Kitobni o'qish: «Мой человек (сборник)»

Shrift:

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

***

ВАЛЕРИЙ ДУДАРЕВ, поэт,

Главный редактор журнала «Юность»

Мой человек

Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,
Как мы вероломны, то есть —
Как сами себе верны.

Марина Цветаева

– Мам, не скучай! – Мариша поцеловала меня, внимательно посмотрела в глаза, чтобы убедиться, что я не буду скучать и грустить, и, забросив рюкзак за спину, ушла, твердой походкой, прочно упираясь ногами в землю, по которой она ходит уже восемнадцать лет, благодаря мне и тому человеку, к которому она сейчас шла на юбилей.

В рюкзаке у моей дочки были немнущееся платье в пол и туфли на высоких каблуках, которые покупались для школьного выпускного вечера. С большим трудом мне удалось доказать ей, что на такое мероприятие, как пятидесятилетие родного отца, не стоит идти в джинсах и свитере с висящими нитками и дырками. Выпускное – скромное, воздушное, бледно-розовое, до колен – тоже не подошло. Попросили прийти в длинном, я шила его неделю, по самому лучшему образцу и чуть-чуть добавив от себя фантазии. Я хорошо шью.

Я посмотрела, как уходит моя дочь, еще немного постояла в нерешительности, потому что так и не решила, куда мне пойти. Никто не знает, зачем я вызвалась провожать Маришу на юбилей. Она уже не ребенок, везде ездит сама, меня вроде не звали… Но я решила – посмотрим, поеду, а там решим…

Я шла по улице, размышляя о том, почему все получается не совсем так или вовсе не так, как ты предполагал. Например, я абсолютна равнодушна к политике, стараюсь не вдаваться в быстро меняющиеся реалии сегодняшнего дня. А моя дочь вдруг в конце одиннадцатого класса резко и внезапно полевела и теперь со всей энергией молодости пытается выказать свое презрение к душному миру буржуазии.

Выливается это подчас в крайние формы. Я не лезу, не считаю себя уже вправе говорить «Нет!» – ведь она не делает ничего плохого, просто ищет свой путь. И поэтому, то напрочь отказывается от косметики, то не хочет носить нарядную одежду, то принципиально отрицает любые формы классового чванства – дорогие магазины, бутики, спортклубы. Подчас даже название может ее остановить от необходимой и вполне доступной покупки.

– Ах, «дворянский заварной»? До свидания! Всех дворян проводили на отдых в семнадцатом году! – громко может объявить Мариша в магазине.

Я не стесняюсь, просто удивляюсь и немножко отхожу в сторону. Ведь умный родитель с некоторых пор должен отходить в сторону. Вот как сейчас я. Проводила – и ушла. Никто не знает, как мне сейчас – приятно или не очень, одиноко или весело… Взрослая дочь ушла на юбилей к моему бывшему мужу. Что тут плохого, женщина? Отчего вы так грустны? Я подмигнула сама себе в витрине. Ничего, прорвемся. Одиночество – это еще не самое страшное, что может случиться с тобой в сорок три года.

А насчет левых настроений моей дочери… Наверное, это естественно в нашей семье. Бедными нас не назовешь. Назовешь скорей благополучными. Но… из низов. Мы на социальном дне, но не в той стороне, где помойка, а в той, где чисто и красиво. Такое место тоже есть. Еще нас назовешь думающими. Мы читаем книжки – я по старинке, Мариша обучена мною с раннего детства. Поэтому мы острословные и с кругозором.

– Куда успели ваши успешные? – только что, выйдя из метро, вступила моя дочь в диалог с уличной рекламой, где популярный артист показывает идеальные керамические зубы и предлагает что-то «для успешных людей». – Успел? Не упади в спешке, затопчут!

Хотя ведь тот человек, на юбилей к которому нам пришлось шить особое платье, – настоящий буржуй. Или буржуа, как больше нравится. Мне не нравится никак. Но я даже рада, что он буржуй, потому что масло на хлебе у моей дочери всегда есть.

Сама же я – романтик с прекрасным московским образованием, тонким пониманием культуры и искусства, – хлеб своей дочке могу намазать маслом не каждый день. У нас так бывает: либо хлеб с натуральным маслом, либо билет на хороший спектакль, либо книга, которую обязали купить в МГУ, куда Мариша с легкостью поступила на «бюджет». И так бы было всегда, если бы я кормила свою дочь одна. Но у нее есть родитель номер два, как говорят теперь белые европейцы, и этот родитель сумел в свое время впрыгнуть в стремительно разгоняющийся поезд, увозящий некоторых из соплеменников в прекрасное далеко, где текут молочные реки, а берега, стало быть, кисельные. Или икорные, кто предпочитает морепродукты сладостям.

Маришин родитель, в отличие от многих других, впрыгнувших в тот поезд, не воровал, не убивал, не сажал друзей в тюрьму, чтобы одному взять побольше из внезапно открывшегося волшебного ларца. В ларце этом были заводы, дома и пароходы. В девятьсот семнадцатом году их отобрали толпы нищих, голодных и бесправных, а в девяносто первом у откормленных потомков этих нищих снова отобрали, да так умно, что потомки сперва и не поняли, что произошло. Радовались даже.

Маришин папа, образованный и начитанный, поначалу тоже подрастерялся, еще надеялся, что происходящее – странный вираж, что все вернется на круги своя. Но оно не вернулось. И он вовремя бросил диссертацию, в которой доказывал преимущества враз сломанной экономической системы над той, которая резко и внезапно установилась в стране. И пошел работать на эту систему. Так он и стал буржуем. Не совсем настоящим. Настоящий буржуй все-таки не встает в семь утра, не работает по девять-десять часов. А Илья, Маришин папа, – встает и работает. И зарабатывает и себе на хорошую, безбедную жизнь, и своим детям. Детей у Ильи двое, Мариша и еще одна девочка, ей всего три года.

Когда Илье исполнилось сорок лет, он стал беспокойно оглядываться по сторонам. Знающие подруги говорили: «Потерпи, не переживай, это пройдет. Седина в бороду…» Всегда гладко выбритый и не собирающийся пока седеть мой муж стал меняться на глазах. Записался в тренажерный зал, стал одеваться ярко и небрежно, как двадцатилетний.

– Ты боишься стареть? – как-то не выдержала и спросила его я.

Прожив с мужчиной больше пятнадцати лет, утрачиваешь чувство страха его потерять, если оно когда-то у тебя было. У меня – и не было. Муж становится привычной бедой или привычной проблемой. Или, как было у меня, привычной, временами обременительной, но все же радостью.

– Я боюсь, что у меня больше в жизни ничего уже не будет, – неожиданно легко ответил мне Маришин папа. – Я с тобой развожусь.

– Ты дурак, что ли? – удивилась я. – В смысле «не будет»? В смысле – развожусь?

Представить, что когда-то мы можем развестись, мы, давно существующие как одно целое – вполне гармоничное и довольное собой целое, я не могла.

– Развожусь, значит, развожусь. Практически уже развелся. Я купил себе другую квартиру, эту оставляю вам с Маришей. Если бы ты так нагло меня о самом сокровенном не спросила, я бы еще подумал, а так – всё, привет, надоело! Собери мне чемодан… Или нет, я сам соберу.

Мариша, которая слышала конец нашего разговора, спустилась со второго этажа нашей удобной, современной, но немного странной квартиры, в которой было три большие комнаты и при этом два этажа. Марише тогда было девять лет. Пять лет до ее рождения мы жили без детей, любя друг друга и мечтая о том, как у нас будет трое детей. Но родилась только Мариша, и как-то на этом всё остановилось.

Мариша съехала по перилам и подошла к своему отцу.

– Тебе надоело со мной жить? – спросила она.

– С тобой – нет. С твоей мамочкой немного надоело, – напряженно улыбаясь, ответил ее отец. – Вот тебе надоедают старые игрушки, правда? Ты что с ними делаешь?

– Иногда ноги отрываю, иногда голову… – неуверенно ответила маленькая Мариша.

– А что мы маме оторвем – ноги или голову?

Мариша, с детства обладающая хорошим чувством юмора, даже не улыбнулась в ответ, подошла ко мне и прислонилась головой к моему бедру.

– Ничего не надо маме отрывать, – трагически прошептала Мариша. – Я все поняла. Это как у Таньки было. Ты меня бросаешь. Я – твоя старая игрушка. Таньку тоже папа бросил. Потому что у него заиграл гормон.

Маришин папа метнул на меня острый взгляд.

– Научила ребенка?

– Чему? Ты что, издеваешься? Я первый раз слышу о твоих планах.

– Ты о моих планах раньше меня всегда всё знаешь, не надо!..

Я видела, что он хочет поссориться, и помогать ему не стала. За последнее время такое случалось несколько раз. Сначала я не понимала, что он ссорится, чтобы уйти из дома в выходные, но вот теперь, кажется, разобралась, что к чему. Поздновато только разобралась.

– Ты, Маришенька, – продолжил он, не подходя, однако, к Марише, – моя любимая девочка, и я тебя не бросаю. Я бросаю только твою маму, потому что она… – Илья задумался.

– Постарела, – подсказала я.

– Нет! Нет! Не выдумывай! Потому что ты… – Он наморщил лоб. – Не видишь во мне человека! Да. Унижаешь меня…

– Чем? – все-таки поддалась я.

– Всем! – обрадованно ответил тот, кого я привыкла считать своим человеком. – Всем, всем! Я одинок. Да, одинок. Меня здесь никто не понимает. И еще… – Илюша с сомнением посмотрел на меня и все-таки продолжил: – Ты корыстна. Да-да! Живешь со мной ради денег!

– Ну, ты свинья, Комолов, – не выдержала я.

– Вот! И ругаешься, как грузчик. У тебя ужасный характер. Маришка, я тебя люблю, – повернулся он к дочери, которая собралась плакать. Тогда еще Мариша умела плакать и даже по-детски иногда этим пользовалась. – Не плачь. Я буду брать тебя к себе на выходные. У меня отличная новая квартира. Точнее, дом. Я купил дом! – победно объявил мне Илья. – Ты же хотела жить в доме с двумя собаками? И иметь сад? Вот, я буду так жить. Порадуйся за меня, добрая христианка!

– Да иди ты к черту! – возмутилась я.

– Вот, Мариша, видишь, почему я не смог жить с твоей матерью. Запоминай. Я очень рад, что этот разговор происходит совершенно случайно при тебе. Если у женщины плохой характер, ее бросают.

Я понимала, что он меня провоцирует, понимала, что надо сдержаться, не устраивать сцены, чтобы эта сцена не врезалась в память Марише… И сдержалась. Взяла себя в руки, улыбнулась, покрепче прислонилась к дверному косяку, чтобы родная стенка меня поддержала, когда никто и ничто другое не может поддержать.

Илья вопросительно взглянул на меня. Убедился, что я отвечать ему не буду, подошел к Марише, обнял ее.

– Я тебя очень люблю и не бросаю. Повтори.

Мариша молча освободилась от его рук.

– Ага, понятно. Ну ладно. Передумаешь, звони, дочка.

– Ей девять лет, – напомнила я. – Третьеклассница. Обороты сбавь!

Маришин папа улыбнулся.

– Стерва. Грубая, неприятная. Нос у тебя толстый, уши пахнут супом. Ноги кривые. А в глазах – доллары, евро, доллары, евро. Мои – евро и доллары! Так, Мариша. Взгляни на меня, дочка. Я тебя люблю. И телефон у меня остался прежний. Если твоя дура-мамаша настраивать тебя не будет, то своего родного папу ты будешь видеть часто. Почти так же, как сейчас.

– Ты женишься? – спросила я.

– Не дождешься! – улыбнулся Илюша. – Не так все просто.

– Замуж выходишь?

– Стерва. Я же говорю – как с тобой жить? Не трогай меня сейчас. Не устраивай разборки. Человек имеет право начать жить с начала. Выхожу на свободу. Чтобы никто мне не говорил, чего я хочу. Сво-бо-да! Так, я сейчас много вещей брать не буду… Я, может, вообще вещи брать не буду. Новое куплю.

Через два месяца, убедившись, что намерения его серьезны (он зачем-то быстро развелся, я решила – чтобы оформлять новую собственность уже в свободном состоянии), я вынесла мешок с его вещами на соседний бульвар. Вещи сначала никто не хотел брать, боялись, наверное, что в мешке взрывчатка. Через два дня мешки все же исчезли, а потом я увидела в Илюшиных пиджаках и куртках местных полубомжей, живущих в старом, но крепком кирпичном доме, построенном когда-то как рабочее общежитие, а в смутные годы заселенное непонятно как и кем. Я пожалела, что просто не выбросила вещи. Но уже было поздно. Не подходить же было к пьяницам со словами: «А ну снимай, а то у меня настроение портится, не могу видеть на тебе пиджак моего бывшего мужа…» Семь лет прошло, а один все так и носит Илюшин твидовый пиджак, весь рваный, клетка стерлась, он новому хозяину велик, болтается, как полупальто. Встречая его, я хмыкаю – вот, идет символ моей личной жизни. Было красиво, дорого и свое, а стало ужасное, старое и чужое. Нет, конечно, Илюша так сильно, как его пиджак в рыжую клеточку, пока не постарел, но обрюзг прилично.

После ухода от нас его дела так быстро пошли в гору, что я даже думала – нет ли тут какого подвоха, вдруг он ушел, потому что связался с какими-то криминальными личностями и не хочет, чтобы мы с Маришей как-то пострадали, в случае чего. Еще года три я не могла поверить, что Илюша ушел навсегда и что он больше не мой человек и, вероятнее всего, моим человеком никогда не был.

Ни в тот день, когда много лет назад подошел ко мне в парке и спросил, как пройти в планетарий. От неожиданного вопроса я засмеялась, а он медленно покрутил головой и сказал: «Я убит. Навсегда». Ни потом, когда мы полтора года жили на гречке и кефире, потому что Илюша заводил свой бизнес. У него ничего не получилось, голодали мы зря, он пошел работать счетоводом, как он сам выражался, к одному ловкому и очень смахивающему на обыкновенного бандита дельцу, открывшему магазин, в котором игровых автоматов было больше, чем полок с товарами. Илюша чужие деньги считал хорошо, видел риски, получал прибыли, высчитывал опасных врагов, опасные комбинации и опасные дни, у бандита дело пошло в гору, он открыл игровой клуб, второй, третий, потом его убили. Те, кто убил, взяли себе счетоводом моего Илюшу.

Я ничего поначалу об этом не знала. Официально Илюша работал в «офисе», уезжал утром, приезжал вечером, говорил, что продает керамическую плитку. Узнала только спустя год, когда посадили или переубивали всех, а Илюша купил себе две фирмы, сделал из них одну, потом купил еще три, перестроил старый заводик, очень выгодно его продал, вложился в жилищное строительство, вовремя забрал оттуда деньги, перекинул их в строительство в теплых краях, еле унес ноги – там свои люди и свои законы, наконец, вложил деньги в сетевой магазин. Придумал себе концепцию, не новую, но оригинальную – Илюша пытался продавать «полезные» продукты, с отрубями, с йодом, с железом, без добавок, покупал молоко и творог у подмосковных фермеров, возил сметану из Белоруссии, соки и приправы из Армении.

Магазинчики Илюшины стали загибаться, не выдержав конкуренции с монстрами рынка, в которых покупатели погибают вместе со всеми своими деньгами и главное – со всеми своими днями, которых каждому не так уж и много отпущено, чтобы проводить их среди рядов с едой и напитками. Илюша магазин свой продал и купил транспортную фирму, большую, с фурами, строительным транспортом. Дела у фирмы пошли хорошо, но Илюша и ее продал. И тут неожиданно забрезжил просвет.

Илюша поменял машину на очень дорогую, купил еще хорошую машину мне, которую скоро продал, потому что я никак не могла пойти в автошколу, купил небольшой катер и арендовал место на причале, мы переехали в двухэтажную квартиру в хорошем новом доме на берегу Москвы-реки, как раз с видом на «наш» причал. Каждый месяц Илюша брал билеты, и мы на пару-тройку дней летали втроем то на море, то в горы, и всё подальше, всё в какие-то диковинные места… Наш маленький белый катер стоял на причале и ждал, когда мы отправимся на нем в большое морское путешествие. Кстати, не дождался. Дальше Москвы-реки мы на нем так и не поехали.

Еще Илюша купил лошадь, которая продолжала жить в конюшне на окраине Москвы, но была теперь его собственной лошадью. Он ездил ее кормить и кататься на ней по вольеру и соседним полям.

Я не могла добиться, чем же таким занялся мой муж. Я верила, что чем-то полезным и хорошим. По крайней мере, не преступным. И не то чтобы я себя уговаривала. Илюша на вопросы не отвечал. Я его прекрасно знала – он любил делать все сам, не советуясь, не проговаривая вслух свои планы. И я с годами к этому привыкла. Сейчас я видела, что он спокоен, доволен, кушает с аппетитом, спит хорошо, не переживает, не волнуется, тайком не пьет ни коньяк, ни валерьянку. Когда он работал с бандитами, он был как комок издерганных нервов. А сейчас – нет. Илюша даже потолстел немного. «На золотую жилу попал, – улыбался мой муж, когда я подступалась к нему с вопросами. – Дураков много. Все хотят быть здоровыми».

Через некоторое время я все-таки узнала, что Илюша приобрел производственную фирму, выпускающую и продающую пищевые добавки, которые должны помочь стареющим женщинам выглядеть, как в тридцать, стареющим мужчинам – страстно любить молодых женщин, лысеющим – вновь зарасти шевелюрой, полным – похудеть, прыщавым – избавиться от мучительных проблем на коже, горбатым – выпрямиться, хромым – плясать до утра…

– Ты не понимаешь, – терпеливо объяснял мне Илюша как лучшему другу. Ведь я была его лучшим другом, я это точно знала. – Человек должен во что-то верить. А верить просто так, ни во что, что когда-то будет лучше, – очень трудно. Если он выпил таблетку мела, в которую мы подмешали натуральный (заметь – натуральный!) краситель из морковки или свеклы, и поверил, что его коленка перестанет болеть, он запустил нужный импульс в своей голове. А ведь самое главное – это вовремя пустить нужный импульс в нужное место. Ты про йогов знаешь? Вот. Йоги могут остановить дыхание. Лечь под землю, там полежать, потом встать, отряхнуться и снова пойти. А обычный человек без воздуха и воды не может, но в состоянии силой своей мысли вылечить, к примеру, больную коленку. Просто без моей таблетки у него эта сила мысли зря будет пропадать. А так – подействует направленно. Хоп! – и коленка не болит. Я читал, не переживай, Оленька, не переживай. Ты вообще о них не переживай, о тех, кто идет в аптеку, чтобы вернуть себе стройную фигуру и молодость. Они дураки. В аптеке молодость, тонкая талия и мощная потенция не продаются. Уж ты мне поверь. Ду-ра-ки. Ленивые и инертные.

Видя, что такой поворот мне не по душе, Илюша погладил меня по руке и поменял тактику:

– Дурачки, если тебе так больше нравится. Все люди хотят, чтобы их обманывали. Всегда. И маленькие, и большие. Маленькие любят сказки, и большие любят сказки. Весь наш мир – это огромная сказка. Сверху донизу. Ты же Библию читала? Читала. Ветхий Завет. Помнишь, как он начинается? Жил-был Бог, решил он сотворить землю. Сделал сначала небо… Как можно сделать небо, скажи мне? А люди верят. На самолетах в этом небе летают и верят.

Потом, уже расставшись с Илюшей, я часто думала, как должна была поступить настоящая хорошая жена, которая узнала, что муж занялся таким делом, мягко говоря, не очень честным по отношению к другим людям. Я-то время от времени приставала к Илюше, портила ему нервы и настроение. Я просто не могла смириться, что мы едим, пьем, путешествуем по всему миру, не считаем деньги, меняем машины, одна шикарнее другой, гоняем с ветерком по Москве-реке на своем катере лишь потому, что Илюша занимается таким делом. Никто не умер от его лекарств, потому что в них ничего нет, кроме мела, красителей и вкусовых добавок. Но никто и не выздоровел. Может быть, один человек вылечил сердечную недостаточность мелом. Ел мел и внушал себе: «Мое сердце бьется ровно, клапан сокращается вовремя, желудочек сердечный не дрожит, в жар и холод меня не бросает, и сердце не ёкает, не толкается, не прыгает. Потому что в этой таблеточке – вся сила природы…»

Может быть, прав как раз Илюша? И он занимается очень хорошим делом? Илюша в это верит, мне кажется, потому что ему так удобнее.

Мы стали с ним думать по-разному, и с этого момента отношения наши разладились и привели в результате к полному разрыву и разводу. Я так считаю. Потому что мне неприятно думать, что мой человек, настоящий мой человек, которому я верила так, как никогда никому в жизни не верила, ушел от меня, потому что я ему надоела. С этим знанием жить невозможно.

Я погуляла по центру Москвы, не отходя далеко от того места, где проходил юбилей. Мне все казалось, сейчас позвонит Илюша и скажет: «Я не вижу тебя. Не понял. Ты не хочешь поздравить меня с пятидесятилетием?» Но он не звонил. Мариша через некоторое время прислала знак вопроса и свою фотографию в платье – она сняла себя в зеркале. Я послала ей в ответ сердечко. Мариша – самая красивая, она дитя любви. Ведь была же любовь когда-то. Была и куда-то ушла.

Я заметила, что иду всё медленнее и медленнее. У большой витрины, в которой были выставлены красивые чашки и тарелки, я остановилась. Посмотрела на себя. Ведь я могу просто прийти и послушать хорошую музыку, разве нет? Мариша сказала, что в программе праздника – концерт.

Юбилей был организован в Доме литераторов, хотя Илья не имеет отношения к литературе, но зато имеет отношение к деньгам, и немалым. А за деньги можно организовать всё или почти всё. Илюша пригласил самых лучших, самых известных музыкантов, чтобы они играли на его празднике. И не пригласил меня.

Когда неделю назад Мариша за завтраком молча показала мне телефон, я не поверила своим глазам. Ей писала новая жена Илюши.

Мой муж, погуляв три года, все-таки женился на совершенно юном и глупом существе, восемнадцати лет от роду. Девочка по имени Даша Кучкина из далекого-далекого поселка Новоспасский в самой глубине России, приехала в Москву, чтобы поступать, как водится, в МГИМО и во ВГИК – куда возьмут. Не взяли никуда, и Даша, сильно накрасив губы и нарядившись, пошла гулять на Старый Арбат.

Илья в это же время поехал туда в антикварный магазин, чтобы купить новую трубку. С некоторых пор он поменял обычные сигареты на крепкий табак. Как можно курить из трубки, которую уже кто-то курил до тебя, мне непонятно. Но мне и непонятно, как можно глотать дым и выпускать из себя – я не курю вообще и никогда не курила, даже когда Илюша до рождения Мариши любил с чашкой крепкого кофе подымить на кухне. И я, получается, была семь лет пассивным курильщиком. Но сама не закурила.

Итак, две линии судьбы сошлись в тот вечер на Старом Арбате, Илюша встретил Дашу. Откуда я все это знаю? Они ставят свои фотографии, начиная с их первой встречи. И не захочешь, а все узнаешь. Можно, конечно, не смотреть фотографии. Но однажды ко мне подошла Мариша и показала всю фотоисторию новой любви своего папы, моего бывшего мужа. Я, кляня себя, посмотрела. Потом отругала Маришу, отругала саму себя. Но зато мы теперь все про них знаем. Была бы моя воля, я бы вернулась в тот день, закрыла бы глаза и уши и умолила бы Маришу никогда больше мне этого не показывать и самой не смотреть. Но воли моей изменить жизнь нет. Все было, как было.

Теперь я знаю, что он ее зовет почему-то Дари. По крайней мере, так подписывает фотографии. И как поставили Илюша Комолов и Дари Кучкина в Сеть фотографию своей первой встречи, так с той поры публично проживают почти каждый день, как настоящие звезды. Сейчас многие так делают, но что так будет жить Илюша, я бы раньше никогда не поверила. При желании можно быть в курсе всего – какие у Дари ночнушки, какие трусики, какие на них стразы, кружева и надписи, а на кухне – чашки и кастрюли, какое покрывало на их кровати, какого цвета постельное белье, полотенца, я уж не говорю про букеты цветов, какими одаривает ее Илюша, и про маршруты их путешествий. Набираешь в поиске «Илья Комолов» – и выходит всё-всё-всё про их жизнь. Точнее, всё красивое про их жизнь. Поверить, что у них именно такая жизнь, без проблем, ссор и болезней, я почему-то не могу.

Однажды я села и решила все понять про своего бывшего мужа. Может быть, я как-то не так себе его представляла? Зря думала, что он мой человек? Ведь не мог мой человек взять и уйти от меня. Это же абсурд.

Ничего я нового из фотографий про Илюшу не поняла, просто целый час смеялась, плакала, снова смеялась. Еще раз внимательно рассмотрела ту самую первую фотографию, около салона с антикварными предметами. Илюша показывает всем свою новую трубку, а Дари фотографирует его и себя. Волосы длинные, ниже круглой попы, губы огромные, красные-красные, глаза так сильно накрашены, что кажутся на пол-лица, короткая юбочка с цветком на боку открывает ноги, их искажает камера, но всё равно видно, что ноги – ничего…

Как раз после этой встречи, как я только теперь поняла, Илюша сбрил усы. Пришел к нам возбужденный, с горящими глазами и без усов, которыми так гордился всю жизнь. В молодости они придавали ему солидности, в возрасте – загадочности и импозантности. Без усов он оказался простоватым, зато помолодел.

– Где усы? – спросила я на правах бывшей жены.

– Тю-тю! – весело ответил мне тогда Илюша. – Новая жизнь началась!

– Давно? – на всякий случай спросила я.

– Вчера! – сказал Илюша. – Мне, Оль, кажется, очень повезло!

– Большие деньги? – уточнила я, хотя по его глазам видела, что речь о другом.

– Большая любовь, Оль, большая любовь. Тебе не понять, но в мире, кроме денег, есть любовь.

Когда Илюша успел стать таким – не знаю. И кому повезло больше – неизвестно. Но уже через год у них родилась Аглая, сводная сестра Мариши. После рождения маленькой девочки Илюша внятно охладел к Марише, это понятно. Но продолжал помогать, иногда ходил с ней в театр или ресторан. Особенно странно мне было, когда Илюша с вечера выкладывал в Сеть свои фотографии с голым торсом и с полуобнаженной молоденькой женой, а утром приезжал повидаться с Маришей. Но я не возражала. Сама я его не вижу уже несколько лет, к нам он не заходит, ждет Маришу у подъезда. Иногда разве что разговариваю с ним по телефону.

Илья иногда вдруг сам звонит и заводит разговоры, цель которых мне неясна. Спрашивает о здоровье, о планах на выходные, о том, все ли хорошо у меня на работе, не обижают ли меня коллеги и начальство, не доводят ли дети. Я никогда не знаю, как отвечать на эти вопросы, потому что рассказывать честно и подробно смысла никакого нет – позвонить в следующий раз он может через полгода, а не отвечать вроде как неудобно – человек интересуется моей жизнью. Не чужой вроде человек, родственник. Я продолжаю ощущать наше родство, ведь у моей дочери – его кровь, его гены.

«У твоего отца юбилей. Тебя тоже приглашают. Приходи, это будет для него сюрприз», – писала Дари в сообщении, которое молча показала мне за завтраком Мариша. Почему сюрприз, мне было неясно. Они только вчера общались по телефону, долго, Мариша подробно рассказывала отцу об учебе, и, как я поняла, Илья очень беспокоился, не устает ли Мариша, хватает ли ей денег, которые он переводит ей на карточку.

Мариша пыталась советоваться со мной – идти ли ей к отцу на юбилей, но я лишь пожимала плечами, не хотела решать за нее. Дочка колебалась-колебалась и решила пойти. Я считала, что это совершенно правильное решение. Ну и что, что она никого там не знает. Она знает своего отца, и это главное.

Подарок мы придумали великолепный, причем заранее, еще не зная, что Маришу пригласят на торжество. Мариша сама сверстала ему на компьютере календарь на следующий год и отпечатала в студии – из фотографий самых красивых минералов, о существовании которых многие даже и не догадываются. На них можно смотреть до бесконечности, как на небо или на воду. Все оттенки золотого, розового, фиолетового, зеленого – в Маришиных любимых камнях.

Я вернулась к Дому литераторов, зашла вовнутрь.

– Закрытое мероприятие сегодня, – заметил охранник, заграждая мне проход в вестибюль. – Вы в какой зал? В большой или в малый?

– На юбилей, – осторожно ответила я.

– Закрытое мероприятие, – лениво прокомментировал охранник. – А во втором зале ничего нет.

– Можно пройти?

– Пригласительный показывайте.

– У меня нет.

Охранник пожал плечами: «Не положено» и отвернулся.

Мимо меня прошла, махнув пригласительным, пара. Он, маленький, кругленький, в смокинге и с блестящей бабочкой, она – в длинном платье, меховой накидке, с крупными бриллиантами, высокой прической, голой спиной аж до копчика, полупрозрачным шлейфом, вколотой в голову диадемой. Как среди таких дам будет выглядеть Мариша, которая взяла с собой сшитое мною платье – прелестное, нежное, цвета сливок, фасон которого я постаралась точно снять у французской кинодивы, но все равно простоватое рядом с такими барынями… Ладно, хоть туфли золотые… На выпускной я уговорила ее купить такие туфли, только потому что Маришина голова была тогда занята предстоящими экзаменами, и у нее не было сил бороться с моей, по ее выражению, скрытой мелкобуржуазностью.

Но главное – как моя дочь будет чувствовать себя в таком враждебном ее убеждениям окружении? Не возьмется вести агитацию и пропаганду и подговаривать официантов все бросить и убежать вместе с ней? Объединяться с мировым пролетариатом и вести борьбу до победного конца, до того момента, пока в мире не останется нищих, у которых шатаются зубы от голода, и богатых, икающих от обжорства.

«Мам… Может, я уйду?» – очень кстати написала мне Мариша, когда я провожала взглядом эту пару, удивляясь своим собственным мгновенно пролетевшим мыслям. «Тут просто ужас. Одни буржуи. Что мне здесь делать?»

«Поздравлять папу», – ответила я.

«За хлеб с маслом?»

«Грубо. Но и за это в том числе».

«Еще за что?»

«За то, что ты есть. Я не буду отвечать на такие странные вопросы».

«Хорошо. Не сердись».

У Мариши замечательный характер, наверное, лучше, чем у меня. Покладистый в меру, в меру задиристый – когда нужно. Это не очень помогает с подругами – их нет. Но в Маришином окружении ни у кого нет надежной верной подруги. Девочки дружат стайками, по интересам, сильно не сближаясь. В основном каждый за себя, для себя, и каждый живет своей жизнью.

Я вышла на улицу, решив немного подождать. Если Мариша еще раз напишет мне паническое сообщение, я соглашусь с ней, и мы вместе уйдем отсюда. Я стала разглядывать афишу Дома литераторов. Концерты, творческие встречи… Давно я не была на концерте. В прошлом учебном году Мариша готовилась к поступлению в МГУ, занималась помногу часов в день, а я ей, чем могла, помогала. Не обременяла домашними заботами, подрабатывала потихоньку, стараясь, чтобы она не догадалась об этом. По моей нынешней специальности подработать очень трудно. Поэтому я искала подработку, где придется.

Я работаю в Доме творчества, веду занятия в «Мастерской природы». У меня занимаются и дети, всех возрастов, и взрослые. Есть семейный клуб по субботам, куда приходят мамы и бабушки вместе с детьми. Подработать я могу, продав какую-нибудь картинку или фигурку из листьев, мха, крупы, шишек. Делать такие вещи люди любят, а покупать чужие изделия – не очень. Поэтому я берусь за другую работу, если совсем не хватает денег.