Kitobni o'qish: «Симона Байлз. Смелость взлететь. Тело в движении, жизнь в равновесии», sahifa 3

Глава третья
Настоящий дом

«Семью не выбирают. Она – дар божий для нас, а мы – для нее».

Десмонд Туту, правозащитник

– Мама! – закричали Эшли и Тевин, бросившись к Шэнон и обнимая ее своими маленькими ручками. В животе у меня словно забили крыльями тысячи обезумевших бабочек. Я видела, как сильно мои брат и сестра соскучились по Шэнон и как она соскучилась по ним. Вместе они плакали и смеялись, и их громкие голоса смешались между собой, когда они здоровались друг с другом. Думаю, никто не заметил, что я стою тихонько в стороне. Мне было всего три года, но уже тогда я знала, что нашей спокойной, предсказуемой жизни в Спринге пришел конец. Возможно, именно поэтому я и предпочла отстраниться.

Поскольку я не прожила с Шэнон столько же, сколько Эшли и Тевин, я почти не помнила ее. А Адрия мать совсем не знала. Ей было полгода, когда нас забрали в приемную семью, а сейчас, когда Шэнон появилась снова, сестре еще не исполнилось двух. Она цеплялась за нашу бабушку, крепко держась за ее рубашку и вжавшись лицом ей в плечо.

Позднее я узнала, что Шэнон сама позвонила спросить у бабушки с дедом, можно ли ей увидеться с нами. Поначалу бабушка колебалась. Идея не казалась ей особенно хорошей, потому что наша жизнь в Техасе шла гладко и бабушка не хотела, чтобы что-то ее нарушало. По ее мнению, приключений нам и так хватило на годы вперед. Но дед не видел ничего плохого в том, чтобы Шэнон нас навестила. Он тоже хотел встретиться с ней и убедиться, что жизнь его дочери налаживается.

Пару дней спустя, когда Шэнон заговорила о том, чтобы наша семья снова объединилась, я не знала, что и думать. Эшли и Тевин мечтали жить с ней, а я, как бы сильно не любила бабушку с дедом, не хотела разлучаться с братом и сестрой. Я не представляла жизни без них. И разрывалась на части.

Дедушка обсудил ситуацию с социальным работником, потому что беспокоился о том, как мы справимся с Адрией, если все снова выйдет из-под контроля.

– Может, мы отправим двоих старших назад, а младших оставим здесь? – предложил он.

– Если все разладится, Эшли и Тевин по крайней мере смогут нам позвонить, они уже достаточно взрослые.

Социальный работник сказал деду, что нас нельзя разлучать: иными словами, мы должны либо все вместе вернуться в Колумбус, либо остаться в Спринге. Для бабушки с дедом ответ был прост: мы вчетвером остаемся с ними. Но в следующие несколько месяцев стало ясно, что Эшли и Тевин стремятся жить с Шэнон, и было принято решение отправить нас всех в Огайо. Бабушка с дедушкой очень опечалились, что мы уезжаем, но молились за наше будущее.

«Я так привязалась к детям, – говорила бабушка годы спустя. – Так тяжело было прощаться с ними. Помню, мы надавали им кучу советов о самых разных вещах, особенно старшим. Говорили до самой последней минуты. Казалось, мое сердце полетело за двери следом за ними».

Следующей зимой дедушка на самолете отвез нас обратно в Колумбус. Странно, но нас не сразу поселили с Шэнон. Вместо этого служба защиты детей вернула нас в приемную семью, где мы уже жили когда-то. Социальный работник хотел проследить за нашим состоянием и убедиться, что Шэнон действительно готова заботиться о нас.

Жить вместе с ней мы так и не стали, потому что она раз за разом проваливала тесты на наркотики. Социальный работник говорил ей, что, если она успешно пройдет несколько тестов подряд, нам разрешат вернуться к ней. Но она не могла противостоять наркотикам. Наконец, после целого года метаний социальные службы лишили Шэнон родительских прав и отдали нас на усыновление. Дедушка хотел, чтобы мы вчетвером вернулись в Техас, но Эшли с Тевином отказывались уезжать из Огайо; им хотелось быть поближе к Шэнон. После долгих переговоров со службой защиты и с другими членами семьи было решено, что Эшли с Тевином переедут в Кливленд к старшей сестре деда тете Гарриет, и она их усыновит. А мы с Адрией вернемся в Спринг, к бабушке и деду. Теперь уже навсегда.

* * *

Вернув нас в Спринг и согласившись на удочерение, моя бабушка поступила так же, как некогда ее собственные родители. Она родилась в Белизе и выросла там же. У нее было две сестры и брат, и они росли в комфорте, как дети сенатора и одновременно главы местной католической церкви. Каждый день вся семья молилась под предводительством отца, а по воскресеньям они обязательно ходили в церковь. Благодаря службе отца в правительстве и продуктовому магазину, который их мать держала на нижнем этаже дома, бабушка Нелли ни в чем не нуждалась. Но у нее были двоюродные братья и сестры, а также другие члены семьи, которым повезло меньше. Ее мать забирала этих детей к себе в дом, если наступали трудные времена. Бабушка вспоминала, что росла в окружении кузин и кузенов, и они близки, как родные братья и сестры, по сей день. Я уверена, что свое большое сердце и преданность семье бабушка унаследовала от родителей.

В восемнадцать лет бабушка уехала из Белиза и поселилась в Америке. Ее отправили в школу-пансион в Сан-Антонио в Техасе, поскольку у родителей хватало денег, чтобы оплатить детям образование в США. Дедушка вырос совсем в другой среде, но ему тоже привили семейные ценности. Он был одним из девяти детей и жил в Кливленде. Окончив школу, пошел в военно-воздушные войска, и они с бабушкой познакомились, когда он служил на военной базе в Сан-Антонио. Бабушка оканчивала первый курс в колледже медицинских сестер «Инкарнейт Уорлд» и пошла с подругой на вечеринку. Дед был там со своим братом, и они разговорились. Самое любопытное, что моя бабушка вышла за деда, а ее подруга – за брата дедушки Рона!

Когда бабушка с дедом познакомились, Шэнон было пять лет, и она жила вместе с дедом в Техасе. Бабушка с дедом хотели ее удочерить, но мать Шэнон не согласилась отдать ее. Вскоре после их свадьбы мать Шэнон прислала за ней, желая вернуть дочь в Огайо. Теперь, все эти годы спустя, мы с сестрой повторяли ее путь в обратном порядке: ехали из Огайо в Техас.

Мы с Адрией вернулись в Спринг в канун Рождества 2002 года. Мне было пять лет, а сестре три. Бабушка поначалу немного тревожилась за меня: она заметила, что я стала настороженной. Я по-прежнему бегала и шумела, по-прежнему очень заботилась об Адрии, но разговаривала меньше. Через несколько лет бабушка сказала, что, по ее мнению, я боялась им доверять, ведь мы уже жили с бабушкой и дедом раньше, а они нас отдали. Она думала, я боюсь, что они с дедом отправят нас обратно в Огайо. Единственное, что я сама помню, – я была очень рада вернуться в Спринг. Это казалось мне настоящим рождественским чудом.

Хотя Нелли с Роном начали процесс удочерения, как только мы с Адрией переехали к ним, мы продолжали звать их бабушкой и дедушкой. Весь следующий год социальные работники регулярно навещали нас дома и в школе, чтобы убедиться, что мы хорошо адаптируемся. Тем временем бабушка записала нас к семейному психологу, чтобы процесс прошел более гладко. Для нее тот факт, что она станет нашей матерью, автоматически означал, что вся ее жизнь будет принадлежать нам безраздельно. Она хотела, чтобы мы знали – мы можем полагаться на них с дедом на все сто процентов. И я действительно чувствовала, что могу им полностью доверять. В какой-то момент к нам всем пришло глубинное осознание – мы семья. Мы принадлежим друг другу. Они теперь мои, а я их, пусть суд и тянул с одобрением удочерения еще целый год.

7 ноября 2003 мы всей семьей отправились в суд, чтобы официально подтвердить удочерение. В кабинете судьи сидели бабушка, дед, Адрия и я (Рон Второй и Адам были в школе). Мне уже исполнилось шесть, а Адрии четыре, и нас обеих нарядили в платьица. В те времена я не любила никакие девчачьи штучки, кроме своих кукол Барби. По утрам я выпрыгивала из кровати, напяливала свой любимый комбинезон и первым делом мчалась на батут на заднем дворе. Но в тот день на мне было совершенно девчачье платье моего любимого синего цвета, а волосы бабушка мне заплела в две косички и закрепила заколками в тон. Адрию нарядили точно так же, только ее платьице было розовым – кстати, это до сих пор ее любимый цвет. Бабушка надела жемчужные сережки и золотое ожерелье-цепь, а дед пришел в своей обычной служебной форме. То, как мы все, включая адвокатов и социальных работников, выстроились перед судьей, подсказало мне, что сегодня очень важный день.

В тот вечер после ужина мы Адрией уже встали из-за стола и собирались идти ложиться как обычно.

– Спокойной ночи, бабушка! – сказала я, выбегая из кухни. Адрия следовала за мной по пятам.

Бабушка, которая стояла возле раковины и ополаскивала тарелки, прежде чем поставить их в посудомойку, оторвалась от посуды и посмотрела на нас. У нее на лице было необычное выражение, от которого мы с Адрией замерли в дверях и уставились на нее выжидающе.

Бабушка вытерла руки кухонным полотенцем и сказала:

– Симона, Адрия, подойдите ко мне.

Голос ее тоже звучал необычно. Я не знала, чего ожидать.

– Девочки, вы знаете, что сегодня мы вас удочерили, – сказала она, когда мы подошли и встали перед ней. – Поэтому теперь я ваша мама, а он – она указала на деда, который протирал после ужина стол, – теперь ваш отец.

Дед тоже остановился, распрямил спину и улыбнулся. Я переводила взгляд с бабушки на деда и обратно, широко распахнув глаза. Только сейчас до меня дошло, что случилось в суде сегодня.

– Значит, я могу называть вас мама и папа? – спросила я.

– Как сама захочешь, – ответила бабушка, гладя меня по щеке одной рукой, а второй перебирая волосы Адрии. – Называйте нас, как захотите. А теперь идите ложитесь.

Мы вдвоем, не говоря ни слова, вскарабкались по лестнице наверх. Но когда Адрия пошла в ванную чистить зубы, я выскочила в центр спальни, прижала руки к щекам и запрыгала на одной ножке, охваченная восторгом.

Мама. Папа. Мама. Папа.

Я шептала эти слова, стараясь привыкнуть к их звучанию. В конце концов, чувствуя, что вот-вот взорвусь, я кинулась назад – по лестнице в кухню.

– Мама? – сказала я, остановившись на пороге.

Она поглядела на меня, и губы ее дрогнули в сдерживаемой улыбке.

– Да, Симона?

Я обернулась к деду, который теперь складывал салфетки.

– Папа?

– Что такое, Симона?

– Ничего! – радостно выкрикнула я, подпрыгивая на месте.

Свершилось – я назвала их мамой и папой!

Не сказав больше ни слова, я ринулась по ступенькам вверх. В комнате сразу запрыгнула в кровать и испустила счастливый вздох. Мы с Адрией наконец-то дома – навсегда.

* * *

Шэнон по-прежнему звонит мне и Адрии на праздники и дни рождения, но помимо этого мы практически не общаемся. Иногда мне становится грустно за нее. Нет, у меня нет желания вернуться в Огайо, но я бы хотела, чтобы она приняла более обдуманные решения, когда была молода. Время от времени я представляю себе, какой была бы моя жизнь, сумей Шэнон вернуть нас к себе. Если бы я осталась в Огайо, то пошла бы в спортивную гимнастику? Наверное, да, потому что Бог придумал бы для меня путь. Но с учетом того, как все обернулось, я не жалею ни о чем. Я – часть прекрасной семьи, самой любящей и сплоченной, какие только бывают на свете. И, как сказала когда-то бабушке незнакомка в больничной столовой, Бог не совершает ошибок.

Глава четвертая
Сальто назад

«Неожиданное зачастую влечет за собой невероятное».

Мэнди Келлогг Рай, писатель

Уголком глаза я заметила, как одна из наших воспитательниц открывает шкафчик, где лежат ярко-синие футболки с надписью Kids R Kids, аккуратно сложенные в стопки. Стоило ей вытащить одну стопку, я подбежала к ней, и все остальные дети тоже. Почти семьдесят человек столпилось вокруг. Воспитательница раздала футболки нам, и мы быстро их натянули, вскрикивая от восторга. Мы все знали, что означает синяя футболка: мы идем на экскурсию! Куда, гадала я, нас сегодня поведут? Через всю комнату я поглядела на своего старшего брата Адама, надеясь на подсказку.

Рон Второй и Адам оба подрабатывали воспитателями в детском центре, который мы с Адрией посещали. Тем летом Адам работал в центре не полный день, потому что записался в колледж и изучал бизнес. Я обратила внимание, что брови у него нахмурены, словно он обдумывает что-то. Я проследила за его взглядом и увидела, что он хмурится на дождь за окном. Он и другие воспитатели собрались в кружок с четырьмя помощниками. Наконец, они подозвали нас к себе.

– Ладно, дети, слушайте все, – начал Адам. – Сегодня мы должны были идти на ферму. Но поскольку сейчас сильный дождь, мы поведем вас в акробатический зал.

Это Адам предложил отправиться на экскурсию в Bannon’s Gymnastix – зал находился через дорогу от детского сада, и он знал, что его младшим сестрам там понравится куда больше, чем, скажем, в музее, где надо вести себя тихо и примерно, что мне никогда не удавалось! К тому же, я обожала делать сальто и кувырки. Братья даже специально раскачивали меня на батуте, чтобы посмотреть, как высоко я взлечу и сколько сделаю оборотов, прежде чем приземлиться. Мама страшно беспокоилась: я была очень маленькая и легкая, и ей казалось, они могут раскачать меня слишком сильно, и я разобьюсь. Но я только смеялась и говорила: «Мама, это же весело!» Мне нравилось упражняться наравне с братьями, делать разные кульбиты и придумывать, как приземлиться точно на ноги.

К тому времени я научилась виртуозно карабкаться вверх чуть ли не по любым поверхностям. Дома я подбегала к старшим братьям и на скорость взбиралась к ним на плечи, когда они стояли. Одна из моих любимых игр заключалась в том, чтобы с низкого старта ухватиться за их протянутые руки и начать подтягиваться – мы считали, сколько раз я подтянусь, прежде чем отпущу руки и побегу дальше. Я была крайне утомительной шестилеткой! Адам, видимо, решил, что за мной будет легче уследить, если мне позволят выполнять свои обычные трюки на огромном пружинящем помосте в Bannon. Я смогу приземляться, не рискуя себе что-нибудь повредить, – на мягкие маты или в поролоновую яму.

Стоило мне войти в Bannon, как я увидела самые разные снаряды, словно специально изготовленные под мой рост, – низкие брусья, бревна и опоры для прыжков, которые мне сразу захотелось испытать. Я увидела, как гимнастка отрабатывает сальто назад на опоре, и тут же попыталась его повторить на детской дорожке. Я носилась от одного снаряда к другому, повторяя элементы, которые девочки постарше отрабатывали в зале. Через некоторое время Адам подошел ко мне.

– Симона, сделай сальто, – сказал он. – Давай-ка я посмотрю.

– Сделаю, только ты первый, – бросила я вызов ему.

– Ладно, – ответил Адам. Он сделал сальто, но на ноги приземлиться не смог, и плюхнулся на попу. Я расхохоталась, и Адам фыркнул на меня:

– Ничего-ничего, давай-ка теперь ты, раз такая смелая!

Мои братья прекрасно знали, как я люблю соревноваться, и Адам понимал, что я хоть в лепешку разобьюсь, но сделаю этот элемент. Я и правда прыгнула сальто, хоть и отступила слегка при приземлении, а потом повторила – на этот раз приземлившись точно на стопы.

Тут к нам подошла женщина – тренер из зала. Мы видели ее возле стойки, когда заходили в центр. Все время, что я прыгала, кувыркалась и качалась на брусьях, она наблюдала за мной из дальнего угла.

– Я Вероника, – сказала она Адаму, – но все зовут меня Ронни. Это ваша дочь?

Вероника кивнула в мою сторону головой.

– Ну нет! Я пока что бездетный, – ответил Адам, которому скоро исполнялось девятнадцать. – Это моя младшая сестра.

– Она где-то занималась спортивной гимнастикой? – спросила Ронни.

– Нет, – ответил он, – никогда.

Пока они разговаривали, я заскучала и начала опять прыгать сальто, теперь уже в поролоновую яму. Ронни немедленно стала командовать, чтобы я прыгала правильно:

– Натяни носки, Симона! – окликнула она меня. – И сведи колени вместе.

Обернувшись к Адаму, Ронни сказала:

– Не хотите записать ее на тренировки?

– Это не мне решать, – ответил Адам. – Нам надо переговорить с родителями.

Тем вечером я вернулась домой с письмом, в котором меня приглашали на занятия по спортивной гимнастике или акробатике в Bannon.

– Мама, меня попросили передать это тебе, – сказала я, выкладывая перед ней лист бумаги на кухонный стол. Потом покачала головой и добавила: – Я очень хочу еще сходить в тот зал.

А потом сразу побежала наверх, умыться перед ужином.

Сначала мама не усмотрела в приглашении ничего особенного. Она решила, что, наверное, всем детям, которые приходят в Bannon, дают такие бумажки в качестве рекламы. Но письмо оказалось особенным в другом смысле: благодаря ему в голове у мамы что-то щелкнуло.

«Никогда, даже в самых безумных мечтах мне не приходило в голову отдать девочек на гимнастику, – признавалась мама годы спустя. – Хоть они и скакали на батуте целыми часами, об этом виде спорта я просто не задумывалась. Я выросла в Белизе, и гимнастику мы смотрели только по телевизору, когда шли Олимпийские игры, не более того».

Теперь мама внезапно поняла, что занятия гимнастикой могут идеально подойти ее дочерям – особенно мне, маленькому «прыгучему бобу», который постоянно куда-то залезал и вскарабкивался. Она позвала меня обратно вниз и усадила напротив себя за кухонный стол.

– Симона, – сказала мама, – в письме, которое ты принесла, тебя приглашают заниматься спортивной гимнастикой или акробатикой.

– А в чем разница? – спросила я.

– Ну, насколько я понимаю, гимнастика – это все четыре вида, которые ты пробовала сегодня, – бревно, прыжки, брусья и ковер, – а акробатика… ну, это только ковер. Просто показываешь упражнения.

– Я хочу все четыре, – объявила я.

* * *

На той же неделе мама записала нас с Адрией на спортивную гимнастику. Мы занимались по сорок пять минут два раза в неделю; в первый же день мама купила нам в специализированном магазине Bannon яркие спортивные купальники. Я была в полном восторге. Наконец-то я научусь правильно делать элементы, которые импровизировала на батуте. Адрия отнеслась к тренировкам более прохладно. Ей просто хотелось ходить туда со мной.

Ронни тренировала начинающих гимнасток. Примерно в середине нашего первого занятия она попросила другого тренера подменить ее на пару минут и пошла за своей дочерью Эйми Бурман, которая тоже тренировала детей.

– Ты должна взглянуть на эту девочку, – сказала мать Эйми. – Она прирожденная гимнастка.

Эйми занималась спортивной гимнастикой с шести лет, а это означало, что Ронни вместе с ней посвятила этому спорту почти три десятилетия – сначала как мать гимнастки, а потом как тренер. Ронни разбиралась в гимнастике. Позже она сказала, что у нее «было предчувствие» насчет меня.

Но Эйми была занята и только отмахнулась:

– Мам, я сейчас не могу.

Ронни настаивала:

– Эйми, ты должна взглянуть на эту девочку. В ней что-то есть!

– Ма-а-ам, – вздохнула Эйми, – ладно-ладно, через минутку.

Эйми в тот день так и не пришла. Не пришла она и в две следующих тренировки. В конце моей первой недели она проходила через зал, где мы занимались, и сама обратила внимание на меня.

«Я увидела крошечную малышку с выпирающими мышцами, полную энергии, которая просто не могла устоять на месте, – вспоминала Эми годы спустя. – Она сидела на полу, вытянув ноги вперед. Потом оперлась ладонями о помост и перекувырнулась через живот, только на руках, и я подумала: Хм, шестилеткам такое не под силу. На той же самой тренировке она дожидалась своей очереди на мате. Мат был толщиной сантиметров шесть, но она сделала сальто назад и приземлилась точно на ноги, словно прыгала с трамплина. Я сказала себе: Это нечто особенное!

После тренировки Эйми отвела свою мать в сторону, чтобы спросить, кто я такая.

– Эйми, – ответила Ронни, – это та самая девочка, которую я хотела тебе показать!

Никто тогда не мог представить, что Эйми однажды будет моим тренером.

Вскоре после того мы с Адрией перешли в юниорскую олимпийскую программу Bannon, в рамках которой гимнастки проходят через десять стадий подготовки и соревнуются сначала на уровне города, потом штата и, наконец, страны. Мы стали официальными членами команды Bannon’s Jet Star – так называлась наша возрастная группа. Но месяц спустя Адрия бросила гимнастику и ушла к герлскаутам печь печенье. Она сказала, ей не нравится, когда люди смотрят, как она выступает. Я думала по-другому. Мне хотелось, чтобы тренеры видели: хоть я и маленькая, мне не страшно выполнять сложные элементы.

Несколько раз в году в Bannon устраивали показательные выступления учеников разного уровня, чтобы родители и члены семьи могли посмотреть, чем мы занимаемся. На моем первом выступлении мы должны были выполнять базовые квалификационные элементы. Одним из таких элементов было лазанье по канату в сидячем положении, когда ты садишься рядом с канатом, подвешенным к потолку, и лезешь по нему вверх на три метра только с помощью рук. Ноги надо было держать прямыми, перед собой.

Адам вспоминает, что я вскарабкалась на необходимые три метра удивительно быстро – а потом обвела глазами зал и продолжила взбираться! На высоте 4,5, а то и 6-ти метров над землей я начала раскачиваться на канате и хохотать. Даже в семь лет я обладала такой мышечной силой в верхней части корпуса, что это не составило для меня труда. Люди под канатом кричали мне:

– Ладно, Симона, ты молодец, теперь давай, спускайся! Серьезно, слезай!

Но мне было очень весело. Я и по сей день люблю лазать по канату.

Я была еще очень мала, поэтому мало что помню с тех выступлений, но Адам говорит, что я исполняла и опорный прыжок. Адам запомнил, что мы должны были пробежать по дорожке, оттолкнуться от маленького детского мостика, а потом сделать сальто с опорой на руки. Большинство детей, оттолкнувшись от мостика, приземлялось в начале ковра. Я же оттолкнулась от него с такой силой, что улетела до самого дальнего края. Когда я приземлилась, все тренеры переглянулись. Они словно говорили: «Да, это был настоящий прыжок!»

В конце показательных выступлений всем давали награды за участие. Но с того момента мои тренировки перешли на новый этап. Уже на следующей неделе тренеры перевели меня сразу на четвертый уровень. Потом, пару недель спустя, начали отрабатывать со мной элементы пятого уровня и зарегистрировали на первый соревновательный сезон, продолжавшийся с августа по ноябрь. В юниорской олимпийской программе, чтобы перейти на следующий уровень, ты должен либо набрать нужное количество очков в соревнованиях, либо занять высокие места в квалификации, в зависимости от правил. Уровни четыре, пять и шесть были обязательными. Все гимнастки выполняли одни и те же элементы, утвержденные олимпийским комитетом, и демонстрировали навыки, которые требовалось освоить на каждом уровне. В 2016 список обязательных элементов для пятого уровня выглядел так:

Прыжок: сальто вперед.

Брусья: вис; перепрыг на верхнюю перекладину; перемах на верхнюю перекладину; перемах назад без опоры или перемах вперед без опоры; перемах назад кругом; присед; вис на вытянутых руках; подтягивание на вытянутых руках; качели; соскок.

Бревно: проход или кувырок назад или сальто назад; прыжок на прямых ногах на 150°; сплит-прыжок; сиссон; переворот со стойкой на руках; соскок в четверть оборота.

Вольные упражнения: прыжок ноги врозь; прыжок с растяжкой в полный оборот; сальто назад прогнувшись; сальто вперед на две ноги; складка вперед; прыжок (150°); полный оборот; рондад-фляк.

Если вы никогда не занимались гимнастикой, этот список может показаться вам сложным – да и вообще он как будто на другом языке. Но все это базовые элементы, которыми владеет каждая гимнастка. Когда я только пришла в Bannon, я уже умела выполнять некоторые обязательные элементы первых уровней благодаря Рону и Адаму, которые раскачивали меня на батуте, и Тевину, научившему меня делать сальто на заднем дворе. Конечно, я понятия не имела, как все эти трюки называются, и выполняла их не совсем верно. Мне недоставало лоска – мелких деталей вроде натянутых носочков, сведенных вместе коленей, изящных рук и напряжения в конечностях. Но у меня было кое-что другое: бесстрашие и желание учиться.

К счастью, тренеры сочли меня достаточно одаренной, чтобы перепрыгнуть через несколько уровней. Помогло и то, что я могу учиться визуально: если я вижу, как кто-то выполняет элемент, то быстро копирую его. Еще у меня есть врожденное чувство своего положения в воздухе при прыжке.

– У Симоны потрясающее ощущение воздушного баланса, – сказала Эйми моей маме. – Она точно знает, в каком положении находится, когда прыгает и переворачивается, и инстинктивно чувствует, когда опускать ноги, чтобы приземлиться точно. Этому не научит ни один тренер.

Эйми любит рассказывать обо мне одну историю: на тренировке в самом начале олимпийской программы, когда мне было всего семь, я увидела, как кто-то из команды чирлидеров делает переворот назад из положения стоя. Я подбежала к своим тренерам – Эйми, Сьюзан и Селинде – и сказала: «Я тоже так могу».