Kitobni o'qish: «Логово скорпиона»

Женщина проснулась, но долго не открывала глаза. А вдруг – думала она – весь кошмар предыдущих дней приснился, померещился ей, и сейчас она окажется в двухместном гостиничном номере на Лазурном берегу… Да черт с ним, с Лазурным берегом! Она рада была бы проснуться в своей захламленной коммуналке на Лермонтовском проспекте… Но увы, действительность была куда мрачнее, и, даже не открывая глаз, она знала, где находится. Об этом говорили запахи и звуки – запах ржавого металла, сырого дерева, запах человеческого страдания; звук гулко лязгающих металлических дверей, звук тяжелых шагов, плеск воды, ровный гул работающего мотора. И еще качка – ровная, бесконечная, изматывающая… Но именно благодаря качке женщина смогла заснуть и забыть на какое-то время ужас своего положения. На какое-то время… Она даже не знала, сколько она проспала, не знала, сколько сейчас времени, не знала, какой сейчас день и даже день сейчас или ночь… Она смутно припоминала только, что сейчас лето.

Женщина открыла глаза и рывком села на железной койке. При этом она ударилась головой о потолок своей камеры – или своей каюты, или своей собачьей будки. Именно на собачью будку было похоже это помещение своими размерами. Но в отличие от будки все здесь было железным – пол, стены, потолок. И эта качка, эта ужасная, сводящая с ума качка…

– Дайте воды! – закричала женщина. – Дайте умыться! Дайте зеркало! Выпустите меня, сволочи!

За железной дверью послышались шаги.

– Опьять она кричит, – с неодобрительным удивлением сказал низкий голос с сильным акцентом – должно быть, тот араб со сросшимися бровями и синеватой от бритья кожей, который нес три дня назад ранним утром ее чемоданы по набережной в Антибе, любезно улыбаясь и заглядывая в глаза с преданностью воспитанной собаки.

Как страшно он изменился, стоило катеру выйти в открытое море!

– Опьять она кричит, – недовольно повторил араб, – она мне очьень надоела. Скажи ей, чтобы не кричала.

– Черта с два я буду ей что-нибудь говорить! – пробурчал в ответ второй голос, принадлежавший, безусловно, месье Полю, как представился ей рыжий здоровяк, соотечественник, усиленно изображавший француза. – Пускай она там орет, хоть глотку себе сорвет.

– Она мне очьень надоела, – со злобной настойчивостью повторил араб.

– Потерпишь! – раздраженно выкрикнул Поль. – Дауд за нее заплатит!

– Э! Вряд ли Дауд за нее заплатит, – протянул араб с наглой растяжкой в голосе, – она страшный, как шайтан.

Несмотря на ужас своего положения, несмотря на унижения и страдания последних дней, женщина обиделась.

– Сволочи! – заорала она с новой силой. – Выпустите меня немедленно! Я имею право встретиться с послом!

– Ну до чьего же она мне надоела, – тоскливо пробормотал араб, – давай убьем ее, Дауд все равно за нее не заплатит! Она только принесет это… как по-вашему… неудача… а у нас груз…

Женщина почувствовала, как в жаркой духоте железной тюрьмы ее пронизал озноб. Она замолчала, забралась с ногами на койку и сжалась в комок… Жизнь, даже такая ужасная, была по-прежнему дорога ей, она цеплялась за нее и готова была к новым унижениям и страданиям, только бы остаться в живых.

– Ну вот видишь, – миролюбиво произнес Поль, – она замолчала. Ты доволен?

– Нэт! – решительно и зло рявкнул араб. – Я нэдоволен! Она мне очьень надоела. Даже когда не кричит. А если придет береговая охрана?

– Ладно, – покладисто проговорил Поль, – давай переведем ее в четвертый отсек.

Араб неожиданно обрадовался. Он засмеялся неприятным булькающим смехом и, отсмеявшись, сказал:

– Хорошо. В четвертый отсэк. Мне нравится четвертый отсэк.

Железная дверь лязгнула, и в каморку проник слабый разреженный свет. Женщина съежилась на койке, она не хотела покидать свое временное пристанище. Как ни плохо здесь было, но загадочные слова «четвертый отсек» пугали ее еще больше, а особенно страшен показался ей булькающий смех араба и его злобная радость.

– Не хочу! – взвизгнула она, когда сильные мужские руки сдернули ее с койки. – Не хочу в четвертый отсек!

– Нэт, она мне очьень надоела, – грустно сказал араб и жестоким пинком вытолкнул женщину в коридор, дохнув на нее густым запахом дешевого вина и чеснока.

Замолчав от страха, почти ничего не видя и не слыша, женщина шла туда, куда вели ее мучители, – по узкому коридорчику, затем вниз по железной лесенке… Куда еще вниз? Они и так были под палубой… Но вот ее втолкнули в крошечное помещение, еще более тесное, чем прежде, и за ней закрылась не дверь, как раньше, а круглая крышка люка, и потом эту крышку наглухо завинтили. Здесь, в четвертом отсеке, она едва могла повернуться… Да и что было поворачиваться, вокруг была только темнота, влажная жаркая темнота. И какой-то странный звук… Она прислушалась. Это было журчание льющейся воды.

И эта вода была уже у нее под ногами… она поднялась ей до щиколоток… вот уже до колен…

Женщина все поняла. Она не стала кричать, не стала биться в стены или в люк. Это было бесполезно. Вода поднималась и поднималась, неотвратимо, как сама смерть. Впрочем, вода и была смертью. Сначала женщина присела на корточки – она так устала, ноги ее не держали. Но очень скоро вода поднялась так высоко, что женщина едва не захлебнулась. Тогда она встала, чтобы выиграть у этого необратимо надвигающегося хотя бы несколько минут. Вода была ей уже по грудь… по горло…

Женщина поднялась на цыпочки, чтобы успеть вдохнуть еще один глоток воздуха, еще один глоток жизни. Но потолок в четвертом отсеке был очень низко, она уперлась в него головой. Дальше отступать было некуда. Она вдохнула воздух последний раз. По ее щекам текли слезы, но вода поднялась еще выше, и слезы растворились в ней.

Часть первая
Сыр в мышеловке

Лифт, конечно, не работал. Нужно было пешком тащиться с тяжеленными сумками на шестой этаж. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Рита поднималась по лестнице, последними словами костеря своего единственного племянничка. Ведь она послала ему телеграмму. Просила встретить… И сорок минут как дура проторчала на вокзале, все надеялась, что Сережка наконец появится. Ну, устроит она ему трепку!

Вот наконец и сто тридцать вторая квартира. Из-за двери доносились оглушительные звуки музыки (если, конечно, это можно было назвать музыкой).

Рита еще больше разозлилась и нажала на звонок, решив не отпускать его, пока ей не откроют.

Впрочем, открыли на удивление быстро. В дверях стоял очень противный и толстый парень с длинными сальными волосами и маленькими глазками, лишенными всякого выражения.

– Ты кто? – спросил длинноволосый, оглядев Риту с ног до головы липким и наглым взглядом. – Я думал, это Ленка с пойлом вернулась.

– А ты кто? – агрессивно передразнила Рита незнакомца, решительно шагнув внутрь квартиры и втащив за собой проклятые неподъемные сумки. – И где Сережа?

– Сомик, с кем это ты здесь любезничаешь? – Из мутной полутьмы выплыла девица с рыжими распущенными волосами, одетая в одну ковбойскую рубаху с чужого плеча, и повисла на черноволосом. – Это еще что за мымра притащилась?

– Где Сережа?! – рявкнула Рита, постаравшись одновременно обжечь рыжую взглядом и вместе с тем показать, что она ее вовсе не замечает.

Это трудное сочетание почти удалось ей. Отпихнув слегка растерявшуюся парочку плечом, она прорвалась внутрь вражеской территории, где табачный дым, оглушительный рев акустической системы, пары алкоголя и еще чего-то незнакомого, но невыразимо отталкивающего создавали явно опасную для жизни комбинацию. В комнате было достаточно людно. Большинство присутствующих возлежали на ковре либо в полубессознательном, либо в совершенно бессознательном состоянии. Те, кто еще был в состоянии передвигаться, курили какую-то сладковато пахнущую дрянь, чтобы поскорее догнать своих более торопливых друзей, или, разбившись на парочки, стремились к блаженству другой дорогой.

«Ну и бардак», – подумала Рита, она не любила употреблять непристойных слов, но в данном случае просто констатировала факт. И тут же она жутко разозлилась.

– А ну валите все отсюда к чертовой матери сию же секунду! – заорала Рита таким голосом, каким, должно быть, капитаны пиратских кораблей усмиряли взбунтовавшийся экипаж.

Откуда взялся у скромной девушки такой выдающийся голос, осталось тайной для окружающих. Возможно, кто-нибудь из ее предков лет четыреста назад командовал-таки пиратским бригом.

– Чтобы через пять минут духу вашего здесь не было! Сергей, скотина, ты где?

Пиратский голос пронял всех. Зашевелились даже те, кого невнимательный патологоанатом вполне мог посчитать безвременно усопшими. Откуда-то из дальнего угла выбрался Сережка, бледный и трясущийся, и уставился на Риту очумелым взором.

– Маргарита, это ты, что ли? – спросил он наконец не веря своим глазам. – Ты откуда взялась? Ты что, приехала, что ли?

– Ах ты, какой догадливый, – саркастически произнесла Рита, осматривая своего единственного племянничка презрительно и сурово. – Ты что же, милый, хочешь сказать, что не получил моей телеграммы? Впрочем, это теперь все равно. Вытряхивай отсюда всю эту кодлу. Малина закрывается на санобработку.

– Сергушечка, – запищала с ковра какая-то сильно и нехорошо пьяная девица с виду младшего школьного возраста, – Сергунчик, это что за шлюха? Она что, к тебе клинья бьет? Так я ей сейчас глазенки-то выцарапаю!

– Тетка это моя, – пояснил Сергей ситуацию хамским от стеснения тоном, – вы это, ребята, правда валите отсюда… Уж она не отстанет…

– А ты кто такой, чтобы здесь командовать? – зарычал коротко стриженный блондин с сине-красной татуировкой на обнаженных до плеч руках.

– Это его хата, – пояснил блондину кто-то из массовки.

– Ну и что? – Аргумент для блондина был недостаточно веским.

Маргарита вспомнила пару случаев из своей небогатой событиями провинциальной жизни, применила воспоминания на практике – и непонятливый блондин с воплем вылетел в коридор.

– Уберите от меня эту бешеную суку! – закричал он оттуда, обретя дар членораздельной речи.

Видимо, блондин обладал в компании значительным авторитетом, во всяком случае, повторять приглашение не пришлось, и через десять минут все общество покинуло квартиру, подобрав даже тех, кто не мог передвигаться самостоятельно.

– Ну и зараза же ты! – с пьяным пафосом воскликнул Сергей, наблюдая поспешное отступление последних своих друзей. – Ну ты стерва! Моя квартира – кого хочу, того приглашаю. А ты тут никто! Будешь еще свои порядки заводить!

Рита ловко ухватила щуплого племянника за шкирку, как кошка хватает своих котят, проволокла его, невзирая на бешеное сопротивление, в ванную комнату и сунула головой под струю холодной воды. Может быть, ей хотелось его утопить после всего пережитого, но она решила оставить это удовольствие на потом, вытащила голову орущего Сережки из раковины и обмотала махровым полотенцем.

– Стерва! – завопил Сергей с новой силой, обретя дар речи. – Садистка!

– Повторяешься, милый, – спокойно ответила Рита. – И прекрати работать на публику, гости твои уже ушли, – добавила она, вооружаясь веником и начиная планомерную уборку трехкомнатного свинарника.

Через два часа в квартире был не то чтобы порядок, но, во всяком случае, случайно заглянувший сюда старшина сверхсрочной службы не упал бы немедленно в обморок, как студентка первого курса филологического факультета.

Сергей сидел за столом, несколько протрезвевший и несколько присмиревший, пил свежезаваренный чай с замечательным провинциальным крыжовенным вареньем, еще тетя Люба его варила, и разговаривал еще не совсем как человек, но уже не так злобно и дергано, как вначале.

– Это что, часто у тебя такие… вечеринки? – поинтересовалась Рита между двумя чашками.

– А тебе-то что? – привычно огрызнулся Сергей. – Ты что, воспитывать меня вздумала? Приехала тут на мою голову, тоже мне воспитательница. Ты сама-то ненамного меня старше… Да вообще-то нечасто. Ну пришли ребята, посидели, музыку послушали…

– Музыку? Музыка – это ничего, это даже хорошо, а как насчет травки? Ты что, уже пристрастился к этой дряни?

– Да отвяжись ты! – Сергей шарахнул кулаком по столу, расплескав свою чашку.

Рита чашку держала в руке и потому не пострадала.

– Отвяжись ты! Ну, попробовал разик, от этого еще наркоманом не делаются.

– Все так говорят, – Рита смотрела на племянника сочувственно и недоверчиво, – как бы поздно не было. Ладно, завтра поговорим, иди спать, ты сейчас все равно не человек.

Он удалился с ворчанием в свою комнату, а Рита тяжело вздохнула и обвела взглядом гору грязной посуды.

Рита плохо спала эту ночь. Она вообще плохо засыпала на новом месте – будь то в поезде или в гостиничном номере. Хоть она безумно устала – сначала от дороги, потом от уборки, – все равно проворочалась несколько часов. Диван, на котором, надо полагать, раньше спала Лялька, был взрослому человеку явно маловат. Чистого пододеяльника Рита не нашла – вообще в ванной была просто неприличная гора грязного белья, – пришлось использовать простыню, и теперь одеяло сомнительной чистоты противно кололо подбородок, когда простыня сбивалась. К тому же перед закрытыми глазами стояла грязная посуда – все то количество, которое Рита успела перемыть за полночи.

Задремав под утро, она проснулась от звука заводимой машины за окном. Потом залаяла собака и мужской голос орал: «Гарри, ко мне!» – едва ли не громче собачьего лая. Стучали трамваи на проспекте.

Большой город жил своей жизнью.

Рита взглянула на наручные часы, которые она положила на стул возле дивана. Четверть девятого, пора вставать.

Часы шли исправно, всегда показывали точное время. Еще бы: швейцарские, золотые! Подарок Валерия на прошлый день рождения. Тетя Люба, увидев часы, сказала тогда странно:

– Носи их. Никогда не расставайся. Твоя это вещь, я чувствую. И не продавай никогда, даже если совсем жизнь достанет. – И, заметив Ритин удивленный взгляд, пояснила: – Есть вещи, которые как бы созданы для одного человека, особенно это заметно на драгоценностях. Они вроде бы ищут своего владельца. И если найдут, то счастье ему приносят.

– Ну уж! – усомнилась Рита. – Это все сказки насчет счастья.

– Конечно, – согласилась тетка, – но сама посуди: вот наденет женщина колечко или брошку любимую, сразу у нее настроение лучше становится, она хорошеет, всем улыбается – вот оно, счастье-то… Так что носи часы эти. Я знаю, что говорю.

Это было верно, потому что тетя Люба всю жизнь проработала продавщицей в единственном у них в городе ювелирном магазине. Рита помнит, как девочкой она сидела в подсобке и наблюдала, как тетка и еще одна продавщица, Валечка, разбирают кольца, серьги, брошки. Когда Рита стала постарше, ей разрешали брать все это в руки. Так наигралась, что потеряла к драгоценностям всякий интерес. Никогда ничего не просила ни у тетки, ни потом у Валерия. Он удивлялся, так и не понял ничего. Но вот подарил часы. Тетя Люба по-другому даже стала к нему с тех пор относиться. То есть ничего Рите не говорила, но глядела на Валерия иначе при нечастых встречах.

Рита еще раз посмотрела на часы и поняла, что уже минут двадцать валяется в постели и предается невеселым воспоминаниям. Что-то быстро она стала забывать уроки тети Любы! Говорила же та всегда:

– Ритка, никогда не валяйся в постели. Проснулась – сразу вставай! Если проспала – не жалей времени на сон. Значит, организму нужно было. А вот валяться ни в коем случае нельзя, на всю жизнь разленишься. И плохое никогда не вспоминай, просто отгоняй от себя. Иначе не проживешь.

Рита рывком встала, накинула халатик и прошла на кухню. Нельзя сказать, что ночью она навела там полный порядок, но все же на кухню можно было войти не ужасаясь. Вымытую посуду она вчера оставила на столе, прикрыв полотенцем. Теперь нужно было все убрать, чтобы расчистить место для завтрака.

Кофеварка у Маринки была отличная, марки «Филлипс». Но крышка чуть треснула, это уж наверняка Сережкины приятели постарались. Они же перебили половину хрустальной посуды. Но Рита и не подумает расстраиваться – у нее есть множество более серьезных поводов для расстройства.

Вообще в кухне изначально все было сделано очень красиво – занавески подобраны в тон кафелю, кухонная мебель тоже удачно сочеталась с бытовыми приборами. Да, Маринка умела обустроить свое жилье. Только жизнь свою она устроить не сумела.

Рита тут же устыдилась своих мыслей. Еще один из уроков тети Любы: никогда не критиковать людей за то, чего сама не умеешь. Во-первых, Рита сама пока еще не смогла устроить свою жизнь, а во-вторых, как знать, возможно, именно сейчас Маринка живет неплохо с очередным мужем?

Но что-то подсказывало Рите, что и на этот раз у Маринки не все гладко.

Рита была совсем маленькой – лет шести, – когда ее молодые и беспечные родители, возвращаясь из отпуска, не стали ждать рейсового автобуса, а подсели в попутный грузовик. Мама очень торопилась увидеть Риту. Шел дождь, машину занесло на скользкой дороге, она перевернулась. Водитель долго провалялся в больнице, но выжил. Ритины родители умерли на месте.

Похорон Рита не помнит – ее не взяли, а помнит, как сидели в комнате какие-то тетки в черных платочках, а их мужья толпились на лестнице. Родных со стороны отца было много, но никто не торопился вешать на себя дополнительный хомут в виде шестилетнего ребенка. О детском доме заговорили прямо на поминках – чего тянуть, раз все родственники в сборе.

А на следующий день приехала тетя Люба. Не то ей поздно сообщили, не то что-то там случилось с поездами, но на похороны сестры и ее мужа она не успела. Зато успела к решению вопроса, что делать с Ритой.

– Тут и решать нечего! – сказала тетя Люба, не дослушав сбивчивые резоны родственников, и начала собирать Ритины вещи.

Ритина мама со своей старшей сестрой виделась редко, потому что жили в разных городах, поэтому маленькая Рита тетю Любу помнила смутно. Однако ей сразу понравилось то, что тетка не стала гладить ее по голове и называть сироткой, и еще, тетя Люба не носила черный платок. У нее была обычная прическа – пышно взбитые волосы, крашенные хной. И платье на ней было не черное, а самое обычное, даже, кажется, в цветочек – дело происходило летом.

Родственники отца пытались возражать – исключительно из вредности, как объясняла Рите тетя Люба через много лет. В качестве аргумента они выдвигали тот факт, что тетя Люба никогда не была замужем, но имела дочь. И где, мол, взять силы еще на одного ребенка, и если, не дай Бог, с Любой что случится, то что будет с Риточкой?

Тетя Люба сразу поставила их на место, сказав, что дочери ее уже скоро восемнадцать лет. «Вырастила одну, выращу и другую», – твердо заявила она, и родственники отступили.

На следующий день началось хождение по инстанциям. Нужно было оформлять документы на опекунство над Ритой.

– Мне некогда, – сказала тетя Люба в собесе. – Всего на четыре дня с работы отпустили.

– Даже и не думайте! – визгливым голосом заорала в кабинете огромная тетка в сером бронированном костюме. – Это вам не кошка, а ребенок! Одних справок штук двадцать собрать нужно!

Тетя Люба смотрела на нее внимательно и велела Рите выйти из кабинета и подождать в коридоре. Через десять минут ее снова позвали в кабинет, и его бронированная хозяйка была сама любезность. Она глядела маслеными глазками и быстро тараторила что-то про документы.

– Мы уезжаем послезавтра, – напомнила тетя Люба, и кабинетная тетка согласилась выслать документы вслед.

Теперь Рита понимает, что тетя Люба тогда просто дала мерзкой тетке взятку. И Ритина судьба была решена. Тетя Люба увезла ее в свой маленький провинциальный город, и прошло девятнадцать лет, прежде чем они расстались. Рита никогда бы не бросила тетку, которая стала ей матерью, но две недели назад тетя Люба умерла.

Рита очнулась от громкого хрюканья кофеварки. Снова она задумывается о плохом. Нужно взять себя в руки.

В Сережкиной комнате скрипнула дверь, и он возник на пороге – заспанный, лохматый и бледный.

– Ой, – удивился он, – Ритка, ты мне не приснилась? А может, меня глючит?

– Глючит, – передразнила Рита, – я это, настоящая. Тебе кофе налить? Или лучше чаю, а то нехорошо с похмелья-то?

Сережка громко сглотнул и прислушался к себе.

– Пожалуй, лучше чаю, – неуверенно проговорил он и скрылся в ванной.

– Ритка, ты только не пропадай! – донеслось сквозь шум душа. – Я ужасно рад тебя видеть!

Рита заварила крепкий чай, себе налила кофе. Всегда у них так было: Сережка ей вроде племянник, а жили как брат с сестрой. Когда тетя Люба привезла ее, шестилетнюю, к себе, Маринки уже не было. Она закончила школу и быстренько упорхнула в Санкт-Петербург якобы поступать в институт. Ни в какой институт она, конечно, не поступила, как предсказывала тетя Люба, не те у Маринки были интересы. Зато она выскочила замуж и через год родила Сережку. Через некоторое время Маринка с первым своим мужем развелась и стала присылать Сережку на лето к матери, а поскольку тетя Люба работала, то Сережку воспитывала Рита. С Маринкой они никогда не были близки – редко виделись, двенадцать лет разницы, а с ее сыном всегда были родными, так уж получилось.

Сережка явился из ванной с зализанными мокрыми волосами. Выглядел он гораздо бодрее.

– Слушай, а я бы съел чего-нибудь! – с воодушевлением сообщил он.

Остатки еды Рита еще вчера выбросила в мусоропровод – не стала разбираться, что уже испортилось, а что еще можно употребить в пищу. В холодильнике сиротливо мерзли полпачки масла и четыре яйца. Сережка пошарил за кухонным столом и с торжествующим криком извлек оттуда батон, запаянный в полиэтилен.

– Ну, и сколько лет он там лежит? – скептически прищурилась Рита.

– Обижаешь, начальник! Позавчера он туда провалился, а все уже так надрались, что лень нагибаться было.

Рита вскрыла упаковку и критически обнюхала батон:

– Если тосты сделать…

Через несколько минут яичница, обильно сдобренная перцем, уютно скворчала на сковородке. Подсушенные куски батона выпрыгивали из тостера, как чертики из табакерки.

Сережка намазывал тосты неприлично толстым слоем масла, запихивал в рот огромные куски яичницы и выглядел совершенно счастливым. Рита выждала некоторое время и начала воспитательную беседу.

– Ты мою телеграмму получил? – строго спросила она.

– Получил… Я, понимаешь, Рит, все время помнил, что тебя нужно встретить, а потом забыл…

– Часто у тебя такое бывает, как вчера? – допрашивала Рита.

– У меня, между прочим, день рождения был, – надулся Сережка, – восемнадцать лет мне исполнилось, совершеннолетие, между прочим…

– Значит, пьянка эта не вчера началась, – догадалась Рита, – значит, вы уже три дня гуляли! Сережка, ведь соседи жалуются! Ведь и правда в следующий раз милицию вызовут!

– Да знаю я, все знаю, – вздохнул Сережка, – только тоска такая…

Рита вдруг с болью отметила, какой он худой. Длинная цыплячья шея жалко торчала из воротника рубашки, он был бледный, и синяки под глазами.

«Восемнадцать лет стукнуло, а все равно мальчишка. Его не воспитывать нужно, а кормить как следует…»

– Ладно, об этом после. Ты хоть помнишь, что бабушка умерла две недели назад?

– Конечно. Когда ты позвонила, я хотел поехать, только денег не было на дорогу… Ты не думай, это все, – он махнул рукой, обозначая вчерашнее, – это ребята организовали, в складчину.

– Слушай, а ты вообще-то на что живешь? Отец деньги дает?

Первый Маринкин муж, отец Сережки, развелся с ней, когда Сережке было года три. Но деньги на сына давал исправно. Причем чем дальше, тем больше. Рита помнит Маринкины рассказы о том, что Сережкин отец оказался деловым, его фирма процветала и что если бы она, Маринка, в свое время могла такое предугадать, то никогда бы с таким мужем не развелась. Тетя Люба тихонько напоминала Рите, что ушел-то муж от Маринки, а не она от него. Вообще все три Маринкиных мужа уходили от нее сами. Но без скандалов и ссор. От третьего у Маринки родилась Лялька. А второго Рита с тетей Любой и не видели никогда – как-то незаметно он пришел и ушел, хорошо, что ребенка не оставил.

Нет, не складывалась у Маринки семейная жизнь, и дело тут не в невезении, а в ней самой. Так считала тетя Люба. И Рита с ней согласилась после того, как Маринка прислала письмо, где сообщала, что и с третьим мужем она развелась. Теперь уже на лето Сережка привозил маленькую Ляльку. Девчонка была такая хорошенькая, что незнакомые люди оглядывались на улице и пытались с ней заговорить. Сама Маринка с детства тоже была хорошенькая и потом очень за собой следила, вот мужики и слетались, как мотыльки на свет. И выглядела всегда моложе своих лет, спокойно могла лет пять убавить, никому бы и в голову не пришло усомниться. Вот в прошлом году это и сослужило ей службу. Когда третий муж ушел, Ляльке четыре года было. Маринка тогда неплохо зарабатывала – на бензоколонке у финнов. Работа, конечно, тяжелая, утомительная, да ведь образования-то у Маринки только десять классов, так что нужно и этому радоваться. Как тетя Люба расстраивалась, что Маринка без образования осталась! «Сама я, – говорила, – всю жизнь в продавщицах, так раньше в торговле другие отношения были, при всеобщем-то дефиците! А сейчас кому нужна простая продавщица? Чуть косо посмотришь на начальство – живо тебя выгонят и другую найдут».

Как в воду тетя Люба глядела: дела у финнов что-то не заладились, бензоколонку перекупили и весь персонал уволили. Маринка помаялась без работы. Деньги кончились, и она совсем было пала духом. А после решила вдруг замуж выйти за границу. Кто уж ее надоумил, неизвестно, а только Рита с тетей Любой узнали все, когда дело было сделано. Приезжала Маринка с матерью проститься и Ляльку привезла. Рассказала, что пришло приглашение, какой-то француз откликнулся. И Ляльку он тоже не против взять. Еще бы ему не согласиться, когда Лялька у них прямо ангелочек: глаза голубые огромные, волосы светлые локонами вокруг лица вьются. У самой Маринки волосы тоже хорошие, но гораздо темнее и глаза серые.

Улетели они, и прислала Маринка только одну открытку, что все прекрасно и подробно она напишет позже. Так и не написала. А тетя Люба начала болеть, Сережка тоже почти не писал. И Рите никак нельзя было оставить больную тетку, чтобы съездить в Санкт-Петербург. Да и у нее самой были проблемы в личной жизни, но уж об этом-то сейчас точно думать нельзя.

– Ритка, да ты меня не слушаешь совсем! – теребил ее Сережка. – Ты все о своем думаешь…

Рита думала не совсем о своем, в данном случае она думала о его матери и сестре, но спросить о них решила позже, после завтрака. Разговор будет тяжелым, за едой о таком не говорят.

– Так на что ты живешь? – повторила Рита свой вопрос.

– Отец дает деньги, – неохотно ответил Сережка, – до сих пор давал, пока мне восемнадцати не было.

– А как дела в институте? – заикнулась Рита и по Сережкиному унылому виду поняла, что дела плохи. – Ты не ври, а говори прямо – много хвостов?

– Много, – сознался он, пряча глаза, – на осень перенес.

Рита решила, что обязательно разберется с этим вопросом. Надо будет поговорить с его отцом. А ругать парня не за что – мать оставила его одного в трудный период – как раз он школу закончил. Удивительно еще, что в институт поступил. Она стала убирать со стола и готовиться к трудному разговору о Маринке, как вдруг в замке заскрежетал ключ.

– Кто это? – От неожиданности она выронила чашку в раковину. – Ты давал кому-нибудь ключи от квартиры?

– Легок на помине, – процедил племянник, и в голосе его Рита почувствовала самую настоящую ненависть.

«При чем тут? Неужели он с такой злобой об отце? – успела подумать она. – Да что у них тут происходит?»

Вошедший захлопнул дверь, прошел через прихожую, причем, как машинально отметила Рита, не вытер ноги, и появился на пороге кухни.

Хотя Рита видела Сережкиного отца очень давно, она не могла ошибиться: это был не он. На пороге стоял здоровый мордатый мужик лет тридцати. Коротко стриженные волосы, бычий затылок и накачанные мускулы говорили о том, что этот тип занимается отнюдь не интеллектуальным трудом.

– Здорово! – протянул парень и окинул Риту наглым взглядом. – Хорошо сидим!

Рита вспомнила, что на ней по утреннему времени простенький халатик с короткими рукавами, а под ним даже нет лифчика, и почувствовала себя очень неуютно.

– Кто это, Сережа? – спросила она, не ответив на приветствие гостя.

Впрочем, по тому, как он по-хозяйски придвинул себе стул и развалился на нем, было понятно, что гостем он себя здесь не чувствует.

– Это Виктор, – упавшим голосом ответил Сережка.

– Зачем ты дал ему ключи от своей квартиры? – Рита взяла себя в руки, и голос ее звучал твердо.

Сережка как-то затравленно перевел глаза на Риту и вымолвил с трудом:

– Я ему ничего не давал… это…

– Кончай базарить, малой! – прервал его Виктор. – Вот, получи, привет от папочки! – И он швырнул на стол тонкую пачку денег.

– Ах вот ты кто! – протянула Рита.

Конечно, как же она сразу не догадалась! Это шофер или охранник, в общем, мелкая прислуга. А по-простому говоря, холуй. Сколько она повидала таких у Валерия! Повар готовит еду, горничная убирает – они заняты делом, а эти… посидеть в машине, пока хозяин гостит у любовницы, отвезти жену в магазин, вот как сейчас передать деньги сыну… Здоровый мужик бегает на посылках. Сам-то он себя гордо именует охранником, да только если что-то серьезное, кто ж такому доверит охранять свою жизнь? Да ему хомяка не доверишь – упустит… Рита всегда удивлялась, что Валерий, вроде бы умный человек, держит возле себя такую зажравшуюся сволочь. Все его, с позволения сказать, охранники были похожи друг на друга и на этого Виктора, как однояйцевые близнецы. Как они были любезны и предупредительны с Ритой, пока Валерий находился рядом! Зато потом, когда везли ее домой, хамство перло отовсюду. Они усиленно показывали Рите, что она никто, просто любовница их хозяина. Сегодня она есть, а завтра хозяин найдет другую, а Риту вышвырнет коленом под зад, так что им совершенно незачем утруждать себя элементарной вежливостью.

Рита однажды задумалась: отчего они не боятся, что она пожалуется Валерию на утомительное хамство? И поняла, что их отношение – это индикатор отношения самого хозяина. Вся эта челядь безошибочно чувствует, что можно и чего нельзя, и очень редко ошибается.

Однако по тому, как ведет себя этот тип, можно понять, как отец относится к Сережке.

– Папочка велел передать, что это последние! – продолжал мордатый Виктор. – Если бы ты в институте нормально учился, он бы еще подумал, а так, пока хвосты не сдашь… Но судя по тому, что я здесь увидел, вряд ли ты хвосты сдашь. Телка, конечно, у тебя неплохая, все на месте. – Он вытянул шею, чтобы заглянуть Рите за вырез халата, и даже протянул руку, чтобы ущипнуть ее за щеку, как вдруг Сережка резко отвел его руку и закричал: