Kitobni o'qish: «Закон бабочки»

Shrift:

* * *

Закон бабочки

Царь Горох

Мы стояли на краю картофельного поля.

Борозды уходили за горизонт. По ним вяло передвигались студентки педучилища. Они выковыривали из земли картофелины и складывали их в мешки. Солдаты военной части, прибывшей из далёкого Забайкалья, грузили мешки на полковые машины. Длинноногие аисты подбирали жирных червяков и зазевавшихся лягушек, а мы, преподаватели, осуществляли общее руководство. Картинка называлась – «битва за урожай». Мы бились за него уже месяц и конца-краю не было видно.

– А ну, кыш отсюда! – Люся замахнулась на аиста. – Расходился, длинноклювый!

– Что ты его гонишь?

– Это же аист! В прошлом году тоже всё вокруг студенток хороводились. А весной принесли нам ребёночка в выпускной класс. Кыш, я сказала!

Солдаты загрузили последнюю машину и повезли урожай в закрома Родины, которые находились неподалёку и представляли из себя полуразвалившийся сарай с худой крышей и гнилыми стенками. Осенью картошка поливалась дождями, зимой промерзала, а весной мы ехали в закрома и выбирали из подвалов чёрную, зловонную жижу, в которую превращался урожай. Всё мероприятие мы любовно называли – колхоз «Напрасный труд».

Мы присели на кучу разогретой солнцем картофельной ботвы и подставили лица лучам заходящего солнца.

– Люблю я деревню! – призналась Люся. – Простор, тишина. А небо какое! А воздух! Сейчас хорошо. В колхоз только осенью посылают. А раньше и летом гоняли нас, как сидоровых коз. Насобирают гнилой интеллигенции – и на поле. Лозунг был, помнишь? «Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть!»

А мне нравилось! Мы девчата молодые были, здоровые, только после института. Смеху было! Помню, пригнали нас в деревню Жары. Жары особой, правда. не было: то дождь, то ветер. Но всё равно хорошо. Когда ж это было? – Люся задумалась. – Помню, плащи болоньевые только в моду вошли и все по ним с ума сходили. Да где ж достать? А плащи были – мечта! Лёгкие, тонкие, сейчас таких не делают. Ну вот. Послали нас на уборку гороха. Это нетрудно: идёшь по борозде, растения с корнем выдёргиваешь и складываешь в валки, комбайн следом подбирает.

Горох сладкий. Мы с утра его натрескаемся, вечером добавим. Ну, а ночью, сама понимаешь. Газовая атака. Другая как даст залп среди ночи, так все с нар попадают. И смех, и грех.

А момент был ответственный. Не до смеха.

Очередной съезд партии объявил компанию по борьбе с хищениями социалистической собственности. Строгости навели! Милиция на перекрёстках стояла, проверяла машины. Только что карманы у нас не выворачивали, чтоб не спёрли чего.

И на поле каждый день приезжали и разъясняли политику партии. Всё агитировали за ударный труд и чтоб не воровали. Однажды смотрим – целых три мотора на поле разворачиваются: милицейский мотоцикл, председательский «газик» и белая «Волга». Райкомовская!

Мы горох побросали, смотрим, выходит из «Волги» молодой инструктор. Красавец! В райком с кривой рожей не брали. Подбирали, как собак на выставку: чтоб с родословной и экстерьер богатый. И вот идёт он по полю, как царевич молодой, весь чистенький, напомаженный, в болоньевом плаще. И «Шипром» пахнет. Мы этого красавца как увидели, так от восторга чуть газы не выпустили. Сонька-бригадирша кулаком грозит: держитесь, падлы, не позорьте перед начальством. Ну мы зажались. Морды серьёзные сделали. Инструктора глазами стрижём: где ж они красоту такую взяли?

А он говорит так складно! Стоял бы, да слушал. Про съезд, про партию, и, главное, про борьбу с хищениями как главную задачу текущего момента.

– Чтоб ни один колосок! Ни одна картофелина! Ни один кочан капусты не потерялись по дороге с поля. Всё в закрома Родины!

Мы на ветру стоим, замёрзли. А он от речи своей распарился. Плащик распахнул, а ветер его раздувает, того и гляди, по полю, как по морю поплывёт. Вдруг он взмахнул руками, как дирижёр перед оркестром да как гаркнет:

– Вперёд! За дело партии!! К новым победам коммунизма!!!

Только в это время ветер дунул. Раздул плащ и закинул его весь на голову инструктора. Стоит он, как презерватив блестящий, ручкой двинуть не может. Зато обнажились внутренние карманы плаща, которые не задрались вместе с остальной болонью. Потому что были тяжёлые. Карманы битком были набиты горохом! Мы ахнули и разом выпустили газы, которые удерживали во время выступления. Это ж он, падла, сначала остановился на краю поля, надрал гороха, а потом припёрся к нам за честность призывать. Тишина на поле стояла! Никто не знал, что сказать.

Наконец председатель нашёлся:

– Так, товарищи, политику партии на современном этапе поняли?

– Поняли!

И как было не понять?

Репетиция хора

У нас был хор, которым меня назначили руководить.

Этот чудный, многоголосный и строптивый по характеру инструмент мне предстояло собрать, настроить и довести до возможной степени совершенства. Руками вылепить звук. Я гордилась своей задачей.

Дело происходило в захолустном сибирском городке, название которого происходило от глагола «тюкать» Имелось в виду топором по башке. Этот нехитрый промысел процветал когда-то в городе, возникшем на большом торговом тракте. Даже песню сложили: «…на большой тюкалинской дороге…» Смысл песни сводился к тому, что лучше на этой дороге лишний раз не появляться.

Приближалась годовщина Великого Октября.

Дата была круглой, и это обязывало. В подготовку праздника включилось всё сознательное население, начиная с малышей детского сада, которые учили стихи о преимуществах социалистического образа жизни: «…как я рад, что наяву не в Америке живу…»

Мы тоже были рады, что живём в самой свободной стране и готовились продемонстрировать свою радость на праздничном концерте, посвящённом юбилею.

В стенах педучилища подготовка шла полным ходом.

Чтецы, в алых блузах и пилотках, декламировали отрывки из Маяковского. Танцоры дробным топотом молодых ног раскачивали старенькое здание, разучивая эскимосские, украинские и узбекские танцы, к которым шились костюмы, мастерились юрты, мазанки и бутафорские дыни.

Нам предстояло продемонстрировать всё изобилие окружающей жизни, всю дружбу и сплочённость братских народов. Ударным моментом было выступление хора, с которым я разучивала кантату «Спасибо партии родной»

Наступил день, которого ждали и боялись: генеральная репетиция, «сдача» кантаты в присутствии директора, завуча и членов парткома.

Хоровой класс с трудом вместил присутствующих.

Хористки теснились на ступеньках уходящего под потолок амфитеатра. Волнение витало в воздухе, а груз ответственности давил на плечи. Как всё пройдёт? Наконец я поднимаю руки, требуя тишины, и даю вступление музыкантам. Звучит величавая, торжественная музыка, на фоне которой чтецы начинают рассказ о славных годах революции и гражданской войны.

Вступает хор. Я отмечаю некоторые неровности исполнения, но в целом звучит хорошо. Я успокаиваюсь. Моя уверенность передаётся хору, и, преодолев трудности кульминации, радостным, чистым мажором мы заканчиваем первую часть.

– Ну как? – я поворачиваюсь к директору.

– Как вам сказать, Наталья Сергеевна… – без энтузиазма отвечает директор. – Проделана, конечно, определённая работа. Слова вот выучили хорошо. Но надо поживее. И потом – вас не слышно!

– Не слышно… Как?! Сто человек хор и не…

– А я говорю не слышно! – заводится Галина Леонтьевна. Члены парткома согласно кивают головами.

– Галина Леонтьевна, главное, что девочки поют выразительно и чисто. Они ещё молодые, у них голосовые связки не окрепли, я не могу требовать…

– А я сказала не слышно! – хлопает ладонью по столу директор. – Вы не понимаете ответственности. Это торжественный концерт. Там будут члены райкома! Первый секретарь! Я требую, чтобы было громко. И не просто громко. Надо чтобы… – Галина Леонтьевна потрясает кулаками, подыскивая нужный аргумент. – Надо, чтобы штукатурка сыпалась! Я настаиваю!

– Ах, штукатурка?! – вспыхиваю я и разворачиваюсь к хору. Учить меня, как надо петь? Отчитать, как девочку, на глазах всего коллектива?!

В приступе раздражения даю вступление и с первых же тактов загоняю темп. Побыстрее-погромче? Пожалуйста!

– Вперёд! К победе! – орут студентки, а я только поддаю жару, сбрасывая с рук жёсткие акценты, которые летят, как головёшки в топку несущегося на всех парах паровоза революции.

– Партия! Родная! А – а–а!! – пение переходит в истерический крик. Пианистка колотит по клавишам, баянист раздувает меха, домра-контрабасист рвёт струны, а я ещё добавляю:

А – а–а – а!!!

И тут, на самом гребне кульминации, от потолка отваливается громадный кусок штукатурки, облако пыли накрывает хор, сыплется за воротники, но мои девочки, не дрогнув, продолжают славить партию. Гвозди бы делать из этих людей!

Довольная результатом, я останавливаю хор и разворачиваюсь к директору:

– Ну как?!

– Наталья Сергеевна, что ж это вы делаете? Что ж это такое, а? – чуть не плачет директор. – Это ж убытку! Мы только что отремонтировали. По смете провели. Кто теперь будет платить?!

– Ну не знаю, Галина Леонтьевна. То вам надо, чтобы штукатурка сыпалась, то не надо…

В компании с Мурзиком
Монолог учительницы

– Ну что, Мурзик, ну что ты смотришь на меня такими зелёными глазами? Колбаски хочется? Да где же взять? Ну ладно, не капризничай. Поешь картошечки – и спать. Ну ладно, иди, иди сюда… Заводи свою мусорную машину. Избаловала я тебя. И не возражай! Да кого ж, кроме тебя, мне баловать? Обязательно нужно помурчать на ушко! Без этого спать не пойдёшь. А помнишь, как мы в гастроном ходили? Я брала себе сто граммов докторской колбасы, а тебе – ливерной. Потом я брала себе немного кофе – его прямо при мне мололи – а тебе пакетик сливок. Мы пировали так каждое воскресенье! Ты делился со мной сливками – ты всегда был добрым котом – а я давала тебе шкурки от колбасы. Они были настоящие. Их можно было есть. Да, Мурзик, тогда всё было настоящее: сливки, кофе, колбаса. И деньги были настоящие! И цены.

Ты был таким верным котом! Ты никогда не засыпал раньше меня. Помнишь? Каждый день я приносила из школы две стопки тетрадей: сорок по русскому языку и сорок по арифметике. И, когда наша коммунальная квартира засыпала, я садилась их проверять. Включала настольную лампу с зелёным абажуром и ставила рядом будильник. Такой смешной будильник! Он был на ножках, а сверху шляпка, как у гриба. Он так громко тикал! С ним было веселее и не так сильно хотелось спать. А между лампой и будильником ложился ты и провожал взглядом каждую тетрадку. Ты три часа вертел головой! И как только у тебя шея не болела? Ну, да ведь ты тогда был молодой и сильный кот.

А я любила школьные тетрадки! Синие тетрадки с розовой промокашкой. Даже запах их помню. Это было совсем непросто, проверить их. Особенно у первоклашек. Нужно было внимательно всё прочесть, найти ошибки, исправить. Потом в каждой тетради нужно было написать завтрашнее число и образцы: на одной строчке палочки, на другой – крючочки, на третьей – крестики, на четвёртой – нолики. И образцы букв. И образцы цифр. Учить детей грамоте – это непросто, милый Мурзик! Но я любила свой труд. Я им гордилась. Сейчас так не говорят, сейчас засмеют, если так скажешь. А я, когда проверяла тетрадки, всё представляла своих малышей взрослыми, как они вырастут и станут большими, важными людьми. Всю жизнь они будут читать, писать, умножать и складывать, и всему этому научила их я! На всю жизнь! Представляешь?!

Потом, когда тетради были проверены, оставалось немного: написать поурочные планы по чтению, арифметике, естествознанию. И сделать проверочные карточки. И вырезать цифры и слоги для кассы цифр и слогов. Работа была тоже настоящей. Но, когда я принималась за планы, ты начинал зевать во всю свою кошачью пасть и клевать носом. Я прогоняла тебя, но ты не уходил. Ты был удивительный кот, Мурзик! Никто не верил, что сидишь со мной каждую ночь до самого утра. Но я знаю, тебе это было нетрудно, потому что кошка – животное ночное. А человек – дневное. Зато надо мной все соседи подшучивали: Мария Ивановна – животное круглосуточное! Смешно, правда? Мы весело тогда жили с соседями. Каждый день события: или именины у кого-то, или свадьба, крестины, праздники. Сколько праздников было! День строителя, день учителя, медицинского работника, лёгкой промышленности, пищевой, тяжелой! И все эти праздники отмечались, потому что в нашей квартире были представлены все эти профессии.

А теперь нам с тобой и в коридор выйти боязно. В одной квартире офис, в другой – шоп, в третьей и вовсе что-то непонятное, ченч какой-то, тьфу, и не выговоришь. Из жильцов только мы с тобой и остались. И то нас чуть не вымели! Ох, и натерпелись мы страху! Помнишь, как пришли трое в скафандрах, как космонавты? И ещё один с ними, в сторонке стоит, не подходит. Космонавты эти говорят: выметайся, бабка, в двадцать четыре часа, вот ордер на обмен. А я сразу поняла, что тот, в сторонке – главный у них. Я к нему – и обомлела! Это же ученик мой бывший, Сашенька! Он, оказывается, не только нашу квартиру, он весь дом купил! И он разрешил мне остаться в моей комнате. Я так обрадовалась! Как хорошо, что именно Сашенька наш дом купил. А потом подумала: как же так? Он же был очень слабый мальчик. Он каждое упражнение по три раза переписывал, и после уроков я с ним часто сидела. Особенно арифметика никак ему не давалась: ни сложение, ни вычитание, а уж как до умножения дошло, и вовсе дело встало. Но теперь, я вижу, научился Сашенька умножать и складывать. А мальчик он всегда был добрый. Он и теперь меня пожалел: доживайте, говорит, Мария Ивановна, в своей комнате, мы вас не тронем.

Я, Мурзинька, никого не осуждаю. И не завидую. Я и теперь живу не хуже, чем тогда. Я и сейчас могу позволить себе сто граммов колбаски. Только продавшицы ругаются. Мне и самой неловко, поэтому я на старости лет врать научилась. Это, говорю, для котёнка!

Здесь почти все наши ученики работают. Я всех их помню. А они меня не узнают. Или вид делают? Всё бабкой обзывают. Странно, почему они такие выросли? Какие-то жестокие. Ведь мы и сборы для них проводили, линейки, торжественные собрания. Горны, барабаны, знамёна – как красиво было! Правила октябрят учили, пионерскую клятву. Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут. Пионер – всем ребятам пример. Разве мы учили их плохому?

Вот видишь, Мурзинька, опять мы с тобой до утра досидели. Привычка, ничего не поделаешь! Сколько тетрадок мы с тобой проверили? А я ещё до тебя много лет работала. Сорок два года по восемьдесят тетрадей почти каждый день – это много, очень много! И за каждой тетрадью – живой человек. Ну ладно, киса моя, давай всё же поспим. Днём не получится, скоро народ в магазины пойдёт.

Шум, гам, ну да ладно, что ж делать? Хоть бы не зашибли в коридоре, и на том спасибо.

Лекция

Во времёна холодной войны все были обязаны читать лекции по гражданской обороне, и прежде всего, врачи, которые приходили в рабочие коллективы.

И вот врач-венеролог, отдежуривший сутки в кожно-венерологическом диспансере, пришёл с лекцией на пищекомбинат. Задержанные после смены рабочие мирно дремали в креслах красного уголка, в полуха слушая врача, который, заплетающимся от усталости языком объяснял поражающие факторы ударной волны и признаки отравления заманом и зарином.

Наконец, доктор с облегчением объявляет последний раздел лекции: средства защиты.

– Средства защиты, – бубнит врач, – бывают как групповыми, так и идивидуальными. К индивидуальным средствам защиты относится, прежде всего… – врач хотел сказать противогаз, но усталый мозг дал сбой, и он озвучил привычное: – к индивидуальным средствам защиты относится презерватив.

– Презерватив? – проснулись в зале. – А как же им пользоваться?

– Прежде всего, он должен соответствовать размеру вышей головы, – оживился врач. – А пользоваться им очень просто. Нужно достать его, хорошенько растянуть руками и натянуть на голову.

Закон бабочки

С причинно-следственными связами философы сильно намудрили, говорят, что всё в мире связано единой цепью. И трепет крыльев бабочки может вызвать землетрясение на другом конце планеты.

Другие говорят, что каждый получает по заслугам. То есть, сам себя наказывает, и тогда следствие само ищет причину. В последнем случае требуется некое связующее звено, катализатор, который приводит в действие причинно-следственную цепь.

Предположим, есть некий чиновник. Офицер военкомата. Хороший человек. Служака. Честный до того, что самому противно. Но в последнее время расслабился. Много говорит по телефону. Отвлекается. Документы подписывает, не читая. Что там читать? Рутина, однообразие, сто лет одно и то же: призыв, повестки, учения запаса…

А тут моя Маня. Катализатор. Служит секретаршей военкома. Чирикает целый день по клавишам, порхает по кабинетам. Старается. Но много машет руками, забывая о законе бабочки. А закон строгий. Махнёшь рукой в Сибири – в Москве бабахнет. И взрывная волна обратно в Сибирь прикатится. А, главное, не придавала Маня значения деталям. А детали – они мстят. Чаще другим.

Какая важность, скажем, что буквы «з» и «х» на клавиатуре пишущей машинки рядом расположены? А вот и важность!

Непростые они, эти буквы. Требуют внимания. Особенно «х». Шлёпнешь её не туда – смысл слова сильно меняется. «Утопающий схватился за буй» или «Утопающий схватился за…» Большая разница.

Врочем, всё по порядку.

В тот день Маня заложила в машинку чистый лист, собираясь отпечатать обычный текст служебного письма: «Командиру N-ской воинской части, дислоцированной в городе Орехово-Зуево…»

Только махнула Маня не туда, и в слове «Зуево» вместо «з» шлёпнула «х». С прописной, через дефис, всё как положено… Отпечатала текст и понесла на подпись военкому. Занятый телефонным разговором, он подписал, не глядя, и письмо ушло по назначению. А через месяц пришёл ответ. Выговор по Министерству Обороны: «… за халатность, проявленную при оформлении служебного письма… исходящий номер такой-то»

Подняли исходящие.

Это был тот редкий, уникальный случай, когда получатель наказания радовался, как ребёнок. Он так хохотал, что сбежались все работники учреждения: они подумали, что военком выиграл «Волгу» в денежно-вещевой лотерее. Но когда убедились, что причиной бурной радости является выговор…

Вот я и думаю: кто кого наказал? Что следствие, а что – причина? Теперь я с большим уважением отношусь к бабочкам. Кто его знает?

Поездка на юг

В молодости Маня была пышная и мягкая, как сдобная булочка.

У неё были высокая грудь, крепкие бёдра и тонкая талия. Вся эта красота опиралась на изящные, словно выточенные на токарном станке, ножки.

Маня была аппетитная.

Её хотелось съесть, и знакомые мужчины – соседи и сослуживцы – не стесняясь, ели её на завтрак, обед и ужин. Но только глазами. Страна строила коммунизм, и обжорство не поощрялось, как, впрочем, и восхищение женскими формами. Оно порицалось, как нездоровый интерес, а вопросы интимной жизни охранялись на уровне государственной тайны.

Маня была послушной маминой дочкой и не пыталась пока разгадать эту страшную тайну. Она работала секретаршей в отделе культуры, участвовала в художественной самодеятельности и собиралась поступать в пединститут.

Жизнь, между тем, приготовила ей неожиданный сюрприз: за отличную работу и участие в общественной жизни Маню наградили путёвкой, от которой отказался завотделом, старый язвенник. Путёвка была на воды, в Грузию.

Грузия!

Всё представление Мани о Грузии ограничивалось географическим атласом и поэмой Лермонтова «Мцыри»: «там, где, сливаяся, шумят, обнявшись, словно две сестры, струи Арагвы и Куры…» Были ещё неясные слухи о суровых местных обычаях и крутом нраве горцев, но Маня гнала их, как недостойные. Пятнадцать республик как пятнадцать сестёр жили единой и дружной семьёй, а в семье разве обижают друг друга?

И всё же, как ни храбрилась впервые покидающая родное гнездо комсомолка и красавица, был один пункт, который тревожил её в предстоящей поездке: пересадка. В Тбилиси, куда она добиралась скорым поездом, ей предстояло пересесть на местный и долгих восемь часов добираться до места назначения. Вдруг не повезёт? Не будет билетов в кассе или поезда в нужный день? Но выбора не было. Маня понимала, что этой поездкой начинается её взрослая жизнь. Она собрала чемодан, разместила в обширном лифчике деньги и документы, повесила на грудь комсомольский значок и отправилась в путь.

Чем ближе подъезжала она к столице солнечной республики, тем тревожнее шуршали у сердца бумаги, колыхаясь, как волны в штормовую ночь. Где искать кассы? Как закомпостировать билет? Обстоятельства, к счастью, сложились в её пользу, и, ободрённая первым успехом, она оправилась на поиски местного поезда.

Она зашла в мрачный вагон, полный сизого дыма и сырых вокзальных запахов. Вагон был полупустым, но места возле окон были заняты усатыми и носатыми грузинами в классических кепках «аэродром». Восхищёнными взглядами, возгласами и причмокиванием они приветствовали Маню, и кепки заколыхались, как палубы авианосцев, готовых принять пролетающий самолёт. Что делать? Ответить на приглашение и сесть?!

Это казалось ей верхом неприличия, бесстыдством и согласием на всё. Под словом «всё» она подразумевала ту страшную тайну, к разгадке которой собиралась как-нибудь приступить.

Спасение ждало её в последнем, рядом с туалетом, купе. Оно интересно припахивало, но зато было пустым! Только на верхней полке дремал, надвинув на глаза кепку, пожилой пузатый горец. Его простой домашний вид и тонкий запах овчины, исходящий от мягких полустоптанных сапожек, успокоил Маню. Она с облегчением плюхнулась на холодную клеёнку и забилась в уголок, как бабочка перед зимней спячкой. Не привлекать внимания и занимать поменьше места – вот всё, что хотелось ей в этот момент.

Поезд тронулся.

Маня совсем уже собралась свободно вздохнуть и расправить крылышки, когда рядом с ней приземлилась плотная мужская фигура. Фигура шлёпнулась рядом, хотя напротив была совершенно свободная полка! Это нашей путешественнице сразу не понравилось.

– На курорт едешь! – произнёс с удовлетворением мужчина. – Один!

Маня вклеилась в стенку. Что делать? Ответить? Промолчать? Сердечко затрепетало, как зажатый в кулак беспомощный воробьёныш.

– Один едешь на курорт первый раз! – повторил грузин и на сантиметр придвинулся к Мане. Он разглядывал её с жадным интересом, как будто перед ним была райская птица, случайно залетевшая в курятник. – Кишки лечить?

Сосед засопел, вдыхая волнующие ароматы молодой здоровой кожи, дешёвой пудры «Лебяжий пух» и духов «Серебристый ландыш», которыми благоухала тогда вся страна.

«Ландыши, ландыши, светлого мая привет…» – чихнув, запело радио голосом Гелены Великановой.

– Гоча, – представился сосед и облизнулся. – Зачем едешь так далеко? Такой молодой. Красивый. На курорте что делать будешь? Макароны кушать будешь? Кашу кушать будешь?

Гоча замолчал, предоставляя возможность оценить сказанное и придвинулся ещё на один сантиметр. Маня подобрала под себя всё, что могла и зажалась в комочек: отступать было некуда.

– Поедешь лучше со мной. Тут близко. Королева будешь. Царица! Шашлык кушать будешь, коньяк пить будешь!

– Что вы такое говорите, мужчина! – взвизгнула, не выдержав, Маня и соврала: – Я замужем!

– Замужем? – недоверчиво покачал головой сосед. – Такой молодой? Но если замужем – это нам не мешает. Это нам даже лучше. Козёл он твой муж. Такой молодой красивый кто один на курорт отпускает? Но раз он всё равно козёл твой муж, давай рога ему сделаем. Один раз ты ко мне приедешь, другой раз я к тебе приеду. В золоте ходить будешь! В мехах ходить будешь!

Он придвинулся вплотную, обжигая дыханием и шевеля усами возле самого уха. Мане хотелось ответить, сказать что-то резкое и обидное, но слова застряли в горле горячим комком – ни проглотить, ни выплюнуть. Она боялась заплакать.

Сосед, между тем, ослабил натиск. Как пиявка, насосавшаяся крови, он отвалился от жертвы и оглядел её оценивающим взглядом.

– Красавица! Клянусь! Клянусь, такой красивый никогда не видел! Такой лицо, фигура. А какой задница!

– Как вам не стыдно, мужчина? – вспыхнула Маня. – Что вы такое говорите?

– Зачем стыдно? Почему стыдно? Это радоваться надо. Гордиться надо! Такой задница… ца-ца-ца…

Манино лицо полыхало огнём, а слезинки закипали, испаряясь на щеках. За что? Почему она должна слушать всё это? Кто поможет?

Она подняла полные слёз глаза на соседа сверху. Отодвинув кепку, он посмотрел на Гочу и произнёс что-то коротко и грозно.

Гочу как ветром сдуло. Просто был – и нету.

– Он больше не придёт. Сиди спокойно.

– Ой, правда? – Маня не верила своему счастью. – Не придёт?

Спасибо! И что ж что ж вы ему сказали?

– Это тебе знать не надо, – хитро улыбнулся грузин. – Сиди спокойно, не переживай.

Всю оставшуюся часть пути Маня размышляла о случившемся. Каким ужасным оказался Гоча и каким благородным старик. Что ж он ему сказал? Почему Гоча испарился без единого слова? Ей мерещилось что-то сильное о женской чести и мужском достоинстве. Конечно! Горцы – благородные люди. Старый грузин уже представлялся ей могучим Мцыри, бесстрашным рыцарем, отстаивающим женскую честь.

Поезд прибыл на конечную станцию.

Сосед легко спрыгнул с верхней полки, готовясь на выход.

– Спасибо вам ещё раз, мужчина! Что б я делала без вас? Одно не могу понять – что вы ему сказали? – Маня умирала от любопытства.

– Это я тебе не скажу, – улыбнулся горец. – Не проси.

– Ну, пожалуйста! – Маня пустила в ход всё своё обаяние. – Скажите! Мы сейчас всё равно выйдем из вагона и я вас больше не увижу. Какая вам разница?

– Сказать? Хорошо. Только пожалеешь.

– Ну прощай, соседка. – Они вышли из вагона. – Хочешь всё же знать, что я ему сказал?

– Хочу!

– Я сказал: Иди вон отсюда. Это мой задница!