Kitobni o'qish: «Теоретические основы марксизма»

Из предисловия к первому изданию

Появление новой книги, посвященной критике марксизма, нуждается, быть может, в известном оправдании. Публика, по-видимому, утомлена бесконечным спором «ортодоксальных» марксистов и «ревизионистов», в котором приняли самое горячее участие и буржуазные экономисты, не принадлежащие ни к одной из этих партий. Тем не менее критика марксизма не может прекратиться до тех пор, пока названный спор не получит окончательного разрешения, так как марксизм представляет собой слишком важное явление и как научная теория, и как социальное движение, чтобы не стоять в центре научного исследования нашего времени. Вот почему «современная полемическая литература есть литература о Марксе», как недавно выразился один выдающийся теоретик и вместе противник марксизма.

Впрочем, настоящая книга далеко не преследует цели простой полемики; критикуя Маркса, я стремился придать своей критике не только отрицательный, но и положительный характер. Моя критика не направлена против Маркса как представителя определенных социальных идеалов; наоборот, высказываясь против данного автором «Капитала» обоснования этих идеалов, я хотел бы лишь содействовать их лучшему и более прочному обоснованию.

При выборе отдельных учений Маркса, рассматриваемых в этой книге, я руководствовался следующим соображением. Поскольку система Маркса не есть система социальной политики, в ней следует различать абстрактную социальную и экономическую теорию и исследование конкретной истории и конкретных тенденций развития капитализма. Точно так же и критика обеих частей системы Маркса не может не иметь различного характера: критика абстрактной части марксизма должна исходить из общих экономических и социологических соображений, между тем как оценка исторических построений Маркса невозможна без исследования конкретной истории капитализма. В этой работе подвергается критическому рассмотрению лишь первая, общая часть системы Маркса.

20-го февраля 1905 года.

Глава I. Основные идеи материалистического понимания истории

I. Понятие производительной силы. Различие материалистического и идеалистического понимания истории. Идеологические силы. Наука. Материальные условия социального развития.

II. Материальные факторы хозяйства как производительной силы. Социальная и материальная сторона хозяйства. Производство и обмен. Распределение. Материальная основа хозяйства. Раса как экономический фактор.

III. Учение о классовой борьбе. Возникающий класс и конституированный класс. Основа классовых антагонизмов. Классовое сознание и классовые интересы. Классовая борьба.

Материалистическое понимание истории принадлежит к числу тех научных построений, критическая оценка которых неизбежно должна начинаться с установления их точного смысла и содержания. Никакая иная историко-философская доктрина не вызвала в новейшее время столь обширной критической литературы и не явилась вместе с тем поводом к столь крупным недоразумениям. Почти каждый критик или популяризатор знаменитой теории толкует ее по-своему, что объясняется, прежде всего, формальными недостатками изложения теории со стороны ее творцов, всего мене заботившихся о точной формулировке своих взглядов. При таком положении дела критик поставлен в необходимость на свой собственный страх и риск дать эту формулировку и таким образом приобрести прочную основу для своей дальнейшей критической работы.

I

Известно, какую выдающуюся роль в историко-философских воззрениях Маркса играет понятие производительной силы. Все социальное развитие в его огромной сложности основывается, по мнению Маркса, на развитии производительных сил или, как иногда выражается автор «Капитала», материальных производительных сил. Но ни в сочинениях Маркса, ни в сочинениях Энгельса мы не встречаем точного определения понятия производительной силы. Даже более – не подлежит сомнению, что Маркс употреблял этот термин в различных и даже противоречивых значениях. Иногда Маркс понимает под производительными силами средства производства и обмена, иногда же – нечто несравненно менее определенное и боле обширное. Так, мы узнаем из его полемической книги о Прудоне, что «из всех производительных сил сам революционный класс является величайшей производительной силой»¹. Автор, очевидно, разумеет в данном случае под производительной силой все то, что так или иначе содействует успехам производства: только в этом смысле можно называть производительной силой общественный класс. В том же смысле Маркс часто говорит о «производительной силе труда» как о понятии, равнозначащем производительности труда.

Но если понятие производительной силы расширить до такой степени, то исчезнет всякое различие между материалистической историко-философской теорией Маркса и обычным «идеологическим» или идеалистическим пониманием истории. Что не является в этом смысле производительной силой? Религия, мораль, наука, государственный строй, право и многое другое оказывает, бесспорно, весьма значительное влияние на общественное производство и, следовательно, должно быть признано производительной силой. Если же мы будем называть производительными силами даже общественные группы, то исторический материализм превратится в простую тавтологию, в невинное утверждение, что социальное развитие определяется развитием общественных групп.

Конечно, Маркс хотел сказать нечто совершенно иное, установив в первый раз в своей книге о Прудоне то положение, что «с приобретением новых производительных сил люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, приемов приобретения средств к жизни, люди изменяют все свои общественные отношения»². Конечно, было бы грубейшим искажением мысли Маркса понять ее так, что приобретение новых знаний, успехи науки составляют движущую силу исторического развития человечества. Самое существенное в историческом материализме было бы при таком толковании устранено, и данная Марксом теория социального развития, имеющая, во всяком случае, определенное содержание, потеряла бы всякое отличие от обычного «идеологического» понимания истории. «Люди привыкли признавать ум, развитие и деятельность мозга единственной движущей силой быстрого прогресса цивилизации, – говорит Энгельс, – они привыкли объяснять свою деятельность своим мышлением, а не своими потребностями (проходящими, разумеется, через голову, через сознание) – и таким образом возникло с течением времени то идеалистическое мировоззрение, которое владеет умами со времени падения древнего мира»³. В предисловии к «Zur Kritik der Politischen Ökonomie» Маркс формулировал основную идею своей философии истории в известной фразе, что «не сознание определяет общественное бытие людей, а, наоборот, общественное бытие людей определяет их сознание».

Но разве не является таким искажением мысли Маркса утверждение Каутского, самого выдающегося представителя современного марксизма, что «состояние математики точно так же принадлежит к экономическим условиям существующего общества, как и состояние машинной техники или мировой торговли?»⁴. Вместе с математикой Каутский относит к экономическим силам химию и вообще естественные науки на том простом основании, что математика, как и естествознание, влияет на состояние хозяйства. Совершенно с таким же правом Каутский мог бы признать государство и вообще всякую идеологию «экономическим условием существующего общества», так как не подлежит спору, что «идеологические» силы оказывают большое влияние на состояние хозяйства. Таким образом, можно было бы, как сказано, уничтожить всякое различие между материалистическим и идеалистическим пониманием истории.

Впрочем, можно думать, что и сам Маркс не был чужд ошибок подобного рода. В своей книге «Die heilige Familie» он уже вполне овладел своей новой историко-философской доктриной. И, однако, в этой книге мы встречаем следующее замечание: «или думаете, критическая критика, что она сделала хотя бы первый шаг в познании существующего, пока она исключает из исторического движения теоретическое и практическое отношение людей к природе, естествознание и промышленность?»⁵.

Таким образом, естествознание и промышленность – вот две движущие силы истории. Этот дуализм очень напоминает историческую философию Сен-Симона, который точно так же усматривал в науке и промышленности два основания общественного строя. Но исторический материализм представляет из себя монистическое построение и признает практику жизни, а не теоретическое мышление, решающей социальной силой. Если считать естествознание самостоятельной силой рядом с промышленностью, то почему не признать таковой и философию, история которой так тесно связана с наукой? Что же останется в таком случае от знаменитого тезиса Маркса относительно сознания и общественного бытия?

С точки зрения исторического материализма естествознание, как и теоретическое мышление вообще, есть продукт, а не причина исторического развития. Как бы то ни было, нельзя не признать крайне характерной такую неясность основных идей материалистического понимания истории. Шаткость и расплывчатость понятия производительной силы подвергает эту теорию опасности утратить какой бы то ни было определенный смысл.

Правда, то же обстоятельство, говоря мимоходом, оказало большую услугу иным марксистам, дав им возможность называть производительной силой все что угодно и таким образом легко преодолевать все трудности, сопряженные с материалистическим объяснением исторических фактов. Таинственные производительные силы играют в работах многих из марксистов такую же роль, как жизненная сила в трудах старинных физиологов – все объясняется этими силами, но что такое представляют собой они сами – об этом умалчивается.

В «Манифесте» и в других своих работах Маркс дает понять, что производительные силы – не что иное, как средства производства и обмена. Этим можно было бы удовлетвориться, если бы само понятие средств производства и обмена не вызывало новых недоразумений. Под средствами производства обыкновенно понимают орудия производства, сырой и вспомогательный материал, но отнюдь не естественные условия производства, как, например, климат, географическое положение страны и т. д. Но внешняя природа, бесспорно, образует собой производительную силу в смысле Маркса, на что определенно указывает и Энгельс⁶.

Отождествление понятий производительной силы и средств производства и обмена наталкивается на трудности и другого рода. Так, Энгельс называет «разделение труда и соединение многих частичных работников в одной мануфактуре»⁷новой производительной силой, приведенной в движение буржуазией. Отсюда следует, что приобретение новых производительных сил далеко не равнозначаще введению новых орудий труда, ибо мануфактура мало отличается в этом отношении от ремесла. Правда, сам Маркс дал повод придавать материалистическому пониманию истории такой смысл, как будто бы, согласно этому воззрению, изобретение и введение в производство новых орудий труда составляет единственную движущую силу истории⁸. Признанием мануфактуры новой производительной силой Энгельс доказывает, однако, что такое толкование не соответствует духу данной доктрины. Это признает и Маркс, замечая, что «и при неизменном способе труда одновременное употребление на работу большого числа рабочих составляет революцию в материальных условиях рабочего процесса»⁹. Производство может, следовательно, испытать революцию без всякой перемены орудий труда; или, говоря иными словами, развитие производительных сил может совершаться на основе неизменяющихся орудий труда.

Впрочем, вполне очевидно, что введение новых орудий труда никоим образом не может быть признано господствующей силой социального развития. Только в новейшее время технические изобретения быстро следуют одно за другим, между тем как раньше проходило много столетий без существенных перемен в орудиях труда, что, однако, не препятствовало поступательному ходу истории. Превращение ремесла в мануфактуру, соединение прежних многих мелких производителей в одном рабочем помещении под руководством капиталиста было чрезвычайно важным шагом экономического и вместе социального прогресса. Но распространение мануфактуры нельзя ставить в связь с каким бы то ни было техническим изобретением. Среди всех форм промышленных предприятий есть только одна – фабрика, характеристическим признаком которой является род употребляемых орудий труда. Возникновение ремесла из семейного производства, распространение капиталистической домашней промышленности, это тысячелетнее промышленное развитие не находилось ни в какой связи с техническими изобретениями.

«Ничего не может быть неосновательнее, – замечает совершенно верно Карл Бюхер, – тех ученых построений, которые приурочивают новые культурные эпохи к возникновению гончарного производства или изготовления железа, изобретению плуга или ручной мельницы. Народы, умеющие превосходно изготовлять из железа топоры и даже трубы, пользуются еще и теперь деревянными копьями и стрелами и обрабатывают землю деревянными орудиями, хотя у них нет недостатка в быках, которые могли бы тащить плуг»¹⁰. Это нисколько не опровергает материалистического понимания истории, но опровергает то толкование этой теории, согласно которому историю движут технические изобретения.

II

Между тем как Маркс всегда указывает при формулировке своей основной историко-философской идеи на производительные силы как на решающую историческую силу (так, например, в своем знаменитом предисловии к «Zur Kritikderpolitischen Ökonomie»), Энгельc объявляет основой общественного строя «производство и вслед за производством – обмен»¹¹. Правда, это различие в формулировании доктрины, общей обоим авторам, не имеет принципиального значения, но все же оно не лишено известного интереса. Энгельс чувствовал, что понятие производительных сил слишком туманно и неопределенно, чтобы внушить читателю ясную идею об основах исторического материализма, и потому он предпочитает говорить не о производительных силах, а о производстве и обмене. Однако это отнюдь нельзя считать улучшением рассматриваемой доктрины. Прежде всего она утрачивает при такой формулировке свой первоначальный монизм. Не один, а два фактора – производство и обмен – признаются Энгельсом решающими моментами исторического развития без точного определения взаимных отношений между ними. Правда, Энгельс дает понять своим способом выражения («вслед за производством – обмен»), что обмен играет в данном случае менее важную роль, но все же обмен, по мнению Энгельса, образует собой самостоятельный и, таким образом, до известной степени независимый от производства фактор. Так, Энгельс очень резко критикует мнение Дюринга, согласно которому обмен должен рассматриваться как подразделение производства. «Если Дюринг спутывает два совершенно различных, хотя и взаимно обусловливающих процесса производства и товарного обращения, – говорит Энгельс, – и совершенно бесцеремонно утверждает, что от опущения этой путаницы может возникнуть только путаница, то он доказывает этим лишь то, что он не знает или не понимает колоссального развития, которое обращение получило в последние 50 лет»¹².

Но если товарное обращение представляет собой процесс, «совершенно различный от производства», не более обусловливаемый производством, чем производство обусловливается им самим, то Маркс, очевидно, ошибался, утверждая, что «способ производства материальной жизни определяет социальный, политический и духовный жизненный процесс»¹³, так как, кроме способа производства, и способ обмена определяет собой жизненный процесс.

Если же, наоборот, Маркс прав и обмен точно так же определяется способом производства, как и все остальные социальные процессы, если, следовательно, обмен не есть социальный фактор, равнозначный производству, то со стороны Энгельса методологически совершенно неправильно отводить в своей формулировке основной идеи материалистического понимания истории место обмену рядом с производством. С таким же правом Энгельс мог бы сказать, что основой общественного строя являются не производство и обмен, а производство, обмен и распределение или же производство, обмен, распределение и политический строй и т. д. и т. д., так как, конечно, Энгельс не стал бы отрицать, что распределение продуктов, политический строй и многое иное не остается без могущественного влияния на жизнь общества.

Но главное в том, что формула Энгельса оставляет совершенно в тени самое существенное в материалистическом понимании истории. Сказать, что производство есть основа жизни общества, значит сказать весьма мало. Состояние производства зависит от самых различных социальных моментов – так, например, от состояния науки, правового строя, господствующих нравов и т. д. Если общественный строй зависит от условий производства, то и производство зависит от условий общественного строя. Среди условий производства весьма важную роль играет общественный строй.

Поэтому недостаточно указать на условия производства вообще как на решающую социальную силу – вопрос в том именно и заключается, какие из этих условий – материальные или социальные условия – имеют это значение. И материалистическое понимание истории дает на это вполне определенный ответ, которого, однако, никак нельзя извлечь из формулировки Энгельса.

Далее, Энгельс говорит, что «последние причины всех общественных перемен и политических переворотов коренятся не в умах людей, не в возрастающем проникновении их в вечную истину и справедливость, но в изменениях способов производства и обмена»¹⁴. Однако это утверждение немедленно опровергается самим же Энгельсом, его характеристикой столкновения в современном буржуазном обществе производительных сил со способом производства – столкновения, которое, согласно Энгельсу, вызывается развитием производительных сил и заканчивается переменой способа производства. Если так, то нельзя говорить о способе производства как о «последней причине» общественных перемен, ибо сама эта якобы последняя причина зависит, по признанию того же Энгельса, от других, более глубоких причин, а именно – от состояния производительных сил.

Таким образом, мы благополучно возвращаемся к формуле Маркса. Основой исторического материализма является понятие производительных сил. Что же такое эти силы? После всего сказанного нетрудно дать вполне точное определение этому понятию.

Слабая сторона формулы Маркса заключается в том, что она совершенно не отводит в ней места обмену рядом с производством. Маркс говорит только о способе производства, как будто бы способ обмена был пассивным продуктом способа производства. Энгельс хотел восполнить этот пробел, но это ему не удалось потому, что он не решался порвать с формулой Маркса и не сказал ничего определенного. Однако способ обмена играет в социальной и, в частности, в экономической эволюции, по сознанию самого Маркса, не меньшую роль, чем способ производства. В своих исторических исследованиях Маркс совершенно чужд игнорирования роли торговли. «Не подлежит ни малейшему сомнению —, говорит он в третьем томе «Капитала», – что в XVI и XVII столетиях великая революция торговли, созданная географическими открытиями и вызвавшая быстрое развитие торгового капитала, являются решающими моментом в ряду причин, повлекших за собой превращение феодального способа производства в капиталистический»¹⁵.

Таким образом, обмен играет не второстепенную, а нередко решающую роль в хозяйственном развитии, вызывая преобразование способа производства. Социологическая теория, признающая хозяйство основой общественного строя, не имеет никакого повода придавать большее значение в социальном развитии производству, чем обмену. Правда, производство образует собой более раннюю ступень в хозяйственном процессе, чем обмен, так как продукт должен быть сначала произведении, а затем уже он поступает в обращение. Но это не может служить основанием для признания экономического примата производства, так как в противном случае пришлось бы признать таковой примат и за земледелием над обрабатывающей промышленностью, между тем как в новейшее время именно промышленность господствует над земледелием. «Промышленность является движущей силой не только своего собственного развития, но и развития земледелия»¹⁶. В этом заключается важнейший результат замечательного труда Каутского об аграрном вопросе.

Хозяйственная работа во всей своей совокупности, начиная от своей первой ступени отделения предмета от его естественной связи с землей и до своей последней ступени доставления продукта потребителю, образует собой нераздельный процесс, цепь, каждое звено которой необходимо для связи целого. Производство не менее зависит от торговли, чем и торговля от производства. Конкретными историческими условиями каждого отдельного случая определяется, какая именно ступень совокупного хозяйственного процесса приобретает господствующее значение; поэтому совершенно невозможно дать ответ на этот вопрос в общей форме для всех исторических эпох и обществ, и всякий спор на эту тему является вполне праздным. Это признает и Маркс, говоря, что «на первых ступенях развития капиталистического общества торговля господствует над промышленностью, в современном же обществе – наоборот»¹⁷.

Не производство и не обмен должны, следовательно, признаваться, независимо друг от друга, единственной основой общественного строя, а нечто более широкое – хозяйство или, точнее, условия хозяйственного труда.

Но эти условия различны и могут быть подразделены на духовные и материальные условия. Материалистическое понимание истории придает решающее значение условиям этого последнего рода. Таким образом, я прихожу к следующему определению основного понятия исторического материализма. Таинственные материальные производительные силы, господствующие, по мнению Маркса, над жизнью общества, суть не что иное, как совокупность материальных факторов, материальных условий хозяйственного труда. В понятие производительных сил входит не все то, что так или иначе влияет на хозяйство, но лишь часть этого более широкого понятия – именно вещественные, материальные условия хозяйства. Именно поэтому Энгельс имел полное право назвать данную теорию материалистическим пониманием истории.

Общественный человек живет в двоякой среде: духовной и материальной. Духовная среда образуется духовными влияниями на человека, иными словами, духовным общением людей друг с другом.

Но духовное общение между людьми возможно лишь при посредстве материальной среды. Духовная среда неотделима от материальной, образуемой всеми материальными факторами, влияющими на человека. Эта вторая, материальная среда играет, по мнению Маркса, решающую роль. Было бы, однако, грубым недоразумением приравнивать марксизм к тем довольно распространенным историко-философским теориям, которые пытаются объяснить общественный строй непосредственным влиянием внешней природы на человека. Выдающимся представителем таких теорий может считаться в новейшее время Бокль, по мнению которого наклонность испанцев к религиозному суеверию и фанатизму находится в связи с частыми землетрясениями в Испании, антропоморфическая религия древних эллинов – с прекрасной природой Греции и т. д.¹⁸. Но подобные попытки открыть непосредственное влияние внешней природы, географического положения страны, климата и прочего на жизнь общества обыкновенно совершенно не удаются. Можно согласиться с Ратцелем, что «вопрос о влияния природы на состояние тела и духа человека испытал как научная проблема самую злополучную участь: он долгое время подвергался обсуждению и с самых различных точек зрения, прежде чем приступили к изучению и анализу данной проблемы при помощи приемов научного исследования»¹⁹.

Марксизм не имеет ничего общего с этими теориями. Человеческая история не есть, с точки зрения Маркса, пассивный результат влияния внешней природы, так как общественный человек сам изменяет внешнюю природу и создает свою историю. «Материалистическое учение, – говорит Маркс, – что люди – продукты обстоятельств и воспитания; изменившиеся люди – продукты изменившихся обстоятельств и изменившегося воспитания, упускает из виду, что сами обстоятельства изменяются людьми»²⁰.

Таким образом, марксизм хотя и не отрицает влияния внешней природы на историю общества, но в отличие от того историко-философского направления, которое Барт называет в своей известной книге «Philosophie der Geschichteals Sociologie» антропогеографическим, на первый план он выдвигает не непосредственное, прямое, а косвенное, прошедшее через посредство хозяйства, влияние природы на человека. Всякое хозяйство покоится на материальной основе, даваемой внешней природой. Сущность хозяйства заключается в изменении этой материальной основы; хозяйственная деятельность создает новую материальную среду, развитие которой и приводит в движение, согласно историческому материализму, историю человечества.

Материальные условия труда не представляют собой чего-либо неизменного, застывшего, они не пассивный результат влияния внешней природы, но непрерывно развивающийся исторический продукт самого общественного человека.

Чрезвычайно важно резко отличать материальные условия хозяйства от духовных и, в частности, социальных условий его. Хозяйство есть одновременно материальный и социальный процесс. Человек изменяет материальную природу. Это – материальная сторона хозяйства. Но в то же время человек изменяет самого себя и других людей. Это – социальная сторона хозяйства. Материальные и социальные условия хозяйства тесно связаны между собой и взаимно влияют друг на друга. Можно рассматривать производство и обмен как материальную сторону хозяйства, распределение – как социальную сторону последнего (точнее говоря, производство и обмен имеют свою социальную сторону, так как они являются общественными процессами; но сравнительно с распределением, представляющим собою только социальную сторону хозяйства, все те технические операции, которые должны выполняться, чтобы продукт достигал потребителя, могут считаться материальной стороной хозяйства). Способы производства и обмена оказывают влияние на способы распределения, но и распределение влияет, со своей стороны, на производство и обмен. «Распределение, – говорит Энгельс, – не есть пассивный продукт производства и обмена; оно реагирует, со своей стороны, на производство и обмен. Каждый новый способ производства и обмена вначале задерживается в своем развитии не только старыми способами того и другого и выросшими на их почве политическими учреждениями, но также и старым способом распределения. Новые способы производства и обмена достигают лишь путем долгой борьбы соответствующих им способов распределения»²¹.

Несмотря на это, материалистическое понимание истории признает производство и обмен, но не распределение, решающей силой. Почему же? Потому, что производство и обмен представляют собой материальную сторону хозяйства, а распределение – социальный момент по преимуществу. Говоря точнее, не производство и обмен, но материальные факторы или условия того и другого образуют собой, согласно марксизму, основу общественного строя. Социальные условия производства и обмена точно так же определяются материальными факторами хозяйства, как и распределение. Состояние научных знаний, господствующий политический строй, право и пр. оказывают могущественное влияние на общественное производство. Материалистическое понимание истории не отрицает этого влияния, но оно признает решающим обратное влияние материальных факторов производства (и обмена) на общественную жизнь.

Маркс и Энгельс были склонны признавать расу самостоятельным экономическим фактором. В одном частном письме от 1894 г. Энгельс прямо говорит, что «раса есть экономический фактор»²². Нечто подобное утверждал и Маркс. «Независимо от более или менее развитой формы общественного производства, – читаем в «Капитале», – производительность труда остается в связи с условиями природы. Все же эти условия сводятся, в свою очередь, к природе самого человека как раса и т. п., и к природе окружающей человека внешней среды»²³. Таким образом, раса есть, согласно Энгельсу, экономический фактор, а согласно Марксу, она оказывает не меньшее влияние на производительность труда, чем внешняя природа. Некоторые последователи Маркса точно так же признают расу самостоятельным моментом общественного развития; так, например, недавно умерший итальянский социолог Антонио Лабриола²⁴. Согласуется ли, однако, такое воззрение с основными идеями исторического материализма?

Никоим образом и по следующим основаниям. Конечно, работоспособность человека весьма существенно зависит от его принадлежности к той или иной расе. Известно, что люди различных рас обладают совершенно различной мускульной силой, различным развитием и весом мозга и т. д. Физические различия организма, отличающие одну расу от другой, должны сопровождаться соответствующими различиями духовной одаренности. Но из этого не следует, что раса является, с точки зрения материалистического понимания истории, экономическим фактором, подобным внешней природе, ибо и многие «идеологические» силы, как право, государство, религия и пр. оказывают самое могущественное воздействие на производительность общественного труда, что, однако, не делает их экономическими факторами. Сущность исторического материализма в том именно и заключается, что это воззрение, не отрицая влияния разнообразнейших факторов на хозяйство, признает решающей силой только хозяйство. Заключающиеся во внешней природе естественные условия труда суть первичные экономические факторы, так как хозяйство не висит в воздухе, но покоится на материальной основе. Что же касается расы, то раса является, с точки зрения исторического материализма, не первичным, но вторичным фактором, как право, государство и пр. Расовые признаки не образуют собой чего-либо неподвижного и застывшего: они всегда находятся в процессе образования, они не конечная причина, но результаты развития соответствующей человеческой группы, развития, определяемого в конечной инстанции экономическими условиями существования этой группы. «Состояние общественного строя действует благоприятно или неблагоприятно, ускоряя или задерживая на этногенетический процесс, и таким образом становится само источником этнических признаков. В некоторых случаях, когда говорят о расе, следовало бы говорить о классе. Сословные различия сопровождаются у всех народов различиями физического строения, тем более глубокими, чем ниже стоят данные народы по отношению к образованию и свободе»²⁵.