Kitobni o'qish: «Слуги этого мира», sahifa 4
9
Помона сидела под грушей на заднем дворе и стучала углем по листу пергамента, делая вид, будто увлеченно рисует. Когда они с отцом вернулись, Нонне стало дурно от вида старшей дочери, но Гек велел ей дать Помоне промокнуть ранку тряпкой и не приставать с расспросами.
Она была благодарна отцу за это, но не сказала этого вслух. Ей вообще не хотелось ни с кем разговаривать.
Глотая ком, Помона, дыша глубоко и медленно, уселась под любимое деревце и стала пролистывать свои наброски тканей, изделий, орнаментов. Но вдохновения не было, и новый рисунок никак не хотел рождаться. Однако Помона собиралась просидеть здесь до самой ночи, пока Стражи не станут закрывать ставни.
Да чтоб их…
Она не знала, проклинает Стражей или людей. И те, и другие хороши. Вернее, совершенно ужасны.
Исчезнуть бы и не видеть, как они грызутся. Вообще ничего больше видеть не хочу.
Помона тряхнула тяжелой головой и прижала прохладные костяшки пальцев к припухшей скуле. Нельзя так думать. Пусть делают, что хотят, хоть с ней, хоть друг с другом. А она будет делать ткани. Или хотя бы об этом мечтать.
Калитка скрипнула.
По шее Помоны побежали мурашки: свои были дома, а гости к ним обычно не захаживали. Кто пришел на ночь глядя? Страж, посчитавший ее ссадину подозрительной? Или воодушевленные мыслями о грядущем восстании соседи? А может, они пришли по ее душу? Почуяли запах ее крови и захотели еще, как говорил отец?
Но все было тихо – ни криков, ни летящих в ее сторону вил, ни света факелов. Кто бы ни пришел, он явился один и постучался в дом. Помона напряженно прислушивалась. Судя по всему, родители впустили пришедшего. Никто ни на кого не кричал.
Что происходит?
Две минуты спустя дверь дома снова открылась; на задний двор вышла Ханна с двумя кружками чая в руках. Помона обомлела. Она смотрела, как белокурая красавица нерешительным шагом приближается к ней, кусая губы.
– Не помешаю?
– Что тебе от меня надо?
Ханна отвела голубые глаза, расстроенная ее резким тоном. Помона и сама не поняла, как стала той самой озлобленной, недружелюбной теткой, какой ее считали все вокруг.
Какой долгий день.
Ханна осторожно опустилась на колени рядом с Помоной и поставила перед ней кружку. Над ней заклубился пар. Помона посмотрела на чай и обратно – на Ханну.
– Собрание закончилось, – сказала Ханна, избегая взгляда старой девы, который из-за припухлости под левым глазом сделался еще более мрачным. – Так ничего толком и не решили, но настроены… как-то действовать… в ближайшее время. – Она отпила из своей кружки и добавила: – Безумие какое-то.
– Как всегда, – фыркнула Помона. – Если ты пришла только за тем, чтобы сказать это, то я не в настроении перемывать косточки.
– Мне так жаль за это, – сказала Ханна, быстро взглянув на ее ссадину. Помона увидела блеск в ее покрасневших глазах. И чуточку смягчилась. – Простите их… нас… за это все. Мне очень, очень жаль.
– Пустяки, – пробурчала Помона. Она уселась поудобнее, по-мужски расставив ноги под юбкой, и потянулась за своей кружкой. Женщина шумно отхлебнула чай. – Звезды с ними. Раны всегда заживают. А люди… лишь бы головой думали. Если хотя бы кому-то я дала пищу для размышлений сегодня – и то хорошо.
– Это правда, – рассеянно протянула Ханна. Помона повернулась к ней, нахмурившись, и девушка, будто очнувшись, встрепенулась и наклонилась к ней ближе. – Помона, я пришла чтобы спросить. Правда ли вы о Стражах хорошего мнения?
К горлу вновь подкатила злость, мгновенно отразившаяся на ее лице. То, что Помона приняла за доброжелательность, оказалось подхалимством молодой девчонки? А может, Ханну с собрания к ней и послали, чтобы она выманила у Помоны признание?
Просто сгиньте вы все.
Помона решительно приложилась к своей кружке: чай был горячим, но она пила его большими глотками, чтобы поставить в разговоре жирную точку и уйти. Не доставит она никому такого удовольствия. Может, Ханна и милашка. Красавица. Принцесса. Но Помоне ее общество было противно.
– Я хочу сказать, – спохватилась Ханна, – вы правда думаете, что у них бывают хорошие намеренья? Вы действительно пытаетесь их понять?
– Плевала я на всех, – рявкнула Помона и встала. – И на Стражей, и на людей, и на «Негласное Движение». Так и передай дружкам. Допивай чай и уходи, а то, ненароком, заразишься от меня безбра…
– Страж меня спас.
Помона захлопнула рот и уставилась на нее. Ханна, у которой дрожали губы, умоляюще взирала на женщину снизу вверх. Она выглядела так, будто Помона – единственный человек, который мог понять ее и подтвердить, что она не лишилась рассудка. От этих глаз, красных, влажных и сверкающих по телу Помоны растекался холод.
Она медленно села обратно под грушу.
– О чем ты говоришь? Кто спас?
– Страж, – повторила Ханна срывающимся голосом. – Спас он меня, теперь я уверена, что это так. Сначала не могла поверить, но когда услышала о том, как вы о них говорите… Я подумала, может… вам тоже они когда-то помогали?
Ханна прижала ладонь к собственному рту, будто боялась слов, которые произнесла. Помона хмурилась, не в силах взять в толк, что она имеет в виду.
– Я не хотела выходить замуж за Рубена, – прошептала Ханна. Она начала плакать. – Только пожалуйста, никому об этом не рассказывайте! Мне так стыдно… Я любила Рубена, но в последнее время… о-охладела… И тем более не хотела выходить замуж сразу, как мне исполнился двадцать один год! Вы понимаете?
– Допустим… Но причем здесь Страж?
– Я ни одной живой душе не могла признаться в этом. – Ханна утирала слезы с несчастного лица тыльной стороной ладони, совсем как недавно Помона стирала с щеки кровь. – Только маме пыталась объяснить… Но она меня отругала. Она заставляла меня видеться с ним. Мама сказала, что я обязана выйти замуж, пока зовут, а то останусь старой де…
Она осеклась, покраснев до корней волос.
– Ну а потом что? – поторопила Помона.
– И… вот… Я с ней поругалась. Даже поплакала. Мама ударила меня по щ-щеке и сказала, чтобы я больше не смела… И знаете, Помона, я думаю, он это слышал. – Ханна всхлипнула. Глаза ее остекленели. – Да. Я помню, окно было открыто. И возле калитки стоял Страж. Как всегда, в общем. Но мне кажется, что он нас слушал. И когда пришел Рубен… Страж к-как будто… вступился… за меня…
Ее глаза вновь ожили и обратились на Помону с надеждой. Женщина молчала, но смотрела на девушку очень внимательно.
– А иначе зачем Стражу было прогонять Рубена? – не унималась Ханна. – Что вы думаете, Помона? Мог ли он мне помочь?
– Обычно Стражи не вмешиваются в человеческие дела до такой степени, – медленно проговорила Помона, – но… честно, Ханна, я не знаю.
– Но ведь вы интересуетесь Стражами, как говорят? – настаивала она. Ее щеки покраснели, глаза расширились, а голос стал громче. Казалось, Ханна готова вытащить из Помоны то, что ей хотелось услышать, силой. – Вам бдящие интересны, не так ли? И вы никогда не вините их во всех человеческих бедах, как остальные, да? Мама говорила, что несколько лет назад вы откололись от «Негласного Движения», потому что не видели в освобождении от режима Стражей смысла. Мама думает, это потому, что вы слабы и глупы. Но я думаю, что вы что-то знаете.
– Стой-стой-стой. – Помона выставила перед собой руки и невпопад улыбнулась. – Вот только не надо этого. Ничего я не знаю. Я только не видела в этих собраниях ни порядка, ни конкретных планов, поэтому не хотела тратить время на пустую болтовню. – Она помедлила. – А может, твоя мама права. Может, я слабая и глупая. Я не знаю даже этого. Извини.
Ханна разочарованно уронила руки на колени и отвернулась, сделав вид, будто рассматривает дом родителей Помоны – избу из темной, грубо сколоченной древесины. Она была похожа на потерянного, обиженного ребенка, и Помона не знала, хочет она пожалеть Ханну или еще больше на нее разозлиться.
– А у вас было когда-нибудь так, – тихо сказала Ханна минуту спустя, – чтобы Страж вам вдруг помог? Не так, как это обычно бывает: при порезах, строительстве, болезни. А вам лично, сопереживая по-людски?
Помона задумалась. Но в голову ей пришел только довольно жуткий случай, произошедший прошлым летом.
Тогда годовалая Ида закатила скандал в разгар рабочего дня; вот-вот должен был прогреметь медный колокол. Помона быстро оглядывалась на извивающуюся в люльке младшую сестру и полоскала руки в тазу с водой: вязкая пена расползалась по самые плечи. Самонадеянно было думать, что ей удастся закончить уборку до начала учебных занятий. Для полной радости не хватало только сестры, штанишки которой тоже заполнились своеобразной радостью.
– Сейчас, Ида, сейчас…
Пены в тазу было столько, что казалось, будто она не мыла посуду, а месила тесто. Все попытки смыть ее заканчивались ничем, а от крика Иды можно было разве что попробовать в ней утопиться.
Но вдруг на кухне стал меркнуть свет. Помона обернулась, ожидая увидеть за окном наплывшую тучу, а заодно попробовать отвлечь на нее сестру. Но в доме, где были только она и Ида, свет старой звезды заслонил некто третий.
Помона обомлела. В оконный проем, под которым билась в истерике малышка, просунул огромную голову Страж.
Обычно Стражи не обращали на поселенцев, чьи дома охраняли, никакого внимания, если те не дрались и не рожали. Помона уже не могла вообразить вид из окна без фигуры со сцепленными за спиной руками, но, когда увидела обтянутую намордником животную голову в своем доме, ее парализовал страх.
Страж повернулся к Иде. Было поздно молить его дать ей, Помоне, еще минуту, чтобы ее успокоить. Он потерял терпение. И пришел сам.
Страж просунул широкие плечи глубже в оконный проем. Помона беспомощно хватала ртом воздух, глядя на то, как он нависает над люлькой, в паре дюймов от покрасневшего лица Иды. Два передних локона жестких бесцветных волос, которые обычно лежали на его плечах и груди, упали в кроватку. Ида почувствовала их тяжесть на своем животе и распахнула припухшие глаза.
Ее крик оборвался.
Помона прижала руки ко рту и поперхнулась пеной. Страж смотрел Иде прямо в глаза. Он поднял свои прозрачные веки, которыми накрывал роговицы на посту, и пронзил девочку скачущими в глазницах янтарными радужками во всем их безумном блеске.
На глазах у Помоны лицо Иды затянула белизна.
Помона испустила сдавленный крик и бросилась вперед, но Страж уже уходил – только локоны еще тянулись за ним в оконный проем. Дрожащими руками Помона схватила Иду за плечи и приготовилась как следует встряхнуть. Но с изумлением поняла, что Ида все это время вполне справлялась с дыханием, и не смертельная бледность разлилась по ее щекам – это лихорадочный румянец отступил вместе с рыданиями.
Слезы как дождевые капли на паутине еще сверкали на ее круглом лице, но Ида спокойно посасывала палец. Она оторвала зачарованный взгляд от потолочных балок и посмотрела на сестру. Ее бесцветные, не в пример темным волосам брови, встали домиком.
У нас много времени, так ты считаешь? Сменишь мне пеленки или нет?
Помона подскочила к окну и как лбом о стену столкнулась со взглядом Стража. Он уже вернулся на свой пост, но перед тем, как сложить руки за спиной, оглянулся на нее через плечо. Прозрачные веки вновь опустились на янтарные глаза, от чего они, похожие на две скачущие в глазницах старые звезды, взорвались сверхновой.
Не за что, – говорил его презрительный взгляд.
Помона содрогнулась и поскорее принялась за Иду. Пока меняла пеленки, ее нижняя челюсть несколько раз прихватила кончик языка. Во рту разлился металл.
Раньше Помона многое согласилась бы отдать за возможность как можно дольше не слышать воплей Иды, но в тот день была готова сама заставить ее кричать. Она не разделяла и половины суеверного ужаса, который испытывало большинство поселенцев к Стражам, но не хотела заглядывать им в глаза. Что бы ни сделал он с малышкой, Помона не хотела испытывать это на себе, и отныне, подобно другим поселенцам, мимо Стражей ходила с низко опущенной головой. С той же поры она отказалась брать Иду с собой в школу, не желая больше видеть сестренку такой в случае, если учитель повторит трюк, чтобы успокоить ее плач на уроке.
– Не уверена, – сказала наконец Помона, стараясь как можно быстрее абстрагироваться от неприятного воспоминания, – но сейчас, когда ты спрашиваешь об этом так, я невольно думаю, что Стражи и в самом деле помогают нам каждый день. Как ты сказала? «По-людски». И именно это интересно мне в Стражах, Ханна. Они неприятны мне, как любому человеку в Пэчре. Но когда смотрю дальше своих страхов – я вижу, что они ничего и никогда не делают для себя. И меня это пугает. Люди рождаются, живут и умирают, и Стражам с этого – ничего. Я боюсь их не потому, что они такие холодные. А потому, что я их не понимаю. Люди пытаются понять, за что прокляты их присутствием. Я же пытаюсь понять, за что мы его заслужили.
Ханна тесно обнимала колени и смотрела на Помону во все глаза. Казалось, она лихорадочно перебирала в памяти все, что слышала когда-либо об этой женщине, и теперь в ее ожидания не сходились с реальностью.
– Это… странно звучит, – только и осмелилась сказать Ханна.
Помона хмыкнула.
– Ну то есть… тут действительно есть, над чем подумать. – Она помедлила, но решилась добавить: – Хотела бы я, чтобы об этом говорили на собраниях «Негласного Движения».
– Звучит как тост, – мрачно усмехнулась Помона.
Они с улыбками приподняли кружки с остывшим чаем и чокнулись. Но не успели сделать по глотку, который мог бы приятно завершить вечер: до них донеслись внезапно ворвавшиеся в сумерки крики толпы. И звучали они отнюдь не дружелюбно.
По коже Помоны расползался мороз. Широко разинув рот, она смотрела на то, как быстрым шагом покидает свой пост у дома родителей Страж. Они с Ханной вскочили на ноги, озираясь по сторонам: его примеру последовали все Стражи в округе.
Это серьезно.
– О, звезды, – прошептала Ханна, – вы же не думаете, что они на самом деле решились поднять восстание прямо сегодня?!
– Не знаю, – сказала Помона, услышав себя словно со стороны. – Надеюсь, что нет, Ханна.
Она взяла девушку за руку и потащила прочь со двора. Помона крикнула родителям, которые в нерешительности метались по дому, чтобы оставались на месте, и побежала вслед за стекающимися на шум Стражами. Ханна не произносила ни слова: она покорно следовала за Помоной, не пытаясь высвободиться, и испуганно оборачивалась на бдящих, которые решительно вышагивали в том же направлении. Они кратко переговаривались на своем языке, больше похожем на рыки диких зверей, и то и дело наклоняли головы на бок и касались указательным пальцем уха. Но чем ближе они подходили к источнику шума, тем менее убедительным казался их жест: от криков, ругани и рычания гудели перепонки.
– Ой! – ни то взвизгнула, ни то всхлипнула Ханна, указав дрожащим пальцем в центр собравшейся неподалеку от дома Дианы толпы. Пока ряды не сомкнулись окончательно, еще можно было увидеть, что делается в сужающемся кольце.
Негласнодвиженцы и толпы подтягивающихся зевак окружали трех Стражей, вставших в плотный круг спинами друг к другу. Они не решались подойти к Стражам ближе, чем на десять футов, несмотря на явное количественное превосходство, но топали, махали руками и орали что было мочи.
Бранились.
Скалились.
Чего-то… требовали?
Не замечая давки, Помона подбиралась все ближе к окруженным со всех сторон Стражам. Она не обращала внимания ни на свои габариты, из-за которых стеснялась иной раз садиться на скамью между соседями на школьных занятиях, ни на неудобства окружающих, которые сбивались все теснее и теснее, ни на то, что тонкое запястье Ханны выскользнуло у нее из руки. Помона расталкивала перед собой людей, которые не обращали на нее никакого внимания, пока не оказалась в первом ряду. И тут она увидела, на кого на самом деле ополчились жители Пэчра.
Стражи заслоняли собой съежившегося, дрожащего от ужаса старичка, сгорбленного и совершенно безумного на вид – Пуда. Сколько себя помнила Помона, он делал все, чтобы не попадаться бдящим на глаза; он ненавидел их и боялся так, как никто не боялся в Пэчре, но сейчас из последних сил сдерживается от того, чтобы вцепиться в шерсть своим заступникам.
Люди требовали отдать его им на растерзание.
Наконец Помона начала вслушиваться в вопли толпы, и от услышанного сердце ее замерло.
– Отдавайте! – горланили они. – Мы ему покажем, как мертвечиной швыряться!
– Я ему эту дохлую кошку в глотку засуну! – орала женщина рядом с Помоной. – Ты посмотри на него, мразь такая, а ну отдавайте этого засранца!
– Следующий в колодец полетит, – протянул мужчина с густой седой бородой и жестоким прищуром. Его голос звучал куда тише остальных, но ближайшие к нему люди воодушевленно галдели и живо кивали. Они вытягивали шеи, чтобы посмотреть, как Пуд реагирует на их слова. Но лица его не было видно: он упал Стражам в ноги и закрыл голову руками. Только влажные глаза метались от одного красного от гнева лица в толпе к другому. – Слышали, вы, увальни? Убирайтесь. Эта гнида нагадила и получит по заслугам, а вы не вмешивайтесь.
– Не вмешивайтесь! Отдайте! НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ! ОТДАЙТЕ! – подхватили люди. Их голоса зазвучали в унисон, становились все громче, грохотали со всех сторон. – НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ! ОТДАЙТЕ! НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ! ОТДАЙТЕ!
И тут взгляд Пуда, совершенно обезумевший от страха, остановился на Помоне и пронзил ее насквозь. К горлу женщины поднялась тошнота, кислая и горячая: старичок плакал и смотрел на нее так, будто ждал от Помоны последнего удара. Пуд был уверен, что как только Помона, многократно им обиженная, откроет рот, толпа окончательно сойдет с ума.
Женщина подняла глаза на Стражей, и почувствовала, как кровь отхлынула от лица: они переглядывались между собой, как будто и в самом деле не знали, как им следует поступить.
– НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ! ОТДАЙТЕ! НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ! ОТДАЙТЕ! НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ…
Стражи смотрели друг на друга. На толпу. На старичка у себя под ногами.
– ОТДАЙТЕ…
Пуд смотрел на Помону. В уголках его темных глаз разливалась краснота.
– НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ…
Толпа напирала. Бдящие теснились в нерешительности.
– ОТДАЙТЕ…
– Не отдавайте! – крикнула Помона так громко, что по горлу разился металл.
Толпа вокруг нее затихла. Только в самых далеких рядах еще скандировали призывы отдать на самосуд мерзавца, отравившего главный колодец центральной улицы, выкопанный для людей руками Стражей полтора века назад. Бдящие тоже повернулись к ней – и окруженные, и те, что пробирались к собратьям сквозь толпу.
Помона дрожала, но смотрела Стражу в круге, который стоял к ней лицом, прямо в глаза. Он замер. Он ее слушал. И Помона знала, что у нее совсем мало времени, чтобы говорить, пока толпа не набросилась на нее.
– Не отдавайте, – надрывалась Помона в полной тишине, – они убьют его! Быстрее, уведите Пуда отсюда, заставьте вырыть новый колодец собственными руками – так, чтобы это видели все. Но не сейчас. Пожалуйста, уведите его!
– Уведите, – вторил ей Страж у Помоны за спиной. Женщина не заметила, когда один из них успел подобраться так близко.
Теперь молчали и самые далекие ряды. Они дергали за рукава тех, кто стоял впереди, шепотом упрашивая объяснить, что происходит. Но те обомлело следили за происходящим и не замечали докучливых соседей.
Стражи в круге ожили. Быстро переглянувшись, двое из них наклонились и подняли слабо вскрикнувшего Пуда под руки, а третий подал знак собратьям, чтобы еще несколько бдящих присоединились к ним и прикрыли со всех сторон.
– Расступились, – гаркнул стоящий ближе всего к Помоне Страж, развернувшись к толпе лицом.
Помона обернулась через плечо и увидела, как мужчины, чьи устрашающе фигуры тут и там возвышались среди людей, решительно наступают на тех, чей пыл заметно поубавился. Возмущаясь и галдя, они огрызались на бдящих, но покорно пятились и рассыпались в разные стороны. Кто-то привставал на носочки, пытаясь дотянуться взглядом до Помоны, но Стражи тут же теснили их подальше от женщины.
Помона повернулась к Стражам, которые минуту назад решали, как поступить с Пудом, но увидела их уже далеко впереди: они вели старичка в сторону Серого замка, то и дело отталкивая от себя кидающихся людей. Их попытки добраться до преступника становились все более робкими по мере того, как Стражей кругом становилось больше. Одного особо жаждущего правосудия парня покрытый короткой белой шестью семифутовый мужчина поднял над землей за ворот рубахи, будто тот ничего не весил, и отшвырнул прочь. Лица у наблюдающих эту картину людей затянула белизна, и никто не посмел больше приблизиться к Стражам.
Помона выдохнула с облегчением и собралась было повернуться, чтобы юркнуть в толпу и потеряться в ней, но удар настиг ее раньше. От толчка, с каким налетел на нее Рубен, появившийся из ниоткуда, Помона отбежала на три шага. Ее ноги заплелись, и женщина рухнула на землю – на то самое место, где несколько мгновений назад лежал Пуд.
Толпа вновь остановилась; со всех сторон слышались охи и ахи. Помоне некогда было разбираться, сочувствуют ей окружающие или злорадствуют. Помона тут же вскочила на ноги и попятилась назад, держа обезумевшего Рубена в поле зрения.
Взмокшие от пота волосы, некогда зачесанные назад, упали ему на лоб. Изрядно потрепанная рубашка была местами порвана и висела на нем мешком. Хищный рот был приоткрыт, в уголках губ блестела слюна. Он смотрел на Помону из-под нависших бровей прямым, немигающим взглядом, будто хищный зверь, который четко видел перед собой свою цель.
Помона отходила назад с той же скоростью, с какой Рубен на нее наступал. Он переваливался с боку на бок, будто был пьян, но на деле все было гораздо хуже: он был молодым мужчиной, глубоко раненым в сердце своего самолюбия невозможностью прибрать к рукам любимую женщину.
– Ты опять идешь против своих, – рычал Рубен. – Ты, старая узкая дырка, на стороне Стражей, потому что здесь на хрен никому не нужна, да? Ну я тебе покажу, сука, как вмешиваться, куда не просили…
– Не трогай ее!
Если бы Помона не увидела Ханну своими собственными глазами, никогда не поверила бы, что этот сорванный от ярости голос принадлежит ей. Белокурая девушка выбежала из толпы, задела на бегу жениха плечом так, что он пошатнулся, и встала поперек дороги, отгородив от него Помону. Рубен во все глаза смотрел на Ханну. Некогда тонкая и изящная, она широко расставила ноги, распростерла руки и жестко посмотрела на него в ответ.
– Он не в себе, Ханна, – тихо сказала Помона ей в спину. – Отойди, слышишь? Ханна!
– Ты-то куда лезешь? – спросил Рубен растерянно. Казалось, он никак не мог собраться с мыслями и понять, где находится. – Не стой на пути. Ты же видишь, кто это?
– Я-то вижу, – выкрикнула девушка, – а вот ты, кажется, совсем ослеп!
– Уйди с дороги или…
– Она сделала правильно! Помона разбудила людей! Вы были готовы на убийство, – вскричала Ханна, гладя на всех, до кого мог достать ее взгляд. – Очнитесь, что с вами со всеми стало?!
– Это наше решение, и каким бы оно ни было, ни эта женщина, ни тем более Стражи не имеют права решать за нас…
– Как ты можешь быть таким тупым, бездушным животным? – охнула Ханна, окинув его, вздрогнувшего от ее слов, таким презрительным взглядом, будто не знала Рубена до этого дня.
– Ханна… – прошептала Помона, завороженно глядя на светлый затылок своей заступницы. Люди вокруг обескураженно показывали на невиданную картину пальцами и перешептывались, не решаясь приближаться.
– Помона умнее всех нас вместе взятых, – сказала Ханна, – и если ты этого не видишь, Рубен, то я не хочу иметь с тобой ничего…
Конец фразы застрял у нее в горле; притихли зеваки и даже Рубен: Стражи медленно, но решительно выходили из толпы. И направлялись к ним.
Один из бдящих бесцеремонно оттолкнул с пути Рубена, другой мягко потеснил назад Ханну. Стражи шли к Помоне, глядя прямо на съежившуюся, низкую, полную женщину. Никогда прежде безумные, подергивающиеся в глазницах зеницы не смотрели на нее так. Никогда – так осмысленно. Никогда – так красноречиво. Никогда – так…
Помона поняла их до того, как кто-нибудь из Стражей успел произнести хоть слово. И видят звезды, лучше бы ее приговорили к самосуду вместе с Пудом.
Помона содрогнулась как от удара молнии. Под изумленными взглядами и судорожными вздохами присутствующих женщина попятилась от бдящих быстрее, чем от Рубена.
Глаза в прорезях намордника взорвались сверхновой. Будь на ее месте кто-то другой, наверняка этот взгляд намертво привинтил бы его к месту. Но Помона хорошо, слишком хорошо поняла его, и не могла и помыслить о том, чтобы поддаться искушению остаться неподвижной.
До того, как Страж во главе процессии успел еще хоть немного приблизиться, Помона сорвалась с места. Она не дала опомниться ни бдящим, ни зевакам, ни даже себе самой, и быстрым шагом пошла прочь.
– Стой, – донесся до Помоны резкий, грубый голос Стража.
Она побежала.
