Kitobni o'qish: «Сказ и птице синей, или Как рай Уссурийский искали»

По улице брёл парнишка, лет семнадцати-восемнадцати, не больше. Грустил, думал о чём-то, по сторонам мало смотрел. Росту был он среднего, одет не то, чтобы как дворянин*, но и не как крестьянин*, лицо умное, серьёзное. До Петербурга* добрался он из деревни своей на перекладны́х* только к обеду. Долго ли, коротко ли шёл, только встретил он старика.

– Здравствуй, дедушка, меня Николаем зовут! – поклонился молодой человек.

– Здравствуй-здравствуй, юноша! – отвечал ему ста́рец*, внимательно встречного разглядывая. – Меня Ксенофо́нтом кличут*. Куда направляешься, что ищешь?

– Ох, смута* везде, говорят, пришли времена последние*. Родителей у меня нет, и посоветовать некому. Вот и решил для себя: как встречу старца седовласого, спрошу у него, что делать, в какую сторону идти и как жить дальше. Даже в Петербург приехал, здесь мудрых людей больше, чем в деревне моей.

А к слову сказать, приближался тысяча девятьсот четырнадцатый год*, переломный год для России-матушки*…

Задумался старец, подслеповатые глаза прикрыв. После долгой думы ответил юноше:

– На востоке, где солнце встаёт, есть место одно – Белово́дьем* зовут. Леса там могучие, реки многорыбные, зе́мли урожайные, просторные, а жизнь свободная – всем места хватает. Рай* земной там, или И́рий* по-нашему. Синие птицы живут в тех краях, песни поют неземные, птицами счастья называются. Поезжай, не́ча* в Петербурге делать, думаю, и без тебя ту́тошки* разберутся.

– Дедушка, а как попасть в сторону́* та́мошню*?

– Я сейчас записку напишу. Береги её пу́ще глаза*. Заверни в несколько холщо́вин*, дабы* не промокла. И никому про неё не сказывай*. Помни: язык твой – враг твой*. Читать-то умеешь? – старик с хитрецой на Нико́лу поглядывал.

– Конечно, дедушка, умею. И языки разные знаю!

– Откуда же выискался такой, да не в царской одёже* ходишь? – старец смешли́во прищурился.

– Маменька с папенькой трудились не покладая рук, все деньги на моё образование тратили. Один я у них. Кроме французского и немецкого много наук разумею*. Родителей как два месяца не стало. Вот и мы́каюсь*, не знаю, как дальше жить.

В это время старец Ксенофонт на чистой белой тряпи́це* карандашом буквы старательно выводил. А вслух проговаривал:

– Край тот Ассири́йский называется, лежит близ Ти́хаво моря-окияна*. Место благодатное там. Возьми билет, по железной дороге поедешь. Будешь три недели добираться, но не пужа́йся*, время быстро пройдёт. Сердце своё слушай, оно тебе всё подскажет. Трудные времена сейчас, лихие*. Может, и спрячешься, спасёшься. Возьми! – и протянул записку.

– От кого прятаться-то, дедушка?

– Ох, беда-беда будет! – шептал старец, на вопрос не отвечая. – Помни: встретятся на пути люди разные. Но ты всегда товарищей в подмогу и в радость ищи, не будь один. И перо возьми. Оно тебе путь укажет. Это перо птицы Си́рин*. Сказочная она птица, но кто знает, что на пути далёком приключится. Перо ведь как-то попало ко мне, – подмигнул Ксенофонт и, пока Никола в поисках вокзала по сторонам оглядывался, старец, словно дым, рассеялся. Звал его Никола, звал, но дедушки нигде не было.

***

«Ладно, сам сыщу́* направление!» – решил молодой человек. Вспомнил, что вокзал должен быть недале́че*, и направился вдоль Невы́-реки*. В кармане записка заветная лежала и небесного цвета перо птицы Сирин.

«Сирин-Ассирийский… – вертелось в голове у Николы. – Похоже-то как! Уж не из тех ли краёв эта птица чудесная?»

Молодой человек размышлял-размышлял, а уж и к вокзалу приблизился. Тот был по́лон. Все куда-то ехали, спешили. Возле кассы совсем растерялся Никола. От волнения подзабыл, как место называется, куда ехать собрался. Сзади напирали, надо было вспоминать поскорее. Сквозь шум да гам плохо слышал, о чём кассир его спрашивал.

– Имя, имя своё говори, – подтолкнула сзади женщина.

– Николай… а, вспомнил! Ассирийский! – и десять рублей протянул.

Кассир, недолго думая, быстро что-то написал, дал незадачливому пареньку сдачу, затем билет. В нём было указано: город Нико́льск-Уссури́йский*, отправление через час.

«Ну, была не была!» – махнул рукой Никола, зашёл в вагон и место своё занял. Из вещей в кото́мке* у него была только чистая рубаха да сапоги. Не в его привычках принимать было скорые решения. Но то ли горе от кончины* родителей глаза как мгла какая застелила*, то ли старец словно околдовал, он и сам не понял.

«Будет плохо, вернуться всегда успею!» – рассудил Никола и задремал.

***

Снились ему луга заливные, реки молочные* полноводные, берега́ кисельные* плодородные… Всюду цветы яркие: голубые да красные, а посреди по́ля-по́люшка* сидела птица невиданной красы*: сине-голубого цвета, с длинным хвостом перели́вчатым*; перья сверкали то серебром, то золотом. Увидала птица Николу, не улетела, стала спрашивать:

«Куда ты, Никола, путь держишь?»

Удивился тот, что птица разговаривать умеет, имя его знает, но виду не подал.

«Еду в край Ассирийский, искать рай земной. Есть, говорят, место волшебное – Беловодьем зовут, всё для жизни там есть, благодать одна».

Птица долго на Николу смотрела, затем крыльями взмахнула, в воздух подня́лась и крикнула ему:

«Возьми перо моё, как станет невмоготу́*, подуй на него, загадай желание, и если светлое оно, то исполнится!» – и улетела.

Проснулся Никола. Уж ночь наступила, и так темно было, что и попутчиков не видать. На коленях искрилось что-то. Пригляделся юноша, потрогал и понял, что пёрышко это.

«Ох, как же могло оно из кармана выпасть?» – забеспокоился он. Но в кармане лежало другое, то, что старец Ксенофонт передал. «Так это был не сон?» – обрадовался Никола и снова уснул, теперь крепко и без сновидений.

На следующий день Никола уж после обеда проснулся. Долго глаза не открывал, всё руками-ногами шевелил.

– Любишь ты поспать! – раздался звонкий деви́чий голос.

Напротив него сидела де́вица*, его возраста, чернобровая, с длинной косою тёмно-русою, в платье голубом и синем, с бахромой, платке на плечах. Она насмешливо глядела на него. Никола сначала понять не мог, где находится, потом враз* всё вспомнилось, и первой мыслью было следующее:

«Что же я наделал!»

Сунул руку в карман, хотел пёрышки проверить, нашёл одно только.

«Неужто привиделось?» – расстроился он.

– Да всё хорошо! – словно угадала его мысли девица. – Ещё недельки две-три и доберёмся до Беловодья!

Никола недоверчиво смотрел на неё. Это же была тайна – его и Ксенофонта!

– Да никакая это не тайна! – снова, будто зная, о чём юноша думает, произнесла девица. – Все туда едут! В край Ассирийский – за раем земным и от зла повсеместного. Ты билет свой всю ночь в руках держал, вот я и подсмотрела, в какую сторону́ направляешься. И я туда же, так что нам по пути с тобой! А меня Саеда́на зовут. Старорусское имя это. Обычно меня все Седа́нкой называют. При жизни родители мои Беловодье всё искали. Не стало их – я и засобиралась, – благо, человек добрый путь подсказал. На последние деньги билет купила и вот – сижу с тобой в поезде. Уж не знаю, что меня ждёт в краю далёком, но, верно, не хуже будет, чем в Петербурге.

– Седанка… очень приятно. А я Николай, можно Николой звать, – представился молодой человек.

– Ух ты! Тебя как нашего царя-батюшку* зовут! В честь него самого́? – улыбнулась Седанка.

– Не знаю, только деда моего так величали*, – засмущался Никола.

– Мы в Никольск-Уссурийский едем, значит, судьба твоя там, ведь у города имя твоё!

Вчера это в голову ему и не приходило. Он только о птице Сирин думал да о крае заветном Ассирийском.

– Говорят, там много народу разного живёт. И море тёплое есть, – продолжала Седанка задумчиво, подперев рукой голову. Затем в окно глядеть стала. Там простирались леса бесконечные, густые, тёмные; станций мало, останавливались редко. Поезд шёл неторопливо, сильно ход на поворотах замедляя, и Николе казалось, что на лошади в Беловодье скакал бы пошибче*. О том, что он тоже сирота, Седанке не обмолвился*. Как-нибудь потом, при случае.

***

«Ух, шустрый какой!» – заговорила птица синяя.

Никола старался поймать её, по полю бегая.

«Как зовут-то тебя? Каждую ночь снишься, а имени твоего до сих пор не знаю!» – спрашивал он.

«Си́-и-и-рин!» – протяжно закричала птица и стала петь песни дивные. Голос её завораживал, проникал в ду́шу самую. Никола не мог с места двинуться – так прекрасно было птицы пение. А пела она о грядущем блаженстве, о счастье великом, о радостях человеческих.

«Только человек, чистый душой, может песни слушать мои, дурной человек рассудок теряет!» – такими словами закончила свою музыку птица Сирин и улетела.

«Чудо какое!» – радовался во сне Никола, стараясь повторить мелодию, но у него ничего не получалось.

Так и прошло время в пути. В разговорах, думах и снах. Юноша больше молчал, слушая Седанку да сны в голове перебирая. Он уж и не знал, что ему больше нравится: то ли на девицу смотреть, то ли синей птицы токова́ние* слушать.

…Однажды Никола смог всё же к птице Сирин подобраться. Как уж та не заметила – непонятно. Видимо, на синичек-невеличек* засмотрелась. Схватил птицу за хвост, насилу* та вырвалась. Взлетела с шумом и стала кружить над Николой:

«Неѓоже* так со мной!»

«Я до тебя дотронуться хотел, уж больно ты красивая и будто ненастоящая!»

«Как же – ненастоящая! Я ведь перо тебе подарила, куда девал его?»

«Не знаю, драгоценнейшая Сирин! Оно как сквозь землю провалилось!»

«А ты поду-у-умай!» – протяжно пропела птица и улетела. Затем вернулась и добавила: «Ты оберегать и леле́ять*меня должен! Счастье – оно хрупкое! А в Беловодье в самый раз пригодится!»

Никола боялся, что птица Сирин больше не явится в его снах и долго не хотел просыпаться. Но когда-нибудь делать это надо, и, открыв глаза, увидал, что Седанка подол платья своего зашивала.

– Ух, зацепилась где-то, надо же! – проговорила с досадой она, взгляд Николы заметив.

Слова птицы Сирин долго из головы не выходили у него. А Седанке про свои сны ничего не сказывал. Боялся, что засмеёт: девицы – они такие!

«И почему в Беловодье счастье должно пригодиться? Неужто нет его там? Значит, обманул старик?»

– А Ксенофонта многие знают, – произнесла Седанка, в который раз мысли Николы угадав.

– Почему ты о нём заговорила? – с удивлением спросил он.

– Да так, вспомнила. Ты во сне несколько раз имя его произнёс. Ксенофонт про́жил долгую, трудную жизнь. Он не обманщик. И не каждому совет даёт. Он с батюшкой и матушкой моими знако́м был, несколько раз к нам в дом ха́живал*. Всю Расе́ю* пешком обошёл. И про Беловодье столько нам сказывал! Но где находится, сам недавно вызнал*. Поведал*, что добраться в края те не сможет, сил уже нет. Вот за него я и решилась ехать в зе́мли дальние!

Только-только Никола заметил, что у девицы глаза синие-синие, искрятся и словно видят насквозь его. Аж головой замотал.