Kitobni o'qish: «Тиур – вестник Рарога»

Shrift:

История первая
Торьский меч

Если ты приходишь к рассвету вновь родившимся, то почему же ждёшь, что солнце останется прежним…
Найра

Часть первая

– Всё, что очевидно для лавочника, бессмысленно для мага, – сказал Тиур, гладя сокола по перьям. – И наоборот, то, что является для мага источником силы и вдохновения, остаётся незримым для толпы, алчущей дешёвых чудес.

Он высыпал из кошеля горсть серебряных монет и поднялся из-за стола. Выйп, хозяин харчевни, быстро сгрёб их в карман фартука, старательно поджимая необъятный живот, поклонился вслед уходящему гостю и незаметно скрестил пальцы на правой руке.

«Платят ведьмаки знатно, да какой только заразы от них не наберёшься!» – трусливо подумал он, не ведая, что его мыслишки догнали Тиура и проникли в чуть заострённые уши.

У коновязи переступал с ноги на ногу Чертак, вороной конь, доставшийся ведьмаку от волхва Непоседы. Конь, в отличие от прежнего хозяина, был преисполнен достоинства, волшебной силы и равновесия. Непоседа же полюбил перекидываться в разное зверьё и шастать в таком виде по всем злачным местам Забугорья. Сообщество волхвов, приверженных традиции, сначала смотрело на это сквозь пальцы, но после того, как их собрат в кабаньем облике попёр на местного маркграфа, выставило Непоседу из рядов «правоверных», лишив практики, доли от пожертвований и хлипкой хибары в глубине Торторского леса. Волхв, очнувшийся от похмелья, долго ржал над этим указом, прикреплённым к стволу зимнего дуба, а потом выгреб из подпола «золотой запас», продал коня ведьмаку и налегке отправился в королевство Винтери, где проживают самые весёлые и разгульные ведьмы, способные безрассудно любить и так же безрассудно убивать. А Чертак достался Тиуру, и теперь они путешествовали вчетвером: ведьмак, конь, сокол и ветер.

В третий день ржаного месяца они прибыли в город, вернее в захолустный городишко, гордо зовущийся Краль-градом. Стены его оказались столь обветшалыми, что сквозь них было видно, как на базарной площади переругиваются торговки зеленью. Петли на воротах так давно не смазывались, что их невозможно было ни закрыть, ни целиком открыть. Впрочем, проём мужественно прикрывало тулово стражника, похожего на пивную бочку в латах. «Бочка» громко икнула и попыталась преградить Тиуру дорогу, но, разглядев на плече знак Рарога, тут же отвалилась в сторону. Едва не поцарапав себе макушку низкими сводами арки, ведьмак проехал мимо будки стражей и оказался перед сплетением узких улиц. Позволив коню самому выбирать дорогу, он принялся рассматривать городишко. На верёвках, растянутых на высоте в два человеческих роста, сохло чистое бельё и прокисшие от грязи лохмотья. Нищие, выставив гнойные культи, выпрашивали «на хлеб», хотя всякий знал, что медяки пойдут на спасение «горящих труб». Чертак брезгливо оттопырил губу и визгливо заржал, когда грязная рука потянулась к его поводьям. Убогие в страхе прижались к стенам, пропуская в центр странного путника и его не менее странного коня.

На ратушной площади ведьмак спешился, привязал Чертака к фонарному столбу и отправился искать бургомистра – господаря Тишлу. Три месяца назад от Тишлы пришло письмо, пропахшее брагой и селёдочными головами. В нём льстиво перечислялись прошлые заслуги ведьмака – истинные и надуманные, а затем следовало описание горестей, постигших славный Кральград. Уже целый год кто-то ворует детишек – по одному с каждой улицы. Можно было свалить вину на дэжлов, превращающих детвору в огоньки на болотах, но это племя уже давно исчезло. Торговцы уродцами также клялись, что непричастны к этим злодеяниям. Люди прятали детей в домах, запирая на амбарные замки. Но всё равно каждый месяц очередное дитя исчезало, словно его никогда и не было. А в последнее время стали пропадать уже по трое, и каждую неделю. Тиур, занятый делами в северной части материка, смог выбраться только в начале осени. Он терпеть не мог связываться с убогими умами и никчёмными душами, но вопль раненого ребёнка, его собственный, стоял до сих пор в ушах. И поэтому ведьмак ввязался в запутанное дело, которое спустя годы будут называть Торьским мечом.

Часть вторая

– Отворяй дверь ширше! – воскликнул господарь Ти-шла, приветствуя ведьмака.

Как учуял нос Тиура, эта приветливость основывалась на большом количестве выпитого вейльньского, вина препаршивого, отдающего сивухой и куриным помётом. Зато на радость выпивохам столь дешёвого, что в кабаках его часто выставляли даром, лишь бы заплатили за миску квашеной капусты и ломтик ветчины, больше похожий на засушенный лепесток, чем на копчёный кусок свинины. Тиур брезгливо поморщился, уворачиваясь от лобызания и объятий, смахнул с протёртого до дыр кресла лохматого кота вместе с пылью и уселся, надеясь, что дряхлые ножки мебели выдержат его вес. Он вытащил из кармана письмо, развернул его и, подражая голосу бургомистра, прогнусавил:

– А ещё у нас мелкоту воруют! То бишь наше продолжение, так сказать, цветы нашей жизни! Ладно бы у нищих таскали, их не жалко, всё равно зимой бы передохли. А то стали кровинки исчезать у зажиточных горожан. И от этого мне, правителю Кральграда, невмочь, ибо от ругани их у меня аппетит испортился и брюхо отощало.

Тишла, заслышав собственный голос из уст другого человека, раззявил рот, будто был готов ловить ворон по одной и целыми стаями.

– И-и-и-и-и-ик! – вырвалось из его горла, и он поспешно прихлопнул икание толстой, мясистой лапой.

Тиур поднял на него спокойные серые глаза, пытаясь разобраться в мыслях бургомистра, но смог лишь уловить: «Эх, щас бы в баню, к девкам сисястым!»

«Всё понятно», – подумал ведьмак и, схватив Тишлу за ворот, выволок во внутренний двор, где стояли здоровенные бочки с дождевой водой. Почуяв неладное, бургомистр стал сопротивляться, растопыриваться во все стороны, словно осьминог, но это не спасло его от кратковременного утопления. Вода хлынула на сапоги Тиура, когда он третий раз подряд запихивал Тишлу в бочку.

– Пожалуй, на сегодня хватит, – решил он и одним рывком выбросил господаря на грязную мостовую.

От того несло застоялой водой, гнилью и мочой.

– Фу-ты, – отодвинулся ведьмак. – Обделался правитель, как последний нимкус!

Пришлось звать троих прислужников, которые прямо там, на дворе, сняли с хозяина одёжу, обтёрли сухой соломой и старым полотенцем и нарядили в парадный камзол, вышитый фальшивыми драгоценностями.

– Итак, – сказал Тиур, вновь расположившись в кресле, – о чём именно вы просите меня, господарь Тишла?

Бургомистр, потирая влажное лицо, слабо усмехнулся и вполне трезвым голосом ответил:

– Избавьте нас от страха.

Тиур откинулся на спинку кресла и внимательно вгляделся в глаза Тишлы. Теперь, когда пьяное безумие слетело, господарь больше не производил впечатление зажравшегося быдла, невесть каким образом попавшего во власть. Глаза были умные и тоскливые, как у пса, потерявшего любимого хозяина.

– Мы постоянно живём в страхе, – продолжил бургомистр. – Пропавшие дети не единственная беда. Каждый из нас ощущает, будто кто-то незримый понемногу, по махонькому кусочку пожирает его душу, делая слабым, безвольным, никудышным. Это началось с праздника Дедов, когда весь город веселился и вспоминал добрыми словами предков.

Он глубоко вдохнул, затаился, словно не зная, дышать ему дальше или нет, потом вытолкнул из себя воздух вместе со словами:

– Город наш не всегда был таким захудалым. Совсем недавно он славился богатством гильдий и красотой своих площадей, жаркими танцами и прекрасными винами. У нас даже свой волшебник был! Был…

– Почему был? – полюбопытствовал ведьмак. – Что, сбежал, когда туго стало?

– Не сбежал, – сказал Тишла. – Просто не успел сбежать, его сожрали первым. Вот так: пых – и пустая оболочка, засохший бычий пузырь. Ни крови, ни кишок, ни души. Ни-че-го!

Ведьмак подобрался, точно волк, учуявший свежий запах оленя. Он наклонился над бургомистром и тихо спросил:

– Что же вы с тех пор делали?

– Мы умирали.

Часть третья

Застоявшийся Чертак потёрся мордой о плечо ведьмака и фыркнул, увидев за его спиной сутулую фигуру в зелёном балахоне. Тиур оглянулся и встретился взглядом с владельцем самых тусклых глаз, что когда-либо встречались ему. Человек смотрел так, будто Чимпанская трясина из графства Ойлинд каким-то образом перетекла на его лицо. В нём не было радости, горя, гнева, чопорности или даже тщеславия – одна тягучая, зыбкая тоска. Ведьмаку захотелось отвернуться, но он вспомнил, что любое, пусть самое неприятное существо может стать ключом или хотя бы указателем на его непростом пути. Поэтому он отбросил сомнения и поприветствовал незнакомца:

– Будь здрав! Что тебе угодно от моей скромной персоны?

Горожанин громко хихикнул, затрясся, будто лекарь приставил к его макушке десяток пиявок, и неожиданно гулким басом рявкнул:

– А труба-то у дома скошена! Видать, хозяйка – гулёна! У-пру-пру, три юбки и все в дырьях! Какую ни наденет, всяк кобель её сдёрнуть норовит! У-у-у-у-у-у-у-у-у!

С диким воем сумасшедший отпрыгнул в сторону и побежал по улице, размахивая руками, как мельница крыльями.

«Ну и городишко, – про себя изумился Тиур. – Безумием пропах, как золотарь дерьмом».

Однако спустя минуту он задумался над словами тоскливого.

«Погоди-ка, дружище! – сказал он сам себе. – А ведь вполне может быть, что это подсказка. Только записана она не на листке, а передана через местного дурачка. Да и дурак ли он – поди разберись!»

Ведьмак повёл коня в поводу, внимательно разглядывая дома. Обошёл три площади, миновал семь улиц, ткнулся в переулок, прозываемый Заячьим, увернулся от ведра с помоями, перекинулся парой слов с тугоухим стариком, жующим лакричный корень, и уже решил остановиться на ночлег в первой попавшейся гостинице, как увидел кривую трубу над крышей.

– «Ласковая Нельва» – прочитал он красные, будто клюквенным соком смоченные буквы. – Что ж, от ласки я никогда не отказывался, особенно если за неё не приходится платить жизнью.

Привязав Чертака к коновязи, он толкнул дверь, отозвавшуюся мелкоколокольным звоном. Зал в гостинице оказался небольшим, но уютным. От него не несло прогорклым жиром или дешёвой бейской пудрой, которой обычно злоупотребляют продажные девки, любопытные монашки и чевгарские острозубы, бегающие по дебрям с голым задом. За длинной стойкой красовалась женщина, про которую любой мог сказать: «Съел бы, да мне не предложили!» Она была высока ростом и потому могла легко плюнуть на макушку господаря Тишлы. Пышным грудям явно было тесно в бархатном вишнёвом корсаже, и они норовили показать себя во всей красе, когда хозяйка наклонялась. Талию перехватывал широкий кожаный пояс, отчего бёдра казались ещё более сочными и упругими.

– Н-да, – причмокнул губами ведьмак, падкий до аппетитного женского тела, и только после этого почувствовал Силу, исходящую от женщины. От неё не пахло угрозой или скрытой агрессией, но всё внутри Тиура разом встрепенулось и навострило «уши». Он мгновенно перекинулся в иную свою суть, и мечи за его спиной тонко зазвенели и вспыхнули белым пламенем.

– Ай да ведьмак! – послышался весёлый женский смех. – Неужто ты над миской с тушёной бараниной воевать станешь? Мне, конечно, дела нет до твоих заскоков, у всякого они случаются. Но жаль будет барана, впустую отдавшего свою жизнь. Содержимое тарелки на полу ведь окажется!

Физиономия хохочущей хозяйки заставила Тиура вновь вернуться к обычному облику и присмотреться к «ласковой Нельве». Её голубые глаза были так беспечны и азартны, что опытному ведьмаку стало ясно: перед ним самая настоящая чистокровная ведьма, из тех, кто может мыслью создавать и разрушать, манить и отталкивать, исцелять и поражать безумием, любить и обрекать на любовь, вдохновлять своей яростью и опьянять нежностью.

– Ты похожа на мой меч, – сказал Тиур и уселся за дубовый стол, накрытый белой скатертью. – Никогда не знаешь, в какую историю он меня втянет.

Часть четвёртая

Тушёная баранина была мягкая, как… как… Ведьмак посмотрел на красную шелестящую юбку, под которой не было даже намёка на нижнее бельё, зато угадывалась в меру мягкая, в меру упругая, в меру аппетитная попка. Нельва, пританцовывая, приволокла из кухни горшок с подливкой, щедро сдобренной перцем, чесноком и ещё какими-то травками, от которых у Тиура загорелось в горле, и он залил адское пламя доброй кружкой староганьского пива. За этим последовала миска с фасолевым супом, смягчённым сливками и посыпанным сверху белыми сухариками, сырники, паштет из гусиной печени, а завершил сие чревоугодие пирог, начинённый грушами. Тиур отвалился от стола, едва дыша. Хозяйка положила себе на тарелку ломоть пулярки, запечённой с дягилем и чабрецом, налила вина, от которого пахло июльским солнцем и фиалками, посмотрела на гостя сквозь хрусталь бокала и спросила:

– Ты способен сейчас…

– Конечно! – отозвался ведьмак, шустро распихавший проглоченное по сусекам могучего тела. – Неужто ты хочешь прямо здесь, на столе? Я не против, но ты окажешься в подливке. Правда, она такая ароматная, что слизывать её с твоей кожи будет удовольствием.

Нельва бросила двузубую вилку на пол, запрокинула голову и захохотала. Утирая слёзы, навернувшиеся от смеха, она проговорила:

– Не зря в народе молва идёт, что ведьмаки вперёд жеребцов на кобыл пристраиваются! Но ты превзошёл и эту байку! А я всего-навсего хотела узнать, способен ли ты сейчас думать. Уж очень ты кряхтел, выбираясь из-за стола! Ну что ж, ты меня порадовал! Ежели мужчина в тонусе, то ему цены нет. И не только в постели.

Она сходила за другой вилкой, подцепила кусочек белого мяса и стала медленно жевать, поглядывая на Тиура.

«Вот это облом! – досада переросла в ухмылку, отразившуюся на его лице. – Сколько бабёнок перещупал в жизни, и никто мне на нос туфлю не натягивал. А эта… Мало того что разыграла, как дурака, так продолжает ещё соблазнять – нахально, не спеша, развлекаясь, будто в костёр хворосту подбрасывает».

Нельва хлопнула в ладоши, и стол опустел. Она подпёрла подбородок кулаком и вздохнула:

– Шутки шутками, а разговор у нас будет серьёзный. Ты уже видел, во что превратился мой родной город. Я пробовала вытащить его, но… то ли Бездна слишком глубока, то ли сил моих недостаточно, то ли противник настолько прожорлив, что не замечает, что попадает в его глотку. С весны прошлого года целиком опустели пять улиц, пропали бесследно двадцать детишек, люди стали замученными, словно пожизненную каторгу отбывают. И при этом в округе нет чудовищ, колдунов, лохмоногих брийев!

Она сердито сдвинула брови и посмотрела на ведьмака так, будто это он устроил светопреставление в Краль-граде.

– Понимаешь, – выкрикнула ведьма с болью в голосе, – тошно становится, когда можешь многое, а трясину уничтожить не в силах! Через нашего бургомистра пробовала зазвать известных магов, так все отказались. До единого! Один письмецо прислал: «Ваш клоповник слишком воняет! Опасаюсь за чистоту своих сапог». Ну я ему устроила «чистоту»! Превратила его дом в свиной закут, а его – в жирного борова. Кастрированного! Потом сотоварищи три месяца ему облик людской возвращали. Всё вернули, кроме…

Она ухмыльнулась, и зелёное свечение вспыхнуло вокруг её каштановых волос.

– Сильна! – одобрил её действия Тиур. – И после всех отписок ты решила позвать меня? Как самого глупого или самого неприхотливого? Или самого…

– Ты единственный, кто подумал о пропавших детях. И для меня твоё сострадание так же важно, как и твоя ведьмацкая выучка, способности к магии и умение быстро принимать решение.

Она помолчала, заставив тишину зазвенеть, и тихо сказала:

– Я прошу тебя о помощи. Я, которая всегда опиралась только на свою Силу и своих Богов… Я чувствую, что, объединившись, мы сможем расколоть эту тайну, как глиняный кувшин. Ты… согласен?

– А что мне ещё остаётся, когда ласковая ведьма приглашает меня выпустить пар из котла?

Нельва улыбнулась и направилась наверх, в свои комнаты, напоследок бросив через плечо:

– Советую тебе ночевать в моей гостинице! Если хочешь утром проснуться!

Часть пятая

Утро пахло детством. Именно этот аромат будил Тиура, когда он был ещё мальчишкой и жил с роднёй в большом доме на берегу светлого озера. Мать с ночи затворяла тесто, чтобы на заре испечь свежий хлеб – дышащий, мягкий, с лёгкой терпкостью мяты и тмина. С тех пор прошло восемнадцать лет. Ведьмак уже привык считать себя ветром, не имеющим привязанностей и готовым в любой миг сняться с места, чтобы вновь вмешаться в ход чужих судеб. Но сейчас он почувствовал, как слабая улыбка тронула его губы. Спустившись по крутой лестнице, Тиур заглянул на кухню, где вовсю творила-колдовала хозяйка. На столе, завёрнутый в тонкое полотно, остывал круглый хлеб. На плите фырчала яичница, лупясь в потолок двенадцатью желтками. Рядом на сковородке томилась ветчина, закручивающая краешки розово-рыжими «крылышками». Зрелый сыр, раскроенный напополам, пускал «слезу» по светло-жёлтой ноздреватой поверхности и пах так одуряюще остро, что ведьмаку захотелось впиться зубами в это порождение молока и закваски. Но Нельва одним движением бровей отправила его в зал, где уже толпились посетители. Судя по одежде, они были не местные и принадлежали к купеческой гильдии. Завидев Тиура, поклонились, но в разговор вступать не стали. Ведьмак привык к одиночеству и теперь устроился за отдельным столом, придвинутым к стене, и прислушался к беседе.

– Зря мы в Кральград приехали! – буркнул мужчина, ёрзавший на скамье, словно заноза впивалась ему в тощий зад. – Сплошное разорение!

– Не гунди, Миглач, – урезонил его сосед, степенный дядька с опаловым кольцом на правой руке. – Ежели Нельва сказала, что всё распродадим, значит и убытку нам не будет. А она ещё ни разу не ошиблась!

– Вот-вот, – подхватил сивый, словно пропущенный через снежное решето, купец. – Полгода назад и кони у нас пали, и слуги разбежались, и болезнь нутряная прилипла ко многим, а как к хозяйке сходили, так всё и уравновесилось. Смогли и сукно с бархатом пристроить, и прибыль получить. Правда, домой возвращались дольше обычного, вместо недели – целых две. Так и скакуны нам попались «родовитые» – ослы!

Воспоминания улучшили общее настроение, и к тому моменту, как Нельва стала раскладывать снедь по тарелкам, зал гудел от громкого говора и смеха. Через полчаса гости отправились по своим делам, и ласковая ведьма подсела за стол к Тиуру.

– Ты в моей памяти ночью порылась? – спросил он, нюхая ломоть хлеба.

– С чего бы? – резко ответила она, сделавшись надменной и колкой. – У меня такой привычки нет – лазить по чужим головам или кошелькам.

– Ну осерчала, – усмехнулся ведьмак. – И зря! Уж не знаю, как у тебя получилось, но мне ночью снилась моя мать. Как наяву слышал её голос, повторяющий: «С жизнью не торгуются. Если запрашивает высокую цену, значит она того стоит». А утром пробудился от запаха хлеба, совершенно такого, как пекла мама.

Нельва расслабилась и даже улыбнулась:

– Я никогда не ищу дары, они сами ко мне приходят. Вовремя. И хлеб такой мне почему-то захотелось испечь, хотя обычно я предпочитаю пшеничный, с жёлтой вязью, похожий на летнее солнце. Я родилась летом, в месяц, когда дни самые длинные. Наверное, поэтому во мне столько радости и от важного, и от пустяков. Как, например, от тебя!

– У! Выходит, что я здоровенная пустяковина или же незатейливая важность! – сказал Тиур с таким серьёзным лицом, что ведьма прыснула в ладошку, как девчонка, которой столь же юный кавалер всучил, отчаянно краснея, яблоки, утащенные из соседского сада.

В городе ударил колокол – скорбно и протяжно. Нельва замерла и словно постарела на целый год.

– Куда же вы смотрите, Боги? – воскликнула она. – Ещё одно дитя пропало!

Тиур понял, что время, отпущенное на раскрытие тайны, уменьшилось. Нужно было что-то делать, доверяя чутью, обострённому, как у дикого зверя. Он уже стоял на пороге, когда Нельва прикоснулась к его груди, где горело сердце, и повторила слова, услышанные им во сне:

– С жизнью не торгуются. Если запрашивает высокую цену, значит она того стоит.

Часть шестая

Дом, из которого пропал ребёнок, был кирпичнокряжистый, с тяжёлой дубовой дверью, похожий на коренастого пса, чья морда всегда шире его собственной будки. Окна первого этажа были забраны ажурными решётками, отгораживающими глаза жилища от влияния улицы. Ведьмак уставился на дом «особым» взглядом, способным сообщить его владельцу всю подноготную о людях, сидящих за обеденным столом, о цвете воздуха в комнатах, о мыслях господ и слуг, о вкусе еды и даже о хозяйских тайниках, в которых припрятаны золотые запасы.

– Так, – сказал сам себе Тиур, – а кубышек с монетами целых восемь. Одна – под полом спальни, три – на чердаке, под рухлядью, остальные зарыты в подвале. Из той, что в спальне, хозяйка втихаря утащила четыре золотых гроера, а муженьку об этом не сказала. Видать, на новое платье не хватало!

Он уселся на пустой бочонок из-под пива и задумался: «Монеты, конечно, вещь нужная, но сейчас для меня важнее то, что обитатели дома – от господина Ульяриха до младшей посудомойки Нинни – в глубоком мороке обретаются. Словно забрели сообща в туман и бродят там, считая, что гуляют по летнему лужку и солнышком любуются. У них дитя исчезло, а они обсуждают, сколько грецких орехов в глотку гусям запихивать, чтобы к празднику мясо стало деликатного вкуса. Кто-то над ними обстоятельно поработал! Но кто? Нельва говорит, что во всей округе нет чародеев. Кроме неё! Пожранного волшебника в расчёт не берём. Какой с покойника спрос?»

Он подошёл к двери поближе, чтобы прощупать замок. Тот был старой выделки и наделён заметной охранной магией.

– Становится всё интереснее! – уже вслух озадачился Тиур. – Столько защиты, что можно как в крепости отсидеться. Как же дитя выскользнуло? Оно же не мышонок, чтобы в щель… Погоди-ка!

Ведьмак обошёл дом кругом и пригляделся к низкому выходу из подвала. На дорожке, ведущей от дверцы к зарослям барбариса, явно читались детские следы. Следы, которые принадлежали не живому человеку, а лёгкой тени, способной уйти куда-то по первому зову.

– Что-то стало проясняться! – Тиур потёр руки. – Если дети превращаются в тени, значит нужно искать место, заполненное наполовину светом и наполовину тьмой. Словно душа человеческая.

Не став растрачивать силы на расспросы родственников, ведьмак решил вернуться к Нельве и разузнать о местных колдовских практиках. Вблизи гостиницы он столкнулся с давешним «малоумным», но на этот раз тот выглядел совсем по-иному. Глаза были сосредоточены на важной цели и выдавали ум и волю. Зелёный бархатный камзол заменил собой болотный балахон. Незнакомец сделал вид, что никогда не встречался с Тиуром, и быстрым шагом удалился в ближайший переулок.

«Эге, моя ласковая хозяйка воду мутит, – подумал ведьмак. – Может, решила изловить “рыбку” в своём городишке, а в качестве “червяка” насаживает на крючок меня? Что ж, поглядим, чья возьмёт, моя красавица!»