Бедный Бобик

Глава 4

Алена послушала мелодию будильника в восемь утра, выключила его и не заметила, как снова заснула. Сквозь сон донесся телефонный звонок и приветливый суховатый голос автоответчика: «Номер не определен». Она, не вставая, взяла трубку.

– Ведерникова? – раздался странный, то ли высокий мужской, то ли низкий женский голос.

Алена почувствовала, как отчего-то ей становится страшно.

– Да… – выдохнула она, думая, не повесить ли трубку.

– Почему на анализы не пришла?

– Простите, кто это?

Ей энергично ответили:

– Из поликлиники это, из женской. Ты анализы почему вовремя не сдала? У тебя же были такие плохие анализы в прошлый раз!

Алена приподнялась и села на диване.

– Подождите, как? Наоборот, у меня гемоглобин хороший…

Ей не дали договорить:

– В общем, слушай. Сегодня весь день пей сосудорасширяющие и успокоительные… ммм… препараты… Знаешь какие?

– Какие? – Алена пыталась понять, слышала ли она когда-нибудь раньше этот голос. Все-таки похоже, что это мужчина… И что-то такое знакомое вдруг промелькнуло, какая-то интонация, что ли…

– Ты вот что, петрушки купи, в аптеке, сушеной, или свежую поищи, – продолжали на том конце провода, – завари три пучка на стакан воды, пусть настоится, и выпей на ночь. И коньячка, побольше. Очень для крови полезно. Лейкоциты будут просто как у космонавта. Завтра приходи на анализы.

– Вы шутите? Кто это говорит?

– Кто говорит? Поликлиника о тебе беспокоится! Правила у нас такие! Раз анализы были плохие, здоровье поправлять нужно! Давай-давай, делай все, как сказано, и завтра анализ мочи приноси. – В трубке раздался щелчок и короткие гудки.

– Господи, бред какой-то…

Алена умылась, потом взяла с полки медицинскую энциклопедию, полистала ее и позвонила подруге.

– Нат, извини, я на минутку. Ты не спешишь?

Наташа, запыхавшись, ответила:

– Да вот, одеваю архаровцу новые ботинки, сам никак не влезет. К первому уроку опоздали опять… Как ты?

– Нат, мне сейчас позвонили из поликлиники… не пойму кто… Голос такой сдавленный, странный… Сказали, надо пить отвар петрушки…

– Ты что, мать, озверела? Какую еще петрушку? Да бабки плод так выгоняют! Ты что?

– Да нет, это не я… это… Ну я тебе потом все расскажу. Я сама не понимаю. Иногда вообще-то звонят из поликлиники, если я вовремя не пришла на осмотр…

– Алька, Господи, да что там у тебя происходит? Давай приезжай к нам – прямо сегодня!

– Я постараюсь. Пока, Нат!

– Я тебе с дороги позвоню! Никакую петрушку не пей, слышишь?

– Да, я так и думала… Я, может, приеду к вам… на днях…

Она откинулась на подушке. Позвонить матери? Но Кира наверняка еще спит… Алена решительно встала, выпила минеральной воды и начала делать зарядку перед большим зеркалом. Повернувшись в профиль, посмотрела, как у нее вырос живот. Так смешно, как будто он растет чуть вверх… Алена взяла полосатый мяч, подошла к стенке и принялась катать его спиной.

– Петрушка с коньячком… Сам пей! – Она вдруг остановилась. – Сам…

Девушка подошла к телефону, поискала в телефонной книжке номер и набрала его. Долго было занято, но Алена включила автодозвон и под громкие гудки продолжала зарядку. Наконец ей ответили:

– Да!

Она быстро сняла трубку:

– Простите, у вас… У нас в консультации есть мужчина-врач? Или медбрат?

– Чего-чего? – В трубке раздались короткие гудки.

Алена перевела дух и снова набрала номер.

– Не отключайтесь, пожалуйста, ответьте мне…

– Что вы хотите? – спросила регистраторша.

– Я хочу знать, работает ли в консультации мужчина – врач или медбрат… или практикант, я не знаю… Я не шучу, просто…

– Как фамилия?

– Моя? Ведерникова Алена… Владимировна.

– Да не ваша! Мужчины этого?

– Я не знаю… Просто мне звонил какой-то врач сейчас, из консультации…

– Нет у нас мужчин!

– Ни одного? Спасибо. А… а меня сейчас никто не вызывал на анализы? Никто не мог звонить?

– Ну я же сказала, женщина! Не-ту! Вот дурные, а…

– Да, понятно, конечно… – Алена повесила трубку. – Понятно, что ничего не понятно…

Она подошла к полке, на которой стояла старая, послевоенная фотография очень красивой женщины. Женщина смеялась, и белые поля большой шляпы смотрелись бы ореолом, если бы на шляпе не было так много цветов… Бабушка так любила все яркое, веселое, солнечное… что не избавляло ее саму от периодических приступов хандры и недовольства собой и жизнью… Но пролежав два дня с потрепанным «Графом Монте-Кристо» и отключенным телефоном, бабуля решительно вставала, отшвыривая книжку и вместе с ней свою хандру: «Хватит!»

Алена смотрела на фотографию и на себя в зеркале, висевшем на стене.

– Как ты, бабуля, говорила мне всегда? – вздохнула она. – «Р-радуйся, Аленка, р-радуйся! Ты – красавица!» Ничего не понятно, бабуля, в этой жизни. Но я – красавица! Да? Красавица! И умница!.. И сильная… – Алена потрогала живот. – Ты слышишь меня, мой маленький человек? Мама твоя – ужасно сильная! Как большой бегемот! Маму уже давно-давно не тошнит. Мама – просто умница… – Она пошла на кухню, взяла яблоки и морковь, начала чистить их, чтобы сделать сок. – Все делает правильно. Вот сейчас выпьем с тобой свежего соку и пойдем гулять, пораньше, пока машины не испортили весь воздух… И я никого не боюсь… Никого…

Алена села на стул в кухне, посмотрела на фотографию Дениса, которая хранилась над плитой на полочке со специями. Потом взяла портрет и спокойно убрала его в кухонный шкаф между коробками с крупами.

– Видишь, какая у тебя будет красивая кухня… У нас с тобой…

Она, стараясь не плакать, включила соковыжималку.

– Мой малыш… Нам с тобой нужно еще столько сил, столько сил… Р-радуйся, Аленка, р-радуйся… – Алена остановилась на минуту и посмотрела в окно на качающиеся ветви деревьев. – Я твоего папу часто спрашивала: «Ты меня любишь?» Мне так важно было это услышать. А он отвечал: «Ебсессьно! А то!» Или хрюкал в ответ… Я думала, что он стеснялся часто говорить о любви. А может, он просто ничего другого не мог мне сказать?

Алена увидела, как у самой земли две крупные вороны дерутся, отлетая друг от друга на метр-два и снова слетаясь, сталкиваясь изо всех сил. Одна из них была явно сильнее. Вторая вдруг повернулась и, проковыляв несколько шагов, отлетела на приличное расстояние. Интересно, из-за чего они так разодрались? Алена присмотрелась, но не увидела ничего ни на асфальте, ни в клюве у победительницы. Наверно, по моральным соображениям…

Нет, так не пойдет. Алена отвернулась от окна, вылила в высокий стакан сок с пышной оранжевой пенкой. Затем поискала музыку на радио, оставила программу, где звучала жизнерадостная детская песенка и заставила себя подпевать.

– «Р-раз ступенька, два ступенька, будет ле-сен-ка!» – звонким, пронзительным голоском пел совсем юный певец, мальчик, похоже. А может, и девочка…

* * *

Денис поправил козырек желтой спортивной кепки, прикрывая глаза от бьющего солнца, и с силой ударил по мячу ракеткой.

– Оксанка! А ведь измены изменам рознь, правда? – Ему пришлось прокричать это, чтобы Оксана услышала. Денис прокричал смело, неожиданно для самого себя. А вот сейчас остановись, подойди к ней… и – все. И ничего не скажешь.

Оксана легко отбила, отправив мяч на другой конец площадки, и тоже прокричала, смеясь:

– Неправда!

Денису пришлось идти за потерянным мячом, поэтому он сказал вполголоса, не очень надеясь, что Оксана его услышит:

– Ты сама говорила: жизнь – это не только мощная эрекция…

Оксана, не дожидаясь его, взяла из полной корзины новый ярко-желтый мячик и подала, все прекрасно услышав и отвечая ему так же весело, как и прежде:

– Дура была!

– Мне надо тебе кое-что сказать, – проговорил Денис, не обращая внимания на ее подачу.

Оксана взяла еще один мячик, снова подала и засмеялась:

– Не надо!

– Тут кое-какие обстоятельства…

Денис подкинул ракетку, поймал ее левой рукой и пошел на Оксанину половину площадки. Оксана взяла у него из рук ракетку, положила вместе со своей на землю и крепко обняла его:

– Да и черт с ними!

– Ты просто не знаешь… – Денис тоже обнял жену.

Оксана крепко обхватила его, прижавшись щекой к его плечу и целуя его.

– И знать не хочу…

Денис погладил ее по голове. Оксана в спортивных туфлях без каблука казалась беззащитным ребенком. Смешным неловким подростком, с большой попой, коротковатыми ручками в крупных веснушках и маленькой головой.

– Слышишь меня? – Оксана смотрела на него снизу вверх. Это было неожиданно приятно. – Ты для меня важнее, чем… – Она запнулась, подобные объяснения были для нее непривычны. – Чем все мои магазины…

Денис засмеялся. Оксана вопросительно посмотрела ему в глаза. Вопрос у нее был только один. Денис поцеловал ее в лоб, потом в нос. Оксана тоже негромко засмеялась и вытерла ладонью капельки пота, выступившие у Дениса над верхней губой.

– Ты меня любишь, Оксанка? – Денис внимательно смотрел на жену.

– Смешной! Конечно! – Оксана прислонилась к его груди. – Конечно…

– А за что?

– За что? – Жена подняла на него глаза. – Ты – красивый…

Денис ждал, что она еще что-то добавит, но Оксана лишь нежно погладила его по лицу.

– Смотрю на тебя, и мне хорошо. Настоящий принц…

– Оксан! – Денис с досадой чуть отодвинулся от жены. – Ну ты же взрослая женщина! Какой я принц!..

– Принц, – упрямо повторила Оксана. – Мой принц. Красивый, добрый и… и…

– Смелый, – вздохнул Денис. – Ладно, проехали.

Вернувшись в номер, Денис пообещал Оксане:

– Загляну на огонек, не выгоняй, если что…

– Смотря что… – улыбнувшись, покачала головой Оксана.

Денис, услышав, что жена пустила воду в ванной, быстро прошел на балкон своей комнаты, прикрыл, как смог, дверь и набрал номер, который переслал ему Евгений.

– Шалом, – ответил ему мужской голос.

– Шалом, – машинально подтвердил Денис.

Мужчина что-то спросил его, Денис даже не понял, на каком языке.

– Мне Лору! Можно Лору?

Мужчина что-то ответил, уже довольно резко. Денис испугался, что тот сейчас положит трубку.

– Кен ай… – попытался он сказать по-английски, – спик… Лора… агент… спешиал…

– Ноу! – заорал мужик.

Денис занервничал. Но должен же он как-то объяснить…

– Лора! Ло-ра! Намбер? Позвонить!

– Ноу!!!

– Вэйт! Подождите! Мобильный? Мобайл? – торопясь, стал спрашивать Денис, чувствуя, что тот его понял. – Намбер? Куда позвонить? Где она? Москоу? Израиль? Где?!

Мужик то ли кашлянул, то ли выругался на каком-то семитском наречии, вздохнул и сказал:

– Да хрена тебе лысого еще объяснять? Сказано – ни одной русской задницы тут нету и не было никогда! И в то же самое место засунь себе свою долбаную Москву! Хазер!^[1] – и повесил трубку.

Денис, ошарашенный, аж крякнул:

– Ну спасибо, Жека…

Он услышал, что Оксана прошла из ванной в свою спальню, о чем-то говорит с Маргошей. Сейчас позовет его… Но вот он совсем никак не готов теперь… ни на огонек заглянуть, ни на взбучку…

Денис подошел к краю балкона и посмотрел на крышу этажа ниже, выдающуюся террасой на несколько метров вперед. Теоретически можно бы было… А если на соседнюю лоджию? Он перегнулся через кованую решетку и увидел, что в номере убирает горничная, убирает основательно, все сдвинуто… Значит, толстый австриец с огромной, глыбообразной женой уехали. Они любили стоять на балконе, молча, обнявшись, и смотреть на море, а Денис, глядя на них, думал: «Неужели они друг другу нравятся? Ну значит, нравятся… если так жмутся друг к другу…» Для него такое полное слияние двух человеческих существ всегда казалось странным и противоестественным, как, скажем, инородная пища – скользкие кусочки маринованной змеи, засахаренные жучки с хрустящими панцирями, густой травяной соус, в котором беспомощно плавают лягушачьи лапки, тонкие, нежные и совершенно отвратительные в качестве еды…

Мама когда-то очень давно ему сказала, когда он с ледяными ногами норовил залезать к ней ночью в постель из своей записанной кроватки:

– Не пытайся объединиться никогда и ни с кем. Не прилипай. Ни к мужчине, ни тем более к женщине. Даже ко мне. Человек рожден один и один умрет. И никто вместе с тобой на тот свет не пойдет.

Маленькому Денису это не было ясно, а было обидно и страшно. И непонятно, почему нельзя прижаться ночью к теплой, надежной маме, рядом с которой его не съедят прятавшиеся в ванной комнате и в шкафу голодные волки и призраки… Папа все равно храпит на диване в большой кухне, где можно встать и, не рискуя напороться на мамин суровый взгляд, залезть в трясущийся урчащий холодильник и схватить колбаски или с наслаждением проглотить недоеденную за ужином толстую мягкую котлетку…

Мама и потом повторяла эту фразу – про одиночество рождения и ухода. В какой-то момент Денису показалось, что она не права. Жизнь – ведь это не подготовка к смерти. Смерть смертью, зачем думать про нее в десять, двадцать лет? Один он или не один умрет… Может, он вообще никогда не умрет…

И он пытался прилипнуть. К веселому другу Паше, с которым убегал с уроков и вместо музыкальной школы шел в кино, пролезая в кинотеатр через окно в туалете. Паша в девятый класс не пошел, стал за одно лето взрослым и чужим. Старался Денис прилипнуть, притереться – чтобы вдвоем было теплее, надежнее – и к одной из своих сестер, которая первая взяла и уехала из их городка и не написала ему ни строчки, а ведь обещала взять его с собой… К отцу, раз мама не разрешала приближаться к ней на то расстояние, где начинается теплое, такое желанное «вместе»… Но отец молчал. Только когда Денис садился около него и смотрел, как тот читает газету, или ест, или слушает радио, отец начинал молчать зло. Он яростно хрустел газетой, давился котлетой, снимал-надевал очки, ронял их… И Денис перестал к нему подсаживаться.

А потом он прилип к Оксане. Он знал, что Оксана не пойдет с ним вместе умирать, это точно. Но жить рядом с ней было лучше, гораздо лучше, чем одному.

И еще чуть позже в его жизни появился Эмиль. Вот Эмиль, казалось Денису в минуты слабости, и умер бы вместе с ним. А минуты слабости наступали часто, когда Эмиль смотрел на него своими темными влажными глазами, смотрел так, как будто знал о нем все. И что было, и что будет, и что придется преодолеть – вместе, вместе…

Мама ошиблась. Она просто не знала о жизни того, что узнал Денис. Что встречаются два человека и прилипают, как икринки. Она не встретила такого человека. И не могла понять, как можно ради друга, когда тому плохо, встать ночью, взять билет на самолет, прилететь в другой город, купить бутылку водки и позвонить в дверь…

Хорошо, что теперь Эмиль тоже обосновался в Москве. После смерти отца, известного писателя, который думал на турецком языке, а писал на русском, прожив в России полжизни, Эмиль получил права на все его книги, издающиеся и переиздающиеся во многих странах мира. Что в них было, в этих полудетских книжках для взрослых, им обоим было непонятно. Но какая разница? Эмиль имел теперь полное право не работать, заняться увековечением памяти отца и просто думать о сущем. Думать и говорить с друзьями.

Вспомнив Эмиля, Денис, как обычно, ощутил тепло в груди. Странно, ни одна женщина не вызывала у него такого чувства. Разве что мама, и то очень давно… Он увидел, как уборщица в соседнем номере собрала кучу белья и понесла ее в коридор. Денис ухватился за фигурную решетку, подтянулся, перелез через перила и спрыгнул на смежный балкон. Даже если кто-то и заметил… а может, он в гости к девушке идет…

Он быстро прошел по номеру, отметив, что тот вдвое меньше их апартаментов, и оказался в коридоре, никем, похоже, не замеченный. Вот пусть Оксана теперь и думает, куда он делся… Маргоша скажет ей, что из двери он не выходил, ключ от его номера лежит со вчерашнего дня у нее на трельяже… Вряд ли ей придет в голову, что он, как пацан, полез на соседний балкон. Скорее он, чем-то очень расстроенный, взял и спрыгнул с четвертого этажа. Он же ранимый, эмоциональный…

Денис хорошо помнил, как однажды в детстве он боялся идти домой с двойкой. Учился он очень хорошо, а тут… Двойку поставила математичка просто так, со злости, не за знания, а за прогул. Прогулял контрольную – изволь, получи свое. Она, оказывается, наблюдала, как Денис бежал в расстегнутой куртке, оглядываясь, по школьному двору. Листья вдруг облетели, быстро, за пару дней, и все стало видно…

Он-то знал, зачем бежал. К самой старшей сестре должен был прийти жених, летчик… Как хотелось Денису увидеть настоящего летчика! В их городке, где было три частные машины и два рейсовых автобуса, ни летчиков, ни моряков, ни даже солдат он ни разу не встречал. А тут – настоящий военный летчик!

Жених, правда, ни в тот день, ни после так больше и не пришел. Сестра плакала, мать ругалась, вторая сестра о чем-то шепталась со старшей, отец молчал и яростно ел. А Денис ходил и ждал, что сделает математичка. Вызовет маму в школу, напишет замечание в дневник или оставит его после уроков и будет воспитывать. Та сделала проще: влепила жирную, наглую «пару». И расписалась рядом – элегантно, с завиточком. Математичка, которая всегда смотрела на него с удовольствием и радостью – он был такой способный, старательный…

Двойку Денис получил второй раз в жизни. Первый раз мать оттаскала его за уши так, что он лег спать в шапке – тяжелые, распухшие уши болели и мешали спать. Как же смеялись над ним мальчишки в школе, когда увидели его сизо-красные уши! Денис тогда хотел уйти. Вообще, совсем. От всех – куда-нибудь в лес, где нет даже лесника. Чтобы был только он и… и… какой-нибудь домик с едой, книжками, теплой печкой… И пусть бы там была добрая бабушка, которая бы его не трогала. А еще лучше – дедушка, глухой… Который бы смотрел на него добрыми глазами и улыбался… Всегда…

Когда Денис получил вторую двойку, за летчика, который забыл взять с собой сестру, плачущую теперь по углам, он домой не пошел. Весь день гулял по городу, доел кем-то оставленную на скамейке в парке булку, зашел в маленький магазин и попросил водички, а продавщица дала ему чашку теплого чая с соевым батончиком… Маленький хорошенький Денис в аккуратно зашитых мамой старых сестриных пальтишках с заплатанными рукавами вызывал у чужих людей жалость и симпатию.

К вечеру он замерз, но по-прежнему не знал, что скажет матери. Он просидел у подъезда своего трехэтажного дома еще час, пока совсем не стемнело. Потом взял и вырвал страницу из дневника и пошел домой. Переполошенная мать набросилась на него со слезами и кулаками – она уже обегала всех соседей, опросила всех мальчишек во дворе…

– Я ходил навещать мальчика из класса, мне дали задание, он заболел… – быстро произнес Денис, еще минуту назад не знавший, что ей сказать.

– Чем?! – вскрикнула та, схватившись за сердце.

– Корью, – неожиданно для самого себя сказал десятилетний Денис, недавно услышавший это слово.

Мать раскричалась, расплакалась, стала одеваться, чтобы бежать к классной руководительнице, ругаться с ней…

– Она не знала, чем он болеет, – тут же сообразил Денис.

– Да? – Мать остановилась. – А что ж тебя послали? А? Почему тебя?

– Как отличника, чтобы я помог с новой темой… по математике…

– А как твоя контрольная, кстати? – спросила мать и, не дожидаясь ответа, полезла в его портфель за дневником.

– Еще не проверили, – небрежно ответил Денис, стараясь не отводить глаз.

В темноте крошечной прихожей мать не разглядела, что неделя в дневнике начиналась с пятого октября, а заканчивалась не десятым, а семнадцатым. Да ей и не пришло в голову смотреть…

Маленький Денис стоял и думал, как и куда он поставит пятерку… Красная ручка у него есть, а вот нарисовать так, как пишут учителя – с размахом, ровную, летящую пятерку, с гладким круглым бочком – вряд ли получится…

– Иди, Денечка, мой руки и за стол… – сказала мать и потрепала его за щеку. – Вон как весь застыл… Не берегут отличников… Ты у меня умница…

Денис стоял, мыл руки вонючим черным мылом, которое мать покупала, экономя на всем. Они не так плохо жили, отец прилично зарабатывал. Но мать собирала копеечку к копеечке и по-другому не могла. Потом приобретался новый шкаф, и она несколько дней была счастлива, а потом начинала копить снова.

Сейчас в зеркале он смотрел на свои уши, нормальные, не распухшие, красивые уши. Кровоподтеки так долго проходят, так долго напоминают всем, и тебе самому в первую очередь, что ты – побитый, униженный щенок, слабый и глупый. Бобик.

Бобика откуда-то принесли соседские девчонки, взять его домой им не разрешили, и он стал расти у них во дворе. Каждый звал его, как хотел – и Шарик, и Джеки, и Пушок, когда он был совсем маленький. Но потом стало ясно, что он – Бобик, вечно виляющий хвостом, всё всем прощающий, и за ошметок недоеденной куриной гузки, и просто так, по доброте. Ему то выносили еду, то играли с ним, а то пинали и прогоняли, когда он, грязный, взъерошенный, с жалкой просящей мордочкой норовил сунуться к ним в квартиру на первом этаже.

Один раз он пропал на неделю и пришел с подбитой лапой и оторванным ухом. Девочки поохали-поахали, погладили его, да и пошли прочь. Бобик вырос, стал неловким, довольно большим псом, еще очень молодым, глупым, но совсем не похожим на трогательного щеночка, которого они когда-то пожалели.

Потом Бобика поймали и увезли на машине с зарешеченной задней стенкой, через которую можно было видеть всех пойманных во время облавы бездомных собак. Вообще-то облава проходила ночью, и видеть ее никто не должен был. Но Денис, услышав отчаянный лай Бобика, проснулся и смотрел в окно. Как на Бобика накинули огромную сеть, как волокли к машине, как он отчаянно лаял и бултыхался в этой сети. Денису казалось, что тот глядит прямо на него, моля о помощи. Но мать никогда бы не разрешила взять собаку – от нее убытки и грязь в доме. А отец все делает, как говорит мать. Бездомным же собакам путь один – на мыло.

Наверное, черное мыло, которое покупает мать из экономии и санитарной гигиены, делают из таких вот бедолаг. Поэтому оно и получается черным, вонючим, едким.

Но он, Денис, не бездомный пес. И он вообще не собака, не щенок, из него не сварят мыла. Он человек. И ему больше не надерут уши. Потому что он стал умнее. Он как будто за день повзрослел на целый год.

Из зеркала на него смотрел чуть напуганный, не совсем уверенный в своей победе, но, кажется, победивший на сей раз мальчик. Почти что большой мальчик. Умный и хитрый. Чтобы быть хитрым, надо иметь смелость, – так казалось Денису. Если ты трусишь – не соврешь так, как надо. Хитрый лис – разве он не смелый? Денису всегда очень нравились лисы во всех сказках, и так было жалко их в конце, когда какой-нибудь никчемный заяц или еж обводил-таки ловкача вокруг пальца.

Выдержать мамин взгляд и ничем себя не выдать – это и есть смелость, понял тогда маленький Денис. Мама не права. И он ее победил.

* * *

В гостиницу Денис вернулся только к обеду, заготовив несколько вариантов ответа на Оксанкины упреки.

Оксана не спросила ничего. Подошла к нему в ресторане, нежно обняла за плечи, потерлась носом о шею и тихонько спросила:

– Можно мне с вами сесть?

– И мне? – Маргоша тоже постаралась говорить тихо и вздохнула ему прямо в ухо.

* * *

Алена лежала на низкой кушетке, а худенькая врач быстрыми привычными движениями измеряла объем ее живота поверх тонкой блузки. Медсестра записывала все показания, подперев густо накрашенное красивое лицо полной рукой.

– Так… Пиши – девяносто восемь… – Врач слегка улыбнулась Алене. – Активно растем. Сколько ты набрала?

Медсестра ответила за Алену:

– Двести граммов за две недели.

Врач Елена Ивановна опять улыбнулась Алене:

– Молодец, можно еще. Жидкости пьешь не много?

Та вздохнула:

– Стараюсь.

– Старайся-старайся, чтобы ноги не начали отекать…

Она послушала короткой толстой трубкой живот Алене:

– Вот сердце у нас стучит, ровненько так… Молодцы, девочки…

Алена даже чуть приподнялась на кушетке:

– Почему «девочки»?

– Потому что ты и дочка… Мне кажется, что у тебя дочка. Ты определяла пол уже?

– Нет еще. А мне кажется, что мальчик.

Медсестра Ира заметила со своего места:

– А женщины всегда первого мальчика хотят. И папы тоже. А потом девочек обожают. Твой-то, кстати, тут приходил, справлялся – как да что. Когда, почему, какие сроки… Заботливый такой. Говорит, что ты сама ничего не рассказываешь, боишься, что он тебя разлюбит, мол, мужчины не любят наших женских подробностей… Кстати, это правда…

Алена села на кушетке, свесив босые ноги. Сначала она не могла взять в толк, что говорит медсестра, потом ей стало не по себе.

– Мой?

– Ну да. Симпатичный такой…

– Приходил сюда? А когда? Не может быть…

Медсестра переглянулась с врачом. Та, чуть нахмурившись, покачала головой. Она старалась никогда не вдаваться в семейные сложности своих пациенток, особенно ждущих ребенка. Ровно у половины будущих мамочек как раз в это время горячо любимый муж неожиданно встречал мечту всей своей жизни, еще от него не беременную, или резко увеличивал личную норму горячительных напитков, или же вдруг вспоминал, что в первой семье у него есть сын, и начинал запоздало ездить к нему, раза четыре в неделю, оставаясь далеко за полночь почитать книжки бедному мальчику…

Медсестра же, не обращая внимания на знаки Елены Ивановны и явное смущение Алены, продолжала:

– Да вот… пару дней назад. Или раньше, перед выходными… Молодой, мальчишка совсем…

– Молодой?

Елена Ивановна обернулась к Алене, так и сидящей на кушетке.

– Так, ладно, Алена… – врач взглянула на лежащую перед ней обменную карту, – Владимировна. Идите-ка сюда. Присаживайтесь, – она полистала карту. – А ты, кстати, «ПП-тест» делала? В десять недель?

– Нет, кажется… А что это?

– Что ж ты? В таком возрасте рожаешь и не делала? Сейчас я тебе направление дам. Делается дважды, в десять и в семнадцать недель. Так, у тебя сейчас сколько? – Врач опять посмотрела карту.

Алена растерянно ответила:

– Уже двадцать недель… А зачем это?

Врач покачала головой:

– Вообще-то поздно теперь… Но все же сходи, может, сделают. Сдашь кровь. По этому тесту проверяется… – она взяла бланк и стала писать направление, – нормально ли развивается мозг у плода… Нет ли, – продолжая писать, она неторопливо объясняла Алене, – отклонений умственного развития, дебилизма то есть.

Алена в ужасе слушала, глядя, как та быстро и непонятно, как будто не по-русски, строчит направление.

– Ой…

Елена Ивановна кивнула:

– Ну да, ну да… А то пока вы в догонялки с твоим гм… мужем… играете… там у тебя неизвестно что может быть…

– И что мне делать? В случае если…

Врач отдала ей листочек с направлением и обменную карту:

– Ты сделай анализ сначала, а потом волнуйся. Может, уже и делать не будут – срок такой. – Она посмотрела на медсестру Иру. – Что-то мы это упустили…

Та, пожав плечами, опустила глаза и начала перебирать карты других пациенток. Елена Ивановна улыбнулась Алене:

– Так, ладно, все, иди. Пока у тебя все в норме. Кровь теперь хорошая, но пей вместо воды сок гранатовый или яблочный, только натуральный, ешь курагу, печенку, если есть такая возможность… – Она взглянула на Алену. – Нормально питаешься?

– Конечно, я же работаю.

– Ну… вот и хорошо. Работай, пока работается. Скоро уже декрет. И приходи к нам вовремя, не задерживайся, ровно через две недели. – Врач нажала кнопку вызова другой пациентки.

Алена обернулась от двери:

– Конечно. До свидания, Елена Ивановна… Спасибо…

Когда Алена вышла, врач заметила медсестре:

– Между прочим, мальчишка тот просил ничего не говорить ей. Помнишь?

Ира махнула рукой:

– Да помню! Пошел он! Прибежал чего-то, всполошился… Может, он раньше не знал? – Не обращая внимания на другую пациентку, уже зашедшую и севшую перед врачом, она продолжала: – Говорил, что она с ним не хочет общаться… Не верится как-то…

– Да, хорошая девочка… жалко… Что-то у нее не в порядке, чувствую… Всегда так… А! – Она тоже махнула рукой.

Елена Ивановна знала – в чужих перипетиях не разобраться, даже не стоит пытаться. Начнешь советовать – еще хуже сделаешь. Вот родится ребенок, пройдут первые тяжелые недели и месяцы, и почти все сбежавшие, запившие или загулявшие папы вернутся, хорошо если не успев за это время еще где-то кого-то осеменить. Оскопить бы их всех, оставить две-три тысячи племенных жеребчиков на весь мир… Да замысел не тот, Создатель не так придумал. Прав ли, ошибся ли… Ему виднее, если он еще следит за результатами своих лабораторных работ… Врач вздохнула и взглянула на терпеливо ждущую пациентку:

– Слушаю вас…

* * *

Портье с улыбкой открыл дверь большого автомобиля, остановившегося у входа в отель. Грузная женщина с неожиданной для такого телосложения грацией вылезла из салона, придерживая на голове легкий оранжевый шарф, из-под которого выбивались густые черные волосы. Ни на кого не глядя, она прошествовала ко входу. За ней спешил молодой человек, на ходу делавший знаки носильщику.

Женщина энергично вошла в вестибюль. Она протянула деньги сопровождающему, нимало не заботясь, смотрит ли он на нее. Вприпрыжку бегущий рядом с ней молодой человек еле успел подхватить купюру.

– Дай, пожалуйста, всем, кому надо, – носильщику, шоферу… – звучным низким голосом велела она. – И где же моя малышка ходит, а, Боря?

Борис приладил аккуратные очки у носа и тоже огляделся, вежливо улыбаясь:

– Ммм… Момент, Жанна Михайловна… я принесу заполнить guestcard. – Слабый голос гида как будто чуть окреп, неожиданно нырнув на английском слове куда-то в глубь тщедушного тела. – Присядьте, пожалуйста, пока на диванчик.

Жанна опустилась на очень низкий желтый диван, охнув и откинувшись на пухлые ярко-синие подушки.

– «Guestcard»… Лишь бы выпендриться! – Наконец она заметила выходящую из лифта Оксану и радостно замахала ей рукой. – Не прошло и двух часов!

На ее голос обернулись сразу несколько человек. Жанна протянула паспорт подбежавшему Борису.

– А ты-то что переполошился? Я не тебе… Заполни сам… гостевую карточку, а я распишусь.

Гид улыбнулся, показав мелкие чистенькие зубки:

– Конечно, Жанна Михайловна.

– И поменьше выпендривайся.

Борис слабо улыбнулся и стоял, как будто не в силах уйти из-под взгляда Жанниных темных, чуть навыкате, глаз, пока та ему не махнула:

– Да иди уже ты, ради Бога… – Глядя, как тот, чуть склонив к плечу аккуратно подстриженную голову с редкими черными волосами, спешит к стойке администратора, Жанна негромко добавила, вздыхая: – И что ж тебя угораздило в сопроводилки-то попасть, такого… А ручки-то… холеные… и шейка-то слабая какая…

Она прицокнула языком, проводив взглядом Бориса, и широко раскрыла объятья навстречу Оксане. Та подошла, запыхавшись, и поцеловала подругу в большую мягкую щеку, сладко пахнущую любимыми Жанниными духами. Сильный, сладкий, на одной ноте, устойчивый аромат настойчиво вытеснял все остальные запахи вокруг. Жанна сгребла маленькую Оксану в охапку и посадила рядом с собой. Та засмеялась, прижавшись к плечу подруги.