Kitobni o'qish: «Слуги этого мира», sahifa 34
15
Одной большой компанией они вернулись в Плодородную долину пешком, и остановились на развилке, чтобы обменяться прощаниями.
Ти-Цэ отвесил Старшему подобающий его статусу поклон и с куда менее официальным видом поблагодарил его за все, что он для него сделал. Затем почтительно поклонился сдержанно улыбнувшейся ему Ама-Ги и отступил в сторону, чтобы Старший и Помона могли пожать друг другу руки.
– До свидания, дорогая Помона, – сказал Старший. – Очень надеюсь увидеть тебя вновь на общем совете. И даже чуть раньше – нам будет, о чем поговорить.
– Спасибо. Я привезу хорошие новости, Ат-Гир.
Старший просиял.
– Буду ждать с нетерпением. Отправляетесь в путь немедленно?
– Полагаю, да. – Она вопросительно обернулась к Ти-Цэ. Он отвел глаза и кивнул. – Только… нам нужно уладить кое-какие дела, но много времени это не займет. Еще до наступления вечера мы покинем ваши плодородные земли. – И добавила: – Буду скучать.
– В нашей долине ты всегда будешь желанным гостем, Помона. И не беспокойся: отныне популяция имэн под контролем, больше они тебя не потревожат. Счастливой дороги. Без происшествий и скуки.
Помона улыбнулась и кивнула. Взгляд Старшего вновь выцепил Ти-Цэ, подсказав ему сделать шаг вперед.
– А с тобой – до скорой связи, поддерживать мы ее с тобой теперь будем постоянно. Как будущий Посол, который рассчитывает получить мою рекомендацию на должность Старшего, будь готов к повышенной ответственности.
Ти-Цэ гордо поклонился.
– И, – Старший повел плечом, на котором с удобством устроилась его супруга, – передай мое почтение Ми-Кель. Талантливая, похоже, женщина. Пускай не скучает без тебя и прилетает в гости на наше древо. Может, и ей стоит обсудить что-нибудь с моей Ама-Ги.
На том они распрощались. Пружинистым шагом Ти-Цэ преодолел почти весь путь до древа, на котором его дожидалась Ми-Кель, и только в миле от него присмирил широкую улыбку.
***
Она завидела их издали и сорвалась с ветви с такой скоростью, словно ей разрешили наконец встать с улья диких пчел. Ми-Кель набросилась на Ти-Цэ с объятиями и выбила из его рук мешок с провизией. Ти-Цэ молча прижимал ее к себе и гладил по плечам, но от каждого его нежного прикосновения она взвывала как от удара ножом. Ти-Цэ с горечью подумал о том, сколько еще предстоит им работы, чтобы Ми-Кель себя так не истязала.
Помона потупила взгляд, без лишних просьб посторонилась и оставила их наедине. Ти-Цэ кивнул ей.
Йакит поднялся на ноги с Ми-Кель на руках и понес ее к древу. Самка хныкала, но покорно устроилась на нем так, чтобы Ти-Цэ мог поднять ее наверх. Он вскарабкался по ветвям на их третий снизу ярус, разжал объятия и усадил ее на древо.
Ти-Цэ повис на ветвях, как повисал всегда, когда прибегал в долину и желал сорвать поцелуй с уст благоверной раньше, чем успевал забраться в гнездо. Но теперь он уходил, и мог только надеяться, что Ми-Кель сумеет совладать с собой, пока он здесь.
Титаническим усилием воли Ми-Кель заставила себя замолчать. Слезы продолжали литься из ее глаз легко, как вода через край переполненных ладоней.
– Ми-Кель, – произнес он с чувством. Ему держать себя в руках было тоже не просто, но он постарался, чтобы его голос прозвучал как можно более спокойно.
Ми-Кель выдохнула имя супруга и приникла к его устам. Он с готовностью ответил на поцелуй.
– Всего год, – сказал Ти-Цэ. – Осталось ждать не долго, и скучать тебе будет некогда. Старший был восхищен тем, как ты поддерживала и помогала мне со службой эти недели. Он ждет тебя в гостях, приглашает познакомиться со своей супругой.
– П-правда?..
– Да, так что обязательно прилетай, Ама-Ги может много чего тебе рассказать. Заодно познакомишься с тем, кто двадцать с лишним лет ковал из меня мужчину. Интересно же?
– Очень, – сказала Ми-Кель и всхлипнула. – Ох, не знаю, Ти-Цэ… Я несколько раз видела Ама-Ги издали, она такого высокого воспитания, многодетная дама… Точно можно?
– Точно. За разговорами с ней и оглянуться не успеешь, как я приеду. Надолго приеду, и в этот раз у нас все получится.
Она утерла щеки и кивнула.
– Нет, серьезно. – Он освободил одну руку и взял ее ладонь в свою прежде, чем она успела спрятать за ней лицо. – Верь мне и не сомневайся. Думай лучше о том, как мы назовем наших потомков, и готовься к хлопотам. Не думай о плохом. Мы не имеем права сомневаться в силах собственных детей, иначе они почувствуют, что мы боимся за них, и решат, что их во внешнем мире, полном опасностей, не особо ждут.
Она испуганно охнула и вытерла лицо второй раз – насухо. Кажется, его слова подействовали на Ми-Кель самым сильным образом.
– Я не сомневаюсь в них, они сильные… Я их жду… Я н-не плачу…
– Вот и хорошо. – Ти-Цэ нежно улыбнулся и притянул ее к себе за вторым поцелуем. – Пусть знают, что они для родителей – самые желанные, а снаружи их ждут не только испытания, но и много-много приятных переживаний. Я уезжаю всего на год, а у тебя еще много работы. Пообещай, что к моему возвращению построишь самое уютное гнездо, какое только способна вообразить. – И прошептал ей на ухо, чтобы она осталась единственным свидетелем его слов: – В следующий раз ты услышишь от меня «нет», только если попросишь дать тебе отдышаться. Поверь, тут уж я буду беспощаден.
– Об…обещаю, – выговорила она с дрожащей улыбкой и рассмеялась.
Ми-Кель справилась со своими чувствами и наклонилась к нему еще раз, чтобы сорвать третий, заключительный поцелуй. Ти-Цэ вытянул шею навстречу. И почувствовал, как из-под пальцев выскальзывает опора.
Еще до того, как их губы успели вновь соприкоснуться, Ми-Кель хлестнула острым кончиком хвоста по ветвям чуть выше пальцев супруга. Она улыбнулась сквозь слезы, глядя на то, как растерявшийся Ти-Цэ соскальзывает вниз.
Он успел ухватиться за одну из веток у самой земли, но через мгновение и она вместе с ним упала на розовый сугроб лепестков и цветов. Ти-Цэ вскинул голову.
– Иди! – крикнула Ми-Кель. – Следующий поцелуй получишь, когда вернешься, и не раньше!
Ти-Цэ поднялся на ноги. Неудовлетворенные уста горели огнем, но он искренне порадовался тому, что прощание с Ми-Кель закончилось именно на такой ноте.
Он поклонился супруге до земли, махнул напоследок, подхватил мешок и поспешил нагнать Помону, которая медленным шагом удалялась от их древа.
***
Верхом на иритте они помчали в путь.
Помона редко просила Ти-Цэ остановиться на привал и почти не разговаривала. Она была поглощена раздумьями о том, что поведал ей Ат-Гир, и о том, что ей теперь предстояло делать дальше. Некоторые элементы культуры йакитов, которые проникли в жизнь человечества, она хотела искоренить, другим – не собиралась подражать (к примеру, детоубийцам, которые отсеивали хоть сколько-нибудь слабых от сильных, в Пэчре было не место). Но и вдохновилась на несколько идей, одну из которых уже скоро приняла железное решение воплотить в жизнь.
– В поселении еще есть древесина? – спросила как-то Помона у Ти-Цэ на одном из привалов.
– Да. Что бы вы хотели построить?
– Работа несложная, – уклончиво сказала она. – Мне нужно, чтобы все было готово до того, как я выйду в Пэчр с публичным выступлением.
Она пообещала рассказать ему все в подробностях сразу, как они доберутся до поселения, и Ти-Цэ придержал настойчивые вопросы до обозначенного срока.
***
Через восемь дней рано поутру, за час или два до окончания комендантского часа, они вышли из пшеничного поля на первую ровную улочку Пэчра.
На голову Помоны был наброшен капюшон, но в конце концов она откинула его, чтобы как следует осмотреться по сторонам. Она обращала внимание на каждую мелочь, каждую деталь своего маленького мира, словно и не было тех долгих лет, которые она провела здесь. При виде домов из темного дерева ее пробирала дрожь.
Стражи приветствовали Помону и Ти-Цэ, когда они проходили мимо наблюдательных постов, и когда очередной служащий позвал их по имени, чтобы кивнуть им, за закрытыми ставнями у него за спиной раздался звон и треск разбившегося глиняного горшка.
Помона вздрогнула и отошла на два шага: кто-то в том доме не спал и очень не вовремя прошел мимо закрытого окна. Ставни задрожали: женщина с той стороны охала, кричала, требовала открыть окно. Страж красноречиво бахнул ладонью по подоконнику, но та угомониться не желала. Судя по нарастающим многоголосым воплям, она подняла на ноги всю семью, чтобы сообщить о возвращении Помоны в Пэчр.
Помона с трудом оторвала от дрожащей оконной рамы взгляд и пошла дольше, увлекаемая за руку Ти-Цэ. Она не сомневалась, что в первой половине дня о ее возвращении узнает все поселение. Закрывая глаза, она уже видела бушующую у Серого замка толпу, требующую ответов.
Помона почувствовала, как крепко сжал ее руку Ти-Цэ.
К тому моменту, как закончился комендантский час и женщина побежала к соседям, чтобы рассказать удивительную новость, сытая и переодевшаяся Помона уже стояла в своих покоях в Сером замке и раздавала поручения. Она объясняла Ти-Цэ и еще нескольким йакитам, что и как требуется построить, и попросила передать от ее имени поселенцам, что она выйдет к ним через три дня.
***
Трое суток Помона не выходила из своей комнаты: ткала мантию и вносила последние штрихи в свою развертку души, прерываясь только на еду и часы беспокойного сна. Она рисовала, стирала и снова рисовала на каменном холсте людей, оживляя их образы, наделяя каждого своим собственным орудием труда, и йакитов, пока не изобразила их с женами и детьми на плечах, обводящих широким жестом Пэчр – мир, населенный их сводными семьями. Помона не могла знать наверняка, по душе самим йакитам то, как хотела бы их видеть Помона, но улыбка Ти-Цэ, который первый увидел ее завершенную работу, внушила Помоне спокойствие.
Что до мантии, то она не стала ткать на ней ни замысловатых рисунков, ни даже узоров. Простая, однотонная и однослойная мантия, но с вырезом необыкновенной формы. Никогда прежде она не носила вещей со столь открытым декольте, но сейчас для того был самый подходящий случай.
В предшествующую роковому дню ночь разыгралась гроза. Помона сидела на голом полу под оконной рамой и обнимала колени. В руке она держала затертый рисунок младшей сестры.
Человечество проходило естественный отбор, возможно, ничуть не гуманнее того, который готовил сыновьям йакитов Дикарь в джунглях. Проходил его каждый человек в Пэчре, сам того не осознавая. И Ида в том числе.
Помона стиснула рисунок крепче, будто через него могла заставить Иду ощутить свое присутствие. Она должна была сделать все, чтобы люди выжили. И сделает. Силой заставит их приспособиться, если понадобится. Но не даст облажаться.
Помона положила тяжелую от дум голову на колени и уставилась остекленевшим взглядом в стену, на сотни рукоплещущих друг другу людей, которых то и дело подсвечивала вспышка света. Все были при деле, все посвящали время работе, которая лучше всего им удавалась, и обменивались плодами своего труда. Отлаженно работающий единый организм, каждый элемент которого был индивидуален, неповторим и счастлив.
Так Помона и забылась сном. Вряд ли сумела бы на утро разогнуться, если бы ночью Ти-Цэ не перенес ее в постель.
***
Еще ни разу за всю недолгую историю Пэчра в поселении не было такого оживления.
Не осталось ни одного незанятого Стража: кто-то охранял недавно воздвигнутую задумку Помоны, кто-то патрулировал улицы, а кто-то пресекал любые попытки подобраться к Серому замку. А как только поселенцы узнали не только о прибытии Помоны, но и о ее грядущем выступлении, и вовсе посходили с ума. Масло в огонь всеобщего волнения подливала неясная деревянная постройка в центре поселения, появившаяся в одну из ночей – башня балок, наконечник которой был скрыт от любопытных глаз плотной тканью.
Что бы ни задумала Помона, каждый человек в Пэчре, даже самые маленькие дети, чуяли в воздухе запах надвигающихся перемен. Кто-то вдыхал его с наслаждением, кто-то – с настороженностью, как газ неизвестного происхождения, а кто-то – искал влажную тряпку, через которую мог бы дышать и не отравляться запахом разрушения привычных устоев жизни.
***
Улицы Пэчра под завязку набились высыпавшими из школ людьми, и на каждые пять человек обязательно находился хотя бы один, который считал именно себя достойным идти в первых рядах на правах личного знакомого Помоны. Особо буйных Стражи оттаскивали в конец процессии и выстраивали линейки шествующих как следует. Непутевых же разворачивали от Серого замка и в сотый раз напоминали, что выступать Помона будет не там, а у подножья деревянной постройки.
В рядах толкающихся была и приметая за счет своей немногочисленности семья: пожилая пара и маленькая девочка с бесцветными бровями на плечах мужчины с жилистой шеей. Ида не произносила ни слова, но внимательно оглядывала толкотню с высоты отцовского роста. Из-за того, как она щурила узкие глаза, казалось, что она смотрит на них с осуждением, будто не одобряла то, как не организованно ведут себя люди, но на деле только пыталась рассмотреть лица окружающих ее соседей.
Гектор хмурил брови и наблюдал за тем, как подпрыгивает и вытягивает шею его супруга. Ей было невдомек, что она стала бы куда выше, если бы перестала сутулиться, но, когда вокруг было так много людей, об этом можно было бы не заводить разговор – она хотела видеть все, но не согласится сама престать быть невидимой.
Случайно или нет, но Стражи руководили процессией таким образом, чтобы у Гектора и Нонны была возможность просочиться к самому изножью башни. Несмотря на то, что им досталось самое выгодное для наблюдения место, Нонна продолжала подпрыгивать и заглядывать людям, которые столпились за их спинами, за плечи. Надеялась изловчиться увидеть дочь еще до того, как она взойдет перед ними на постамент.
Ждали Помону, казалось, целую вечность, но стоило старой звезде войти в зенит, как Стражи начали перестраиваться, и гомон постепенно утих.
Контрастно выделяющиеся в толпе белыми и вишневыми пятнами Стражи продолжали контролировать дисциплину на всех участках: зорко высматривали с высоты своего могучего роста проблемные звенья, которые могли попытаться нарушить и без того хрупкий порядок. Гек заметил, как Стражи то и дело вскидывают глаза к занавешенной вершине башни, задерживают на ней секундный взгляд и отводят вновь. Его сердце терзали недобрые предчувствия. Гек очень хотел бы, чтобы в следующий раз, когда он откроет глаза, перед ним оказался квадрат набирающего тепло света. Рядом с собой он обнаружил бы спящую в позе эмбриона Нонну, а привстав на локте и прислушавшись услышал бы сопение двух дочерей.
В одну секунду весь шум смолк, и головы сотен поселенцев повернулись в сторону Серого замка: над Пэчром прокатился звон колокола, несколько иной тональности, нежели тот, который обозначал начало и конец школьных занятий. Люди вытягивали шеи и пытались разглядеть шествующие к ним фигуры, и вот, когда Стражи раздвинули толпу по центру и образовали собою живой коридор, им это удалось.
Прямиком к башне через гущу толпы приближались две высокие и одна маленькая фигуры. Помона в мантии с открытыми плечами шла посередине. Она смотрела прямо перед собой и ни на ком не останавливала взгляд в поисках знакомых лиц. Сопровождали ее два Стража, одного из которых семья Помоны узнала: широкоплечий мужчина с шрамом над правым глазом, который приходил когда-то справиться об их здоровье от лица Помоны.
Гектор не спускал с нее глаз, Нонна также провожала ее взглядом и немо прижимала платок к разинутому рту. Они верили и не верили, что к ним вышагивает их старшая дочь.
За время своего отсутствия Помона заметно постройнела и приобрела осанку, которую любил Гектор у ее матери в ушедшую в безвозвратное прошлое молодость. Даже кожа, которая всегда была для Помоны проблемной и должна была одрябнуть, наоборот подтянулась и стала заметно чище. Волосы стали послушнее, длиннее, гуще и вспомнили девичий блеск. Вечно обремененное тревожными мыслями или усталостью лицо было ровным, почти восковым, только глаза чуточку дрожали в глазницах: было видно, что она порывается посмотреть по сторонам, но нарочно удерживает взгляд на объектах перед собой.
И шрамы. О звезды, глубокие темно-бардовые шрамы пятью рядами с каждой стороны лежали на ее открытых плечах, перечеркивали вырисовавшиеся линии ключиц. Гек боялся даже представить, что довелось пережить Помоне, а Нонна и вовсе была на грани обморока.
Под пожирающими взглядами, обступившими ее со всех сторон, Помона взошла босыми ногами на возвышение у изножья башни. Стражи забрались следом, встали по обе стороны от нее и как по команде сложили за спиной руки. Помона была готова говорить, и тем, как мужчины выпятили вперед внушительные грудные клетки, они ясно давали понять, что заступятся за нее перед любыми недоброжелателями, которые решатся выйти к ней из толпы или сказать слово поперек.
Помона была не в силах держать руки по швам и, за неимением для них занятия, сцепила за спиной в крепкий липкий замок. Она обвела собравшихся взглядом, помедлила еще мгновение и заговорила:
– Продуктивного утра. Мы… давно не виделись.
По толпе пробежал тихий ропот. Щеки у Помоны заалели, но голос между тем стал тверже.
– Мы собрались здесь из-за событий, которые начали происходить несколько месяцев назад, когда все началось с избрания Стражами Посредника для человечества. Все это, – она указала на себя, – стало неожиданностью не только для вас. Если кто и не ожидал, на кого падет выбор, так это в первую очередь я сама. Но раз все так получилось…
– Получилось? – выкрикнул кто-то и сбил ее с мысли. – Получилось? Это что, случайный выбор был? Наотмашь?
– Нет! – спохватилась Помона. Все вокруг навострили уши. – Не совсем, – поправила она себя. – Стражи выбрали меня за некоторые качества, которые…
– Что это есть у тебя, чего нет у нас? – возмутилась молодая девушка в дальнем ряду, под сердцем которой был третий по счету малыш, а на лице – не по годам строгое выражение. Народ согласно загалдел.
Помоне уже с трудом верилось, что эти самые люди оставляли для нее у порога своих домов пожелания счастливого пути еще несколько недель назад.
Впрочем, она уже поняла, какую совершила ошибку.
Не с того начала.
Помона собрала волю в кулак и заговорила вновь:
– Речи о том, что у меня чего-то больше, чем у вас, идти не может. Вы – вот, что имеет значение. Я лишь умею слушать вас. Слушать Стражей. И хочу помочь вам услышать друг друга.
Краем глаза, пока люди в толпе переглядывались между собой, Помона заметила, как одобрительно кивнул ей Ти-Цэ. Больше недовольства, по крайней мере такого явного, слышно не было. Поселенцы не отрываясь следили за небольшой фигуркой и ходом ее мыслей.
– От взаимопонимания зависит многое, – сказала Помона со значением и почувствовала в своем голосе долгожданную силу. – Мы не можем думать только о себе, потому как живем со Стражами бок о бок. И не только с ними. Всюду вокруг нас – миры, бесконечное множество миров, и мы должны научиться говорить и слушать других так, чтобы жить со всеми в согласии. Со Стражами – в первую очередь.
– Они опасны? – спросил Гектор.
Помона нашла отца взглядом и внутренне содрогнулась. Он долго смотрел на шрамы у нее на плечах, а затем уставился на нее глазами-буравчиками. Он щурился, как делал всегда, когда желал вывести дочь на чистую воду.
– Нет, – сказала она бесцветным тоном, – но мы должны научиться уживаться с теми, с кем делим мир, прежде, чем удостоимся права называться цивилизацией. Я знаю, чем закончилась история Старого мира, – повысила голос она и заставила разом всех и каждого умолкнуть. Мужчины, женщины и дети – все затаили дыхание. Кто-то – с нескрываемым удивлением, кто-то – с ужасом, кто-то – с жадностью, как если бы в руках Помоны оказалось вполне осязаемое сокровище, которым она обязана была поделиться со всеми. – Знаю, с чего началась история Нового мира. Знаю, кто такие Стражи и от чего и кого они нас так берегут.
Ее плечи отяжелели от взглядов, которые приковали к себе ее чудовищные шрамы. Пускай они заблуждались на их счет, но Помона рассчитывала, что вид ее увечий заставит людей слушать внимательно.
– И конечно, я расскажу, – понизила голос она, вынудив их прислушиваться. Она внимательно заглядывала в глаза всем, до кого дотягивался ее взгляд. – Расскажу все, что знаю, если вы вверите свои судьбы в мои руки. Я помогу каждому из вас услышать и быть услышанными, если вы сперва поможете мне. Своим доверием. Я организую в школах уроки, на которых раскрою все, что так давно не дает вам покоя. Помогу избежать ошибки сгинувших предков. И сделаю так, что человечество будет процветать, и станет достойной цивилизацией в глазах других народов. Это имеет большее значение, чем вы можете себе представить.
Помона с зардевшимися от возбуждения щеками дала им минуту, чтобы переварить услышанное. Любопытство, тревога, сомнение – чувства, поглотившие их умы.
– Я прошу у вас позволения стать не вашей главой, – сказала куда более привычным для себя тоном Помона. Со своего места Гек видел, как заблестели глаза его дочери. – Я прошу позволения стать вашей слугой. Дать мне право на положение, в котором я смогла бы обеспечить вас знаниями и защитой. В своем путешествии я видела народ, который живет в гармонии с тысячью других миров, и ему враги не страшны, потому что те, кто живут в любви, согласии и терпимости, их не наживают.
С еще большим изумлением и недоверием поселенцы обратили взгляды на Стражей, которые скрывали намордниками свои истинные лица. Как и сама Помона когда-то, в голову им не приходило, что они могли скрывать не темную тайну, а светлую.
– Я люблю вас, – добавила Помона с чувством. – Наверное, поэтому именно я стою перед вами сейчас. По-настоящему любить людей может лишь тот, кто прошел с ними… через многое. – Она помолчала. Никто не решался вставить слово и заглянуть ей в глаза. Но женщина только примирительно улыбнулась, почувствовав, как некая сила, которая все эти годы сидела у нее на плечах и душила крепко сцепленными ногами, наконец ушла. – Что бы ни случилось, я хочу быть рядом, и хочу помочь.
– Трогательно, – разрезал гомон одобрения голос в толпе, так что улыбка, которая осветила похорошевшее лицо Помоны, погибла в зародыше. – Хорошо. Но если мы и согласимся, то где гарантия, что ты не струсишь и не бросишь нас в решающий момент?
Все как один обернулись на подавшего голос мужчину. Гектор узнал в нем соседа, многодетного семьянина, на которого, бывало, заглядывалась его дочь. Однажды он вышел к Помоне, когда она очень уж задержалась в огороде и пропустила призыв матери обедать мимо ушей. Он застал ее за тем, как она смотрела сквозь щель в заборе на то, как Брюс нянчит своих детей. А услышав позади шаги отца, густо покраснела и рванула в сарай, прочь от его глаз, будто тот застукал ее за чем-то откровенно непристойным.
Как ни странно, Ти-Цэ этот мужчина тоже был знаком. В живую они никогда не стояли друг напротив друга, но Ти-Цэ случалось заглядывать в его глаза. Неподвижные, выведенные мелом.
Его портрету Помона отвела стену напротив своей постели в покоях Серого замка.
– Очень просто точить лясы, пока не пришло время действовать, – холодно сказал Брюс. Его окружали жена и пятеро детей, будто неприступная стена, через которую Помоне никогда и ни за что нельзя было пробиться.
Лицо Помоны окаменело. Под нарастающий гомон сомнения они метали друг в друга молнии, надеясь, что один из них рано или поздно подпалит другого.
– Я стою здесь, – членораздельно проговорила Помона, – не для того, чтобы лясы точить, а для того, чтобы заявить о серьезности своих намерений. И отрезать себе все пути отступления от моей цели – служения вам.
Помона коротко кивнула Ти-Цэ, тот в свою очередь дал сигнал напарнику, и они с силой дернули за край ткани, обнажив верхушку башни. Ближние ряды отступили назад, чтобы их не накрыло тяжелым пологом, и вскинули головы кверху.
По толпе поселенцев прокатился оглушительный «ох!». Сердце Гектора ушло в пятки, и пусть он был не столь впечатлительным, как Нонна, которая мертвой хваткой вцепилась ему в руку, даже ему все происходящее показалось дурным сном, аналога которому он не видел в своих самых мрачных кошмарах.
Высоко над головой Помоны пристроилась виселица, которую прежде поселенцы видели только на страницах книг. Петля угрожающе покачивалась из стороны в сторону и вызывала в сердцах людей ужас пополам с отвращением. Помона на нее не оглянулась, но точно знала, что у нее за спиной: лицо приземистой женщины было бледно, как будто ей уже случалось бывать на том свете.
Брюс побледнел тоже. Он отрешенно смотрел то на виселицу, то на Помону, холодно взирающую на него сверху вниз.
– Мое первое распоряжение, – заговорила Помона, – каждого выбранного в Посредники и допустившего мысль о том, чтобы отвернуться от человечества, казнить через повешенье, добровольно или силой. Клянусь, – она сделала шаг вперед, положив руку поверх грудной клетки, – что моей единственной дорогой, не попутной вашей, будет эта лестница. – Помона указала на балки, по которым можно было взобраться на виселицу. – Если струшу и окажусь не в силах постоять за вас, сама поползу навстречу позорной смерти. А если и на это не отважусь – приказываю Стражам отнести меня наверх, к бесчестному концу, на руках. О моей верности или неверности вы всегда сможете узнать, только выглянув в окно: виселица будет видна из любой части поселения. Знайте: покуда вы не видите мое бездыханное тело в этой самой петле, я на вашей стороне.
Ти-Цэ и его напарник с готовностью кивнули, дав понять всем, что приказ Помоны вступил в силу с этой самой секунды.
Она глубоко вздохнула, чтобы вернуть голосу твердость.
– Я скажу больше. Жить, процветать и заявлять о себе – судьба человечества. Только сейчас нужно сделать все правильно, чтобы не сбиться с предначертанного нам звездами пути. Итак. Вы… доверяете мне?
Несколько бесконечно долгих минут не было слышно ничего, кроме далекого мычания оставленного без внимания скота. Петля на виселице подобно маятнику покачивалась и отмеряла время, которое Помона была способна удержать свою решительность.
Постепенно, ряд за рядом, слонялись головы в безмолвном признании ее ответственности за жизнь и процветание Пэчра. Взгляд Помоны шарил по толпе в поисках хоть одного несогласного человека, но не выцепил никого, кто был бы готов ей возразить.
Помона поклонилась им в ответ.
