Kitobni o'qish: «Слуги этого мира», sahifa 20
Обмен обещаниями
28
– Раздевайся, – велел Наставник и привычным движением обернул ребристый кнут вокруг запястья.
Ти-Цэ подчинился. Минуту спустя он уже стоял к учителю спиной со вскинутыми к петле руками и набедренной повязкой у ног. Он не успел еще полностью проснуться, но после первого же удара сон сняло как рукой.
Плотная кожа под шерстью разошлась только после седьмого удара, а не первого, как это было в детстве, но боли он испытывал не меньше. В каждый удар Наставник вкладывал полную силу, и разумеется без всяких напоминаний исполосовал его спину дополнительными пятью ударами.
Ти-Цэ крепко стискивал зубы. Он практически не дышал, как будто терпеть боль, не чуя запах собственной крови, было проще.
Пятнадцатый удар отозвался особенно болезненно, так что Ти-Цэ не смог удержать давно просившийся наружу стон. Но теперь можно было расслабиться – все позади. Он облегченно выдохнул… и громко охнул: его поразил шестнадцатый удар.
– Я что же, обсчитался? – Наставник стряхнул с кнута капли крови. Ти-Цэ тяжело перевел дыхание и скосился на учителя. Тот наградил его фирменной кривой улыбкой. – Виноват.
Он сбросил петлю с его мелко подрагивающих рук. Ти-Цэ торопливо натянул набедренную повязку, хотя срам отныне и прикрывал хвост.
– Ну как, не забудешь сегодня про бдительность? – спросил Наставник, неторопливо сворачивая кнут кольцами.
Ти-Цэ хотел ответить, но его перебили раздавшиеся со всех сторон смешки: ученики уже высыпали из амбара, посвежевшие после сна, и теперь разминались перед тренировкой. От прилившей крови у Ти-Цэ заломило виски. Его кулаки судорожно сжались, но уголки губ сами собой, с устрашающей легкостью, поползли вверх. Если бы он облизнулся сейчас, то наверняка отравился бы собственной ядовитой слюной.
– Ставлю еще на двадцать ударов, что сегодня на забеге приду к финишу первым, Наставник.
Учитель отвлекся от своего занятия и поднял глаза на ученика. Скользнул взглядом по его сжатым пальцам, остановился на животе, который вздымался и опускался от неровного дыхания, и наконец ответил прямо на его немигающий взгляд. Ти-Цэ упрямо держал глаза открытыми и не позволял себе занавесить веками боль.
В очередной раз налилась и затерялась в клоках шерсти капля крови. Широкая улыбка Ти-Цэ оставалось неподвижной.
– Вот как? – сказал Наставник. – Споришь на двадцать ударов, значит?
– Да, Наставник.
Учитель убедился, что Ти-Цэ следит за каждым его движением, и бросил еще не обсохший от его крови кнут обратно к столбу. Его взгляд был непроницаемым.
– Что ж, идет. Попробуй, сосунок.
Ти-Цэ молча встал в линейку сородичей так, будто бы ничего не случилось, и произведенным эффектом остался доволен. Кто-то косился на него с презрением, кто-то – с благоговейным страхом, кто-то – с восхищением. Но самое главное было, что ни у тех, ни у других, ни у третьих не осталось и следа былой усмешки.
Еще ни разу Ти-Цэ не приходил к финишу первым. Но ему было плевать, потому что ему снова удалось сделать это: внимание Наставника было приковано к нему, и на сей раз у учителя не повернется язык сказать, что он не видит в нем ничего особенного. Ему выпал второй шанс показать себя, и раз так, он был должен, просто обязан был всех порвать. А если он и в самом деле так жалок, что не сможет занять первое место хотя бы сегодня, один-единственный раз, то двадцать ударов, тридцать или сотню – все равно, сколько он их получит. Получит заслуженно.
Наставник провел стандартную утреннюю разминку, затем отправил их на охоту и забрал после обеда в теоретический класс. Лучшей медитацией для Ти-Цэ было представление собственного триумфа, и именно этим он занялся, как только они скрестили ноги и по команде Наставника закрыли глаза.
После ужина Наставник отдал распоряжение провести забег по джунглям с препятствиями, а после – уже на территории тренировочного лагеря поразить в прыжке две цели, щитом и толчком. Не забыл он напомнить и о том, что последний как обычно получит стандартные десять ударов.
Каждый в лагере слышал дерзкую ставку Ти-Цэ за место, ниже первого, и нес память об этом весь день. Никто не желал уступать ему, и тем более – стоять у столба наказаний вместо него.
Никогда еще тренировка не была такой грязной.
Ученики и раньше не упускали случая толкнуть товарища и оставить его позади, но теперь к этому приему прибегать стали все, даже самые совестливые, и с самого старта. Они валились друг на друга, в основном пытаясь зацепить Ти-Цэ. Но он был готов к этому, и точно рассчитывал, откуда ждать удара в следующую секунду. Ти-Цэ ускользал от них и пользовался своим безотказным преимуществом, чтобы вырваться вперед: неукротимым азартом и адреналином, втрое превышающим норму.
Никогда еще Ти-Цэ не показывал таких результатов в скорости и ловкости. Ни разу прежде ему еще не было так важно преодолеть полосу препятствий быстрее всех. Раньше он морочился только тем, как не прийти к финишу последним. Но сейчас он перепрыгивал с дерева на дерево, уклонялся от недоброжелательных товарищей, рвал воздух легкими и несся к финишу.
Он чувствовал, что вполне может сегодня добиться первого места: скорости прибавляла острая боль от свежих ран. Все-таки он слабо представлял себе, что сумеет перенести столько ударов по чуть только заживающей спине. И проверять свою стойкость не планировал.
Ти-Цэ очнулся от своих мыслей: в чувства его привел косой, пропитанный ненавистью взгляд впереди бегущего – его единственного оставшегося соперника. Ну разумеется. Он не мог остаться позади, не умел проигрывать. И уж тем более – уступать Ти-Цэ.
Ку-Ро возглавлял вереницу учеников и ловко, одно за другим, обходил препятствия. Шириной плеч и сложением в общем он однозначно пошел в отца – разница между ним и Наставником внешне истончалась с каждым годом. Но, как и учитель, при всей своей мощной комплекции он тем не менее был еще и очень пластичным: Ку-Ро легко огибал и перепрыгивал каждый заковыристый барьер. О меткости его тоже можно было говорить долго: если на охоте указать ему не на зверя, а на конкретную артерию – именно в ней позже найдешь наконечник копья. И уж конечно, он никогда не проходил тренировку по второму кругу.
Ти-Цэ должен был поразить цель также идеально с первого раза, иначе на первое место ему будет уже не выйти. Но сначала…
Обогнать Ку-Ро.
Ти-Цэ выжимал из себя все, что мог, и только великим чудом, не иначе, ему удалось сравняться, а затем и опередить Ку-Ро на один роковой шаг. Сын Наставника уже закинул одну ногу на дерево, но прежде, чем успел сделать рывок, Ти-Цэ шагнул прямо на его колено и как следует оттолкнулся. Окажись на месте Ку-Ро кто-то другой, сила толчка вполне могла сломать йакиту ногу, вывернуть в другую сторону, но сын Наставника лишь покачнулся, упал на землю и тут же выпрямился в полный рост. Он рванул вперед, чтобы сбросить Ти-Цэ с дерева за лодыжки, но не сумел дотянуться: он взлетел к верхушке, не чуя рук и ног. Его разрывало от возбуждения, он чувствовал, что не осталось ни одной преграды, которая могла бы его остановить, и с прогнувшейся верхушки дерева он спрыгнул, как ему казалось, выше облаков.
…Но поздно понял, что сделал это еще до того, как Наставник подбросил снаряды.
Внутри у него все оборвалось. Таким дураком он не чувствовал себя еще никогда в жизни.
Ти-Цэ и его цель летели друг другу навстречу. Он едва успел хоть как-то сомкнуть на одном снаряде щит, тогда как от второго он просто отмахнулся: его йакит заметил, когда тот врезался прямо ему в нижнюю челюсть.
Вместо того, чтобы грациозно приземлиться перед Наставником, Ти-Цэ рухнул ему под ноги: от силы удара его колени подогнулись, и он сильно ударился ими о землю. Глаза слезились от попавших в них древесных щепок. Ти-Цэ с трудом поднялся, пошатнулся на отбитых ногах и под всеобщий гогот наспех протер веки. Только одного голоса в какофонии смеха он не слышал – Наставника, который должен был стоять где-то перед ним.
Наконец, Ти-Цэ сумел открыть глаза и увидел учителя, который без намека на улыбку, почти задумчиво его рассматривал. Едва соображая, что делает, Ти-Цэ ткнул в небо пальцем и закричал:
– Я попал! Я разрубил эту хреновину, разнес ее в пыль, и вы не посмеете с этим спорить!
– Ну да, – ровным тоном протянул Наставник, – разнес. Когда она уже прилетела тебе в лицо.
Джунгли вновь содрогнулись от смеха. Ти-Цэ задохнулся от ярости и повернулся на заливающийся отравой в его уши звук. Он хотел отыскать каждого, кто смеялся над ним, и свернуть шею, в каком бы закутке кто ни спрятался. Лишь бы они никогда больше не открывали своих поганых, гнилых, вонючих ртов…
– Наставник! – вскричал Ти-Цэ и одним шагом сократил расстояние между ними до двух дюймов. Учитель не шелохнулся. – Я пришел первым и разрубил цель! Я просто прыгнул немного раньше, я…
– Допустил грубейшую ошибку, – закончил он за него. – Мужчина должен уметь контролировать себя вне зависимости от ситуации, уметь выжидать. Из-за чрезмерной спешки ты едва не ослеп. Если бы это был имэн, а не палено, тебя, полуслепого, уже не было бы в живых.
– Но!..
– Это грубейшая ошибка, – повторил Наставник. – Ты должен в любой момент уметь взять ситуацию под контроль. Действовать быстро – не значит импульсивно. Ты согласен со мной?
Ти-Цэ часто дышал сквозь крепко сжатые зубы. Он буравил Наставника налитыми кровью глазами, желая всем сердцем причинить ему страшную, лютую, как можно более сильную боль.
– Согласен? – спросил он снова, нисколько не впечатленный взглядом ученика.
– Да, – прошипел Ти-Цэ.
– Хорошо. – Наставник кивнул в сторону джунглей. – Попробуй еще. И сделай лучше на сей раз.
Ти-Цэ круто развернулся и исчез в кустах. Правда вместо того, чтобы аккуратно затаиться в густой растительности, он протаранил собой ветки. Мускулы горели от напряжения, а кулаки искали, кому разбить в крошку кости.
Второй попытки Ти-Цэ Наставнику оказалось недостаточно. Он отправлял его назад снова и снова, до тех пор, пока не сумел заставить не только вовремя и точно поразить снаряды, но и засесть в джунглях так, чтобы его не было ни видно, ни слышно.
Они занимались до темноты. Попытку Ти-Цэ засчитали последней.
По совету Наставника перед приведением наказания в исполнение Ти-Цэ сходил в кусты, чтобы отлить и освободить желудок. После он встал на пригретое место у столба наказаний и вскинул к петле руки. Ему полагалось тридцать ударов ребристым кнутом: еще десять Наставник накинул за последнее место.
Ти-Цэ надеялся не облажаться хотя бы сейчас, не потерять сознание, но не сумел и этого. Свежие раны открылись после первого же удара.
Никогда прежде он не испытывал такой боли: под облавой немыслимого количества ударов его спина превратилась в труху. Все мироощущение Ти-Цэ состояло из одной сплошной агонии. Он цеплялся как мог за все, что еще связывало его с реальностью: за воздух, за землю под ногами. Но за несколько ударов до окончания наказания все же обмяк и повис без чувств сразу после того, как выплюнул под ноги оставшуюся желчь.
29
Несколько раз он приходил в сознание (если это можно было так назвать), но перед тем, как отключиться опять, едва успевал заметить, что кто-то тащит его под руки. С колоссальным трудом, но Ти-Цэ удалось прийти в себя окончательно, когда он уже лежал на животе в незнакомом ему месте.
В первую секунду он почему-то представил себя среди испражнений, трупов и еще дерущихся за жизнь детенышей, таких же измученных, как он сам. Затем обвел гладкую загибающуюся в круг стену перед собой мутным взглядом и задался вопросом, куда подевались родители и почему оставили его в гнезде одного. Он хотел позвать их, попытался привстать, но жуткая, невыносимая боль, сковавшая его спину, напомнила обо всем, что произошло несколько часов (дней? недель? сколько он здесь?) назад.
Ти-Цэ соображал туго. Он рассеянно пялился на стену перед собой из-под полуоткрытых век. Память к нему вернулась, но он все равно не понимал, где находится. Он не в джунглях, не брошен у столба и уж точно не в общем амбаре.
Ти-Цэ попытался принюхаться, но боялся дышать глубоко, и осторожно приоткрыл рот, помогая обонянию кончиком языка. И не поверил: каждый дюйм был насквозь пропитан запахом Наставника.
Он лежал в его хижине.
Ти-Цэ был здесь всего один раз, да и то у порога, когда просил Наставника тренироваться с ним в Плодородной долине. Он и представить не мог, что окажется здесь снова, да еще займет импровизированною лежанку неподалеку от его кровати.
Ти-Цэ смутно припомнил, что несколько раз приходил в сознание и чувствовал, как некто, перекинув его руку через плечо, заставлял его волочить ноги. Неужели сам Наставник его сюда?..
В хижину вошли. Тяжелые шаги помедлили на пороге, а затем приблизились к нему. В поле зрения Ти-Цэ появился Наставник, который держал ворох каких-то листьев из джунглей в обеих руках. Ти-Цэ с трудом поймал его в фокус.
– Уже пришел в себя? Хорошо.
– Сколько я был без сознания? – спросил Ти-Цэ шепотом.
– Что? – Наставник вытащил из-под своей кровати глиняную чашу размером с добрый таз, вывалил в нее листья и снова скрылся из виду. Ти-Цэ услышал, как он бухнул чашу на стол. Застучала ступка. – Да ты минут десять назад отключился. Я только и успел, что дотащить тебя до сюда и сходить за травами. Ученикам только что был объявлен отбой.
Ти-Цэ издал обреченный стон. Впереди еще целая ночь. Бесконечная, полная боли ночь.
– Почему я здесь?
– В таком состоянии завтра ты даже встать бы не смог, а от твоих криков не выспались бы и все остальные. – Он отложил ступку и залил растения какой-то жидкостью. Масса зашипела, как мясной сок на огне. Ти-Цэ этот звук не понравился. – Сорок шесть ударов кнутом, – сказал учитель с чувством. – Подумать только! На моей памяти никто столько за день не получал. Хотя…
– Значит, я хоть в чем-то первый? – невесело улыбнулся Ти-Цэ. И тут же зарычал от боли и заскреб когтями землю под лежанкой: на его вывернутую наизнанку спину Наставник как будто выливал горячий металл.
– Терпи, – приказал он и прихлопнул компресс на его спине, чтобы лег плотнее. – Немного разбавил кислоту, но прижечь должно основательно.
Наконец он закончил и убрал опустевшую чашу в сторону, а сам наказал ученику лежать неподвижно. Ти-Цэ колотил озноб: спина горела, зато остальное тело сковывал холод.
– Безумие, спорить на такое количество ударов. – Наставник уселся прямо на пол и облокотился о стену, на которую смотрел Ти-Цэ до этого. Теперь их лица оказались примерно на одном уровне. Учитель подтянул к себе одно колено, положил на него локоть и покачал головой: – Это настоящее безумие.
Ти-Цэ возразить было нечего.
Они немного помолчали.
– Как ты чувствуешь себя сейчас? – спросил Наставник.
Ти-Цэ едва не задал встречный вопрос – уж больно уставшим выглядел Наставник, но разумеется, не это он хотел от него услышать. И уж конечно не то, что он мучается от невыносимой боли: не заметить это было трудно. Ему хотелось услышать что-то другое.
– Разбитым, – тихо ответил Ти-Цэ, не подобрав лучшего слова.
Наставник кивнул.
– Отлично. Теперь с тобой можно говорить. Ты был слишком перевозбужден, чтобы сделать это раньше. Мне нужно было истощить тебя физически, – пояснил он, – и сделать это быстрее, чем тогда, когда ты был юношей. Ты ведь помнишь не только месяц тяжелых тренировок со мной, но и предшествующие этому результаты медосмотра? Свою неустойчивую нервную систему? Я уже говорил тебе, что крайняя степень возбуждения и импульсивность – не врожденное качество, а приобретенное. Я думал, что ты изменился, и даже видел улучшения. Но эмоции по-прежнему выбивают почву из-под твоих ног.
Ти-Цэ вспомнил ослепляющую вспышку азарта, то, как он пружиной спрыгнул с дерева раньше времени. Как желал убить каждого, кто смеялся над ним. Как мечтал растерзать учителя…
Он не знал, куда деть глаза.
– Ты плохо стараешься, – резко сказал Наставник. – Этого ты должен стыдиться, а не своих мыслей. Они принадлежали в тот момент не тебе, а тому мясу, которое ты оставил без контроля. Нельзя допускать, чтобы чувства управляли поступками. Как думаешь, – спросил он вдруг, – почему я тебя наказал?
– Вы же сами сказали: чтобы вытрясти из меня все дерьмо. Ну и, конечно, потому что я не смог выполнить задание без ошибок, – пробубнил Ти-Цэ.
Но Наставник покачал головой.
– Думай. Уж это у тебя время от времени получается.
Ти-Цэ погрузился в раздумья. Какие еще причины тут могли быть, издевается он что ли? Он проспорил, да еще и занял в итоге последнее место.
Но перед этим Наставник упомянул неконтролируемый поток его эмоций…
Глаза Ти-Цэ полезли на лоб:
– Вы сделали это, чтобы я не чувствовал себя униженным вашим помилованием?
Наставник удовлетворенно кивнул еще раз и дважды хлопнул в ладоши:
– Лучшей формулировки я бы и не подобрал. Да. – Он вздохнул и протер глаза указательным и большим пальцами. – Когда ты упал мне под ноги, мне было интересно, что именно ты скажешь? Как оценишь свою «победу»? Ты стал оправдываться, хотя я не успел еще высказать свой вердикт. Ты сам в глубине души был недоволен своим просчетом. Если бы я засчитал попытку, ты бы не почувствовал триумфа, которого так ждал. В конце концов неудовлетворение, унижение «пощаженного» поглотили бы тебя. Это ты перенес бы куда хуже, нежели физические увечья. Поэтому я решил исполнить наказание в полной мере. Чтобы совесть не сводила тебя с ума.
Ти-Цэ не верил своим ушам, даже дрожь перестала сотрясать его тело. И вдруг внезапная волна бессильного гнева охватила его. За что, почему ему досталось все это? Женщины в Плодородной долине, насколько помнил Ти-Цэ, по сравнению с ним и вовсе были ходячими эмоциональными бомбами – и ничего! Никто их никакому контролю не учил.
Наставник поднял ладонь и заставил его умолкнуть на середине тирады.
– Не спрашивай, почему, зачем и за что. Не хочу этого слышать. Ты в ответе только за себя, на других оглядываться нет смысла, и уж тем более нет чести в том, чтобы обвинять кого-то в более легкой жизни. Особенно, когда ничего в этом не понимаешь. Наши женщины выполняют куда более серьезные задачи, чем тебе представляется. Они опекают детей и целое древо, на них лежит невероятная ответственность за множество жизней, в том числе и за предков, которые едины с древом в превосходной степени. Их не учат контролировать эмоции специально. Ты знал об этом?
Ти-Цэ растерялся. И заметно присмирел.
– Ты говоришь о воспитании в себе самоконтроля как о мучительном испытании. А на деле – это величайшая благость, какой удостоены мужчины, и какой мы жестоко обделяем женщин. Мужчины – кочевники, существа служащие, перебирающиеся с места на место и лишь ненадолго возвращающиеся домой. Жизнь женщины же состоит из охраны древа и потомства, каждый год, час и минуту. Их нельзя учить самоконтролю и медитации, потому что эти практики затуманивают животные инстинкты. Они четче чувствуют угрозу, быстрее реагируют и никогда не взвешивают, нападать на чужака или нет: они сразу бросаются в бой. Самки обречены на импульсивную жизнь, если угодно. Так нужно, чтобы обеспечить древу безопасность. Только представь, какого это, жить в постоянной тревоге и порой совершенно собой не владеть. Но только так древо и все его обитатели выживают на протяжении всей нашей долгой истории. Все благодаря сильной восприимчивости женщин к чувствам.
Ти-Цэ смотрел на учителя во все глаза.
– Мы обрекаем на такие мучения тех, кого любим больше всего. Но в то же время мы – единственные, в чьих силах облегчить их ношу. Холодное мышление мужчины формируют годами не только для служебных дел. Гармонией можно поделиться, если ее запасы достаточно большие. Благодаря собственной осознанности мы можем дать женщинам спокойствие и равновесие, хотя бы ненадолго заразить их этим состоянием, взять на себя часть бремени их ответственности, когда приходим к ним. Здоровье самки, ее счастливые мгновения гармонии – ни о чем таком не может быть и речи без твердого и всегда собранного мужчины рядом. Если ты не научишься быть таким и не сможешь дать своей супруге то, в чем она так нуждается – это будет не просто свинством. Это будет билетом в один конец к медленной и мучительной смерти, который ты сам вложишь в ее нежные руки. Эмоции сведут ее с ума. И это будет полностью твоя вина.
Воцарилось молчание. Ти-Цэ чувствовал, что задыхается; горло саднило теперь так же сильно, как плавящуюся спину. Он помнил, как раздражался, когда начинала тараторить младшая сестра, считал ее и других девочек необразованными дикарками, но…
Ти-Цэ поморщился. Наставник прав. Бесчестно было превозносить свои трудности над чужими. Положа руку на сердце, он вообще уже не чувствовал себя достойным какой-либо женщины.
– Ти-Цэ, – тихо позвал его Наставник, так чутко, что йакит не смог не вскинуть на него искаженное лицо. – Ты должен бороться. Там, на обряде инициации, без контроля сознания у тебя не будет и шанса. А если и удастся как-то выжить – очень скоро конец придет всем многочисленным членам твоей семьи. Любимой женщине, родным детям. – Он вздохнул. – Ты умный малый. И умеешь холодно мыслить, строить планы, стратегии. Я убедился в этом после вашего недавнего задания. Ты можешь действовать точно так, как надо. Нужен только контроль. И я не хочу, чтобы ты погиб из-за его недостатка! – повысил голос он, и так глубоко вонзил свой взгляд в его глаза, что Ти-Цэ содрогнулся. – Пообещай мне, что будешь бороться со своими чувствами. Пообещай, что справишься с этим любой ценой, и не дашь себе же тебя подвести. Обещай мне. Это приказ.
Сердце Ти-Цэ билось так сильно, что под ним дрожала лежанка. Он не мог отвести глаз от Наставника. Только сейчас Ти-Цэ по-настоящему увидел начертанный морщинами возраст, многолетний опыт, который уже налил его веки тяжестью, посеребрил шерсть. Неотвратимую старость, которую Наставнику хватало мудрости встречать со всем достоинством. Ему далеко еще было до древних и не близко даже до Старших, но года уже заявляли права на его тело. Наставник прожил много, много-много лет, и Ти-Цэ не был уверен, что у него хватит воображения, чтобы представить себе, сколько видели его закаленные янтарем глаза.
– Обе…щаю… – выдохнул Ти-Цэ. Хотел добавить что-то еще. Много чего еще, на самом деле, но захлопнул сведенный судорогой рот.
– Но это касается не только тебя, – сказал учитель, – это и мой долг, моя ответственность перед тобой. Поэтому внимай, Ти-Цэ, слово своего Наставника: я не позволю тебе умереть и заставлю овладеть собой, рано или поздно. Обещаю.
Ти-Цэ резко кивнул и уткнулся лицом в лежанку. В глазах щипало, очертания размывались. Может, растения снова пустили обжигающий сок?
Наставник кивнул тоже. И поднялся.
– Эту ночь проведешь здесь, под моим присмотром. Постарайся уснуть. Ночью сам уберу с тебя компресс. Ничего не трогай и не переворачивайся на спину.
– Спасибо вам.
Наставник отмахнулся и со вздохом вытащил из складок набедренного пояса, обтягивающего его пресс, длинную тонкую трубку.
– Чушь. Все равно ночами хреново сплю. – Он подпалил кончик трубки когтем и зажал меж губ. Глубоко затянулся и медленно выдохнул густое облако дыма. – Будет, чем себя занять.
– А это что? – Ти-Цэ кивнул на трубку и поморщился от едкого запаха.
– Игрушка для взрослых, о которой можешь забыть, пока не научишься себя контролировать, – проворчал он. – Курительные травы – не то развлечение, которое стоит пробовать на горячую голову. Тут надо быть внимательным. – Наставник еще раз затянулся. – Да. Чуть переборщишь – плохо будет. А в твоем случае, – он гоготнул, – и того, в кому впадешь.
Он отошел. Ти-Цэ услышал, как он присел на край своей постели, у дверного проема, где мог выдыхать дым на улицу и не травить ученика. Ти-Цэ услышал, как он достает из-под подушки ворох пергамента и укладывает на колени листы.
Он затягивался снова и снова, просматривал записи, иногда что-то правил, хрипло ворча под нос. То и дело Наставник привставал, чтобы выглянуть наружу: высматривал, все ли в амбаре спокойно.
***
Ночь и впрямь длилась целую вечность. Ти-Цэ просыпался каждые несколько минут: боль всякий раз возвращала его назад, чтобы он не упустил редкую возможность сполна ею насладиться. Однако, кровоточить и трескаться при каждом неосторожном вздохе раны перестали. Спина затягивалась грубо сшитым полотном кожи.
Через несколько бесконечно долгих часов он ощутил, как Наставник соскребает с него компресс. Ти-Цэ притворился спящим, но за свою первоклассную игру получил не признание публики, а крепкую оплеуху.
– Ты вообще видел когда-нибудь спящего йакита, бестолочь? Больше смахиваешь на покойника, – хмыкнул Наставник. – Будешь еще так притворяться – живьем схороню.
Наставник осмотрел его спину. Наверное, даже потрогал, но сказать наверняка Ти-Цэ не мог – ничего не почувствовал.
– В таком виде шрамы и останутся, – заключил он. – Была бы еще линька – может, что-то заросло бы посимпатичнее, и шерсть кое-где выросла бы, а так… Поздно уже. Не вовремя ты мне под горячую руку попался.
– Так уж и быть, оставлю в качестве сувенира, – сказал Ти-Цэ. – Будет, что вспомнить.
Наставник хохотнул.
– Второй раз наложить компресс будет не лишним, утром встанешь в строй. Лежи смирно и не шуми.
– Да, Наставник.
Его ребра уже давно походили на колья, на которые были насажены органы, но Наставнику на неудобства не пожалуешься. Очень скоро он вернулся с новым ворохом листьев и обновил компресс. На сей раз боль была более, чем терпимой.
– Ну вот, – сказал Наставник, когда ученик поделился сей радостью. – Хорошо, ведь от тренировок тебя никто не освобождал. И от наказания в случае чего тоже.
Ти-Цэ вымучил улыбку.
– Я обязан буду прийти не последним, иначе уже даже вы меня по частям не соберете.
– Да? А что насчет первого места?
– Никаких больше ставок. В таком состоянии справиться со всем с первого раза, да еще быстрее Ку-Ро?
Ти-Цэ напрягся: каждая клеточка тела, казалось, затаила дыхание.
– Ну да, уж это вряд ли, – после недолгого молчания сказал Наставник. В его голосе сквозила старательно прикрытая, но все же слышная улыбка.
Ти-Цэ притих. Внутри у него извивался червь ревности. В глубине души он все же надеялся, что Наставник приободрит его и теперь, но покусился на слишком большой кусок. Все же при видимом безразличии к сыну Наставник вовсе не упускал из виду всех его достижений, преимуществ и поразительного сходства между ними.
Наставник покончил с компрессом. Кажется, его настроение улучшилось. Не в пример Ти-Цэ.
– У меня нет времени, чтобы вести тебя на медосмотр. Но ты, кажется, в норме.
– Относительной, – слабо улыбнулся Ти-Цэ.
Наставник согласился.
