Kitobni o'qish: «Дичок. Сказки дедушки Корая»
Тихий, неровный стук в окно нарушил ночную тишь.
Кора́й вздрогнул и открыл глаза, прислушался, замерев под покрывалом, даже дыхание затаил. Стук повторился. Быстро выпроставшись из постели, Корай бросил взгляд на стол, где стоял светец, и сразу же потянулся к сермяге, выхваченной из тьмы вспыхнувшим весёлым огоньком на конце лучины. Слюдяная пластина окна отразила одевающегося посреди горницы человека.
Седые отросшие волосы, высокая худая фигура, сосредоточенной лицо с залёгшей меж бровей складкой. В неясном свете подрагивающего пламени быстрые, чёткие движения, казалось, принадлежат сильному мужчине. Вот только сколько лет на самом деле было старцу Кораю не ведал никто. Потому что не помнил. Да и сам он уже забыл.
Распахнув дверь своего дома, он сразу же нашёл глазами в темноте маленькую липку, растущую у крыльца. Тонкие ветви, ещё не опушённые майскими листьями, словно потянулись к нему навстречу, и показалось, будто деревце шепнуло ночными вздохами:
– Братик!..
Корай, нахмурившись, взглянул на сонное селение, тихо и недвижимо лежащее под иссиня-чёрным одеялом глубокой ночи месяца Цве́теня. Но на дальнем его конце, подобно потревоженным птицам, взлетали над крышами крики людей, и редкие огненные отсветы носились из стороны в сторону, от дома к дому.
– Вижу, – глухо бросил старец, снова повернулся к деревцу и приложил ладонь к шершавому стволу маленькой липки: – Али знаешь чего?
Та неожиданно замерла, закаменела, казалось, и мир вокруг точно застыл. Разом смолкли неугомонные квакухи, оборвал свою чудную трель невидимый соловушка, даже ветер умолк. И в этой безликой тишине Корай вдруг услыхал тихий детский плач. Совсем рядом чьё-то маленькое сердечко разрывалось от горя-обиды. Подняв от изумления брови, старец, как был босым, осторожно обогнул свой дом и заглянул за угол клети.
Там, прижавшись к бревенчатой стене, в ночной черноте, едва разгоняемой зыбким светом народившегося месяца, тоненько подвывая, вздрагивал и всхлипывал ребёнок. Тонкие ручонки обхватили колени, спрятав в них детское личико. Тёмные волосы рассыпались из растрепавшейся косицы по белой домотканой рубашке. Босые ноги с поджатыми пальцами жались к трясущемуся от холода телу.
Корай в два беззвучных шага оказался рядом с найдёнкой, единым движением скинул с себя нагретую, пахнущую травами сермягу и укутал худенькие дрожащие плечи плачущей девочки. Потом убрал руки и, присев напротив, молча воззрился на бедолагу.
От неожиданности малышка замерла, потом вдруг скрюченными пальцами ухватилась за края тёплой ткани, натянула её чуть ли не до макушки, и подняла на старца зарёванное лицо. Мокрые от слёз глазищи испуганно воззрились на сидящего мужчину.
– Добра… тебе, де… ик… душка Корай, ик… – охрипшим голосом пролепетала она.
– И тебе, Кайра, по здоровьицу, – усмехнулся травник. – А пойдём-ка в дом, и ты мне поведаешь занимательный сказ о том, каким же таким чудом занесло тебя под стены моего сруба.
Но девочка вдруг отшатнулась и исподлобья – куда только страх подевался! – взглянула на старца.
– Не пойду.
– Это с чего же?! – удивился тот.
– Ты, дедушка, меня сразу же домой возвернёшь.
– А что, не надобно?
– Нет, – буркнула малышка, с головой залезая под сермягу.
– Ну, нет так нет, – поднявшись, развёл руками Корай. – Я хотел тебя в гости позвать, взваром горячим напоить, пока ты совсем горлом не расхворалась, твою сказку послушать, а там, может, и свою тебе рассказать…
– Сказку? – тут же высунулась наружу взлохмаченная головёнка. – Мне? Мою сказку? Для меня? – неверяще повторяла Кайра.
– Ну, так с тобой же сейчас говорю. Других здесь, вроде, никого рядом не обретается, – улыбнулся в бороду травник и, наклонившись, протянул к девочке руки. – Так, пойдём что ль? А то ты-то вон в мою сермягу завернулась, а я – только в рубахе остался. Сама понимаешь – зябко. А я старый уже. Да и Цветень только-только в силу входит, даже листьев на деревья ещё не выпустил…
Так, негромко приговаривая, «старик» легко поднял на руки укутанную в тепло затихающую малышку, даже в неясных лучах месяца запылавшую щеками от стыда и доверчиво обнявшую его за шею, и понёс в дом.
Посадив в горнице на лавку свою ношу и укутав её потеплее покрывалом, Корай быстро обернулся до печи и обратно и втиснул в маленькие ладошки глиняную, исходящую тонким душистым паром кружку.
– Ну, рассказывай, что приключилось, – присел он рядом. Но девочка потупила взор и ничего не ответила. – Отец наругал? – снова попробовал старец.
– Нет, – еле слышно ответила Кайра.
– А что ж тогда?
Малышка вдруг всхлипнула:
– И́рсэ назвала меня побродяжкой без рода – без племени ни к чему не пригодной. И ещё сказала, что отец меня только из жалости с собой сюда забрал. А так место мне вместе с маминым знаком веры в сточной канаве в той темени, откудава меня вытащили. И не нужна я здесь никому…
Девочка всхлипнула ещё раз, но зажмурилась, сдерживая слёзы.
– Вот оно что! – протянул старец задумчиво. Старшую сестру Кайры он знал. Красивая девушка, заневестившаяся в эту весну, может и была немного себе на уме, но чтобы на столько!.. Не водилось за ней такого раньше. – А за что ж она так на тебя налетела?
– Я её сарафан порвала, самый красивый, – опустив голову, призналась маленькая и вдруг заревела. Пришлось забрать у неё кружку и отставить в сторону от беды подальше. – Дедушка Корай! Я… не нарочно! – глотая слёзы вместе со словами и прижимая кулачки к груди, она вскинула на мужчину горестный взгляд удивительных янтарных глаз. – Ирсэ – она… на вышивку мастерица редкая! У неё… сарафан словно волшебной иглой расшит! Мне… ни в жизнь не… научиться! Я его из сундука доставала… изредка полюбоваться. И в этот раз… тоже, как она на посиделки ушла…, достала, а она возьми и воротись. Я бегом… к сундуку бросилась да… споткнувшись, упала. А сарафан… за лавку зацепился и треснул. На самой… вышивке прореха… в ладо-о-онь!
