Kitobni o'qish: «Круг замкнулся»

Часть первая

Глава 1

Лезвие ножа врезалось в решетку поперек изогнутых прутьев. С кованых завитков слетели искры, зубы свело от скрежета.

– Проваливай! – прорычала тощая девчонка и опять ударила ножом по перилам моста. – Чего уставился?

Она грозно шагнула к Стелу и вскинула руку для удара в живот. Нет, глупости: она вряд ли умеет обращаться с оружием. Все это блеф, истерика.

Она даже не попытается его убить.

Наверное.

– Лезвие затупится, – Стел хотел сглотнуть слюну, но во рту пересохло.

– Затупится? Проверим? – прохрипела она и уперла лезвие в его грудь.

Вышло до того нелепо! Ясно же, она не сможет его убить.

Его – не сможет. А себя?

Эту бродяжку Стел увидел случайно, когда шел через парк. Непривычная тишина сковывала темные аллеи: горожане разошлись на вечернюю молитву, и только ветер скрипел ветвями, раскачивая масляные фонари. От старого пруда тянулся туман, к сырости примешивалась дымная горечь очагов и запах дворцовых конюшен. На горбатом мосту чернел тоненький силуэт оборванки. Веревка от ее шеи тянулась к камню у ног.

Стел не смог пройти мимо.

А теперь она угрожала ему ножом, сутуло ежась под суконной робой, и кусала обветренные губы. Стриженые кудряшки липли к потному лбу, острые скулы казались трогательно чумазыми, будто она по-детски размазывала слезы грязной ладонью.

Стел не шевелился, дышал подчеркнуто ровно и смотрел ей в глаза. Крапинки у громадных зрачков желтели болотными гнилушками, кровавая сетка оплетала белок, но больше ничего увидеть не удавалось. Магическое чутье Стела рассеивалось, скользило по ее коже как по мокрой брусчатке, отполированной поколениями горожан.

– Я верю, что нож острый, – Стел тщательно проговаривал каждый слог. – Давай не будем проверять? У меня нет оружия. – Он показал пустые ладони. – Я всего лишь проходил мимо.

Она опустила нож и ответила куда спокойнее:

– Так и иди, куда шел.

– Но я хочу побыть здесь. – Стел решил вести себя как ни в чем не бывало: будто они знакомы сто лет, случайно встретились сегодня в парке и она вовсе не собирается топиться. Он облокотился о перила, рискнув повернуться к ней боком – опасно, но только так можно попробовать ее переиграть. – Знаешь, почему я люблю это место?

Она осоловело выпучила глаза и молча облизала губы. Вовсе не девчонка – едва ли младше Стела, – видимо, худоба и угловатость сбили его поначалу с толку.

– В детстве мы с отцом кормили здесь лебедей, – продолжил он, не дожидаясь ответа. – Они жили в той высокой клетке посреди пруда, видишь? Смотритель выпускал их вечером, и они плавали вдоль берега, надменно выгибали шеи и вовсе не смотрели на людей. Но хлебные крошки с воды собирали.

– Болото тут теперь, и прутья из клетки этой твоей все повыломали, – бродяжка перегнулась через перила и сплюнула в воду, обнажив желтые зубы.

У нее желтые зубы!

– Закурить не найдется? – сообразил Стел.

Самоубийца скривилась и презрительно фыркнула:

– Ты не куришь!

– Никогда не поздно попробовать что-то новое! – он бодро подмигнул.

Она сморщилась сильнее – да, пожалуй, он переигрывал.

Из голенища ее сапога появилась облезлая коробочка с гравировкой в виде меча, пронзающего солнце, – символ рыцарей Меча и Света, защитников святой веры. Такая была у отца, но у нее-то откуда? Украла?

Непослушными от холода пальцами она расправила пожухлый овальный лист с короткими зубцами, высыпала травяную смесь, покатала пальцами, обмотала бечевкой и затянула. Заложив самокрутку за ухо, она занялась следующей с таким лицом, словно это было самым важным делом в ее жизни.

Или самым последним делом.

Стел завороженно за ней наблюдал и вздрогнул от хриплого вопроса:

– Огнива нет? – бродяжка протягивала ему самокрутку.

Он потер большой палец об указательный – вспыхнул язычок пламени.

– А ты к тому же еще и маг… – она презрительно сощурилась, но все же приложила самокрутку к губам и склонилась к его руке. Огонек осветил застывшие в уголках глаз слезы. Бледные пальцы с обкусанными ногтями дрожали, и она несколько раз промахнулась, прежде чем прикурила.

– Да. А почему тебя это удивляет?

– Плевать на всех этим магам! Что твоим лебедям.

Стел усмехнулся: точно она подметила, хоть и грубовато. Лебеди смотрят поверх людских голов, но охотно собирают хлебные крошки – так и маги частенько презирают людей, но не гнушаются воровать крохи человеческого тепла.

– Не суди всех скопом, – Стел наконец примерился к самокрутке и закурил – и тут же зашелся кашлем: дым жестоко ободрал горло, оцарапал небо. – Это полынь, что ли?

– Да ты знаток… – хмыкнула она, еще раз глубоко затянулась и бросила окурок в воду. – А теперь вали отсюда.

– «Вали и не мешай топиться»?

Она отвела глаза и подергала веревку. Со смесью ужаса и любопытства Стел наблюдал, как она, зажимая камень между боком и решеткой, взгромоздила его наверх. Вот же упертая! Можно, конечно, остановить ее силой, но нужно, чтобы поняла сама…

Главное – не молчать. Не молчать.

– Меня зовут Стел, – ляпнул он невпопад. – А тебя?

– Тебе зачем? Помолишься за меня в храме? – Она подтянулась на руках и села на перила рядом с камнем, ногами к внутренней стороне моста. Ее зрачки расширились еще больше, под глазами сгустились тени, заострился нос. Боится. Это страх дергает реснички на левом веке, блестит сухими слезами.

Стемнело. Фонари разгорелись ярче. Слов не осталось.

– Почему? – прошептал Стел одними губами.

– А почему нет? – она перекинула ноги в сторону воды и замахнулась коробочкой на клетку для лебедей.

– Не бросай! – Стел перехватил тонкое запястье, стылое от ветра. – Подарок отца?

Она замерла, крепко сжала пальцы и отрицательно мотнула головой.

– Значит, подарок твоего жениха. Он рыцарь Меча и Света?

– Стал бы, – глухо выдавила она и задрожала. – На другое утро после смерти.

Стел крепко прижал ее к себе и поднял на руки. Какая легкая… как ребенок! Она обхватила руками его шею и уткнулась в ворот. Горячие слезы щекотали кожу.

– Его убили рыцари, – пробормотала она. – Из-за меня.

Она плакала долго и тихо, будто никак не могла наплакаться.

Стел стоял в нерешительности и крепко прижимал ее к себе, ничего не понимая из потока бессвязных слов. Заметно похолодало, с темного неба посыпалась снежная крупа.

– Ты сможешь стоять? – тихо спросил Стел.

Вместо ответа она всхлипнула и сама потянулась ногами к брусчатке. Стел вытащил у нее из-за пояса нож, молча перерезал веревку и столкнул камень в воду. Гулко ухнуло, волны с утробным всплеском разбили рыжие отблески фонарей. Несостоявшаяся самоубийца мелко дрожала и оцепенело смотрела на пруд. Стел укутал ее шерстяным плащом и не спеша повел к лавочке под каштанами, где они долго сидели обнявшись, молчали и мерзли. Пороша засыпала слякоть, и любые слова казались лишними.

– Меня зовут Рани, – ее сиплый голос вырвал Стела из забытья. – И я не знаю, зачем ты мне помешал.

– С этим мы разберемся позже, – Стел удивился внезапной уверенности в собственном голосе. – А пока давай просто согреемся. Здесь неподалеку есть тихое местечко – «Белый кот»…

– Нет! – она подавилась всхлипом и отчаянно замотала головой.

Он с трудом удержался от лишних вопросов.

– Нет – значит нет. Тогда… – Стел задумался лишь на мгновение: матушка, конечно, ждала тихого семейного вечера, но он все равно уже безнадежно опоздал, да и выбора нет. – Идем ко мне?

Рани напрягла спину и отстранилась.

– Выдумаешь тоже! – расхохотался Стел, когда понял, чего она боится. – Дома матушка и поминальный ужин. Сегодня отцу исполнилось бы сорок семь.

– Помер? – она недоверчиво скосила глаза.

Стел пропустил ее грубость и кивнул:

– Девятнадцать лет назад.

Они помолчали. Зеленоватая вода ловила отсветы фонарей, сугробы таяли грязной кашей. Весна запаздывала. Девятнадцать лет назад этот день выдался совершенно другим. Светило солнце и бликовало на новеньких ботинках, которыми пятилетний Стел нарочито громко топал по садовым дорожкам, прислушиваясь к отзвукам. Матушка развешивала к вечеру лампы с праздничными свечами и готовила ужин для полусотни гостей. Сегодня она зажжет только одну свечу: поминальную, с чабрецом.

– И зачем там я?

Стел вздохнул, резко поднялся и протянул ей руку.

– А это уже не твоя забота.

Она задумалась, а потом сжала его ладонь ледяными пальцами.

Торопливые шаги Стела эхом разносились по пустой аллее. Рани семенила следом, низко опустив подбородок. Ветви отбрасывали ломкие тени на брусчатку и белесые от изморози лавки. Вдалеке гулко цокнуло. Затем еще. И еще раз. Послышались низкие голоса. Прежде чем Стел успел сообразить, Рани толкнула его в колючие заросли ежевики и сама нырнула следом.

– Ты чего? – прошептал Стел, но она зажала ему рот и коротко кивнула на отряд рыцарей.

– Нельзя, чтобы они меня видели, – прошипела Рани.

Стел беззвучно выругался. Все было бы куда проще объяснить, если бы они не сидели в канаве, а спокойно продолжали идти. С колючих веток за шиворот стекали капли, колени уткнулись в грязный сугроб – и чулки тут же намокли. Подходящее место для учителя Школы магии Ерихема!

– Эй, кто там прячется? – голос рыцаря показался Стелу знакомым.

Ветви заплясали в кругу желтого света, и появилось широкое лицо и седые усы дядюшки Натана. Как назло патруль возглавлял наставник отца и давний друг семьи!

– Скользкая обочина и моя неловкость творят воистину чудеса, – нарочито громко рассмеялся Стел и выбрался обратно на дорожку.

– Стел? – мохнатые брови Натана сморщили лоб. – Что ты здесь делаешь?

– Зашел по дороге домой проведать памятные места. Сегодня годовщина…

– День рождения Грета, точно-точно. Как поживает Лесса?

– С матушкой все в порядке, вот только меня, должно быть, заждалась, – Стел переминался с ноги на ногу, показывая, что спешит.

– Да, что-то ты, дружок, припозднился, – Натан нахмурился и пригладил усы. – Я бы должен сопроводить тебя в храм для вечерней молитвы…

– С каких это пор рыцари сопровождают прихожан на службы?

– Да приказ этот новый… – вздохнул рыцарь. – Теперь собираем бродяжек в подворотнях да следим, чтобы никто не пропускал молитвы. Будто у нас других дел нету!

– Скучно? – сочувственно кивнул Стел.

Натан ухмыльнулся, в лукавых глазах мелькнули отблески фонаря.

– Ничего, скоро я отправляюсь в настоящий поход, как тогда с Гретом… тряхнем стариной!

– Поход? – оживился Стел, на миг в нем всколыхнулись детские мечты о рыцарстве, которые исчезли из его жизни после смерти отца. – И куда же?

– Все тебе расскажи, – старый рыцарь наклонился к Стелу и приятельски похлопал его по плечу.

Позади хрустнула ветка, и по спине молодого человека скатились капельки холодного пота.

– А кто там еще с тобой? – Натан приподнял фонарь.

Не хватало только слухов, что он путается с бродяжками!

Стел обернулся. Будто от ветра покачивались колючие ветви ежевики. Отсветом блеснула коробочка для курительной травы. Рани не было.

– Никого, – Стел заставил свой голос звучать ровно, как ни в чем не бывало наклонился за коробочкой и сунул ее в карман. – Мы хотели поужинать вдвоем, но, я уверен, матушка будет рада, если ты присоединишься к нам в этот вечер, – он вложил в голос лишь толику магии.

Натан подозрительно хмыкнул, но фонарь все же опустил.

– Нет, сынок, работа, как видишь, – пробормотал он и запрыгнул в седло. – Ладно, бывай. И обними за меня Лессу!

– Ты хоть зайди до этого похода, матушка будет рада! – крикнул Стел ему в спину.

– Постараюсь, если успею… – Натан уже не обернулся.

Когда гулкие шаги отряда стихли, Стел бросился обратно в кусты и сдавленно позвал:

– Рани…

Тишина.

Опять топиться? Сжав зубы до скрежета, он запалил магический светлячок и внимательно вгляделся в грязь. Отпечаток ступни, смазанный коленкой след, клок мешковины на ветке. Стел мысленно выругался и полез в заросли. Далеко уйти она не могла.

Глава 2

За окном протяжно взвыл горн. Сиплый звук просочился в дверные щели, заглушая треск домашнего очага.

Мирта вздрогнула, нож замер над буханкой хлеба.

– Что это? – спросила она.

– Призыв к вечерней молитве, – Рокот пристально посмотрел на жену. – Новый приказ Ериха Великого. Глашатаи весь день кричали на рыночной площади, а рыцарям я объявлял лично.

– Мог бы и мне объявить, – Мирта поджала нижнюю губу и продолжила медленно резать хлеб. Ее маленький рот с возрастом стал суховатым, исчертился морщинками, но глаза все так же живо горели из-под опущенных ресниц. Темные кудри как в юности падали на лицо, отчего она привычно и мягко щурилась. Да, раньше не пестрела проседь, не сутулились плечи, талия была тоньше… но разве это важно?

Важно то, что сегодня он мог бы объявить и о новом приказе Ериха, и о том, что это последний вечер перед долгим походом. Но так не хочется разрушать тишину, пряную от запаха яблоневых поленьев и горячего хлеба.

Не хочется видеть в глазах Мирты страх. И тоску.

Рокот отвернулся к решетчатому окну. Тонкие струи дождя стекали по слюдяным кругляшкам, в которых дробились отсветы уличных фонарей.

– Тогда садимся ужинать, – вздохнула Мирта, – раз уж сам Ерих Великий теперь выбирает для этого время. Схожу за девочками.

Мягко скрипнула дверь, и только тогда Рокот обернулся, оглядел будто бы чужую гостиную, полную странно знакомых вещей. Бордовые гардины с золотистыми кистями, скатерть, вышитая Миртой, старинный буфет отца, высокое кресло у очага и длинная скамья напротив. Привычный мир с каждым выдохом становился все более чуждым.

Одну за другой он расстегнул без малого десяток пуговиц, снял жакет и остался в одной рубашке. Из внутреннего кармана выпал сверток, глухо стукнул о дощатый пол. Повесив жакет на спинку стула, Рокот поднял холстину, развернул и высыпал из алого шелкового мешочка четыре серебряных раструба.

Рано утром, еще до построения, Слассен, настоятель дворцового храма, перехватил Рокота в казармах и передал ему свиток с указом и распоряжением выделить отряды для подкрепления слов глашатаев: провожать каждого заблудшего прихожанина на вечернюю молитву. Внутри свитка лежал этот сверток. Вместо пояснений Слассен растекся лягушачьей ухмылкой и пообещал вечером навестить Рокота дома.

Да, это именно то, чего так не хватает, – храмовник за ужином!

Какую тайну скрывают раструбы? Почему мешочек из шелка? Он не пропускает тепло, но храмовник не должен пятнать себя магией. Тем более главный храмовник.

Тяжелая дверь приоткрылась, в столовую скользнула Лилу и присела в глубоком реверансе. Рокот поспешно схлопнул сверток, сунул его в карман.

– Мир и покой этому вечеру, Лилу.

– Мир и покой, отец, – она озорно вскинула голову, разметав темные, как у матери, кудри, и с ногами забралась на стул. Платье малиновыми складками спустилось до пола.

– Новое платье? Взрослое? – Рокот не мог сдержать улыбки: до того у дочери от гордости разгорелись щеки. – Тогда и сидеть надо как взрослая. Опусти ноги, выпрями спину…

– Урок хороших манер? – рассмеялась Мирта и за руку подвела маленькую Амалу к столу.

Лилу покраснела еще сильнее, и Рокот сменил тему:

– Все слышали горн? С сегодняшнего дня это сигнал к началу вечерней молитвы. После него вы должны поспешить домой или в ближайший храм.

Он сел за стол и поднял над головой ладони, сложенные лодочкой. От огрубелой кожи отразилось тепло, собралось плотным сгустком. Прежде, когда он ничего не понимал в магии, это казалось всего лишь теплом человеческого тела. Но теперь он знал: это и есть то самое тепло, что течет в основе любого заклятия.

Мирта зажгла толстую лавандовую свечу в середине стола.

– Сарим, прости… – начал вслух Рокот, закрыв глаза.

Дочки, сбиваясь, вторили ему. Мирта пела без слов, низко и бархатисто.

– Сарим, помоги. Увидеть цель, путь и спасение… – заученная молитва бездумно слетала с губ.

Треск очага, голоса девочек – настолько привычные, что эти звуки уже не замечаешь. Их будет не хватать. Рокот дернул головой и зажмурился сильнее. Из-за отъезда лезет в голову всякая чушь.

– Сарим, спасибо за день и за хлеб! – писк Лилу выбился из молитвы.

И оборвался на самой высокой ноте.

Справа потянуло холодом.

Рокот открыл глаза и остолбенел.

Бледная, будто обмороженная, Лилу медленно сползала на пол. Руки плетьми повисли вдоль тела, малиновой пеной оседали кружевные оборки. Распахнутые ресницы белели изморозью, узкие зрачки иглами скололи стылое лицо, серые губы остались растянуты словом «хлеб». А на столе искрила широкая полоса инея – наискосок, от дочери к отцу.

– Лилу, Лилу! – бросился к ней Рокот. – Ты слышишь меня?

Она мелко задрожала и прижалась к нему всем телом. Она дышала. Хвала Сариму – дышала!

Подлетела Мирта с причитаниями и охами.

– Она жива, Мирта. Помолчи, – отрезал он, не глядя на жену. – Прикажи жарче растопить камин в детской. И пусть согреют воды.

Рокот укрыл дочь жакетом, поднял на руки, вышел в холл и стал медленно подниматься по широкой лестнице. Дрожь стихла, Лилу вцепилась руками в его шею и натужно сопела. С каждым вдохом щеки ее розовели, лицо оживало. Рокот потянулся магическим чутьем, обволакивая собственной сутью каждый кусочек ее души, до которого мог достать. Жизнь пульсировала мерно и уверенно, насколько он мог судить.

С детства Рокот мечтал стать рыцарем Меча и Света, защитником веры, и потому не мог пятнать себя магией. Но жизнь распорядилась иначе, и однажды между святостью и жизнью он выбрал жизнь: выучился у пленного степняка магии, исцелил от бесплодия Мирту, и в итоге у них родились две замечательные дочери. Но он все еще оставался нестабильным магом. Нестабильным и неучтенным.

Но даже случайно он не мог сотворить этого с дочерью. Нет, таким заклятием он не владел.

– Дыши глубже, дыши, – он попытался ободряюще улыбнуться.

– Не надо, твой оскал только пугает ее, – Мирта обогнала их и открыла дверь в детскую, вытащила из сундука пуховое одеяло, расстелила постель. Бледная, она двигалась выверенно и точно, а на сухих щеках не блестело ни единой слезинки. Больше никакой паники, лишних вздохов и слов – она вновь обернулась той самой Миртой, что когда-то помогала в степях раненым. Той самой девочкой, в которую была влюблена половина Ерихема.

Рокот уложил дочку, снял с нее туфли и укутал до самого носа. Согреваясь, Лилу моргала все реже и соскальзывала в дремоту.

– Искупай ее в теплой воде и останься тут, пока она не уснет. Убаюкай, как в детстве.

Маленькая Амала испуганно застыла в дверях, только поблескивали в полумраке мышиные глаза-бусинки.

– Заходи, побудь с сестрой, не бойся, – Рокот подтолкнул дочь в спину и помог забраться на высокую кровать.

– Что… это было? – мертвенным голосом прохрипела Мирта.

Он медленно вдохнул, еще медленнее выдохнул и произнес тихо, но четко:

– Я не знаю.

И он действительно не знал. В степях, во времена войны, случалось подобное. Рыцари между собой прозвали это «белой лихорадкой». Неведомое заклятие иссушало человека до последней капли тепла, и оставалась лишь пустая оболочка, которая потом медленно умирала. Так ушел Грет, самый верный друг и в то же время самый заклятый соперник Рокота. Некоторые выживали, если удавалось их отогреть. Рокот не был целителем, но знал, что Лилу выкарабкается: простое человеческое участие, нежность Амалы, голос Мирты, треск очага наполнят ее жизнью не хуже, чем справилась бы магия.

– Она будет жить, – сказал он вслух. – Я видел такое. К утру с ней все будет в порядке.

Понять бы еще, что именно отобрало у нее тепло.

Мирта не мигая смотрела ему в глаза, он почти слышал невысказанные вопросы. Но она лишь медленно кивнула, присела на край кровати и положила ладонь на холодный лоб дочери. Они обязательно вернутся к этому, но не сейчас.

Трижды ударили в дверной колокол.

– Это ко мне, – бросил Рокот и поспешил вниз.

Старая Нама уже ковыляла с кухни.

– Я сам открою, иди в детскую, там нужна помощь.

Рокот сбежал с лестницы и замер на миг, придавая лицу бесстрастное выражение: расслабить лоб, губы, глубоко вдохнуть, выдохнуть – и открыть дверь.

По гравию дорожки шуршал дождь, тянуло сыростью, талым снегом. Никого нет?

– Мир и покой этому дому.

Из темноты возник храмовник. Под необъятным капюшоном не разглядеть лица – только бледнеет длинный нос да на груди сплетаются паучьи пальцы.

– Мир и покой, – без улыбки поприветствовал Рокот. – Будь желанным гостем этого дома.

– Всенепременно, – шелестящий голос слился с шорохом одежд.

Рокот закрыл дверь на засов и принял у храмовника мокрый плащ. Расправив бесчисленные складки нижнего балахона, Слассен сдвинул капюшон на затылок, обнажив бритую голову, тряхнул длинными рукавами и наконец поднял на хозяина водянистые глаза.

– Проходи, мы как раз собирались ужинать, – Рокот поспешно толкнул дверь в комнату.

– Спасибо, но откажусь. – Храмовник прошуршал по залу и присел на край скамьи. – Я тороплюсь: дома меня ждет прощальный ужин.

– Прощальный?

– Я возглавляю служителей в походе. Завтра весь день сборы, переночуем с учениками в казармах и выступим на рассвете с вами.

Рокот присвистнул и опустился в высокое кресло напротив.

– Неужели больше некого отправить в лес?

– Далеко не все служители готовы принять то чудо, что стараниями Ериха Великого и брата его Мерга каждый верноподданный во время службы сможет дотянуться до Сарима и отдать животные страсти в обмен на священный покой. Для подготовки людей требуется время, а поход откладывать нельзя. Потому мне и приходится участвовать лично.

– Отдать животные страсти в обмен на священный покой… – Рокот задумчиво потер подбородок. – Но разве не это делают прихожане на каждой службе?

– Именно, но теперь… теперь у нас есть истинный ключ к сердцу Сарима. – Глаза Слассена лихорадочно заблестели, и он вкрадчиво добавил: – У тебя есть ключ.

– Ключ? – едко переспросил Рокот.

И вдруг горло прошило холодом.

Священный покой. Животные страсти. Жизнь. Тепло. Ключ к сердцу Сарима. Иней на ресницах Лилу.

– Так это из-за них?! – Рокот бросил холстину с серебряными раструбами на стол и сдавил рык так, что голос прозвенел не гневом, а презрением.

– Ты вынул ключи из шелка?! – Слассен округлил глаза и прикрыл рот узкой ладонью.

Рокот сладко улыбнулся:

– Зачем оборачивать шелком «ключи к сердцу Сарима»? Они же не запятнаны магией?

– Пути Сарима неисповедимы, – Слассен благоговейно сложил ладони лодочкой передо лбом, затем поднял их над головой и раскрыл, выливая священный покой. – Такова воля божия.

– Такова воля Ериха. – Рокоту хотелось кричать: «Что это было? Что оно сделало с Лилу?! Как оно это сделало?», но в разговоре с настоятелем дворцового храма каждое неосторожное слово может слишком дорого стоить. – И как же действует это… чудо?

Слассен только передернул острыми плечами под тонким балахоном.

– На то оно и чудо. Мы не должны понимать. Мы должны верить, доставить их в лес и закрепить в шпиль каждого нового храма.

– Но почему мы не делимся этим «чудом» с жителями славного Ерихема? – наклонился вперед Рокот.

– Такова воля божия, – невозмутимо повторил Слассен.

Рокоту осточертели эти танцы и интриги, когда он чуть не потерял Лилу!

– Сегодня, во время вечерней молитвы, моей дочери стало плохо. Ключи не были в шелке. Это из-за них?

Слассен трижды моргнул, пристально глядя ему в глаза:

– Из-за ключей? Чушь. Должно быть, женское недомогание. В ее возрасте моя сестра порой жутко страдала.

Рокот молчал и, кажется, слышал скрип собственных зубов. Любое слово, которое он мог сейчас выплюнуть в лицо храмовнику, стало бы последним его словом в роли главнокомандующего и защитника святой веры.

Нельзя. Времена безрассудства давно прошли.

Слассен поднялся и набросил капюшон балахона.

– Никто не должен знать о ключах – только ты. Ты проводник божьей воли в этом походе.

– Я проводник воли Ериха, – прошипел Рокот.

Веришь ли ты делам своим больше, чем священным книгам?

– Ерих Великий верит тебе как самому себе.

Готов ли перед богом ответить за приказы монарха?

– Раз уж сам Ерих верит, – Рокот смиренно склонил голову.

Храмовник торжествующе улыбнулся и поспешил к выходу. Рокот последовал за ним, помог накинуть плащ.

– Почему ты не объяснил все в казармах? – не удержался Рокот.

Храмовник высвободил руку из бесчисленных складок, поправил капюшон и безмятежно улыбнулся.

– У каждой стены есть уши. Твоя семья много лет надежно хранит твои тайны. Не так ли? Ерих доверяет Мирте куда больше, чем обитателям казарм. Разве за всеми уследишь? К тому же, зная, что рискуешь ты семьей, Ерих верит тебе даже больше, чем самому себе.

Не мигая, Рокот продолжал смотреть на Слассена. Жар поднимался из груди и волнами расходился по телу. Все эти годы Ерих знал его тайну о магии? Знал и хранил, чтобы использовать с выгодой. Теперь всего лишь представился случай.

– Мир и покой, – дружелюбно поклонился храмовник и скрылся в промозглой темноте.

Рокот плотно закрыл дверь и прижался лбом к холодному дереву. Захотелось исчезнуть.

Позади зашуршала юбка.

– Ты все слышала? Да, я снова ухожу в поход, – Рокот резко обернулся и стремительно подошел к Мирте.

– Снова на десять лет?

– Нет, я вернусь к осени. Четыре ключа – это всего лишь четыре храма.

– Всего лишь четыре храма для тех, кому и вовсе они не нужны?

Он крепко прижал ее к себе, вдохнул теплый запах дома и прошептал:

– Я вернусь к осени. Никому не говори о том, что сегодня случилось, и о том, что ты услышала. Ничего не бойся. Мы несем свет Сарима в лес. Мы строим храмы. Только и всего.

Он резко отстранился и отошел к окну. По слюдяным кругляшкам все так же стекала вода. Фонари погасли.

– Ты веришь в это дело? – тихо спросила Мирта.

Рокот долго молчал, провожая взглядом капли дождя.

– Как Лилу? – вместо ответа спросил он.

– Лучше. Согрелась и крепко уснула, – без дрожи в голосе ответила Мирта.

– Я обязательно вернусь.

Мирта крепко прижалась к его спине и обняла доверчиво, как только что обнимала Лилу.

– Ничего никому не говори, – по слогам повторил Рокот.