Kitobni o'qish: «Лялька, или Квартирный вопрос (сборник)»

Наталья Нестерова

Shrift:

* * *

Папа шутит
Рассказ

– Теперь нарезать соленый огурец?

Будущая свекровь задрала брови:

– Как? В салат с крабовыми палочками – соленый огурец?

Точно я предложила нечто совершенно несусветное, вроде керосина в чай.

– В салат с крабовыми палочками идет только свежий огурец!

– Да, конечно. Забыла!

Я постаралась изобразить самую очаровательную из своих улыбок. И снова почувствовала себя растяпой и неумехой.

Это продолжается уже больше часа. Саша привел меня знакомиться с мамой, Елизаветой Григорьевной. Приняла она меня исключительно доброжелательно. Но я чувствую, что подвергаюсь череде маленьких экзаменов и проверок.

На экзаменах я никогда не умела достойно выглядеть. В институте, даже если знала материал на «отлично», мямлила и путалась, в лучшем случае получала «хорошо». А теперь на «тройку» с минусом отвечаю?

Хотя мы с Сашей опоздали к условленному времени, у Елизаветы Григорьевны обед не был готов. Наверное, специально, чтобы увидеть меня на поле боя, то есть на кухне.

Саша оставил нас одних, накрывает стол в комнате. Подозрительно долго отсутствует. Наверняка сел за компьютер. А я отдувайся! Или это маленькая месть за визит к моим родителям в прошлые выходные?

К моим мы тоже опоздали. Но у мамы уже ломился стол, а папа принял рюмочку-другую. Когда он в подпитии, то становится, мягко говоря, балагуром. «Бес в пьяного дурня вселяется», – считает моя мама.

– О! Александер! – воскликнул папа и потряс Саше руку. – Жених! Дочка, какой это у нас жених по счету?

Саша покраснел и поджал губы.

– Папа шутит, – сказала я.

– Принцесса! – Папа театрально прижал руки в груди и умилительно кривился. – Моя дочь – принцесса! – повернулся он к Саше. – Усекаешь, почему?

– Она прекрасна и красива, – ответил Саша и заработал улыбку благодарности от моей мамы.

– Не усекаешь, – продолжал паясничать папа. – Если она принцесса, то я кто?

– Насколько знаю, отец.

– Точнее!

– Мне неизвестно точнее.

– Если моя Маша принцесса, то я?.. – выдержал паузу отец и сообщил: – То я – король. Так и зови меня попросту – Король.

– Как скажете. Король Воробейчик – это звучит.

Наша фамилия Воробейчик. Мы с мамой прыснули. Нам понравилось, что Саша в пределах вежливости показывает нетрезвому папаше зубки. Если моему батюшке даль волю, он обсмеет вас с головы до ног. С ним долго не разговаривал муж его родной сестры, к которому папа прицепился на семейном торжестве: будто от дяди Коли странно пахнет. Весь вечер: «Коль, ты бы одеколоном пользовался! Коля, может, у тебя газы? Сестра, отведи мужа к врачу, у него кишечник пропускает». Дядя Коля чуть не побил моего папу. Тетка и мама разнимали.

Такой он, мой родитель, в трезвом состоянии вполне культурный.

Во время обеда, после тоста за знакомство, под салаты и прочие закуски, папочка продолжил терзать Сашу.

– Принц Александер…

Это «Александер», я видела, корежило Сашу. Но заткнуть моего папу можно, только стукнув по голове и отправив в нокаут. С колеи, в которую его швырнуло хмельное сознание, не вытащишь. Сегодня его заклинило на сказочных мотивах, на принцессе, которую домогаются женихи.

– Положено отгадать три загадки. Отгадаешь – отдам тебе дочь.

– И полцарства в придачу? – пробормотал Саша.

Папа его не услышал, потребовал от меня:

– Загадывай!

– Не лает, не кусает, а в дом не пускает, – покорно выдохнула я и тихо пояснила Саше: – С ним лучше не спорить.

– Замо́к, – ответил Саша.

– Поддавки! – возмутился папа.

– Давайте, Сашенька, положу вам заливное рыбное, – предложила мама с извинительной улыбкой.

Мол, мы понимаем, как вам все это не нравится, но уж потерпите.

– Маня! Вторая загадка.

– Без окон, без дверей, полна горница людей.

Удивительно, но Саша не знал этой детской загадки. Посмотрел на меня растерянно:

– Интернет?

– Ох-хо-хо! – рассмеялся довольный папа. – Счет один один! Арбуз, он же огурец!

– Что? – насупился Саша, который не любил проигрывать. – Какой арбуз-огурец?

– Отгадка: арбуз или огурец, – с торжествующим видом заявил папа. – Семечки – фигурально люди. В тесноте да не в обиде. Выпьем за это. Маня! Третья загадка, решающая. Не посрамись, дочка, посложнее задай.

Ну, держись, папочка! Еще посмотрим, кто сообразительнее: ты или «Александер»!

– В подвале установлены три лампочки, а выключатели от них в комнате. Как за один поход в подвал определить, какая лампочка соответствует каждому из выключателей?

– Интересно, – оценил задачку Саша.

У папы забегали глаза, он явно не мог решить задачу.

Мама под видом перестановки блюд на столе повернулась ко мне и прошептала:

– Ты зачем головоломку выдала? За один поход в подвал никак нельзя определить!

– Спокойно! – так же тихо ответила я.

Саша покрутил задумчиво вилку в руках и через несколько секунд сказал:

– Готово. Вы, конечно, – обратился он к моему папе, – знаете правильный ответ?

– Так… это… само собой… как же, – заюлил папа. Но потом вскинулся: – Кто тут жених? Я или ты?

– Я жених, – спокойно согласился Саша. – Нужно повернуть один из выключателей и отправиться покурить.

– Зачем? – хором спросили папа и мама.

– Сейчас поясню. Итак, покурив, вернуть выключатель в исходное положение и повернуть другой. Затем спуститься в подвал. Потрогать лампочки. Та, что нагрелась, будет соответствовать первому выключателю. Та, что горит, – второму. Соответственно третьему выключателю – оставшаяся лампочка.

– Гениально! – закричал папа.

Мама с облегчением выдохнула и широко улыбнулась. Саша ей нравился.

– Отдаете мне дочь? – спросил Саша.

– Бери! – широким жестом позволил папа. – Надо выпить, сговорились.

– Принесу горячее, – поднялась мама. – Маняша, собери маленькие тарелки.

Мы с мамой переглянулись: рано! Рано папу отправлять на боковую, еще не взял норму. У него должен наступить момент, когда начинает икать, безостановочно и громко. Тут мама подхватывает его и провожает в спальню: «Дорогой, тебе надо полежать несколько минут, чтобы прошло. Отдохни до чая». «С коньячком!» – сквозь икание напоминает папа. До чая и коньяка, как правило, дело не доходит. Папа засыпает и храпит так, что у соседей внизу люстра раскачивается.

Пока отец не принялся икать, он успеет еще попортить кровь «Александеру» рассуждениями о «свадебке».

– Сколько вам нужно? – спрашивал щедрый спьяну папа. – Не поскуплюсь! Машину продам, кредит возьму!

– Отдайте лучше наличными, – усмехнулся Саша.

– Мы не собираемся устраивать пышную свадьбу, – сказала я.

– Что? – качнулся на стуле папа. – Моя дочь как залежалый товар шито-крыто распишется? Не будет на то нашего благословения! Грех родне и друзьям не представить женишка, который Интернет с арбузами путает.

Наконец наступила последняя стадия перед иканием – циклический повтор одного и того же. Папа что-нибудь рассказывает, мгновенно забывает и начинает историю заново.

Нынче после требования, чтобы мы с Сашей принялись немедленно рожать, плодились неукротимо, папа вспомнил, как я маленькой увидела беременную женщину. Спросила, почему тетя такая толстая. Мне объяснили, что внутри живота у нее ребеночек. Я подошла к женщине и спросила: «Тетя, зачем вы съели ребеночка?».

Рассказал папа один раз, все посмеялись. Папа еще выпил и «вспомнил»:

– Да! Вы с детьми не тяните. Маня, когда была маленькой, увидела беременную…

Мы дослушали и слабо улыбнулись. Папа икнул, тряхнул головой и погрозил нам пальцем:

– Внуков требую! Маняша как-то увидела беременную…

Никто не отреагировал. Папа стал икать чаще, мама изготовилась транспортировать его в спальню.

– Маня! – ик. – Ты, – ик, – не на сносях, – ик? Хорошо бы, – ик. – Ты, – ик, – когда была маленькой… – ик. – Увидела, – ик, – беременную, – ик…

Он доикал историю, от которой нас уже тошнило, и мама решительно потянула его из-за стола:

– Пойдем, мне нужно с тобой поговорить.

Мы слышали, как по пути в спальню она уговаривает его полежать. А папа требует коньяка к десерту.

– Он такой только пьяненький, – оправдывалась я перед Сашей. – Да и пьет не часто. Папа умный, добрый, молчаливый, но под градусом…

– Все понимаю, – обнял меня Саша, – не переживай!

Воскресным утром папе, терзаемому похмельем и провалами памяти, мама устроила разбор полетов.

– Ты что творил! Ты что нес! Папа шутит! Папа у нас шутник! Мы со стыда чуть не умерли, дочь едва не рыдала. Я думала, сквозь землю провалюсь. Мальчик первый раз в дом пришел, а ты ему – Александер! Наплел про женихов бывших. Короля из себя корчил! Король Воробейчик!

– Что, так плохо все было? – робко спросил папа.

– Хуже не придумаешь! Зачем ты Сашу заставил загадки отгадывать?

– Про загадки смутно помню.

– Кстати, папочка, – вставила я свое слово, – ты обещал продать машину, взять кредит и подарить нам большую сумму денег.

– Да?! – пораженный папа схватился за больную голову. – Много обещал?

Мы еще некоторое время песочили его на два голоса, пока праведный гнев не улетучился и не взяла верх жалость к больному и убитому стыдом папе. Он без наших требований дал слово не пить. После того случая, когда обвинил дядю Колю в вонючести, папа не брал в рот спиртного целый год.

Мы встречались с Сашей давно, вместе ездили в отпуск и пользовались квартирой приятеля, который часто уезжал в командировки. Знакомство с родителями было телефонным: «Здравствуйте, это Саша! Можно Марию к телефону?», «Добрый день, Елизавета Григорьевна! Могу я поговорить с Сашей?» Приятель вернулся, устроился на работу без командировок. Мы решили пожениться и, конечно, не могли оставаться в подполье.

И вот теперь будущая свекровь тестирует меня на доблести хозяйки.

Улучив момент, я шепнула Саше:

– Катастрофа! Кажется, совершенно не нравлюсь твоей маме!

Когда сели за стол, Саша не нашел ничего лучшего, как заявить:

– Мама! А Маняша думает, что тебе не понравилась.

Я подавилась куском, закашлялась и метнула на Сашу гневный взгляд. Он похлопал меня по спине.

– Почему же? – спокойно ответила Елизавета Григорьевна. – Вы, Маша, на первый взгляд вполне симпатичная девушка.

И на том спасибо!

Светскую беседу на отвлеченные темы опускаю. Но у меня снова встал поперек горла кусочек крабовой палочки, когда Елизавета Григорьевна спросила:

– Надеюсь, жить вы собираетесь у нас? Места достаточно.

Я похолодела. Несколько раз сглотнула и испуганно смотрела на Сашу. Мы так не договаривались!

– Нет, мамочка! – ответил он и протянул мне стакан с водой. – Мы хотим снимать квартиру.

– Но тогда вам не удастся накопить на свое жилье!

– Как-нибудь выкрутимся.

Елизавета Григорьевна обиженно поджала губы:

– Не думаю, что я бы вас стеснила. А какие условия у ваших родителей, Маша?

– Двухкомнатная квартира. Они бы тоже нас с радостью приняли. Но мы мечтаем жить самостоятельно.

– Хозяин барин. Еще один вопрос, надеюсь, он не покажется вам неуместным. Я имею право знать. Когда вы планируете детей, Маша?

– Мы планируем, – промямлила я, – но не в ближайшее время.

– Иногда дети заводятся неожиданно, – строго сказала Елизавета Григорьевна, словно речь шла о тараканах. – Последствием аборта может стать абсолютное бесплодие. Вы, Маша, должны отдавать себе в этом отчет!

– Я отдаю, я понимаю, я не буду…

– Когда Маня была маленькой, – пришел на выручку Саша, – она увидела беременную женщину…

– О, нет! – тихо простонала я. – Ты еще икать начни!

Выслушав знаменитую историю из моего детства, Елизавета Григорьевна без тени улыбки резюмировала:

– Очень смешно.

И до конца вечера мы с ней изображали двух космонавтов, которых судьба забросила на орбитальную станцию. Младший космонавт изо всех сил старался понравиться и потому смотрелся неумно, дурковато. Космонавт постарше видел-перевидел всяких летунов и не обольщался.

Только центр управления полетом, то есть Саша, чувствовал себя отлично, внутренне подтрунивая над нашими зажатостью и церемониями. Пытался развлекать, шутил, но юмор был нам недоступен, и над своими остротами Саша смеялся в одиночестве.

Когда пытка закончилась и Саша поехал меня провожать, я картинно смахнула пот со лба. Но сказала совершенно серьезно:

– Лучше пять экзаменов по математической физике, чем одно знакомство со свекровью.

– Хорошо, что ты это понимаешь, – Саша привычно обнял меня за талию. – У тебя будет только одна свекровь. И соответственно единственный муж на всю оставшуюся жизнь. Что касается моей мамы, то с ней все просто. Во-первых, она не пьет и не просит называть ее «ваше величество». Тихо! Тихо! – он сжал меня покрепче, потому что я дернулась. – Во-вторых, мама полюбит тебя неземной любовью, потому что обожает все, что нравится мне. Даже пыталась компьютерное программирование освоить, но быстро сломалась. В-третьих, с моей мамой надо соглашаться. Она советует, рекомендует, предлагает – ты соглашаешься, но поступаешь по-своему.

– Ты же не согласился, чтобы мы с ней жили, – напомнила я.

– Любой конформизм удобен, пока не доходит до абсурда, то есть своей противоположности. Мамина атака с аргументами за общее жилье еще впереди. Придется пообещать ей…

– Что?!

– Не перебивай. Поиски квартиры не отменяются. Скажем потом, что нашли вариант исключительно дешевый и выгодный.

Я остановилась как вкопанная, потому что по мозгам ударила очевидная мысль:

– И со мной будешь так? Двойная жизнь, мораль, политика? На словах одно, на деле – другое?

– Никогда! – со смешком и потому недостаточно искренне заверил Саша. – С тобой на деле будет по-другому. Сейчас малую толику этого дела продемонстрирую.

Он затащил меня в темную подворотню, где мы долго целовались, и я забыла о своих опасениях.

Родителей решили знакомить на нейтральной территории, в ресторане.

По тому, как тщательно были уложены волосы у мамы и у Елизаветы Григорьевны, по их новым, магазинно-свежим платьям можно было догадаться, что готовились серьезно. Папа, у которого к вечеру обычно вырастает темная щетина, был выбрит, закован в костюм, придавлен галстуком и белой рубашкой. Для родителей этот ужин – важное событие. Для меня и Саши – вынужденное мероприятие.

Смущение первых минут скрасило долгое выбирание блюд. Всем хотелось проявить щедрость и размах, но мешало осознание, что столько не съесть. Официант стоял около нашего столика и нетерпеливо постукивал карандашом по блокноту.

– Не вибрируйте, молодой человек! – велел ему Саша.

Все-таки мой муж, пока жених, станет большим человеком и начальником! Он умеет короткой фразой, взглядом, движением бровей навести порядок вещей и указать человеку на его место. Если он научится достойно проигрывать, не тушеваться, не бояться остаться в дураках, ему цены не будет! Я обязана ему в этом помочь. И как же мне повезло, что я встретила Сашу! Боженька, спасибо!

– Не пью, – накрыл папа рюмку ладонью, когда принесли спиртное.

– Давно? – спросил Саша.

– Как язва открылась, – выступила моя мама.

– Язва передается по наследству? – насторожилась Елизавета Григорьевна.

– Папина не передается, – успокоила я.

Застолье покатило мирно и культурно. Беседуя о политике, погоде, обсуждая телевизионные передачи и телеведущих, родители умудрялись исподволь выуживать необходимую информацию. Откуда родом, образование, профессии, наличие близко и далеко живущей родни, уровень материального достатка, наличие автотранспорта, дачных участков, долгов и приработков.

«Им бы дипломатами служить или разведчиками», – подумала я. Подмигнувшему мне Саше, похоже, пришла та же мысль. Мы часто ловим себя на одинаковых мнениях.

Испортил все Саша. Потом говорил мне, что из мужской солидарности уговорил папу выпить. На мой же взгляд, солидарность должна заключаться в том, чтобы не провоцировать непьющего человека. Играть на слабостях – подло! Мы даже поссорились. Полчаса, наверное, ссорились. Пока не помирились известным способом с помощью поцелуев.

Тогда, в ресторане, Саша призывал моего папу:

– Рюмку водки, а? Такое событие, помолвка, можно сказать. Язву продезинфицировать?

Под столом я изо всех сил стукнула каблуком Сашу по ступне. Он крякнул и убрал ногу, но уговоры продолжил. Мама испуганно округлила глаза, я заерзала на стуле. Нам обеим прекрасно известно, что папа не переносит насилия над его волей с нашей стороны. Если мы будем им командовать, то добьемся противоположного результата. Папа принимает только те ограничения, которые сам на себя взял, а наши с мамой воспринимает как шантаж.

Но тут мы забыли о мудрой семейной политике.

– Тебе нельзя! – строго заявила мама.

– Ты обещал! – напомнила я.

Папа посмотрел на нас, усмехнулся и обратился к Саше:

– Наливай!

Елизавета Григорьевна явно заподозрила, что мой папа – хронический алкоголик, чью пагубную страсть скрывают жена и дочь. Елизавете Григорьевне и досталось.

Через несколько минут папа за нее принялся:

– Значит, вы преподаете в школе детям великую русскую литературу? Тогда ответьте, любезный филолог! В названии романа «Война и мир» Лев Толстой какой мир имел в виду? Мир – как отсутствие войны или мир – как вселенную?

– Многозначность слова «мир», – покровительственно улыбнулась Елизавета Григорьевна, – придает названию этого великого эпоса особое значение.

– Точнее, какой все-таки «мир»?

Мой папа так просто не отстанет.

– Оба. Оба значения этого слова.

– Неверно! – громко обрадовался папа, и люди за соседними столиками повернули к нам головы.

– Ты хоть тише, – обреченно попросила мама.

– Ошибочка, «двойка»! – выставил папа оценку Елизавете Григорьевне.

– Почему же? – вспыхнула та. – Да, в девятнадцатом веке существовало два написания: «мир» через «i» с точкой и современное. Они действительно отличались по смыслу…

– Теплее, теплее, – кивнул папа, словно они в загадки играли, и Елизавета Григорьевна была близка к правильному ответу.

– Родную мать на растерзанье подсунул! – процедила я Саше.

– И поскольку осталось единственное написание, – продолжила Елизавета Григорьевна, – ваш вопрос не имеет смысла.

– Но Толстой-то как озаглавил? Выпьем за классика!

После того как выпили, мама попыталась сменить тему:

– Не хотите ли, Елизавета Григорьевна, в следующие выходные поехать с нами на дачу? Клубника поспела…

– Толстой отдельно, – папа не давал себя сбить, – клубника отдельно. Ну, филолог?

– В литературоведении эта проблема не освещена, – пошла на попятную Елизавета Григорьевна.

Я, забыв все приличия, схватила папу за галстук, притянула к своему лицу и отчетливо сказала:

– Или ты заткнешься, или я тебе не дочь!

– Почему же, Маша? – неожиданно стала на защиту моего батюшки Елизавета Григорьевна. – Мы обсуждаем интересный литературоведческий вопрос.

А папа понял, что я не шучу. Да и выпил он еще немного, до стадии циклических рассказов и икания еще не хватало пол-литра.

– Маняша, дочка! Я же ничего! Это Толстой написал через «i» с точкой, земной шар, а не отсутствие войны.

– Официант! Официант! – замахала, призывая, мама. – Пожалуйста, побыстрее, чаю, пирожных и…

– Коньяка! – добавил Саша.

Так мой папа впервые за многие застолья получил десерт с коньяком.

2008 г.

Тихий ангел
Рассказ

Дарья была не первой, у кого разошлись родители. Когда учились в пятом классе, отец Мишки Купцова сделал семье ручкой. Через два года мама Наташи Суворовой влюбилась в хирурга, который удалил ей бородавку, и ушла жить к бородавочнику. Мишка и Наташка очень переживали. У Мишки появился тик, дергался глаз и прозвище Моргало приклеилось. Наташа закурила, яростно и много смолила – назло врачам и всему Минздраву, который предупреждает.

Они сидели на бульваре. Наташа, задрав голову, практиковалась в пускании колечек дыма. Мишка чертил прутиком на дорожке. У него эта привычка с детства. Даша помнила, как он рисовал кораблики и танки, а теперь его абстрактные художества сильно смахивали на женский торс.

– Мои предки разбежались, – сказала Даша максимально спокойным голосом. – Развод оформили.

– Добро пожаловать в клуб! – усмехнулся Мишка.

И насупился. Дарья знала: старается сдержать тик.

– Кто? – спросила Наташа. – Фазер или мазер соскочил?

– Фазер. Папочка полюбил другую женщину. А мамочка от благородства чуть не лопается: ты должна понять чувства своего отца! – передразнила Даша. – Гады!

– Подонки! – согласился Мишка.

– Особенно врачи, – подтвердила Наташа.

– Как так можно? – Дарья шмыгнула носом, маскируя предательские слезы. – Как можно любить их безумно и одновременно ненавидеть?

Наташа и Мишка, прошедшие через горнило подобных испытаний, заверили: можно!

И еще сказали: сейчас больнее всего, потом легче станет, но полностью не пройдет никогда. Это как вирус в компьютере, для которого антивирусной программы не придумали и придумать невозможно. И жесткий диск, то есть предков, на свалку не выбросишь.

Наташа и Миша говорили без пафоса, сострадания, просто и жестоко, почти равнодушно, как и говорят подростки о проблемах, над которыми ночами слезы льют.

Родители Даши и папочкина новая жена, носившая сырное имя Виола, были людьми образованными, наслышанными про травму, которую наносит ребенку развод. Поэтому вели себя до тошнотворности оптимистично и деликатно. Неестественно предупреждали любое желание Даши, закрывали глаза на плохие оценки в школе, на Дашкины капризы. Их заискивание как нельзя лучше демонстрировало – в ее жизни случилась трагедия. Почти такая же страшная, как смерть ее старшего братика с условным именем Костя.

Братик родился за пять лет до Даши и прожил две недели, зарегистрировать его, получить свидетельство о рождении не успели. Умер ночью по причине СВСМ – синдрома внезапной смерти младенца. Это когда младенец засыпает вечером и больше не просыпается. Никто в мире не может раскрыть тайну СВСМ, хотя дети гибнут и гибнут.

О том, что у нее был братик, Даша узнала, когда ей было десять лет, и это произвело на нее громадное впечатление. Ее мучили кошмары ночью и дикие фантазии днем. Казалось, что этот Костя незримо присутствует в ее жизни, наблюдает, критикует, комментирует, упрекает за каждую мелкую провинность или ошибку и постоянно напоминает: ты-то жива, а я умер, где справедливость? Он представлялся вредным детиной, вроде старшеклассников, которые врывались в раздевалку перед физкультурой, наровили мимоходом ущипнуть ниже спины или тискались в гардеробе. Сильные, здоровые и все как на подбор агрессоры.

Дарья приставала с расспросами к родителям: какой он был, мой братик? Но у мамы и папы по прошествии лет боль утраты притупилась, они редко вспоминали первенца, от которого даже фото не осталось. Зато смешно рассказывали, как все: две бабушки, два дедушки, папа и мама стерегли Дарью по ночам, чтобы не случился ужасный СВСМ. У них был скользящий график ночных дежурств, то есть кто-то постоянно сидел рядом с ее кроваткой, не спал и караулил ее дыхание. Одна бабушка вязала на спицах, другая читала дамские романы, один дедушка разгадывал кроссворды, другой при свете слабой лампы корпел над служебными бумагами. Маму и папу от ночных дежурств освободили, потому что папе нужно было работать, а мама за день до изнеможения уматывалась. Но оба они, папа и мама, – в этом юмор – несколько раз за ночь вскакивали, не продрав глаза, неслись в детскую, проверять, дышит ли Дарья, не уснул ли караульщик.

Наверное, это были очень счастливые месяцы ее жизни. Но Даша их не помнит. Самое раннее из воспоминаний – полет к потолку, дыхание перехватывает, приземление в теплые папины руки. Он снова ее подбрасывает, полет, счастье, радость, визг – ах, я уже в мягких, надежных папиных ладонях. И еще из раннего – сознание абсолютной, волшебной маминой власти. Больно, упала, стукнулась – подует мама, и боль с коленки уходит. Ночью к ней прибежишь, потому что мертвый братик пригрезился, мама руками укутает, и становится благостно. Они спали на боку: Даша, мама, папа – обнявшись, уютно вписавшись друг в друга. Дарья чувствовала мамино и папино тепло, с которым ничего не могло сравниться.

И чего бы им не жить и дальше? Маме и папе! Чего бы им совместно не радоваться, глядя на дочь, во младенчестве не погибшую, а теперь по внешним данным на первую девушку в классе претендующую? Успеваемость средняя, от «четверки» до «тройки», – то, что и нужно, чтобы не прослыть ботаником или тупицей. Братик умерший помучил воображение и благополучно сгинул. При необходимости память о нем можно было призвать – когда требовалось слезу пустить или загадочной особой с тайным прошлым предстать перед новой подружкой или незнакомым парнем.

Если Дашу спросить, какой стала мама после развода, ответ был бы – стерильной. В это слово Даша вкладывала смысл: ровной, спокойной, безучастной, сдержанной, будто у нее сильно голова болит, но врачи сказали – это до конца жизни, терпите и сосуществуйте с мигренью. Мама не смеялась над смешным, а слабо улыбалась, не кипятилась, не орала, как бывало, когда Даша что-нибудь выкинет, а стерильным голосом изрекала: «Подумай над своим поступком, он неблаговиден» или: «Подумай над своим поведением, оно оставляет желать лучшего».

– Чего думать? Чего думать? – заводилась Дарья. – Чего ты со мной общаешься как из телевизора, как из передачи про психов? Я нормальная! А ты! Ты стала амебой стерильной, как монашка пристукнутая. В церковь не ходишь?

– Нет. У тебя есть ко мне претензии?

– Вагон и маленькая тележка.

– Конкретнее.

– Почему ты не сражаешься за папу, не бьешься, не рыдаешь, не ставишь вопрос ребром?

– Зачем? – мама с легким удивлением пожала плечами.

– Чтобы он к нам вернулся!

– Зачем? – с тем же выражением лица повторила она.

– Чтобы у меня был отец, у тебя – муж, а все мы вместе – прекрасная семья.

– Отца у тебя никто не отнимал. Прежней семьи никогда не будет. Выкинь из головы глупые планы.

– Ага! Я – выкинь! Вслед за тобой? Ты так легко перечеркнула вашу с ним любовь, нашу семью, мое детство, братика умершего…

– Стоп! Тебя уносит. Прошлое не зачеркивается и не девальвируется. Братик… ты до сих пор о нем думаешь, это мучает тебя?

– Давно не мучает, – вынуждена была признаться Даша. – Так, к слову пришлось. Но меня бесит твое абсолютное спокойствие! И преступное бездействие!

– Успокойся. Объясняю тебе по пунктам и надеюсь, в дальнейшем не возникнет потребности еще в одном подобном разговоре, они психического здоровья не прибавляют. Первое. Ты моя дочь, и обсуждать с тобой свои душевные переживания я не стану. Потому что, во-первых, не желаю обременять тебя недетскими знаниями. А во-вторых, вообще не приемлю женской дружбы взасос между матерью и дочерью. Следующее…

Мама хотела быть строго логичной, но запуталась.

– Второе, – подсказала Дарья. – У «первого» было два подпункта.

– Да, второе. По складу характера я интроверт, поэтому мне легче и проще переваривать проблемы внутри себя, ни с кем не делясь, не советуясь, не плача на груди у сердобольных подруг. Знаю, проверено на опыте, процесс переваривания когда-нибудь закончится, и я смогу дышать полной грудью, восстановлюсь. Тебе надо потерпеть. Пожалуйста, потерпи!

– Это как я суп варила? Помнишь? Хотела вас с папой порадовать, после ангины выздоравливала. Бросила все имеющиеся продукты в кастрюлю, они кипели и кипели, я уснула. Суп превратился в мутную густую жижу, которую отправили в унитаз. Так и ты перевариваешь?

– Похоже, – согласилась мама.

– Но я так не могу! У меня все клокочет! Мне хочется действовать!

– Запишись в спортивную секцию или в бассейн.

– В четырнадцать лет? – возмутилась Даша. – У нас все, кто спортом занимаются, уже асы, я буду позориться на скамье запасных?

– Хорошо, спорт отменяется. Дай подумать.

Мама нашла решение – купила Дарье боксерскую грушу.

Два грузчика, надрываясь и пыхтя, втащили в Дарьину комнату аппарат – на полу тяжеленная круглая станина, от нее идет металлическая палка, далее тугая толстая пружина, и все венчает груша, покрытая кожей в красно-черную полосочку. Такого не было ни у кого из Дашиных друзей!

Она приклеила на грушу фото новой жены папы и дубасила по нему утром и вечером. Фото попросила в очередную «папскую субботу», как она называла выходные, проводимые с отцом и Виолой. Папа гордо улыбался, когда Виола протягивала снимок. Девочки начинают дружить. Как же! Знал бы, для чего фотка. Еще узнает.

Даша никогда прежде не делала зарядку и вообще физические упражнения терпеть не могла. Но теперь с удовольствием скакала вокруг груши, пыталась даже ногой заехать по Виоле, повторяя приемы восточных единоборств и издавая возгласы киношного ниндзя.

– Ты вопишь как резаная, – говорила мама Дарье, потной и возбужденной, идущей в душ.

– Ага! Надо было папочке нам ластами помахать, смыться, чтобы заставить меня физкультурой заниматься.

Однажды, возвращаясь из душа, вытирая полотенцем мокрые волосы, Даша застукала в своей комнате маму. Она медленными слабыми движениями ударяла в уже изрядно потрепанную фотографию Виолы. Мама била легонько, точно разведуя, пробуя на прочность грушу или сам метод на эффективность. Когда колотила Дарья, груша моталась из стороны в сторону, а у мамы лишь покачивалась.

– Сильнее бей, – посоветовала Даша.

Мама смутилась, покраснела.

– Глупости все это, – сказала она и мелко потрясла головой, будто отгоняя ненужные вредные мысли и желания. – Детский сад. Пожалуйста, не показывай этот аппарат папе, когда придет.

– А то! – ответила Даша.

«А то» было любимым словечком Наташи Суворовой, Дарьиной подруги. И обозначало оно согласие или отказ – в зависимости от того, что хотели услышать. Ведь мама могла подумать, что дочь имеет в виду: «А то я не понимаю, что папе будет неприятно, зачем его обижать». На самом же деле расшифровка абсолютно противоположная. «А то я упущу момент, – думала Даша, – когда вытянется лицо фазера!»

Бабушки и дедушки, конечно, переживали развод Дарьиных родителей. Но, как и мама, покорились судьбе. Мол, всякое в жизни случается, люди сходятся и расходятся, теперь такое сплошь и рядом, главное – чтобы все обстояло интеллигентно – без истерик, проклятий, выцарапываний глаз и прочих некультурных явлений. Повлиять на решения взрослых детей мы уже не в силах, поэтому принимаем положение вещей и стараемся облегчить переживания страдающих, то есть Даши и ее мамы.

Мама сразу пресекла попытки участливых родителей, указала на дистанцию – не приближайтесь со своими соболезнованиями, хотите помочь – не говорите со мной о разводе. Бабушки испытали разочарование – им хотелось обмусоливания (конечно, интеллигентно возвышенного) страстей и пороков зятя и сына. Дедушки облегченно вздохнули, потому что им совершенно не хотелось полоскать кости сыну и зятю. И все сошлись во мнении, высказываемом в качестве предположения: возможно, все проблемы Дашиных родителей заключаются в излишней бесстрастности и холодности ее мамы.