Kitobni o'qish: «На темной и светлой стороне»

Shrift:

Действующие лица и события романа вымышлены, сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно…
От автора

Уютный детектив

Любви все возрасты покорны

Пролог

Весна встала на цыпочки, взмахнула зелёными рукавами, дотянулась до самого неба и тихонечко потянула за золотой солнечный лучик. Солнце проснулось, выбралось из уютной колыбели, взбитых пуховых облаков, сладко потянулось и с любовью глянуло на землю, совсем недавно сбросившую пушистую снежную шубку. Теперь она лежала, трогательно смуглая, совсем нагая, и смотрела на солнце влюблёнными глазами.

– Здравствуй, солнце! – сказала Земля.

Солнце радостно улыбнулось ей в ответ:

– Здравствуй, Земля! – И тотчас брызнули с небес золотые искры, которые, упав на землю, затерялись на миг в траве-мураве, чтобы чуть позже обратиться в ярко-жёлтые цветы и раззолотить всё вокруг.

– Одуванчики! – радостно воскликнула маленькая девочка с большим голубым бантом.

И заулыбались спешившие по своим делам прохожие, почувствовав, как мгновенно улучшилось их настроение, то ли от солнечного света, то ли от восторженного детского возгласа, то ли от россыпи одуванчиков в траве, которые напомнили им об их собственном таком далёком детстве…

Хотя, может быть, детство никуда и не уходило? Просто спряталось в одном из потаённых уголков души и сладко заснуло, чтобы время от времени неожиданно просыпаться, выскальзывать наружу и заставлять нас вести себя неразумно с точки зрения строгого здравого смысла, веселиться без удержу и даже шалить.

Кому из нас не доводилось слышать обращённые в наш адрес слова: «Ты ведёшь себя как ребёнок!» А что? Разве так уж плохо хранить в укромном уголке души солнечные отсветы своего детства?

И, может быть, был прав французский писатель Альфонс Доде, когда говорил: «Начальные впечатления, впечатления детских лет – почти единственное, что запечатлевается у нас на всю жизнь. В пятнадцать, самое большее – в двадцать лет, оттиски готовы. Всё остальное – повторные оттиски первого впечатления».

Глава 1

В это прекрасное утро Антонина Петровна Турчининова вдруг осознала, что ей до ужаса надоело таскаться и в жару, и в холод, и в слякоть, и даже в такую чудесную погоду, как сегодня, на постылую работу. Ей только что исполнилось 57 лет. И пока она ещё не превратилась в дряхлую старуху, ей страстно захотелось пожить для себя. Пожить на полную катушку!

И она в тот же день написала заявление об уходе на заслуженный отдых.

Начальство схватилось за голову, забегало по кабинету, ища пятый угол, но не нашло его и плюхнулось со вздохом обратно на свой начальственный стул, водрузило на нос очки и спросило:

– Антонина Петровна! Что это на вас нашло?

– Озарение! – радостно улыбаясь, сообщила Антонина.

Начальство нахмурилось, свело брови на переносице.

– А о коллегах вы подумали? – спросило сурово.

Антонина беззаботно пожала плечами.

– А обо мне, грешном?! – возопило начальство.

– О себе вы сами хорошо заботитесь, Анатолий Дмитриевич, – ответила женщина.

– Вы меня без ножа режете! Конец квартала!

– Середина, – беззаботно поправила начальство Антонина.

– Вы это точно решили? – упавшим голосом спросило начальство.

– Окончательно и бесповоротно!

– Может, вы ещё передумаете, Тонечка, – с умоляющей ноткой в голосе кротко проговорило начальство и беспомощно улыбнулось.

– Подписывайте, Анатолий Дмитриевич! Не тяните резину, – решительно сказала Антонина.

– Всё с вами понятно! Казнить! Нельзя помиловать! – Начальство рубануло воздух ребром ладони.

– Меня? – весело рассмеялась Антонина.

– Кабы вас, – с нескрываемым сожалением вырвалось у визави.

Начальство долго на ощупь искало на своём огромном столе ручку, потом подписывало заявление с таким кряхтеньем, словно одно тащило баржу по Волге, заменив в одночасье всех бурлаков с картины Репина.

Потом начальство долго укоризненно качало головой и под конец посмотрело на сияющую Антонину, как Ленин в своё время смотрел на буржуазию или как мышь на крупу. Кому как больше нравится. И махнуло рукой, отпуская на свободу сотрудницу, которую не смогло удержать.

Хотя, по логике вещей, надо было так смотреть на своё начальство Антонине, наконец-то освободившейся от его пут.

Как хотелось ей напомнить неуважаемому Анатолию Дмитриевичу о том, что он, глубоко наплевав на Трудовой кодекс, заставляет своих сотрудников ишачить на него по шесть дней в неделю и не менее семи-восьми месяцев в году по десять-одиннадцать часов в день. В остальные месяцы рабочий день длился девять часов. Хотя ещё несколько лет назад экс-глава правительства заикался о четырёхдневной рабочей неделе. Где она, эта неделя? Ау!

Никто не думает о том, что люди практически всю свою жизнь проводят на работе. Когда им отдыхать? Наслаждаться жизнью? Им даже детей некогда воспитывать, и растут они сами по себе, как попавшие под опалу нежные одуванчики лекарственные.

«Да ну их всех, этих эксплуататоров», – подумала Антонина, но ничего говорить начальству не стала, тем более что Анатолий Дмитриевич был из категории новых хозяев жизни, и ему и Трудовой кодекс, и жалобы работников были как об стенку горох. Или, как говорила её покойная бабушка: «Писай ему в глаза, скажет, божья роса».

Так что, подхватив подписанное заявление, Антонина просто выпорхнула из кабинета начальства, оставив его сидеть с постной физиономией.

Ради справедливости стоит признать, что сокрушался Анатолий Дмитриевич Кузякин не зря. Антонина Петровна Турчининова была ценным работником, и именно благодаря её уму, упорству и умению ладить с людьми фирма ежегодно, как не раз признавался Анатолий Дмитриевич, заключала немалое количество договоров. Деньги текли в карман Кузякина полноводной рекой. Но этот факт мало отражался на благосостоянии сотрудников фирмы.

Весть о том, что Антонина Турчининова увольняется, мгновенно облетела все отделы. Одни коллеги бросали на неё завистливые взоры, другие радовались за неё, а третьи надеялись занять освободившееся после неё место.

Антонине теперь всё это было до лампочки. Она даже прощальной вечеринки устраивать не стала. Не было у неё лишних денег, чтобы выбрасывать их на ветер.

«Для всех хорошей никогда не будешь», – благоразумно рассудила Антонина.

С теми же, кто её уважал, она и без вечеринки осталась в дружеских отношениях.

Так и началась вольная жизнь Антонины Петровны Турчаниновой.

Уже в самые первые дни после своего выхода на пенсию она почувствовала себя свободной и счастливой, точно птица, вырвавшаяся из клетки, в которой провела долгие годы.

За окном продолжал бушевать май, возомнивший себя летним месяцем. Краткий миг ночной прохлады, опоённый ароматами цветущих садов, уже с утра сменялся совсем не весенним зноем. Солнце, едва проснувшись, осушало выпавшую за ночь росу с травинок и цветов и отражалось всей полнотой своего сиянья в фонтанах, прудах и озёрах. Живность пряталась в тень и в траву. Только люди радовались раннему теплу и спешили на Волгу.

Антонина же и не заметила, как пролетела вторая половина мая, только его зелёный хвостик весело махнул ей на прощание.

– Как летит время! – ахнула Тоня и бросилась нагонять упущённое.

Она гуляла по утрам в парке и наслаждалась пением птиц и сладостным ворчанием лягушек в пруду недалеко от дома, днём бегала по выставкам и посещала музеи, коих в городе было огромное количество и в которых она, кажется, не была сто лет, а по вечерам встречалась с подругами. Они сидели в кафе прямо на улице и смаковали крохотные пирожные, отпивали по глотку кофе из стаканчиков. Потом, как в молодости, гуляли по берёзовой аллее и смотрели на бабушек, сидящих на скамеечке. То одна, то другая подруга, озорно подначивая, толкала Антонину в бок:

– Тонь, скоро и мы вот так будем сидеть.

И была в этом озорстве скрытая печаль.

– Ещё не скоро, – отвечала Антонина, желая подбодрить не столько подруг, сколько саму себя.

Оставаясь дома одна, Антонина много читала, покупая новые книги и перечитывая старые, которые годами пылились в книжном шкафу в ожидании того часа, когда у их хозяйки появится свободное время.

Больше времени она смогла уделять своим цветам на балконе, которые очень любила и старательно обихаживала. Мух в городе давно не было видно, поэтому она убрала сетку, и на балкон сразу же стали залетать пчёлы, осы, шмели и ещё какие-то насекомые, названья которых Антонина не знала. А вчера вечером она спихнула с гвоздики огромного зелёного жука. Наверное, она его просто испугалась. Хотя он был очень красивый, но уж очень крупный. Поэтому Тоня и стряхнула его на газон. Там тоже много травы и цветов. Так что жук не пропадёт и найдёт себе пропитание и вне Тониного балкона.

А ещё Антонина любила сидеть возле открытого окна поздними вечерами и думать о жизни, о её превратностях и смысле. Она не считала себя философом. О философах если и читала, то только в серии о замечательных людях. Но ведь о бытие думают не только философы, но и самые обычные люди. Особенно в те периоды жизни, когда появляется возможность перестать крутиться, как белка в колесе, остановиться, оглядеться вокруг и заглянуть в себя, попытаться себя понять. Сколько раз доводилось ей слышать, что душа не стареет. Но только разве в юности и в молодости кто-то прислушивается к словам старших. Ведь в восемнадцать лет тридцатилетние уже кажутся глубокими стариками. Надо пройти по жизни самой, чтобы убедиться, что душа и впрямь не стареет и женщина способна испытывать в зрелые годы те же самые чувства, какие она испытывала в восемнадцать лет. И наверное, не только женщина, но и мужчина тоже. Антонине невольно вспомнились слова Оскара Уайльда: «Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остаётся молодым».

Вот и она, Тоня, чувствовала себя молодой. Если бы её спросили, сколько ей теперь лет, она затруднилась бы ответить на этот вопрос. Она поймала себя на том, что ей проще назвать год своего рождения, чем ответить даже самой себе на вопрос: «Сколько же тебе лет, Антонина?»

Закат обрызгал пурпурными бликами макушки деревьев и скрылся за горизонтом. И скоро белоснежные свечи цветущих каштанов утонули в бархатной темноте майской ночи.

«Сейчас лягу спать», – подумала Антонина и, поленившись зажигать свет, на ощупь отправилась в спальню.

Пока она шла, из-за крохотной тучки выглянул месяц и осветил комнату. На кровати Антонины было две подушки. Но спала-то она на одной. Почему не убирала вторую, она сама не знала. Возможно, вторая подушка была символом надежды. Кто его знает. Пока работала с утра до вечера, приходила уставшая и засыпала сразу же, как только голова касалась подушки, думать об этом было некогда. А теперь?

В юности Тоня увлекалась поэзией и переписывала понравившиеся стихи в толстую тетрадь в синей обложке. Тогда так поступали многие девчонки. С той поры Тоня помнила слова Степана Щипачёва о том, что стареть страшно тому, кто разменял свою любовь на мелкую монету и раздавал её кому ни попадя направо и налево.

Вроде бы Тоня этим не грешила. Хотя как сказать. Доля женская в России никогда не была особо счастливой. Большинство девчонок чуть ли не с пелёнок в её время грезили о замужестве. Думала она и о том, как мало среди взрослых женщин замужних, куда ни глянешь, сплошь разведёнки и, не дай бог никому, вдовы.

Хотя замужние подруги у Турчаниновой тоже были. Правда, они редко могли вырваться от мужей и внуков на посиделки, которые незамужние называли «девичниками».

Сама Антонина выходила замуж трижды, но, увы, со всеми мужьями ей пришлось расстаться.

«Хорошо, что детей подарили», – думала она и в одиночку вырастила дочку и сына.

Теперь у детей была своя жизнь, свои семьи, и, как это модно в наше время, они строили карьеру.

«Чтоб ей пусто было, карьере этой», – думала Антонина порой, считая, что внуки растут сами по себе, общаясь больше не с родителями, а с гаджетами.

Чего греха таить, в её доме внуки появлялись не часто и тоже всё из-за её занятости.

«Теперь всё будет по-другому», – решила Антонина, засыпая.

Однако быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

До дела дошло в июле. Антонина, отметя все протесты внуков, особенно старшего внука, не горевшего желанием отдыхать с бабушкой, подхватила обоих в охапку и укатила на юга.

Дети, в свою очередь, и сын, и дочь, от поступка матери были в восторге. Зять и сноха были более сдержанными в проявлении эмоций, но радостно махали вслед отплывавшему от перрона поезду все четверо.

Антонина, заметив прыгающих в их глазах чёртиков, подумала о том, что они готовы обниматься и кричать: «Ура! Свобода!»

«Право, как малые дети», – думала она с доброй улыбкой.

И то правда, что свободу она им обеспечила на целый месяц.

Почти всю дорогу Антонина смотрела в окно, то сидя на своей нижней полке, то стоя у окна в коридоре.

– Ба, чего ты там увидела? – спросил начинающим ломаться голосом внук.

– Пейзажи, – ответила Антонина, – смотри, какая красота!

– Вижу, – ответил он и снова уткнулся в планшет.

Внучка Юля почти постоянно кому-то звонила, беззаботно тратя деньги, которые перед поездкой положили ей на телефон родители.

Антонина слышала, как она говорила какому-то Мише, что вот они стоят у фонаря, а вот за окном пасутся коровы, большие и рогатые, и добавляла, хихикая:

– Прямо как наш Эммануил!

– Кто такой Эммануил? – спрашивала Антонина рассеянно, предполагая, что это олень из школьного зоопарка или зоосада.

– Ты его не знаешь, – отмахивалась внучка, – это наш учитель физкультуры Эммануил Сергеевич.

– Разве у учителей бывают рога? – искренне недоумевала Антонина.

– Конечно, бывают! – не менее искренне отвечала внучка. – Ими он обязан своей жене!

– То есть? – переспросила Антонина.

– Бабушка, ну что ты как маленькая, – с досадой ответила Юля и снизошла до объяснения: – У него жена с кем ни попадя гуляет.

– Выходит, что она Щипачёва не читала, – вырвалось у Антонины.

– Ба! Какого ещё Щипачёва? – нетерпеливо воскликнула внучка.

– Степана.

– Не знаю!

– Вернёмся домой, я дам тебе почитать. У меня есть его сборник.

– Он что, древний? – спросила Юля.

– Что значит – древний? – не поняла Антонина.

– В смысле, не российский!

– Как это, не российский?

– Ба! Ну что ты смотришь на меня круглыми глазами? Он же жил не в России?

– А где же он, по-твоему, жил?

– Там же, где и ты до того, как я появилась на свет! В СССР!

– Да, – растерянно ответила Тоня.

– Вот видишь! Ты уже сама не помнишь, где ты родилась! – Но, заметив, что бабушка погрустнела, внучка решила её утешить: – Да не расстраивайся ты так, почитаю я твою книжку.

– Спасибо.

– Не за что.

– Так что там с твоим учителем? – Антонина решила вернуться к тому, с чего они начали разговор.

– Ба! Ну чего ты пристала! Эммануил носит рога и помалкивает в тряпочку.

– Странно…

– Ничего странного. У него жена-миска!

– Миска? То есть тарелка?

– Ба! Ну ты даёшь! – вмешался внук. – Миска – это мисс какого-нибудь конкурса красоты.

– Ах, вот оно что. Но всё равно непонятно, почему её муж терпит.

– Потому, что он Квазимодо! Ты Квазимодо знаешь?

– Да, я читала роман Виктора Гюго, – обрадовалась Антонина, что у неё с внуками нашлись точки соприкосновения, – «Собор Парижской Богоматери».

– Какого ещё Гюго? Ба, это мюзикл такой. И Квазимодо в нём поёт. Усекла?

– Усекла, – вздохнула Антонина.

– Ба, а почему мы не полетели самолётом? Уже давно были бы на месте! А так уже вторые сутки тащимся.

– Поездом романтичнее, – отозвалась Антонина, – можно столько всего красивого увидеть вокруг.

– Зашла бы в интернет и смотрела на здоровье, – сказала внучка.

– Она просто боится летать самолётом, – рассмеялся внук.

– Боишься, ба? – с живым интересом спросила Юлия.

– Боюсь, – призналась Антонина и погладила внучку по русым волосам, стянутым в хвостики модными заколками.

– А мы скоро уже приедем? – нетерпеливо спросила девочка. – А то этот поезд плетётся, как пьяный гусениц.

– Ты хотела сказать гусеница?

– Нет, гусениц! Я имела его в виду в мужском роде.

– Но у гусеницы и самка, и самец так и называются гусеницами.

– А почему у собак «сука» и «кобель»? – поинтересовался внук с невозмутимым видом.

Но Антонину так просто не смутить и не сбить с панталыку.

– Учи лучше зоологию, там всё сказано, – проговорила она сердито.

– Да ты чё, ба?

– Ничего, а будешь задавать глупые вопросы, я твой планшет в окно выброшу.

Внук покосился на неё с опаской: такая и вправду выбросит.

– Ладно, я умолкаю, – заявил он.

И снова каждый из них занялся своим делом. Антонина смотрела в окно, внук уткнулся в планшет, а внучка болтала по мобильнику.

«Она деньги своим языком метёт, как шелуху от семечек», – с ужасом думала бабушка, но решила, что деньги не её, а родительские, вот пусть у них голова и болит.

Когда Тоне надоело смотреть в окно, она открыла книгу и стала читать Франсуазу Саган. В юности Антонина, как и многие женщины из её поколения, зачитывалась этой французской писательницей. Так почему же теперь не перечитать её повести и не освежить свои полузабытые юношеские впечатления.

Антонина так увлеклась, что позабыла обо всём вокруг. Она даже не сразу услышала, что её зовёт внучка Юленька.

– Бабушка! Ты уснула, что ли! – наконец донёсся до её сознания голос внучки.

– Нет, я просто увлеклась, – призналась Антонина, – книга очень интересная.

– Щипачёв? – спросила Юля.

– Нет, – слегка удивилась бабушка, – почему Щипачёв? Франсуаза Саган.

– Какая ты, бабуля, непостоянная, – упрекнула Антонину девочка, – прямо как стрекоза из басни Крылова!

«Хорошо, что она хоть Крылова знает», – подумала Антонина и воспользовалась поводом, чтобы просветить девочку:

– Вообще-то это была не стрекоза, а цикада.

– Ты чего, бабуля?! – возмутилась Юлия. – Басню, что ли, ни разу в жизни не читала? – В голосе девочки проскальзывало явное беспокойство.

«Ага, – со сладким злорадством подумала Антонина, – не хочется внученьке иметь совсем уж необразованную бабушку».

– Басню я читала, и не раз, – успокоила она внучку, – просто дело видишь в чём… – начала она.

– Ну в чём? В чём? – нетерпеливо перебила её девочка.

– Юлька! – прикрикнула Тоня шутливо. – Наберись терпения!

– А ты короче не можешь?

– Могу! Слушай! Иван Андреевич Крылов брал сюжеты для басен у своего французского коллеги Лафонтена. Французского языка Крылов не знал и пользовался переводом с английского. В результате произошла путаница, и изначально заявленная в басне Лафонтена цикада превратилась у Крылова в стрекозу.

– Так, значит, эту басню придумал Лафонтен? – несколько разочарованно протянула Юлия.

– Нет, – покачала головой Антонина, – Лафонтен взял её у грека Эзопа. И в оригинале у древнегреческого баснописца была не стрекоза, а цикада.

– Бабуль! – возмущённо воскликнула Юлия.

– Что? – даже слегка испугалась Антонина.

– Выходит, что у них там раньше был сплошной плагиат?

Антонина невольно рассмеялась.

– И им ничего за это не было? – не отставала внучка.

– По-моему, нет, – беззаботно отозвалась бабушка.

– Вот дают! – презрительно фыркнула Юлия.

– Кстати, латинское название стрекозы переводится на русский как «зуб»! – решила озадачить внучку Антонина.

– Как это? – удивилась девочка. – Разве у стрекоз есть зубы?

Антонина пожала плечами, а потом объяснила:

– Такое название стрекозам дал датский энтомолог Иоганн Христиан Фабриций. И случилось это в 1793 году.

– Давно, – вздохнула Юлия. – Теперь и не спросишь его, что это взбрело ему в голову. А мы тут теперь гадай, – добавила девочка сердито.

– Скорее всего, он дал стрекозам это название из-за зубцов на верхних челюстях этих насекомых.

– Ба! Учёные такие скучные! – вырвалось у Юлии.

– И не говори, – рассмеялась Антонина, – то ли дело поэты! Вот, послушай!

Вспорхнёт и опустится снова
На волны ручья лесного,
Над гладью, сверкающей, как бирюза,
Танцует волшебница стрекоза!

– Это Степан Щипачёв? – спросила Юлия.

– Нет, Генрих Гейне.

– Я же говорю, что ты непостоянная, – ворчливым старушечьим голосом проговорила внучка.

– Это ещё почему? – рассмеялась Антонина.

– Потому что скачешь, как стрекоза!

– Стрекоза не скачет.

– Ладно! Пусть цикада! А я нашла Щипачёва!

– Где?

– Ба! Ты – как с луны свалилась! В интернете, конечно. Почитать?

– Читай.

И Юлия стала читать бабушке стихи полузабытого, но не утратившего актуальности советского поэта. Читала она с выражением, время от времени отрывала глаза от текста и смотрела на бабушку, спрашивая взглядом: «Ну что, нравится?»

Бабушка молча кивала в ответ и улыбалась.

Внук Александр смотрел на них снисходительно, и читалось в его взгляде: «Прямо как дети малые». Себя с некоторых пор он считал взрослым человеком, умудрённым жизненным опытом.

И вот они наконец сошли с поезда в Симферополе.

«Боже, как давно я не была в Крыму!» – подумала Антонина и рассмеялась.

– Ты чего, ба? – спросила внучка, дёргая её за руку.

– Это она так радуется, – пояснил внук с самым серьёзным видом.

Потом долго спорили, куда же им поехать. Внук хотел в Севастополь, а внучка – в Ялту.

С большим трудом Антонина уговорила их отправиться в Алушту, пообещав, что они во время пребывания в Крыму съездят и в Севастополь, и в Ялту. Самой же ей очень хотелось посетить Никитский ботанический сад. Она последний раз была в нём в ранней молодости с первым мужем. И они там, как сумасшедшие, целовались на берегу маленького пруда, даже не пруда, а прудика, в котором плавали розовые и белые кувшинки и, кажется, золотые рыбки. Точно этого Антонина уже не помнила. Зато она отлично помнила находившийся в Алуште склон, весь засаженный лавандой, и ещё помнила, какой головокружительный аромат исходил от этого лилового ковра. А она ползала по нему, нарушая все правила, и сорвала-таки для себя несколько веточек этого ароматного растения.

«Вспомнить стыдно!» – думала Антонина, но раскаяния почему-то не ощущала.

– Итак, решено! Едем в Алушту! – произнесла она.

– Едем, – согласились дети, – но только помни, что ты обещала нас везде свозить.

– Разве я вас когда-нибудь обманывала? – возмутилась Антонина.

– Что-то не припоминаю, – нехотя признал внук.

– Нет, бабушка, нет! Не обманывала! – заскакала внучка то на одной, то на другой ноге.

Антонина действительно старалась никогда не обманывать своих детей, а потом – и внуков. Даже на самые неудобные вопросы она находила приемлемые ответы. Обещания давала только тогда, когда была уверена, что сможет их выполнить. Если сомневалась, то так и говорила: «Я постараюсь это сделать. Но если мне что-то помешает на этот раз, перенесём на более поздний срок». Дети, а потом и внуки привыкли к её правдивости и были уверены, что их бабушке можно верить.

– Ты лучше под ноги смотри, попрыгунья-стрекоза! – сказал мальчик сестре.

– Стрекоза не прыгает! – ответила Юлия и гордо задрала нос, хоть в чём-то она благодаря бабушке была теперь осведомлённей старшего брата.

– Не прыгает, – усмехнулся Саша, – а ты прыгаешь, вот шлёпнешься сейчас, и нос будет пуговкой.

– Как у Пуговкина? – почему-то обрадовалась сестра.

– Угу.

– Тогда я буду прыгать, как попрыгунья-цикада! – развеселилась девочка.

– Стрекоза! – поправил Саша.

– Стрекоза не прыгает, – на этот раз машинально проговорила Антонина.

– Как это – не прыгает? – удивился внук. – Ты что, в детстве не учила басню Крылова «Стрекоза и Муравей»?

Юлия тем временем улыбалась во весь рот, и старший брат смотрел на неё с подозрением.

– Всё я учила, – ответила Антонина. – Но тем не менее стрекоза не прыгает. И ты, – обратилась она к внуку, – вместо того чтобы умничать, взял бы и понаблюдал за стрекозами.

– Ага, больше мне делать нечего. Я лучше дедушке Крылову на слово поверю.

– Ну и зря!

– Бабушка, расскажи Сашке, почему Крылов написал, что она прыгает! – не отставала от Антонины Юленька.

– Расскажи-расскажи, – усмехнулся внук, не допуская даже мысли о том, что бабушке удастся его переубедить.

– Видишь ли, – вздохнув, начала Антонина, – в те времена, когда Крылов писал свои басни, интернета не было…

– Совсем? – удивилась внучка.

– Совсем, – кивнула Антонина, – и многие авторы брали сюжеты друг у друга.

– Знаю, как Шекспир, – кивнул с умным видом внук.

– Примерно, – не стала спорить бабушка, – и Крылов взял сюжет своей басни, а заодно и героев, из басни французского баснописца Лафонтена. А Лафонтен брал сюжеты для своих басен у древнегреческого баснописца Эзопа. В Греции цикад так же много, как у нас кузнечиков. Во Франции так же всем привычно стрекотание цикад. А вот в Петербурге, где жил и творил Иван Андреевич, их нет. К тому же Крылов, судя по всему, не слишком разбирался в мире насекомых, поэтому французское слово «цикада» он перевёл на русский как «стрекоза». Вот отсюда и началась некоторая путаница.

– Вот видишь, – сказала Юлия брату, – цикада скакала, а стрекоза за неё отдувается по сию пору, – проговорила девочка, подражая тону бабушки.

Саша весело рассмеялся, и Антонина, махнув рукой на сложности энтомологии, процитировала:

– Сколь блаженна ты, цикада, Ты почти богам подобна…

– Бабушку опять на романтику потянуло, – снисходительно прокомментировал внук.

А Юленька, уцепив Антонину за руку, сказала:

– Как красиво, бабушка, ты сочиняешь.

– Это не я, – улыбнулась Антонина, прижимая внучку к себе, – это древнегреческий поэт Анакреон.

Саша поднял указательный палец одной руки вверх к небу, а другой опустил вниз к земле, и важно заявил:

– Нашей бабушке ведомо всё!

– Да, бабушка? – спросила девочка.

– Нет, конечно, – рассмеялась Антонина. – Давайте лучше поскорее найдём автобусную остановку.

– Давайте! – согласилась Юлия и тут же спросила: – А в Крыму есть цикады?

– Есть.

– Почему же мы их не слышим?

– Ещё услышим.

– Когда?

– Ночью.

– Ой, как долго ждать!

– Ты и заметить не успеешь, как она настанет, – ласково ответила бабушка.

– Юлька! Не тарахти! – вмешался внук. – Вон автобусная остановка. Идёмте!

В автобусе они устроились с комфортом и всю дорогу смотрели в окно. Даже Саша не утыкался в планшет, не в силах оторвать взгляд от причудливых очертаний гор, ущелий и пёстрых пейзажей, пролетающих мимо.

– Не хуже, чем в Турции, – вырвалось у него.

– Лучше! – уверенно проговорила бабушка.

Ей и на самом деле казалось, что красивее родной страны ничего на свете быть не может. Нет, она не отрицала того, что другие места тоже могут быть прекрасными, и не спорила с тем, что следует увидеть как можно больше стран и чужих земель. Но здесь всё такое родное, прикипевшее к сердцу.

Антонина сладко вздохнула и невольно вспоминала своё детство, поездки в Крым вместе с родителями, тёплое море и вечера, наступающие здесь мгновенно, точно кто-то невидимый проливал с неба флакон фиолетовых чернил.

Сойдя с автобуса, они собрались на время оставить багаж в камере хранения на вокзале и пойти пообедать в какое-нибудь кафе, а потом пройтись по городу и присмотреть себе жильё. Ведь они приехали, как раньше говорили, дикарями. Конечно, можно было бы забронировать номер в какой-нибудь гостинице или даже купить путёвку. Но Антонина предпочла отправиться в Крым по старинке. Она была уверена, что всё у них сложится благополучно. И оказалась права: не успели они пройти нескольких метров, как к ним подошла пожилая женщина и спросила Антонину:

– Это ваши детки?

– Внуки, – слегка растерялась Антонина.

– Ну и хорошо, – отозвалась та. – Вы, наверное, комнату ищете?

– Собирались…

– А живу недалеко от моря в частном доме. У меня уже есть двое квартирантов. Но сегодня съехала семейная пара из Петербурга.

– Это где жил дедушка Крылов, – влезла Юленька.

– Возможно, – улыбнулась женщина, – и комната освободилась. Может быть, вы посмотрите?

«Почему бы и не посмотреть», – подумала Антонина, а вслух сказала:

– Мы хотели сначала поесть…

– Вот положите вещи и поедите в кафешке, с вещами-то таскаться неудобно.

– Вы правы, – улыбнулась Антонина и не стала говорить, что вещи-то они собирались оставить в камере хранения.

– Меня зовут Тамара Ивановна Савельева, – представилась женщина.

– А я Антонина Петровна Турчининова. Можно просто Тоня.

Женщина согласно кивнула.

Вскоре все четверо уже шагали по узкой улочке, обсаженной платанами и фруктовыми деревьями.

– Ну вот мы и пришли, – сказала Тамара Ивановна через некоторое время и толкнула незапертую калитку, – проходите, проходите. У нас так-то все удобства. Только душ летний.

– Ничего, нам подойдёт, – ответила Антонина, осмотрев предоставленную им комнату.

Внуки тоже остались довольны.

– Я люблю летний душ! – заявил Саша. – У деда на даче такой же.

У Антонины дачи не было, и внук имел в виду дачу Тониных сватов.

– Мы с вами здесь будем в баню ходить, согласны? – спросила она.

– Согласны! – завизжали дети.

– У вас ведь в городе есть баня? – спросила Тоня хозяйку.

– Конечно, есть, как же не быть, – ответила Тамара Ивановна, – и недалеко от нас, всего через две улицы.

– Вот и отлично! А теперь подскажите нам, где у вас неподалёку есть хорошее и не слишком дорогое кафе.

– На соседней улице, – охотно ответила хозяйка, – правда, в самом конце. И готовят там ребята-практиканты.

– Как практиканты? – удивилась Тоня.

– Очень просто! Окончили училище и устроились в это кафе. Так что поесть в нём можно недорого. Но готовят ребята на совесть. Я это кафе всем своим квартирантам рекомендую, и ни один человек ещё не пожаловался.

– Как же называется кафе?

– «Воробьиный клюв».

– «Воробьиный клюв»? Ой, не могу! – рассмеялся Саша.

Юля радостно запрыгала возле бабушки, приговаривая на распев:

– «Воробьиный клюв», «Воробьиный клюв».

«Что ж, дело не в названии», – решила Антонина и повела свою команду обедать.

Почему кафе так называется, они догадались почти сразу. Повсюду летали и чирикали воробьи. Птички умудрялись на открытой террасе садиться на края стаканов с недопитым посетителями компотом и смешно, то наклоняя, то запрокидывая голову, пили его. С тарелок склёвывали остатки пищи. В общем, чувствовали себя хозяевами кафе и не брезговали доедать и допивать за своими гостями.

Квартирная хозяйка не обманула их. Молодые повара и впрямь готовили очень вкусно и по-домашнему просто. Разносолов и изысков в кафе не было. Зато были все те привычные блюда, которыми обычно кормят своих домочадцев мамы и бабушки.

После обеда троица отправилась к морю. Нет, не купаться, просто посмотреть на берег и выбрать то место, куда можно завтра отправиться с утра позагорать и поплавать.

Место такое они нашли довольно скоро. Правда, пляж был не песчаным, как в родном городе на Волге. Берег был усыпан галькой. Но разноцветные камешки были ровными, гладкими, заботливо обкатанными волной. Ноги ранить не будут.