будут уже совершены.

Только после этих слов Хун Синь успокоился. Тут настоятель приказал устроить в честь военачальника торжественную трапезу, а указ велел положить в ларец для императорских писем и поставить ларец в храме, в главном приделе которого зажгли благовонные свечи из кладовых императора.

Трапеза состоялась в тот же день в келье настоятеля, куда было подано вино и различные постные кушания. Закончилась она только поздно вечером, и Хун Синь снова ночевал в монастыре.

На следующий день после завтрака Хун Синя посетили настоятель и монахи и пригласили его погулять с ними по горному склону. Хун Синь был очень рад этой прогулке. Вместе с ним отправилась и его свита. Шествие двинулось из кельи игумена; впереди в качестве проводников шли два послушника. Монахи и их гости обошли вокруг храма, наслаждаясь красотой горных пейзажей. Главный придел храма отличался неописуемой роскошью. В левом крыле находились три придела: придел Девяти Небес, придел Императорской Пурпурной Звезды и придел Северной Звезды, а в правом – придел Изначального Духа, придел Неба, Земли и Воды и придел Изгнания Злых Духов.

Осмотрев приделы, они свернули вправо, и Хун Синь увидел неподалеку еще один храм со стенами цвета красного перца. Перед храмом высились две темно-красные решетки, двери же были крепко заперты, и на них висели замки величиной с человеческую ладонь. Замки были запечатаны десятью бумажными полосами, на которых стояло множество красных печатей. Под карнизом храма висела горизонтальная табличка красного цвета с золотой надписью: «Придел Покоренных Злых Духов».

– Что это за храм? – спросил Хун Синь у монахов.

– В этот храм заточили злых духов, усмиренных при небесных наставниках прошлых поколений, – отвечал настоятель.

– А почему на двери так много печатей? – спросил Хун Синь.

– Небесный наставник Танской династии Дун Сюань заточил Владыку злых духов, и после него каждый небесный наставник собственноручно прибавлял к уже имевшимся новую полоску бумаги, дабы воспретить будущим поколениям самовольно открыть эту дверь. Освобождение злых духов было бы необычайным бедствием. Сменилось уже девять поколений наставников, и все они приносили клятву в том, что не будут отпирать этот придел. Замки залиты расплавленной медью, и кто знает, что делается там внутри? Я, смиренный настоятель, уже более тридцати лет ведаю этим храмом, но знаю только то, что уже сообщил вам.

Выслушав настоятеля, Хун Синь очень изумился и подумал: «Я должен взглянуть на Владыку злых духов».

– Откройте, пожалуйста, дверь, я хочу увидеть, каков из себя этот Владыка, – сказал он настоятелю.

– Господин военачальник, – смиренно отвечал тот, – я никак не могу открыть храм. Наши небесные наставники запрещали это, повторяя, что никто из последующих поколений не смеет открывать эту дверь.

– Глупости! – засмеялся Хун Синь. – Вы выдумали, что здесь заперт Владыка злых духов, чтобы дурачить порядочных людей. Я читал множество книг, и нигде не говорилось о том, чтобы можно было заточить злых духов. Ведь духи и дьяволы живут в преисподней. Я не верю, что Владыка злых духов находится здесь. Открывайте быстрее, и я посмотрю, что там.

– Храм нельзя открывать, – упорно твердил настоятель. – Этим мы наделаем бед и причиним вред людям.

Тут Хун Синь рассвирепел и сказал монахам:

– Если вы не откроете мне дверь, я, возвратившись ко двору, доложу Сыну Неба, что вы, монахи, нарушили его высочайшее повеление, не дали мне зачитать его августейший указ и не дали увидеться с великим учителем. Еще я скажу, что вы тайно построили здесь храм и, делая вид, будто держите в нем Владыку злых духов, обманываете народ. Тогда у вас отберут монашеские свидетельства, заклеймят и сошлют, – хлебнете вы горя!

Настоятель и монахи испугались. Им оставалось только позвать работников, и работники сорвали бумажные печати и сшибли молотом замок. Затем они толкнули дверь и проникли в храм, где было темно, как в пещере, и ничего не было видно.

Хун Синь приказал своим спутникам принести и зажечь факелы. Когда люди вошли в храм и осветили все углы, там не оказалось ничего, кроме каменной плиты вышиной в пять-шесть чи¹¹, стоявшей в самом центре. Под ней обнаружили каменную черепаху, которая уже наполовину вросла в землю. Когда к плите поднесли факелы, то на лицевой ее стороне отчетливо выступило изречение, заимствованное из священной книги и написанное древними хвостатыми письменами, понять которые не мог ни один из присутствовавших. Осмотрев обратную сторону, они увидели на ней надпись: «Придет Хун и откроет».

Увидев эти иероглифы, Хун Синь обрадовался и сказал настоятелю:

– Вы хотели помешать мне, но случилось так, что еще несколько веков назад здесь был поставлен мой фамильный знак. Слова «Придет Хун и откроет» заставляют меня выяснить, почему вы препятствовали мне? Я полагаю, что под этой плитой и спрятан Владыка злых духов. Эй, монахи! Позовите-ка еще работников, и пусть они захватят мотыги и железные лопаты и копают здесь.

– Господин военачальник, – в страхе сказал настоятель, – вы не должны трогать этот камень, иначе, боюсь, будет беда, и вы принесете людям много зла. Опасность велика!

– Да что вы, монахи, понимаете! – закричал разгневанный Хун Синь. – Здесь ясно сказано, что именно я должен поднять эту плиту. Как же смеете вы препятствовать мне? Сию минуту пришлите сюда людей, и пусть они поднимут плиту!

– Боюсь, будет беда, – твердил настоятель.

Но Хун Синь и слушать его не хотел. Он собрал работников, и они сначала отвалили каменную плиту, а потом, потратив немало усилий, сдвинули каменную черепаху; прошло много времени, прежде чем они смогли поднять ее. Копая дальше и вырыв яму в четыре чи глубиной, они увидели большую плиту из темного камня, площадью не менее десяти квадратных чи. Хун Синь приказал поднять эту плиту, хотя настоятель умолял не трогать ее.

Но Хун Синь уже не обращал на него внимания. Работники подняли большой камень и, заглянув под него, увидели пропасть в десять тысяч чжан¹² глубиной. Из этой пропасти доносился гул, подобный сильным раскатам грома. Затем гул прекратился, вверх взвилась черная туча, которая ударилась в своды храма и, пробив их, вырвалась наружу и заполнила собой все небо. Затем черная туча разделилась на сотню золотых облаков, и они разлетелись во все стороны.

Люди пришли в ужас, закричали от страха и, отбросив мотыги и железные лопаты, бросились вон, на бегу опрокидывая друг друга. А Хун Синь так перепугался, что потерял дар речи и не знал, что ему делать. От страха лицо его стало серым, как земля. Выскочив на веранду, он увидел здесь настоятеля, который горестно причитал.

– Что это за духи? – спросил Хун Синь.

– Господин военачальник, – отвечал настоятель. – Наш древний предок, небесный наставник Дун Сюань, оставил после себя завещание, которое гласило: «В этом храме заточены тридцать шесть духов больших небесных созвездий и семьдесят два духа малых земных созвездий, а всего сто восемь повелителей злых духов. Они придавлены каменной плитой, на которой старинными письменами вырезаны их прозвища. Если их выпустить на волю, много будет от них зла людям». Что же делать теперь, когда вы, господин военачальник, освободили их?

Когда Хун Синь услышал это, все его тело покрылось холодным потом и он задрожал. Созвав приехавшую с ним свиту, он спустился с горы и поспешил обратно в столицу. Мы не будем распространяться о том, как монахи, проводив Хун Синя, возвратились в монастырь, починили в храме все повреждения и водрузили каменную плиту на прежнее место.

Вернемся теперь к военачальнику Хун Синю, который по дороге в столицу велел своей свите никому не рассказывать о выпущенных духах, опасаясь жестокого наказания от Сына Неба. О том, что было у Хун Синя в пути, мы рассказывать не будем. Путники не делали привалов и быстро вернулись в столицу. Там они услышали, что люди говорили: «Небесный наставник семь дней и семь ночей совершал богослужения во дворце императора. Он написал и повсюду разослал заклинания и молил духов о том, чтобы спасти людей от мора. Теперь мор прекратился и наступил мир. Совершив все это, небесный наставник распростился с Сыном Неба; сев на журавля, он исчез в облаках и вернулся на Гору Тигров и Драконов».

На следующее утро военачальник Хун Синь предстал перед Сыном Неба и почтительно доложил:

– Великий учитель раньше меня прибыл в столицу потому, что летел на журавле и на облаках, а я и мои спутники следовали по дороге перегон за перегоном и только что прибыли сюда.

Император признал его заслуги, наградил и восстановил в прежней должности. Но об этом мы также говорить больше не будем.

Император Жэнь-цзун царствовал в течение сорока двух лет, после чего скончался. И так как у него не было наследника, трон перешел к приемному сыну князя И из Пуаня, который всего лишь по женской линии приходился внуком первому императору правившей династии. Он правил четыре года под девизом Ин-цзун¹³, после чего трон перешел к его сыну Шэнь-цзуну, который управлял страной в течение восемнадцати лет и передал власть Чжэ-цзуну¹⁴. Все эти годы в Поднебесной царил мир и страна не знала никаких бедствий.

…Но подождите! Если в те времена повсюду и вправду царил мир, то о чем же тогда написана эта книга? Имейте терпение, читатель! Ниже пойдет речь о тридцати шести духах больших созвездий, опустившихся на землю, и о семидесяти двух духах созвездий, пришедших к людям.