Kitobni o'qish: «Тайное место на берегу безымянного озера»
ГЛАВА 1
Меня зовут Даниэль, и вчера мне исполнилось одиннадцать лет. Сегодняшний день обещает быть хорошим – мы с отцом пришли на мое любимое место на берегу безымянного озера. Больше всего мне нравится сидеть здесь под раскидистым деревом. Отец говорит, что издалека я похож на большое чернильное пятно, но никто этого не заметит, потому что это место секретное, о нем знаю только я и отец. Я ни разу не видел здесь других людей с тех пор, как мы его обнаружили. Это случилось в прошлом году – во время очередной прогулки я заблудился и вышел на эту поляну. Видели бы вы лицо отца, когда он меня обнаружил! Он совсем не ругался, он вообще никогда не ругается. Мой отец отличается от других, я еще не смог понять почему, но у меня это получится – я точно знаю. Несколько дней назад в его комнате я нашел книгу, похожую на дневник. От нее пахло морем и смолой. Обычно я не беру без спроса чужие вещи, но отец говорит, что между нами нет секретов.
– Даниэль, выбирайся из холодной воды – замерзнешь.
Кораблик из желтой старой бумаги едва держал равновесие, качаясь на длинных скрипучих волнах. Он врезался в кучу песка и остановился у берега. Игрушка в руках ребенка оживала от одного только взгляда.
*****
Время на палубе шло медленно, дни повторяли друг друга, сбивая с толку. Разобраться в этой путанице было бы невозможно, если бы не календарь, висевший в каюте у капитана. Каждое утро он обводил новый день красным карандашом. После обеда к нему в каюту стекались люди – посмотреть, сколько времени осталось в запасе, чтобы успеть отдохнуть от своих семей. Это продолжалось недолго, но успело весьма надоесть. Пришлось даже повесить на дверь табличку с надписью: «Не входить». После этого количество желающих заглянуть резко уменьшилось, что капитана тоже огорчило. Он любил внимание и был от него зависим.
Слева от каюты капитана сидел хмурый упитанный мужчина, он опирался на локоть и читал старую засаленную книгу, которую нашел в каюте нижней палубы на прошлой неделе. Читать мужчина не любил, но название его заинтересовало. Рядом с ним стоял юноша, он нервничал, озирался по сторонам и все время зачесывал назад свои длинные волосы. Вчера молодой человек получил письмо от своей подруги, в котором она велела ни на что не надеяться и забыть ее имя.
На другом конце палубы маячил неразборчивый силуэт. Его обладатель шарил по карманам куртки – он явно что-то искал, но, ничего не обнаружив, приступил к осмотру карманов своих штанов. Процесс поиска, видимо, был до того волнительным, что лицо субъекта то и дело меняло оттенки. Он не заметил, как сам несколько минут назад спрятал ручку за ухо, когда пожимал проходящему мимо руку. С этими вещами здесь был дефицит: если потеряешь свою, другую будешь искать еще долго, а если не повезет – придется выменять ее на пачку сигарет или бутылку крепкого. А эта ручка ценна еще и из-за того, что была подарена человеком из далекого прошлого, необычная форма выделяла ее среди остальных – невозможно перепутать ни с какой другой. Ручка требовалась, чтобы сделать вечернюю запись в своем дневнике.
Писать стало то ли ежедневной традицией, то ли въедливым проявлением дисциплины, и если бы кто-то узнал о его увлечении, то сразу бы подумал – это задание капитана. Подобная мысль, и правда, могла прийти ему в голову, но, к счастью, обошла стороной. Каждый вечер в одно и то же время мужчина садился и вырисовывал нечеткие буквы, царапая желтую, как жженые воспоминания, бумагу. Бледные символы разрывали тонкие листы насквозь. Он стеснялся себя, отчего курил чаще, но отгоняя мысли, заводящие в тупик, продолжал писать, облокотившись на старое одеяло из вонючей шерсти. Оно валялось здесь невесть столько и пахло дурно; нет, пахло оно просто отвратительно.
Дневник – всего лишь одна из форм самовыражения, доступная и подвластная каждому, но не всякий станет выплескивать мысли на бумагу в надежде, что кто-то прочтет. Он писал, чтобы избавиться от эмоций, накопившихся внутри, и не представлял себя в роли героя, отважно сражающегося за свою или чужую жизнь. На страницах дневника жили все его мысли, о которых мало кто знал, и неизвестно, сколько людей, в конечном счете, станут их негласными свидетелями. В реальной жизни для этих эмоций не находилось места.
Всякий раз, ненадолго отлучаясь, мужчина боялся, что дневник найдут, если он случайно оставит его на видном месте. Выставлять душу напоказ не входило в планы и нарушало прописанный в голове сценарий самым неприятным образом. Если это все же случится, автор дневника будет стоять в тени и всячески отмахиваться от себя, испытывая при этом мерзкое чувство отвращения. Быть честным с собой оказалось сложнее, чем выглядеть тем, кем хотят тебя видеть другие.
Он был бы рад не испытывать этих эмоций, но внутри было слишком много беспокойства. С ног до головы в него были облечены все мечты и надежды – вся нагота скрывалась под клубнем зимней одежды, а сверху был натянут жесткий гипс. Невозможно просто так взять и вырваться наружу.
Чайки разрывали тишину свистом, словно в небе звучала тревожная сирена всех городов мира. Громкая команда капитана отзывалась эхом повсюду. Это была обычная практика, и всякому, кто задерживался здесь надолго, приходилось терпеть.
По команде все занимали свои места. Никакой паники, но без происшествий не обошлось ни разу. Всегда находился тот, чьи мысли были заняты совершенно другим, или тот, кто по счастливой случайности оказывался в месте, где звук приглушен и мощь голоса командира превращалась в шепот. Схема была много раз отработанная, но все равно нуждалась в регулярном повторении.
Когда человек не уверен в себе, он постоянно сомневается в праве иметь больше, чем у него есть. Ожидая ежеминутного подвоха, ему нужно чье-то одобрение – приказ, по которому он сможет позволить себе большее. Капитан доверял своей команде, и эти построения были для него чем-то похожим на развлечение, так он пытался держать постоянную связь с коллективом. Он ждал этого также сильно, как дети в детском лагере ждут ночи, чтобы обмазать друг друга зубной пастой.
Имя «Дуглас» придумал отец наперекор матери. Ей больше нравилось «Кристиан», и до последнего она была уверена, что мальчика назовут именно так, но для осуществления задуманного она не нашла поддержки в лице мужа. Так и вырос «Кристиан» – «Дугласом».
Его волосы украшала благородная седина, появившаяся раньше, чем он планировал, а на лице всегда сверкала улыбка. Капитан носил темно-синие штаны и одну и ту же серую кофту с закатанными по локоть рукавами. На сорок пятый день рождения друзья подшутили над ним и подарили целый комплект одинаковых кофт, но он все равно оставался верен себе и носил одну и ту же, бережно стирая ее всякий раз, как только она начинала издавать неприятный запах.
Это не о любви к одной-единственной кофте, это о привычках. Из-за привычек теряется смысл новизны – становятся ненужными новые эмоции и новые вещи, новые люди и новые впечатления. По уши погрязнуть в привычках может каждый, но капитан делал это с особенным удовольствием. Он сознательно тонул, крепко держась одной рукой за точку опоры, а второй отталкиваясь от нее же, чтобы улететь подальше от точки невозврата.
Когда капитан улыбался, усы на его лице исполняли неловкий танец, как бы он ни старался, выглядеть серьезным не получалось. Дуглас, как взрослый ребенок, потерял себя в поиске шоколадных конфет. Люди смотрели на него и думали, что это какая-то шутка, он не может быть капитаном, но из него мог бы получиться отличный повар. Недолго выдержав паузу, они выносили окончательный вердикт – нет, точно, не может. Первое впечатление было обманчивым, и за всей его неловкостью скрывалась непоколебимой красоты сила.
После учебной тревоги ветер стих. Суета закончилась, образуя мертвую тишину.
– Неплохо на этот раз, но вам все еще есть к чему стремиться. А теперь – можете расходиться!
Каждую свою фразу мужчина старался произносить уверенно и серьезно, но желаемого эффекта добиться не получалось. Еще и правый рукав начал раскатываться и плавно спускаться вниз. Все это нисколько не мешало его авторитету уверенно держаться и без спасательного круга.
– Чего уставились? Я же сказал – расходимся. Можете заниматься своими делами, хотя какие у вас могут быть дела, кроме работы!
Если в его глазах появлялись озорные огоньки, значит, он был от себя в полном восторге. Смахнув пыль с усов, капитан медвежьей походкой отправился в сторону каюты.
*****
Небо из темно-синего превратилось в иссиня-черное, как будто фокусник накрыл его тканью – той самой, под которой в старых ящиках на представлениях прячет от зрителей всю наготу своей жизни. Дождь то и дело собирался обрушиться железной стеной.
Волн было не видно, но если прислушаться, то можно услышать, как волны небрежно бьются о берег. Корабль бултыхается в грязной воде, и если он провисит так еще несколько минут, то захлебнется и пойдет ко дну.
– Даниэль, что ты все время туда смотришь? Ты совсем замерз. Может, пойдем домой?
Он мог сидеть так часами в любую погоду, но когда бледно-розовые губы начинали наливаться синим – была пора уходить.
День рождения Даниэля они отметили с Люси и парой школьных друзей. В мастерской накрыли небольшой стол – отец купил сладости, а Люси, соседка из дома напротив, испекла пирог. За столом непременно были круассаны – одно из любимых блюд мальчика. Подарков оказалось немного – мяч, его принесли друзья, и книги – их подарил отец. Принявшись за трапезу, отец вспомнил, что на торте нет свечей, и, обыскав весь дом, так их и не нашел. Он чувствовал себя виноватым, но старался не подавать виду. В 8 вечера мастерская опустела и снова была готова для работы, а в 8:30 здесь не осталось никаких следов праздника.
Для своих одиннадцати лет Даниэль был спокойным и любознательным ребенком. Главное оружие в его арсенале – это необычайной красоты харизма, он умело ей пользовался, сам того не подозревая. Город, в котором они жили, был небольшой, и в округе все хорошо знали мальчика.
– Мне кажется, твой корабль завершил свою миссию, пора вытаскивать его из воды. Боюсь, это единственное, что мы можем для него сделать.
Когда Даниэль был совсем маленьким, он любил собирать старые вещи, и с каждым днем в доме их становилось все больше. Если бы так продолжалось и дальше, то пришлось бы делать дополнительную пристройку, а когда место закончилось бы и там – строить еще одну. Их жизнь из размеренной превратилась бы в бесконечную стройку.
Из-за необычного увлечения мальчика в конце улицы соседи даже устроили специальную площадку, где оставляли старые вещи, найденные на своем чердаке. А у кого не было чердака – тащили туда все, от чего так хотели избавиться все это время. Среди вороха грязи и полчищ ненужного хлама Даниэль мог найти то, чему другие потом завидовали.
Соседи ласково называли его «мальчиком в коричневых штанах» – этот цвет ему нравился, и он почти всегда их носил. Его голову украшал бордовый берет, одним июльским вечером кто-то оставил его с пометкой «для Даниэля», что вызвало в мальчике бурю радости и восторга. Он придавал его виду толику аристократичности и превращал в серьезного юношу.
Миллер – так прозвали отца мальчика – смотрел на Даниэля и испытывал чувство гордости. Сам он, как бы ни старался, не умел заводить теплых отношений с людьми. Человеком он был отстраненным – больше слушал, чем говорил. Людям казалось, что когда Миллер смотрит в глаза, он пронзает взглядом насквозь. Несмотря на все странности, дурного он ничего никому не делал, и люди общались с ним так же, как с остальными. Сторониться же своих здесь было не принято.
Последние годы он много работал. Ему казалось, что так время пойдет быстрее, но оно продолжало ползти ленивой черепахой. Бросив занятие всей своей жизни, Миллер оказался перед выбором, чем теперь заниматься. И долгое время он не мог найти ответ на этот вопрос, пока однажды не вспомнил, что в детстве любил работать в мастерской у отца. Это одно из немногих умений, которому тот его научил. Там, запираясь ото всех и оставаясь наедине со своими мыслями, мужчина неспешно выполнял заказы, уходя от реальности. Свой покой он находил в воспоминаниях о прошлом.
Часть готовых работ отец Даниэля продавал на центральной улице города. Просыпаясь с рассветом, он приходил туда в 7 утра – в это время люди шли на работу, готовые отвлекаться на что угодно, лишь бы растянуть время в дороге. Обычно пустые разговоры ни к чему не приводили и заканчивались лишь обменом парой незатейливых фраз. За несколько месяцев работы в таком режиме Миллеру удалось продать всего четыре свои работы, три из которых купил один человек. Он хорошо запомнил этот взгляд из-под шляпы, его глаза казались настолько знакомыми, что вспоминать их цвет совсем не хотелось. Мужчина был хорошо ему знаком.
Большинство вещей для оборудования мастерской они нашли с Даниэлем в конце улицы.
Немногие из тех, кого он впускал в свой мир, интересовались, где же удалось достать все необходимое для работы, но Миллер так и не решился рассказать о находках и всегда отвечал односложно, отводя взгляд в сторону. В глубине души благодарность обжигала его сердце как кипяток, разлитый на колени. В день, когда они обнаружили часть вещей, хотелось кричать, сомкнув зубы. Это был лучший подарок под Рождество. Стены мастерской мужчина украсил старыми картинами, на них были море и звезды. О своей любви к морю он не рассказывал никому, эта тема была сокровенной. Миллер избавился от всех вещей, которые с ним связывали, лишь одну коробку с воспоминаниями запрятал глубоко в шкафу.
Несмотря на небольшой заработок, работа мужчине нравилась – она была спокойной, хоть и требовала от своего исполнителя большой концентрации, но внимания у него было хоть отбавляй. Он начал развивать этот навык с тех самых пор, как Даниэль в первый раз оказался у него на руках, за эти годы ему пришлось освоить много новых умений. Жизнь научила его быть терпеливым.
*****
– А что если нам выпить еще по одной? Или по две, как пойдет! – раздался мужской голос из темноты.
– Ты хочешь, чтобы нас поймали с поличным? – буркнул второй. – Не хочу рисковать, ты же знаешь, как сильно эта работа мне дорога.
– Я бы тебе поверил, если бы мы хоть раз попались!
– Предложи лучше Чарли, он сегодня целый день хмурый ходит.
– Я это заметил и даже знаю подробности – ему девушка письмо написала, что между ними все кончено. А он продолжает твердить, что она лучше всех! Идиот! – продолжал возмущаться первый. – Ведь если она лучше всех, отчего же письмо такое написала? Думаю, она все знала заранее, еще до его отъезда.
– Скажи еще, что она заранее это спланировала.
– А я и не удивлюсь! Такие решения нужно принимать на расстоянии, пока человека не видишь. Понимаешь? Не стоит он перед тобой, и краснеть не приходится! Хочешь – бросай, хочешь – ругай. Можно делать вообще что угодно!
– И зачем я эту тему поднял? Лучше бы меня в эти любовные дела никто не посвящал, чувствую себя свидетелем, которого забыли пригласить, а он все равно пришел.
– Вот я и говорю – хватит с нас душевых терзаний! За свободу и независимость!
– Не сегодня, Люк! Я тебя умоляю. Спать хочется, сил никаких нет.
– Один я пить не буду, я же не алкоголик какой-то.
– Вот только на жалость давить не надо, – возмутился мужчина.
– Да чтоб я? Да никогда! Но ты все равно хорошенько подумай! Все-таки лучший друг предлагает, а друзьям отказывать – это как предать себя самого.
– Разве же это предательство?
– Еще какое! Тебе повезло, что масштаба оно небольшого. Не придется потом сильно переживать и думать на ночь-то глядя – а ведь мог пойти на уступки, но нет же!
– День сегодня, и правда, не задался.
Наступила полночь. Скрип шагов и разговоры на палубе сменились тишиной, звенящей снаружи. Только в одной из кают раздавался смех. Голоса звучали, перебивая друг друга, но расслышать, о чем говорят, было невозможно. Каждый вечер они собирались вместе, чтобы скоротать до утра время и обсудить последние известия. Эти посиделки стали традицией два года назад, а ведь приятели могли и дальше не замечать друг друга, если бы не случай.
Два года назад, 12 августа, в день, когда судно пристало к берегу, а Чарли только появился в команде, они зашли в бар на окраине города. Там некто попытался сорвать с Джастина куртку, кидая в его адрес гнусные ругательства, о которых сейчас и вспоминать тошно. Стояло непривычно холодное лето, в воздухе пахло табаком и дешевым коньяком, изо рта шел пар, а лицо горело от обжигающего потока ветра, как новогодняя елка. На крыше бара висела старая люминесцентная вывеска с говорящим названием «Мандарин», в ней не горели две гласные буквы. В этот вечер хотелось одного – согреться.
– Эй, я спрашиваю тебя еще раз, одолжишь мне денег? – с завидным упорством произнес незнакомец, разминая свои кулаки.
– Последний раз я одалживал деньги своему школьному товарищу Морису, и эта история с плохим концом. Уверен, что хочешь дослушать ее до конца? – с издевкой, не желая сдаваться, произнес Джастин.
– Ты, верно, не понял. Я не прошу денег в долг, я хочу, чтобы ты меня угостил. Понимаешь? Ты пришел ко мне в гости, но ничего не принес взамен – это некрасиво.
– Так «Мандарин» – это ты? Идиот ты, если так. Мандарины должны быть желтыми или оранжевыми, а ты – весь в черном. Гнилой мандарин хочет, чтобы я угостил его выпивкой?
– Что ты несешь, придурок?
Если бы Люк с Чарли подошли на две минуты позже, массивный кулак впечатался бы в челюсть Джастина и отрикошетил обратно со звоном выбитых зубов. Но рука Чарли успела перехватить, и по счастливой случайности или от неожиданности громила промазал.
– Извините, он у нас не в себе в последнее время. Мы будем благодарны, если вы не откажетесь от бокала коньяка за наш счет, – с осторожностью произнес Чарли, уставившись на недоброжелателя.
– Точно-точно, он у нас дурачок! Мы сами все ему объясним. Чур, я первый на очереди!
Люк с легкостью и большим удовольствием, толкнул локтем товарища.
– Вы – чертовы психи! – не выдержал незнакомец.
Нахальный тип на удивление ловко запрыгнул на барный стул и уставился в окно. Тут же подбежал бармен и принес ему два бокала.
Кроме них пятерых, в баре никого не было. От инцидента стало не по себе, но уходить не хотелось.
– Зря я пришел сюда, мне здесь нечего делать. Не нравятся мне такие компании, предпочитаю отдыхать в одиночку, – недовольно проворчал Джастин.
– Тогда зачем ты сюда зашел? – спросил Люк.
– Хотел согреться, а чуть не вляпался в очередное дерьмо. Спасибо, что вытащили меня! Не знаю, справился бы я сам? Обычно мне удается уладить конфликты другими способами.
– Так по тебе и не скажешь! Сегодня мы тебя отмазали, и теперь ты – наш должник! Да, Чарли?
– Пожалуйста, Люк, будь другом, разберись с этим сам, – не желая вмешиваться, сказал Чарли.
– Моя благодарность не знает границ, но я предлагаю заменить свой долг парой бутылок пива. Идет? – предложил, хмыкнув, Джастин.
Джастину тридцать пять лет. В детстве он и не думал связывать свою жизнь с морем, но за последние десять лет редко находился на суше. Море стало для него союзником, разделяющим желание оставаться свободным и независимым. Однообразная размеренная жизнь была для него в тягость, но с каждым годом шпиль одиночества пронзал все глубже.
На черной кожаной куртке остались следы от несостоявшейся драки, а на лице повисла кривая ухмылка.
– И где твоя благодарность? Я больше не могу ждать! – воскликнул Люк, ерзая на скрипучем стуле.
– Я же обещал – сейчас все будет! Нам пива и какой-нибудь закуски, лично я – проголодался.
– Я бы съел что-нибудь посерьезнее! – облизываясь, оживился Чарли.
– Чарли, ты совсем болван? Бери и плати за это сам, а я знаю цену деньгам!
Люк в компании был самым упитанным и старшим, в прошлом году ему исполнилось сорок семь. В отличие от остальных, на берегу его ждала совершенно другая жизнь – жена, трое детей и омут прочих обязательств. Дома он не мог по-настоящему расслабиться и, каждый раз уезжая, вел себя как ребенок. Волосы мужчины всегда были собраны в хвост, и многие считали, он носит такую прическу, чтобы нарочно не выходить из состояния детства, но Люк мыслил по-другому. Он был уверен, это придает мужественности и исправляет неудачный овал лица.
– Я вспомнил! Джастин вообще не закусывает – я видел, как он пьет. Не ест, как будто девушка на первом свидании – боится нам не понравиться.
– Люк, ты полный кретин!
– Ешьте или пейте, только заткнитесь.
Общение в баре растянулось до утра, ветер за окном стих. Пена от пива лениво переливалась в кружках, сон отошел на второй план. Со звоном пивных стаканов каждый из собеседников звучал по-новому – более открыто и раскрепощенно. Они разошлись, когда толстый громила нещадно храпел, царапая ногтями дерево барной стойки.
– Смотрите, как спит, будто каждый день здесь ночует.
– Да, мастер своего дела!
В 7 утра знакомство подошло к концу, завершившись крепкими объятиями.
Сегодня, благодаря тому случаю, Джастин и Чарли разбавляют тишину разговорами ни о чем. После выпитого в одиночку Люк тут же отключился. Если он не пришел до двенадцати, значит, уснул. Это давно известное правило – не ждать Люка, если он опаздывает. Обычно он приходит раньше и долбит ногой в дверь с такой силой, что невозможно ни с кем перепутать.
– Ты опять перечитывал? – спросил Джастин, имея в виду то злополучное письмо.
– Я выкину его сразу, как только меня прекратит преследовать мерзкое чувство предательства.
– Ты уже взрослый, а веришь в сказки. В жизни нужно научиться главному – ничего не ждать, да и надеяться на кого-то – в высшей степени глупо.
– Я с тобой не согласен, – покачал головой Чарли. – Без надежды нет жизни, а, значит, нет будущего.
– Неужели, после того как ты прочитал письмо, ты все еще продолжаешь надеяться?
– Я уверен, что все изменится. Она всегда была непредсказуемой, но в последнее время мне стало казаться, что мы чувствуем друг друга и перешли на новый уровень общения. Я вернусь и разберусь со всем этим, нужно только подождать.
– Боюсь, к тому времени, как ты вернешься, она уже найдет того, кто загородит собой вход в ее дом. Он разберется с тобой, если ты, как настырный мальчишка, будешь туда ломиться, и я его в этом поддерживаю.
– С какой стати? – с обидой спросил Чарли.
– Смирись – это история уже в прошлом, а когда ты вернешься, это будет уже далекое прошлое.
– Можешь не беспокоиться – я не знаю, где она живет.
– Вот видишь! – со значением сказал Джастин. – Ты даже не знаешь, где она живет, а говоришь о доверии. Надо отдать ей должное – она была искренна с тобой, отправив это письмо. Начни сначала и ты увидишь, как все изменится. Попробуй не цепляться за прошлое.
– Мы друг для друга – единственное настоящее, – упрямо заявил Чарли. – Даже не уговаривай. Уверен, мы еще вместе посмеемся над этим. Как такое вообще могло прийти ей в голову?
– Ты еще молод и слишком наивен. На твоем месте я бы избавился от этой бумажки как можно скорее. Например, сейчас. Запомни одно – рассчитывай только на себя самого. Хотя временами мне кажется, что я бы и на себя не рассчитывал. Мысли непостоянны во времени. Сегодня ты думаешь так, а завтра совсем по-другому, так что теперь остается? Вообще ни о чем не думать и ничего никому не обещать? Она обещала любить тебя вечно, но это было вчера, а сегодня она передумала. Я уверен – она тебе не лгала.
– Она не говорила, что любит меня, но я это чувствовал. – Чарли нахмурился и отвернулся.
– Думая о ком-то, мы выстраиваем с ним связь. Мы – выстраиваем, но не с нами выстраивают. Чувствуешь разницу? Время идет, и все вокруг меняется, так же как мы плывем, а не стоим на месте, – назидательно произнес старший товарищ.
– Еще недавно она говорила, что вернется и мы будем вместе. Как кому-то вообще можно верить, если в обещаниях нет правды?
– Все просто – не связывай свой покой с другими людьми.
– После твоих слов мне кажется, что мы живем в полнейшем хаосе, где нет никаких правил – все меняется и утекает сквозь пальцы.
– Смотри, ты уже начал что-то понимать.
Прошла еще четверть часа, в небе появились молнии, и поднялся сильный ветер. Голоса людей смешались с голосом стихии.
*****
– Помнишь, я обещал, что достану тебе ракушку с моря? Не получилось. Люси пыталась, но ей не хватило на это времени. Если приложить ракушку к уху, можно услышать шум волн. Они все еще будоражат мне душу.
Отец говорил о море, и его подбородок сжимался, а глаза становились красными от напряжения. Мужчина не любил об этом рассказывать и нарочно скрывал, что с морем была связана вся его прошлая жизнь. Даниэль это сразу понял, но не подавал виду. Для удивительных историй еще не настало время, но мальчик был уверен – он обязательно услышит их от отца. Нужно только подождать.
– Теперь нам точно пора домой.
Он не любил повторять сказанное по несколько раз и никогда не повышал голоса. Отец каждый раз ждал, пока Даниэль вдоволь насидится на берегу и будет готов пойти.
Торопливость – худшее, что он мог привить своему ребенку. Познать миг, раствориться в мгновении – это особенный дар, которого лишают, заставляя гнаться за суетой. Он считал, что если кто-то в действительности хочет где-то оказаться, то у него нет шанса опоздать.
Даниэль задрал голову вверх, и первая капля дождя упала ему прямо в глаз. Промчалась яркая молния, но грома было не слышно.
