Kitobni o'qish: «Ведьмочка», sahifa 2
Люська была девчонка высокая, я по сравнению с ней просто коротышкой казалась. Скорее всего, её и приняли за старшеклассницу. И, похоже, узрев нас двоих стоящих плечом к плечу, закрывая собой так и сидящую в снегу Ярку, нападавшие передумали продолжать свою атаку и, что-то выкрикивая, стали отступать, собирая разбросанные вещи. Минуту мы смотрели им вслед, а потом я вздохнула:
– Завтра маму в школу вызовут…
– ?
– Я капюшон порвала у одной. Наверняка расскажет.
– Не-а, – уверенно ответила Люська, – эти не расскажут. Они – шакалки. Себя под удар подставлять не станут.
Я обернулась к Яре.
– Ты как?
Она подняла, наконец, голову, и из прижатой к груди пригоршни высунулась маленькая ушастенькая головка серенького котёнка. Только один глазик у него сильно заплыл гноем и, наверное, ослеп. Люська опешила.
– Что? И мне вот из-за этого чуть по шее не навтыкали? – Яра молчала, только снова опустила голову и гладила испуганно попискивающего малыша за ушком. – Что хоть они с ним сделать хотели? Хотя нет, не отвечай. Я сама знаю, что они опять искали повод до тебя долепиться.
– Подожди: что значит "опять"? – Теперь я растерянно смотрела уже на Люську.
– То и значит! Я вообще удивляюсь нынешней осени: за три месяца её никто пальцем не тронул.
– А раньше?
– Лучше не спрашивай.
– И ты всё время её защищала?
На этот раз бойкая на язык белобрысая задира промолчала. Может и от морозца, но её щёки заалели маками.
– Делать мне больше не чего, – пробурчала она. А потом вдруг крикнула: – Мне вообще глубоко начхать на эту чокнутую!
– Но ведь ты всё-таки здесь, – вдруг робко улыбнулась Яра.
Люська фыркнула, круто развернулась и, подхватив модную сумку для учебников, пошла прочь.
– Спасибо! – крикнула ей в след Яра, но она даже не обернулась.
– Не обижайся на неё, она – хорошая. – Я присела на корточки рядом с девочкой. – Только, наверное, не знает пока об этом.
Ярка кивнула, продолжая гладить маленький пушистый комочек, умещавшийся у неё на ладошке.
– Я его домой возьму, – вдруг выдала она, и мои брови поползли вверх.
– Я-ар, он – больной вообще-то…
– Вылечу.
– Яра, ты не поняла: он – БОЛЬНОЙ. Плохо уже то, что ты его на руках держишь. Пойдём лучше его куда-нибудь пристроим и… – И мне стало жутко. Почему? Потому что за прищуренными веками моей маленькой подружки пылали алые, как рдеющие угли, зрачки. Я быстро вспомнила: нет, никто меня в драке по голове не бил, это точно. Но и свой цвет зрачки этой девочки менять не собирались. – "Ведьмочка", – одними губами прошептала я. И словно услышав, Яра зажмурилась и отвернулась.
– Люди… – тоже тихо произнесла она. Потом обернулась и, как ни в чём не бывало, сказала: – Понимаешь, если не бояться, то не заразишься. – Я молчала, и она, не дождавшись от меня больше ни слова, встала с колен и попросила: – Проводи меня до дома, пожалуйста, а то мне неудобно будет одной всё это… Ну, ты понимаешь.
Я по-прежнему без единого звука закрыла её портфель, благо ничего из него не рассыпалось, нахлобучила ей на голову шапку и, чуть поколебавшись, потянулась к котёнку рукой.
– Если НЕ БОИШЬСЯ, – напомнила мне Яра, останавливая меня взглядом. И вдруг виновато улыбнулась: – Прости меня. Я больше так не буду.
– Хорошо бы, – тихонько сказала я в сторону, чувствуя, как постепенно перестают дрожать колени, и мир обретает прежнюю твёрдость…
Котёнка Ярослава назвала Дымок. Вылечивший ему глаз ветеринар сказал, что обратились к нему очень своевременно. И с тех пор это "шило", как называла Дыма мама Яры, носилось у них по квартире, по повадкам больше напоминая собаку и безгранично обожая свою маленькую хозяйку. С найдёнышами всегда так: они очень ценят людскую ласку, испытав, что такое Улица…
*
– Ты куда? – Люська в белой коротенькой шубейке, на коньках затормозила возле меня.
– Яру проведать, – я остановилась, задумчиво глядя на её ноги. Может, тоже сходить коньки достать… Вечер хороший, чуть морозный, снежок кружится и исчезает с глаз за пределами желтого прозрачного конуса света, падающего от уличных фонарей. Правда, темно уже, но именно сейчас почему-то кататься интереснее всего. Если очень размечтаться, то как будто на ледовой арене танцуешь. Нет, всё-таки сначала к Ярке, а уж потом и на коньки можно. – Я её сегодня в школе на переменке не видела.
– А-а… Тащи её тоже на коньках кататься, – как бы между прочим сказала Люська и, оттолкнувшись, заскользила дальше, оставляя на укатанной снежной дорожке перед домом длинные пунктиры следов.
Я улыбнулась. Всё правильно: гордость часто не даёт нам совершать правильные поступки, но ещё чаще мы путаем её с глупостью. И что самое плохое, и через то, и через другое бывает очень трудно переступить…
А вокруг всё также падал пушистый снежок. Тёмно-оранжевое от тысяч фонарей небо, укутанное низкими облаками, мягким брюхом огненного дракона нависало над крышами. Из темноты, с натоптанных снежных тропинок, тут и там выныривали спешащие по домам люди. А дети с радостными криками гонялись по большому двору маленького заснеженного города. Они были счастливы, ведь скоро начинались замечательные зимние каникулы. А значит, не за горами и волшебный Новый Год…
Я постояла ещё немного, вздохнула, сделала, наконец, последние несколько шагов и открыла старую деревянную дверь длиннющего многоэтажного дома, покрытую вдрызг облупившейся краской непонятного то ли коричневого, то ли бордового цвета. "Вот уж точно – Китайская стена", – подумала я, вспомнив прозвание этого памятника архитектуры хрущёвского периода и заходя внутрь.
Подъезд был самый обычный, можно сказать, стандартный. Всё те же бело-синие стены с появляющимися почти сразу после каждого ремонта как по волшебству настоящими галереями картин и надписей самого различного содержания. От банального "Маша+Петя=" и т.д. в зависимости от фантазии автора, до явной подготовки к экзамену по человеческой анатомии, тема "Размножение человека", по другому не скажешь (руки бы поотрывала). Всё те же заляпанные побелкой лампочки на каждом этаже, три из девяти которых, как правило, не горят. И всё тот же – О, Господи! – лифт, при открытии которого напрочь перехватывает дыхание.
– Опять кто-то до дома не донёс, – вздохнула я вслух и потопала по лестнице на восьмой этаж.
Яра сидела в своей комнате, не зажигая свет, положив подбородок на сцепленные ладошки и сосредоточенно, не мигая, глядя на горящую свечу. Дым юркнул вслед за мной и сразу же забрался к ней на колени, преданно заглядывая в глаза и топорща свой ещё маленький хвостик-антеннку в потолок, как будто говоря: "А вот и я! Так соскучился-а! Ну, погладь меня! Ну, пожа-алуйста!" Не отрывая взгляд от маленького пламени, девочка опустила ладонь на лопоухую серую головку, и по комнате тотчас же разлилось теплое и уютное, как мамина пуховая шаль, "Мур-р-р!"
– Ты чего? – спросила я от двери.
– Да так… – рассеянно ответила она, не поворачиваясь.
– А чего делаешь?
– Чудо. – Почему-то я не удивилась, ну ни капельки. Наверное, начала привыкать к её странностям. И неожиданно она спросила: – Хочешь, покажу?
Несколько мгновений я хлопала глазами, открыв рот. А потом вдруг, сама не знаю почему, ответила, переминаясь с ног на ногу:
– Да ты знаешь, я вообще-то за тобой зашла, погулять, на коньках покататься. И Люська тебя звала…
– Странные вы, люди, – задумчиво перебила меня Яра, наконец, переводя на меня взгляд. – Вам чудо предлагают, а вы – коньки…
– Что значит "Странные ВЫ люди"?! – откуда-то из глубины во мне неожиданно всплыли раздражение и злость. Господи, да с какой луны она свалилась такая… такая… Да у меня слова не находилось её описать! – А ты кто? Разве не человек?
– Нет, – припечатала она в ответ. – Я – "Ведьмочка"!
– Яра, – застонала я, подходя ближе. – Ну, хватит уже! Так не может больше продолжаться, спустись на землю! Если ты и дальше будешь играть в эту игру сама с собой и со всем миром, ты в нём не выживешь!
– Я не играю…
– Это ещё хуже! Оглядись! На дворе двадцатый век! И он тоже полон чудес! Других, но понятных. Да и самых обычных тоже! Знаешь как сейчас хорошо на улице? Просто чу-дес-но! И это понятно всем! А ты… Если тебя и не сожгут на костре как в средневековье, то в дурдом запрут точно! И не один доктор тебя не отмажет!
– Я такая, какая есть. И такой останусь, пока рядом со мной есть люди, которые могут верить в чудеса. Как ты.
– Да с чего ты взяла, что я могу в них верить?! А даже если и так, я не смогу всегда быть с тобой рядом!
– Тогда я умру.
Она сказала эти слова таким тоном, как говорят "Ничего страшного. Это просто царапина". Я смотрела на Ярку и молчала. Странная девочка. Чокнутая. Но рассуждает, как не всякий здравомыслящий взрослый. Почему? Потому что она сказала чистую правду, я это чувствовала.
– И с какой планеты ты свалилась на мою голову? – обречённо прошептала я. В ответ она вдруг улыбнулась и поманила меня пальцем:
– Смотри. Только дыши в сторону.
Я подошла и села рядом, чуть скосившись на свечу. Яра что-то зашептала и поставила ладошку за маленькое рыжее пламя. Минуту ничего не происходило, я уже начала уставать от ожидания, как вдруг ладонь девочки медленно поплыла вверх, и вслед за ней начало удлиняться свечное пламя. Сантиметр. Два. Пять. Десять. От напряжения огонь дрожал и чуть слышно гудел. Рука Яры так же медленно поползла вниз, и огонёк стал укорачиваться, пока не превратился в рдеющую искорку на кончике фитиля. Девочка резко убрала ладонь, и свеча с явным облегчением ярко вспыхнула.
Мы сидели в полной тишине. Дымок давно покинул хозяйские колени и жался к двери, всем своим видом показывая своё необоримое желание убраться из этой комнаты подальше. Судя по всему, он был напуган.
– Никак не привыкнет, – вздохнула Ярослава, подходя к котёнку и бережно беря его на руки, что-то нашептывая ему на ушко.
– Может, ты ещё и летать умеешь? – хрипло спросила я.
– Нет. И боюсь, теперь уже никогда не научусь, – с убийственной серьёзностью ответила она. – Кстати, ты что-то про Люсю говорила… – она глянула на часы. – Идём…
Выходя из квартиры вслед за мной, она крикнула.
– Мам! Я пойду, погуляю!
*
Освещённая фонарями площадка для стоянки машин, где всего полчаса назад ребята играли в импровизированный хоккей, гоняя шайбу, правда без коньков, сейчас больше напоминала уснувший муравейник, правда не очень обжитой. В смысле, народу было много, но не толпа, где яблоку негде упасть. И почти все были детьми. Взрослых было всего двое: незнакомый мужчина в хорошем зимнем пальто, который сидел на коленях рядом с лежащей на земле девочкой и прижимал ей к лицу какую-то тряпку, и женщина, моя соседка по этажу, кстати. Она стояла чуть в стороне и растеряно повторяла время от времени: "Может скорую вызвать? Может, врача, а?" Несложно догадаться, что в хоккей больше никто не играл: дети тихонько перешёптывались, стоя вокруг.
В девочке на земле я сразу узнала Люську: её белую шубейку, привезённую отцом из Болгарии, ни с чьей перепутать было нельзя. Я бросилась к ближайшему мальчишке и, схватив его за рукав, спросила:
– Слышь? Что случилось-то?
У обернувшегося ко мне Игорька лицо было как новенькая детская раскраска – белое, в цвет снега. Даже губы были, наверное, такие же. Как будто не он совсем недавно краснощёкий и весело кричащий, гонял шайбу с пацанами. На белом фоне выделялись только глаза, большие и испуганные.
– Л-люда… головой… то есть лицом на бордюр упала.
– Как упала? – растерялась я.
– На полном ходу. Шайба попала ей под конёк, она споткнулась и…
В это момент мужчина попытался подняться, подхватив Люсю на руки, и я увидела самое страшное: кровь на снегу, как мне тогда показалось, море крови. И шубка девочки спереди была перепачкана алым. И тряпочка, которую мужчина прижимал ей к лицу, тоже была почти вся в крови. А сама Люся не шевелилась, обвиснув тряпичной куклой.
– Не успели… – услышала я рядом дрожащий голос Яры. А в следующее мгновенье она уже так же, как и незнакомец, сидела на коленях рядом с той, которая всего один раз пришла ей на помощь, осторожно убирая волосы, выбившиеся из-под шапочки неподвижной девочки. Мужчина, сначала опешив, спросил:
– Твоя сестра?
– Нет.
– Так, девочка, отойди и не мешай…
Он хотел сказать что-то ещё, но Яра всего на секунду взглянула ему в глаза, и тот мигом закрыл рот и замер, не отрываясь, глядя на маленькую девочку, сидящую рядом. Я догадалась, что он увидел.
Тем временем, Ярослава убрала мужской носовой платок (а именно им оказалась прижатая к лицу Люси тряпка) и прежде, чем её ладошки накрыли Люсино лицо, я разглядела почти чёрный в неярком свете фонарей сочащийся кровью рубец на лбу между бровей подруги, продолжающийся на левой щеке спускающимся вниз рядом с носом алым подтёком. Зрелище, надо сказать, было то ещё. Не для детских нервов точно. В тот момент я, наверное, стала сестрой-близнецом Игоря, по крайней мере, по цвету лица.
Яра долгих секунд пятнадцать сидела не двигаясь, жили только что-то шепчущие губы и чуть подрагивающие от напряжения кончики пальцев. Все вокруг, казалось, тоже замерли, как и само время перестало дышать, больше не подгоняя своим дыханием события. И тут вечность длиною в четверть минуты лопнула так неожиданно, что все вокруг ахнули: Люся вдруг вздрогнула всем телом, застонала и приоткрыла глаза, когда маленькие ладошки склонившейся над ней девочки сжались в кулачки и отодвинулись от её лица. Какое-то время они обе смотрели друг на друга, а потом губы Люси с трудом дрогнули, и мне показалось, что я почти услышала тихое, как падающий снег "спасибо". Яра еле заметно кивнула в ответ.
– Люда!!! Людочка!!! Дочка!!!
Мать Люси бежала через двор в халате и тапочках, судя по всему, в этом одеянии и застало её принесённое известие. Следом за ней едва поспевала моя соседка, та самая, опять же судя по всему, взявшая на себя роль добровольного вестника. Что было следующие минут пять-десять – описывать не имеет смысла. Зачем? Думаю, каждый знает и так, как себя поведёт мать, если ей сообщить, что с её ребёнком случилось что-то настолько страшное, что "кровиночка" лежит без сознания, если не умирает совсем. У меня, по крайней мере, было такое ощущение, что именно это и сказали бедной женщине. В конце концов, Люсю увели домой, и народ стал понемногу расходиться. Играть в этот вечер больше не захотелось никому из детей.
Мы с Ярой тоже потихоньку двинулись домой. Сначала молча. Потом я спросила:
– А что ты всё время шепчешь, когда творишь свои "чудеса"?
– Стихи.
– ?!
– Нет, не простые стихи, – тихо засмеялась Яра, – а… стихи-заклинания, что ли.
– А где ты их берёшь?
– Они приходят сами, когда надо и какие надо.
– То есть ты их сочиняешь?
– Ну, да… – Она немного помедлила и вдруг сказала, глядя себе под ноги: – Хочешь, я и тебя научу сочинять стихи? У тебя получится.
– У меня?
– Угу. Поверь мне. Только слушай своё сердце.
– И я тоже смогу как ты творить чудеса? – с замиранием сердца спросила я, но Яра вдруг рассмеялась, звонко, заливисто, и, чмокнув меня в щёку, как свою сестру, ответила:
– Нет, только писать стихи…
Скорую для Люськи в тот вечер всё таки вызвали. И позже, после проведённого за несколько дней обследования, врач повторно осмотрел девочку, глянул на все снимки и развёл руками, покачав головой.
– Вам несказанно повезло, – сказал он её матери. – Ни сотрясения, ни гематом… Ни-че-го… Если бы не столь яркое свидетельство на её лице, я бы подумал, что Вы меня разыгрываете или приняли случайную шишку за пробитый череп…
Ещё более удивительным было то, что спустя примерно год на лице Люськи не осталось даже шрама от того падения. Постепенно все начали думать, что ей действительно просто повезло, а про Яру никто не вспоминал вообще. Никто, кроме меня и самой Люси, которая после того дня никогда больше не называла Ярославу "чокнутой". И никому не позволяла её так называть.
