Kitobni o'qish: «Боги ушли, твари остались»

Спасибо, что ты у меня есть

© Рогожин М., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Сайт издательства www.veche.ru

Глава первая

Зеркало казалось старинным. Возможно, таким оно и было. Во всяком случае, вглядываясь в него, Аделия ощущала беспокойство, словно приоткрывала дверь в чужую жизнь, откуда на неё в упор смотрели тысячи, а может, и сотни тысяч глаз. Да и само отражение уже принадлежало не ей. Еще несколько месяцев назад, лежа на нарах в сыром бараке, она и представить себе не могла, что в ушах у неё будут искриться бриллианты, а брови изогнутся тонкими дугами, совсем как у Марлен Дитрих. А на все еще впалых щеках появится матовый румянец и глаза приобретут свой привычный блеск.

– У тебя дрожат губы! Снова собираешься плакать? – откуда-то из-за спины раздался голос Франца.

Аделия инстинктивно прикрыла рот рукой. Уже несколько дней, с самого их приезда в Берлин, каждый вечер у неё случалась истерика. Она пыталась сдерживать себя, закрывалась в ванной комнате, но ничего не получалось. Если бы ей позволили по-русски покричать, поплакать, выговориться взахлёб, то, скорее всего, отпустило бы. А так, необходимость всё вдавливать в себя, вырывалась наружу истерическими слезами. Но сегодня нужно собраться с силами и взять себя в руки. Через два часа она должна сиять счастьем в ложе Берлинской оперы по случаю окончания ремонта исторического здания после разрушений, причиненных английской бомбой. В последний раз Аделия слушала оперу в Большом театре дней за десять до ареста.

Франц успел приноровиться к резкой смене состояний своей жены. Он запрещал ей разговаривать по-русски, поскольку был уверен, что гостиничный номер нашпигован подслушивающими устройствами. Поэтому, как только она замолкала, погружаясь в свои воспоминания, начинал безостановочно нести всякую чушь. Вот и теперь его красноречию позавидовал бы любой пропагандист из ведомства Геббельса.

– Сегодня в опере обязательно будет сам великий рейхсмаршал Геринг! Он большой ценитель женской красоты. Ты не должна затеряться среди мозолящих ему глаза первых красавиц Берлина. Я оплачиваю номер именно в этом отеле не для того, чтобы ты распускала здесь нюни. Моя жена должна привлекать взгляды самых влиятельных господ рейха.

Вся эта пафосная риторика переводилась просто. Франц надеется, что вечером в окружении Геринга окажется тот самый человек, ради которого её вытащили из лагеря, отмыли от вшей, привели в порядок и под видом гражданки Канады отправили в Берлин. Но как только Аделия начинала думать об этом человеке, слёзы комом застревали в горле, заставляя все тело дёргаться в беззвучных рыданиях. Вот и сейчас, почувствовав, что нахлынет, она стремглав бросилась в ванную комнату.

Шум воды вызвал у Франца гримасу презрения, он не ожидал, что так трудно придется с этой бабой. Когда ему сообщили из Центра, чтобы он готовился к встрече, Франц даже обрадовался. Разумеется, у него были женщины в ранге любовниц, подруг и просто приятных знакомых, но о жене он не разрешал себе даже подумать. Какая жена у агента его уровня? И вдруг, пожалуйста, требуют любить и оберегать. Франц получил жесткие инструкции их взаимоотношений, психологический портрет и несколько фотографий. Что ж, ощутить себя на некоторое время женатым человеком, со всеми вытекающими радостями семейной жизни он был не прочь. Но в действительности всё оказалось совсем иначе. Уже в женевском аэропорту, где он в роли любящего мужа встретил жену, прилетевшую из Канады, Франц при первых демонстративных объятиях, ощутил холод, идущий от этой женщины, словно ненароком обнял выставленный из морга труп. Аделия улыбнулась натянутой улыбкой и пожаловалась, что её укачало в самолете. Когда Франц привез её в этот роскошный номер в «Адлоне», она, вот так же, как и сейчас, скрылась в ванной и сидела там не менее двух часов. Он несколько раз пытался войти, но лёжа во вспененной воде, она встречала его таким колючим отторгающим взглядом, что он, пробормотав извинения, спешил ретироваться. Близости между ними так и не случилось. Сначала Франц предпринимал некоторые попытки, однако Аделия всякий раз осаждала его удивленно-надменным выражением скуластого лица, с заносчиво гордо посаженным носом, укрупненным легкой горбинкой. Он отступал словно перед дулом направленного на него пистолета. В душе чертыхался – «Не могли найти дуру попроще». При этом она постоянно плакала, вернее, сотрясалась всем телом от беззвучных рыданий. «Ничего себе, прислали женушку» – вздыхал Франц и старался вести себя с Аделией с насмешливостью и снисходительностью уставшего бонвивана.

Чтобы немного успокоиться, Аделия улеглась в ванну с горячей водой. Закрыла глаза и, как за спасительную соломинку, ухватилась за воспоминания о своей когда-то безмятежной московской жизни. Сразу же возник образ мамы, постоянно разрывавшейся между кухней и письменным столом. Отец всегда посмеивался над ней и просил Адочку (так ее звали дома), чтобы проследила за мамой, а то вместо соли та выльет в солянку чернила из чернильницы. Сам он писал английской автоматической ручкой, чем очень гордился. Кухня была общей. На ней было весело. Дети всех возрастов сновали между тремя газовыми плитами и все время что-то жевали. Аделия легко вписывалась в эту компанию, хотя соседи считали их семью барским пережитком. Еще бы! Ведь они занимали целых три комнаты с арочными окнами, выходящими на Бульварное кольцо. Отец Аделии – Борис Оттович Шранц был известным архитектором и сыном еще более знаменитого архитектора царского двора Отто Шранца, приехавшего в Санкт-Петербург из Вены по личному приглашению Александра Третьего. Его Адочка не помнила, поскольку дед умер еще до революции. После его смерти родители перебрались в Москву, где отцу предложили работу в комитете по созданию генерального плана строительства Москвы и выделили эти самые три комнаты в обмен на огромную петербургскую квартиру. Впрочем, все это не запечатлелось в детской памяти. Мама преподавала в школе немецкий язык и справедливо полагала, что её дочь должна владеть им в совершенстве. Поэтому девочка с самого рождения училась говорить сразу на двух языках. Лия Григорьевна безумно любила дочь, но была с ней по-учительски строга и принципиальна в своих методах воспитания. Адочка её боялась и старалась вести себя с прилежностью первой ученицы. Зато с отцом в полной мере ощущала всю радость детского бытия. Они постоянно дурачились, играли и устраивали друг другу разные неожиданности.

Именно поэтому, когда после окончания полного университетского курса, Аделии в деканате предложили как лучшей студентке ехать на языковую практику в Липецкое летное училище, где впервые стажировались немецкие летчики, она сперва занялась обработкой отца. Он, разумеется, и слышать не хотел о таком сумасбродном желании. Какой Липецк! Какие летчики! Юная фрау в армейских казармах?! Нет, только в МИД! Пусть для начала носить бумажки, зато по каким коридорам! Однако у Ады за годы учебы в университете накопился большой опыт по уламыванию папы. Знала бы она тогда, что из этого всего выйдет! Но папа сдался и, невзирая на потоки слез из огромных трагических глаз Лии Григорьевны и её материнские заклинания, принял сторону дочери. Сейчас Аделии трудно объяснить себе, с чего это она вбила себе в голову, что надо ехать в Липецк. Порыв юной души? Увлечение авиацией? А может, тайное желание увидеть живых немецких летчиков? Настоящих иностранцев, решивших учиться в самой лучшей стране мира. Она отчётливо представляла, с какой гордостью будет говорить о преимуществах социализма. Короче, в Липецк она прилетела в самом радужном настроении. С маленьким фетровым чемоданчиком, в котором лежало два платья и спортивный костюм с эмблемой общества «Динамо». А еще толстые словари и тетрадка для ведения дневника.

Их группу, состоявшую из двух девушек и четырёх парней (все обладатели красных дипломов), встречал молодой лейтенант с озорным приветливым лицом. Он тут же начал оказывать внимание девушкам и по-военному отдавать приказы их однокурсникам. Быстро погрузившись в кузов грузовика АМО, они, подскакивая на ухабах и чихая от придорожной пыли, поехали в расположение летного училища. Первым, кого Аделия там встретила прямо на КПП, был он. Высокий белокурый немец с широкой доброй улыбкой и стальным, прямо-таки завораживающим взглядом. Он был в штатском – в клетчатой рубашке с воротником апаш и в отутюженных в мелкий рубчик зеленых брюках с высокими обшлагами. Таким он ей запечатлелся раз и навсегда. Сопровождавший их лейтенант похлопал его по плечу и объяснил им – это немец! Аделия постаралась поскорее отвести взгляд в сторону, поскольку ей показалось, что блондин улыбался именно ей. Благо в окошечке возникла голова в фуражке и приказала предъявить документы.

Белокурого немца звали Альфред. И, возможно, именно сегодня ей предстоит увидеть его снова. Даже горячая вода не смогла остановить нервную дрожь, в который раз охватившую всё тело Аделии. В дверь ванной комнаты настойчиво постучал Франц.

Глава вторая

Зал берлинской оперы блистал так, словно за её стенами не было тягот затянувшейся войны, карточной системы на все даже самые необходимые товары. Успехи на Сталинградском фронте породили столь давно ожидаемую эйфорию и, казалось, что момент триумфа германского духа уже не за горами. Поэтому дамы позволили себе щеголять в умопомрачительных французских нарядах, напрочь перечеркивающих унылую моду, насаждаемую программой «пушки вместо масла». Среди черных и серых мундиров в партере мелькали фрачные пары. Оркестранты настраивали инструменты, а глаза зрителей невольно скашивались в сторону парадной ложи, где должен был появиться рейхсмаршал Герман Геринг.

Франц тоже с беспокойством поглядывал на пустовавшие в этой ложе кресла. И только Аделия, сидящая рядом, оставалась безучастна ко всему этому возбужденному великолепию. Выглядела она безупречно. На ней было платье из креп-сатина стального цвета с воротником стойкой, глубоко вырезным впереди, и широким поясом, жестко обхватывавшим тонкую талию. Его Франц присмотрел в большом универмаге на Виттенбергплац. Из продажи давно исчезли какие бы то ни было платья. Это, удивительно красивое, надетое на манекене, было выставлено в витрине. После долгих уговоров и потрясания целой пачкой рейхсмарок, Францу удалось его приобрести, и хотя с ним сразу же пришлось бежать в химчистку, оно того стоило! Теперь оно выглядело сногсшибательно. Тонкую шею Аделии украшала нитка черного жемчуга. Темно-каштановые волосы были убраны назад в узел, открывая маленькие аккуратные уши с серьгами, усыпанными более мелкими жемчужинами.

Несмотря на внутреннее смятение, Аделия застыла с задранным вверх острым подбородком и слегка прикрытыми миндалевидными карими глазами. Её полные рельефно очерченные губы, едва акцентированные розовой помадой, были сжаты, придавая всему облику вид капризной гордячки. Франца с первых дней их знакомства поражало её умение мгновенно превращаться из истеричной плаксы в гордую, испепеляющую презрительным взглядом, неприступную женщину. В данном случае, это было к месту.

Неожиданно зал взорвался аплодисментами. К дирижерскому пульту в оркестровой яме поднялся маэстро с роскошной черной шевелюрой, подернутой благородной проседью – Герберт фон Караян. Он раскланялся и взмахнул палочкой. Первые аккорды увертюры, словно волшебным взмахом, затушили свет многочисленных хрустальных люстр и бра. Раскрылся занавес, и раздались глубокие волнующие звуки оперы Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры».

Аделия смотрела на сцену, но не могла заставить себя вникнуть в происходящее на ней. Пустовавшая ложа притягивала намного сильнее, и она с трудом удерживала себя от беспокойных взглядов в её сторону. Зато образ Альфреда ярко и навязчиво всплывал перед ней.

Липецкое лето 1933 года выдалось на редкость дождливым. По утрам сплошные туманы занавешивали горизонт, затемняли мокрые леса и погружали самолеты, стоявшие на учебном аэродроме, в бесконечно сонное состояние. Полёты отменялись. Веселые, энергичные курсанты превращались в скучных зубрильщиков летной теории. А вот в немецком общежитии слышались громкие голоса, застольные песни и звон пивных кружек. Словно вырвавшиеся из-под присмотра учителей школьники, немецкие летчики стремились превратить каждый свободный день в праздник. И только Альфред был чужд этому веселью. В отличие от своих товарищей он считался уже опытным асом, к тому же был старше их. Ему исполнилось двадцать восемь лет. С томиком Шиллера он уединялся в небольшой беседке рядом со стендом, на котором висели портреты членов политбюро, военачальников и в центре – Сталина.

Шиллер и стал причиной знакомства Аделии и Альфреда. Она тоже любила поэзию этого немецкого романтика и даже участвовала в постановке его пьесы «Коварство и любовь» в студенческом театре. Пылко декламировала монологи на немецком языке. Альфред тоже мог легко процитировать:

 
А что успел я сделать для бессмертья?
Я осознал себя, созрел душою.
Державное призванье часто будит
Меня от грёз, как некий кредитор.
И юности растраченные годы
О долге чести мне напоминают.
Настал счастливый и желанный день,
Когда платить высокие проценты
По векселям я должен. Слышу голос
Истории – в нём слава гордых предков
И трубный гул восторженной молвы.
Настало время изумить народы
Великим делом…
 

(Перевод В. Левика)

Эти строки всколыхнули в душе юной девушки, воспитанной на героических поступках и подвигах революционеров, восторженные эмоции. А еще большее впечатление произвело то, как Альфред произнес этот монолог. Его глаза сияли синим утренним светом небес, губы складывались в жесткую просветленную улыбку. Он энергично вскидывал голову вверх и немного в сторону, проводил правой рукой по белокурым волнистым волосам, словно собирался надеть шлем, готовясь к бою.

Аделия тоже мечтала совершить что-нибудь значительное. Героическое. Это и привлекало ее в летчиках больше всего. Страстная увлеченность опасными полетами.

Встречи Альфреда и Аделии, казавшиеся случайными, для обоих превратились во внутреннюю потребность. Постепенно участились вечерние прогулки по лесным тропинкам. Лес способствовал их романтическому уединению и первому нежному поцелую.

Альфред оказался робким ухажером, что совершенно не сочеталось с его героической внешностью. И это еще больше завораживало Аделию. Она не испытывала внутреннего страха перед его объятиями. Настолько они были бережно невинными. Альфред не сводил с неё своих синих глаз, в которых серебристыми искорками вспыхивало восхищение ею и страх обидеть каким-либо неловким движением, и Аделии казалось, что она сама, повинуясь внутреннему трепету, замирает в ожидании прикосновений его крепких и все же слегка дрожащих рук.

Юность Альфреда пришлась на войну. В пятнадцать лет он впервые совершил полёт на аэроплане. А через месяц уже горел в кабине подбитого «фоккера», сумев посадить его прямо на картофельное поле, за что впоследствии получил Железный крест и уважение товарищей. Его приметил известный пилот Герман Геринг и зачислил в свою эскадрилью. Позже их пути разошлись. Геринг ушел в политику, а Альфред, несмотря на упразднение кайзеровской авиации, продолжал грезить небом, пока не оказался в липецком училище.

Впрочем, влюбленная парочка редко предавалась воспоминаниям. Каждая новая встреча требовала всё меньше слов и все больше завораживающих взглядов и дерзких прикосновений. Закончилось это страстным соитием в охотничьем шалаше.

Аделия даже не поняла, что произошло. Накатило такое чувство, что она совершенно потеряла контроль над собой. Мелкие судороги пронизывали её тело, и оно в мучительной истоме жаждало того неизведанного, невероятного, страшного и неизбежного, без чего она уже не могла существовать. Скромница, отличница, комсомолка отдалась своей любви без всяких опасений. Доверчиво и восторженно.

И только потом пришло понимание – «Мамочка, что же я наделала!». Эта ужасная, казалось бы, мысль вызвала у неё блаженную улыбку. Склонённая над ней белокурая голова Альфреда с бездонно-синими глазами заслонила собой весь мир.

Странно, но их роман, потерявший всякие признаки маскировки, не вызвал никакого противодействия общественности. Вокруг немецких летчиков крутилось много местных девушек. Наши курсанты с озорным соперничеством тоже пускались во все тяжкие. Правда, в отличие от немцев сразу предлагали жениться. На лётной подготовке амурные похождения не отражались. Поэтому командование училища смотрело на такое поведение сквозь пальцы. С немцами хоть и не братались, но считали их своими по духу и союзниками в будущих боях за победу всемирной революции.

От этих воспоминаний у Аделии похолодела спина. Наивная беспечность тех дней обернулась кошмаром, который ни на секунду не отпускал её душу из своих цепких лап. А на сцене в золотистом мареве на фоне Нюрнбергского собора звучали вокальные перебранки персонажей оперного действа. Аделия скосила взгляд на пустующую ложу и с надеждой подумала – «А вдруг не придёт?».

Зал взорвался бурными аплодисментами. Занавес закрылся. Медленно и величественно зажглись люстры. Начался антракт.

Франц шепнул Аделии: «Пойдем, прогуляемся». Она молча повиновалась ему, хотя ноги отказывались идти. Едва они вышли из ложи, как какое-то общее движение заставило их прижаться к стене. В искристом свете хрустальных бра на них двигалась группа людей, подобно мощной волне заполняя собой всё пространство коридора. Центром притяжения являлась массивная фигура в полувоенном френче тёплого дымчато-сероватого цвета с золотым шитьем. Не поднимая головы, Аделия поняла, что это Геринг. Взгляд её уперся в его лаковые большого размера туфли. Чеканный шаг был поступью властелина. Лёгкий, стремительный, но крепко оставляющий след даже на жестком ворсе ковровой дорожки.

Со всех сторон неслось традиционное «Хайль!». Франц крепче сжал руку, поддерживающую локоть Аделии. Она подняла голову. И совсем рядом увидела лицо, поразившее её значительностью черт. Это была голова ожившего бюста античного римского императора, которую когда-то Аделия видела в Пушкинском музее. Тяжелая нижняя челюсть, горделиво-крупный нос и взгляд глубоко посаженных глаз, лишённых, как ей показалось, зрачков. На губах играла безразлично-приветливая улыбка. А правая рука не столько поднималась в фашистском приветствии, сколько брезгливо отмахивалась от подобострастных физиономий приветствовавших.

Аделия стояла, как заворожённая. Всего в полуметре от неё находился один из кровных врагов её страны. Она могла бы сделать шаг и вцепиться в его горло. Но внезапно возникла спасительная мысль – «Такое не прогрызешь».

Новый толчок Франца заставил её отвести взгляд и – «О, Боже!». Из-за спины Геринга на неё в упор смотрел Альфред. В его глазах застыло изумление. Столь знакомые черты Аделии никак не ассоциировались у него с её нынешним обликом. Он был поражен сходством, стоящей у стены элегантной дамы, с той самой русской любимой девушкой, навсегда исчезнувшей в бесконечной сибирской тайге (как ему было заявлено в германском МИДе заместителем Риббентропа).

Аделия окончательно растерялась. Как ни готовилась она к этой встрече, всё равно оказалась застигнута врасплох.

Альфред, не меняя шага, прошел мимо, унося с собой неясное ощущение дежавю. И не оглянулся. Аделия прикрыла глаза рукой, чтобы сдержать набежавшие слёзы. Ей показалось, что случилось самое страшное, о чём она запрещала себе думать, – Альфред не узнал её!

– Порядок, он наш! – довольным тоном произнёс Франц.

– Кто?! – еле вымолвила Аделия.

– Ты его не узнала?

Нелепость вопроса вернула Аделию к действительности. Она смахнула пальцами слёзы и устремила на него такой надменно-уничтожающий взгляд, что его передёрнуло – «Чёрт!» Франц уже не раз испытывал его на себе, полный таинственной неземной силы, вызывающий оторопь и немедленное желание куда-нибудь улизнуть из-под его воздействия.

Прозвучавшая трель звонка пригласила прогуливающуюся публику занять места в креслах.

Глава третья

На сцене вовсю шли приготовления к певческому конкурсу. Шум и веселье бурлили со всей силой вагнеровской экспрессии. Но Аделия вслушивалась только в тихие стоны своей души. Даже романтическая песенка Вальтера «Сирень моя в истоме» вместо того, чтобы услаждать слух, пробудила новый прилив воспоминаний о страшных последствиях её светлой любви к Альфреду.

Сколько бессонных ночей она провела в мечтах об их встрече. Сначала, когда он уехал в Германию, а она вернулась в Москву, казалось, это произойдет совсем скоро. Она так и объявила родителям: «Не знаю, что вам сказать, но я влюбилась и собираюсь замуж!».

– Дожили! – драматически закатив глаза, выдохнула Лия Григорьевна.

– Лётчик? – насмешливо поинтересовался Борис Оттович.

– Лётчик! – подтвердила Аделия, и чтобы уж совсем добить, произнесла с вызовом: – Немецкий. Немец. Альфред фон Трабен!

Реакция родителей превзошла все её ожидания. Мама перевела взгляд полный упрека на отца. Тот стоял молча, с трудом пытаясь подобрать слова, чтобы объяснить дочери, какой страшный поступок она совершила. Понятие иностранец уже стало равносильно определению шпион.

– Кто-нибудь об этом знает? – спросил он с надеждой.

– Все… – пожала плечами Аделия.

Лия Григорьевна бессильно опустилась в кресло и заплакала.

– А куда смотрела общественность?! Старшие товарищи?! – от полной растерянности воскликнул Борис Оттович.

– Мы интернационалисты! И немецкие лётчики – наши союзники в борьбе за полную победу коммунизма во всём мире! – выдала Аделия, специально заготовленную для этого случая фразу.

Борис Оттович посмотрел на дочь с безнадёжной тоской. Он окончательно понял, что в их дом пришла беда.

Но, как ни странно, никаких последствий дружба Аделии с гражданином Германии не имела. Никто никого никуда не вызывал и не требовал никаких объяснений. Напряжение, возникшее в семье после признания дочери, постепенно стало спадать. К тому же с завидной регулярностью, два раза в неделю почтальон доставлял на имя Аделии письма из Германии. Она хватала конверт и бежала в ванную комнату, где закрывалась и в одиночестве по несколько раз перечитывала пылкие признания в любви. Альфред уверял девушку, что скоро добьется разрешения на их свадьбу и приедет в Москву за ней. Аделия безотчётно верила каждому его слову.

Родители не то чтобы смирились, но предпочитали не касаться этой темы. Тем более что Аделия находилась постоянно в приподнятом настроении и старалась угодить им во всём.

Борис Оттович, учитывая создавшуюся ситуацию, предложил подумать об аспирантуре, поскольку во всех иных сферах деятельности – муж-иностранец, вряд ли мог способствовать карьерному росту. Аделия с радостью согласилась. Ей было всё равно, чем заниматься, лишь бы дождаться приезда любимого.

Развязка наступила неожиданно. Ночью позвонили в дверь. Два звонка – точно к ним. Открывать отправился Борис Оттович, на ходу застёгивая пуговицы на пижаме. Отворил дверь и сразу всё понял. Трое молодых строгих сотрудников в глухих прорезиненных плащах без приглашения вошли в коридор.

– Нам нужна Аделия Борисовна Шранц, – хриплым голосом произнёс старший по званию.

– Сейчас разбужу, – поторопился ответить Борис Оттович и тут же добавил: – А может, лучше утром?

– Будите, – тихо, но с явной угрозой повторил старший.

Борис Оттович лишь нервно кивнул головой и, не поворачиваясь, попятился к комнате дочери.

Аделии снилось поле – желтое и бескрайнее. А над ним огромное голубое небо и рокот пропеллера. Она знала, что где-то совсем рядом летит самолет её любимого Альфреда. Но никак не могла разглядеть его в небе. Синь резала глаза и кружила голову. Хотелось самой взлететь. С этим ощущением она и проснулась. Первое, что увидела, – дрожащую нижнюю губу отца.

Он что-то возбужденно шептал, но разобрать было невозможно. Адель слегка потянулась, вытащив из-под одеяла руки. Отец больно ухватился за них и заставил её сесть на постели.

– К тебе пришли!

– Альфред?! – воскликнула Аделия.

Отец на её глазах внезапно как-то сжался, поник, ослаб. Отпустил её руки, повернулся спиной и, направившись к двери, с болью в голосе произнес:

– Одевайся.

…Озорные герои вагнеровской оперы продолжали развлекать публику. Тенор взял так высоко, что заставил Аделию вздрогнуть и оторваться от воспоминаний. Под крики браво и рукоплескания зала она осмелилась взглянуть в сторону ложи, где восседал Геринг в окружении свиты. И тут же её взгляд столкнулся с таким же напряженным взглядом Альфреда. Должно быть, он уже давно мучительно-испытывающе разглядывал её.

«Как он изменился!» – пронеслось в сознании. Вместо бесшабашного блондина с широкой улыбкой и романтической грустью в глазах, на неё смотрел человек, лицо которого ужесточилось резкими складками возле губ и сероватым оттенком кожи, особенно на впалых щеках. Теперь оно казалось неподвижным, и только вспыхивавшие искорки изумления в глазах слегка оживляли его.

«Что он подумает обо мне?» – всполошилась Аделия, понимая, что и её внешность совсем не та. Они не виделись почти десять лет. За её плечами лагерь, скотская жизнь, унижения, насилие, а что за его спиной? Близость к Герингу, блестящая карьера нацистского офицера… Неужели между ними возможна какая-то связь? Чудовищная пропасть, на дне которой давно похоронены обломки их юношеской любви. Вглядываясь в столь любимое лицо, Аделия со всей пронзительной очевидностью понимала ненужность их новой встречи. Но никак не могла отвести взгляд в сторону.

Они продолжали всматриваться друг в друга до самого окончания спектакля. И только вспыхнувший свет люстр заставил обоих стушеваться. О чем думал Альфред, глядя на неё? Это волновало намного больше, чем собственные ощущения. Если раньше, вплоть до самого момента их встречи, она надеялась, что эта встреча не произойдет, и потому не думала о последствиях, то теперь почувствовала весь ужас и неизбежность надвигающейся катастрофы. Оцепенение, сковавшее не только тело, но и разум, не позволяло шевельнуть даже пальцем.

– Вставай, нам нужно идти, – прошептал Франц и с наигранной живостью схватил её за руку, желая оторвать от кресла.

Аделия бросила последний беспомощный взгляд на ложу. Но Альфреда в ней уже не было. Это придало силы, и она встала.

Зрительный зал пустел быстро. Зато в коридорах и фойе толпились радостно возбужденные люди. Под влиянием музыки им на какой-то миг показалось, что в жизни всё налаживается. Оживление подобно фейерверку вспыхивало восторженными возгласами дам и громким смехом мужчин. Праздничная атмосфера слегка успокоила Аделию, и она заторопилась в гардероб. Но Франц потянул её в буфетную комнату. Там у дверей толпились офицеры в надежде увидеть хоть издалека любимца нации Германа Геринга. Альфред нервно курил у входа. Заметив их, ни минуты не размышляя, двинулся навстречу.

– Позвольте представиться? – обратился он к Францу.

– Чем обязан? – сдержанно поинтересовался тот.

– Ваша спутница…

– Жена, – уточнил Франц.

– Да-да, простите… очень похожа на одну женщину, с которой я был знаком десять лет назад… – замялся Альфред. Было видно, что он не привык к такому бестактному способу знакомства и не знал, как объяснить свое поведение.

Аделия опустила голову и предоставила мужчинам самим выпутываться из создавшейся ситуации. Зато Франц удивленно выкатил глаза и обратился к обоим:

– Так вы знакомы?

Повисла долгая пауза. Из буфетной комнаты послышались приветствия в честь Геринга. Аделия с достоинством выдержала, хотя была в полуобморочном состоянии.

– Извините за бестактность, – заторопился Альфред, – я ошибся. Ваша жена – просто очень красивая женщина.

– Мы вряд ли могли где-то встречаться, – выдавила из себя она, так и не решившись посмотреть ему в глаза.

– Разумеется, – согласился Альфред и добавил: – Та женщина осталась в России.

Франц наигранно громко рассмеялся:

– О… боевой трофей?! Нет-нет, мы из Австрии. Моя жена… кстати. Раз уж так получилось, давайте представимся, Аделия и Франц Вальтерхофф.

Последние сомнения по поводу Аделии у Альфреда исчезли. Он понял, что перед ним именно она. Но сумел сдержать эмоции.

– Очень рад – Альфред фон Трабен.

– О, какая фамилия? Ваш род – гордость немецкой нации, – тут же польстил Франц.

– Да-да – согласился Альфред. У него в голове не укладывалось, как могла замученная в Сибири возлюбленная появиться в берлинской опере. Да еще с австрийским мужем. Привычка держать себя в руках и в этом случае не подвела Альфреда, но нервное напряжение спровоцировало приступ хронической боли, которая стальным обручем принялась стягивать затылок. Альфред мгновенно побледнел, и его галантная улыбка искривилась страданием. Франц заметил это и поспешил ему на помощь.

– Мы остановились в «Адлоне». Давайте как-нибудь пообедаем вместе и продолжим столь необычное знакомство.

– Надеюсь, получится, – пробормотал Альфред, – еще раз извините… – И, щелкнув каблуками сапог, поспешил затеряться в толпе.

– Эка, его перекосило, – заметил Франц.

– Увезите меня отсюда, – с мольбой прошептала Аделия.