Kitobni o'qish: «Переплески перекатов. Том 2»

Shrift:

Светлой памяти моей Миланечки

Поначалу
(Из написанного с конца 60-х по начало 80-х прошлого века)

«И это прекрасно!..»

Моим сыновьям Андрею и Егору

И это прекрасно!
Вы утром проснулись,
почувствовав лёгкость и ёмкость движений.
Во всех зеркалах, подмигнув, улыбнулись
вам ваши радостные отраженья.
И это прекрасно!
Вы снова влюбились.
В который уж раз!
Удивляетесь чуду?
Напрасно.
Все те, что однажды приснились,
рано иль поздно – сбудутся.
Будут!
И это прекрасно!
Всё только в начале.
А если и было – опять повторится.
Бесцветные дни раззвездятся ночами —
жизнь продолжается.
Юность продлится.
И это прекрасно!

1980 г.

«Не торопите. Дайте напиться…»

Не торопите. Дайте напиться
этой нетронутою тишиной!
Хоть прикоснуться, если не слиться
с этим вот ельником перед весной.
Слушайте, разве вы не устаёте
от быстротечности календаря?
Что ж вы торопитесь, что ж вы не пьёте
этот искрящийся день февраля?
Вот они, ели! Там синие сказки
спят, на иголки сны нанизáв.
Что ж вы стесняетесь собственной ласки,
важностью лживой руки связав?
Ну, подойдите! Ну, запустите
пальцы в пахучее таинство лап —
вы позабудете тут же дела
и – удивитесь. И – загрустите.
Вспомните, может быть, что-то такое,
что неразумно душили в себе.
Ибо теряет осмысленность бег
без восхищения счастьем покоя.
Пусть он ещё хоть минуту продлится,
жизнь представляя немного иной.
Не торопите. Дайте напиться
этой нетронутой тишиной!

1979 г.

«Неподвижна Ока…»

Неподвижна Ока.
В этот утренний час
над излукой
ни малейшего ветерка.
Ни звука.
Тлеют угли в костре.
Закипает улов невеликий.
Всюду ночь ещё.
Ночь. Но блики
пронесли уже весть о заре.
Разом взвились стрижи —
тишины будто не было вовсе!
В многоцветье
и многоголосье
новый день обретает жизнь.
И светлеет вдали.
И светло на душе от счастья.
Понимания:
я причастен.
Я – частица моей земли.

1967 г.

«Не называйте дождь слезами!..»

Рудольфу Соину

Не называйте дождь слезами!
Дождь – нити света, не вода.
В них бьются листья плавниками,
как рыба бьётся в неводах.
Они из тучи паутиной
спускаются на майский луг,
а на трепещущей осине
сидит искусный ткач-паук,
что эти нити собирает
в моточки луж, клубки озёр
и ночью – тихо вышивает
волшебный голубой ковёр.
А утром первый луч рассвета
девчонкой нá гору взбежит
и ахнет! —
в васильках планета
дождинкой голубой дрожит.

1973 г.

«Леса…»

Леса,
леса заветные,
дремучие леса —
родная, незаметная
российская краса.
Едва приметной стёжкою
войди в её покой,
коснись ствола ладошкою,
прижмись к нему щекой,
и, как по мановению,
исчезнув из души,
тревоги и сомнения
заблудятся в глуши.
К чему напрасно мучиться —
успел,
            не преуспел? —
пой песню, как получится,
но главное —
             чтоб спел.
Чтоб в сути не сфальшивила,
в строке не солгала.
Неплохо, если б вывела —
важнее,
              чтоб вела.
Не отыскать спасения
в микстурах докторов,
пригýбить бы осеннюю
печалинку боров.
И, с детства неизменная,
придёт тебя спасать
родная, незабвенная
российская краса.

1980 г.

Земля Калевалы

О, как мудро спокойное небо.
Как чисты и безмолвны снега.
И синеет, храня сон Онего,
погружённая в думы тайга.
От ухабов машина устала,
но дорога, петляя, бежит
по уснувшей земле Калевалы —
бесконечной и краткой, как жизнь.
Расплываются грани предметов.
Забываются распри племён.
И приходит к тебе незаметно
ощущение связи времён.
Словно всё, чего недоставало,
что манило всю жизнь за собой,
пронеслось над землёй Калевалы
удивлённою рыжей совой.
И любою изящностью женской
ты легко поступиться готов
там, где церкви Преображенской
вьются локоны куполов.
И окажутся ми́зерно малы
волновавшие прежде мечты,
среди сказов земли Калевалы,
у последней Полярной черты.
Впредь куда бы судьба ни бросала,
обречён ты вовек тосковать
по озёрам земли Калевалы,
деревянным её кружевам.

1977 г.

«Не позабыть семёновских лесов…»

Не позабыть семёновских лесов
и тихий говорок речушки Кезы,
где, пестуя мальчишескую резвость,
нёс конь меня по зарослям осок.
И не найти в Канавине двора,
который я бы не излазил в детстве.
Зайду случайно, и – не наглядеться
на падающий в лопухи сарай.
Из тех лесов и тех глухих дворов,
где жило русское простое слово,
пошли мои истоки и основы
того, что стало содержаньем строф.
Здесь начиналась для меня земля,
которую светло зовут – Россия.
Куда б потом судьба ни заносила:
единственная родина моя.

1979 г.

Улица детства

Это улица нашего детства.
Это двор наших игр и ссор.
Тополя,
что росли по соседству,
помешали? Пошли под топор.
Потемнели дома,
покосились,
стал совсем невысоким забор.
То ли вправду места изменились,
то ль мы им изменили с тех пор?
Жизнь несётся в погоне ли в бегстве,
переходим с галопа на рысь.
А на улице нашего детства
лопухом зарастают дворы.
Ах, как часто теперь не хватает
мне дворов тех с колючим репьём,
где рыдала наивность святая
над замёрзшим в пургу воробьём!
Вот стою у калитки дырявой.
Вот вошёл.
Но… попал не туда.
– Вы ошиблись, наверно?
– Вы правы.
Я, как видно,
напутал года.

1976 г.

Песня о моём городе

Я постоянно уезжал
от этих тихих улиц
и старый Нижний провожал
меня, дома сутуля.
Но где б мой сон ни прерывал
рассвета привкус горклый,
я богомольно трепетал,
заслышав слово «Горький».
Пусть есть другие города
в большой моей России,
пусть в руслах peк других вода
и чище, и красивей,
но, руки в Волгу опустив,
то громовой, то нежный,
как незатейливый мотив,
прекрасен старый Нижний.
За эту простоту и стать,
растерянность и гордость
люблю вас, Нижний, и опять
спешу к вам, древний город!

1981 г.

«Тихо и сухо в сентябрьском лесу…»

Тихо и сухо в сентябрьском лесу.
Прелость лесную вдыхая,
я не спеша своё тело несу,
сам от себя отдыхая.
В кои-то веки сегодня хочу,
следуя мудрости Ницше,
от заморочек, раздумий и чувств
хоть на шажок отстраниться.
И прислониться горячечным лбом
к телу прохладной берёзы.
Став её веткою или грибом,
ждать приближенья морозов.
Не представляя, как сердце болит,
не претендуя на званья,
быть просто маленьким чудом земли —
пусть даже и без названья.
В сущности, в этом и есть жизни суть.
Гулко кукушка гадает…
Тихо и сухо в сентябрьском лесу.
Слышно, как лист опадает.

1983 г.

Рассвет над Волгой

Рассвет над Волгой – дело непростое.
Ещё им и не пахнет в городах,
когда его короткая история
рождается на сумрачных волнах.
Она неясным звуком тронет чаек,
неярким бликом яр обворожит
и ветра дуновением нечаянным
на усике антенны задрожит.
Рассвет над Волгой – сказочное действо,
когда легко душою покривить
и вдруг поверить: возвратилось детство
и можно жизнь по-новому скроить.
Но вот уже за дальними лесами
взметнулось пламя будущего дня,
и всё острей, всё явственней касанье
далёкого, но властного огня.
Восходит солнце!
Громче чаек крики.
Свежей озона терпкий эликсир.
Из плотной полутени в полублики
с восторгом входит отдохнувший мир.
В нём много грязи, но и много света,
в нём горьки травы, но и сладок мёд.
И вспять – нельзя, но именно поэтому
в нём есть потребность двигаться вперёд!

1978 г.

«Ещё один мой день…»

Ещё один мой день
позолотил восток.
Ещё одна ступень,
ещё один виток.
И надобно вставать,
и надобно идти,
и приручать слова…
Но, Господи прости, —
под пересвист стрижей
дай паузы хлебнуть!
На зыбком рубеже
рассвета хоть чуть-чуть,
укрывшись от забот
дремотной пеленой,
дай в лености лесной
побыть самим собой.
Замри на миг, Земля.
Ярило – отдохни!
Постой будить поля,
пусть выспятся они.
Спи, Волга, спи, Ока.
Деревья и кусты,
замрите.
Облака,
как чистые листы
моих грядущих книг,
плывите не спеша:
хотя б на краткий миг
пусть отдохнёт душа.
Пусть, озаряя даль,
замрёт рассвет в тиши.
И, может, мне тогда
достанет сил
на жизнь.