Kitobni o'qish: «Сбежавший из вермахта»

Shrift:

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

Посвящается немецкому актеру и режиссеру Хансу-Эриху Корбшмитту (1913–2001)

Предисловие

Начавшаяся в июне 1941 года война с Россией привела к заметной активности театральной и кинематографической жизни нацистской Германии. На сценах актеры разыгрывали лучшие спектакли немецких классиков, реже зарубежных, ставили мелодрамы, на киностудиях снимались сентиментальные фильмы о любви нежных фрейлейн к фронтовым героям, к ним добавлялись веселые музыкальные комедии. Появились фильмы на исторические темы, в которых воинственные курфюрсты, кайзеры и короли захватывали близлежащие земли. Народ жаждал новых сценических и экранных иллюзий, становился в очередь к кассам, веселился и пил пиво.

Война? Это где-то там, далеко на востоке. Мы уже завоевали всю Европу, взяли Париж. Наш фюрер знает, что делает. Нам нужна теперь нефть и пшеница. И дармовая рабочая сила. И жизненное пространство. Газеты и радио сообщали о мощном безостановочном наступлении на восток моторизованных немецких частей, разрушавших все и вся на своем пути. Еженедельное немецкое кинообозрение «Die deutsche Wochenschau» показывало разбомбленные русские города, горящие деревни, десятки тысяч русских оборванных пленных, которых, как скот, гнали на запад. Падение большевистской России было предопределено – Москву рассматривали в бинокль. Йозеф Геббельс, министр пропаганды, обещал, что Йозефу Сталину, вождю большевистской России, они устроят «торжественный» парад. И язвительно добавлял, что осенью 1941 года солдаты вермахта пройдут победным маршем по Красной площади, на брусчатке которой в установленных железных клетках будут сидеть поверженные русские вожди Сталин, Молотов, Ворошилов…

Однако с начала зимы прославленная немецкая армия неожиданно застряла в снегах под Москвой и впервые понесла ощутимые потери. Десятки тысяч замерзших, разбитая техника. И боевые действия на Восточном фронте приняли затяжной характер. От Москвы немецких солдат отбросили на десятки километров. Вермахту срочно потребовалось новое пополнение. Мобилизация коснулась также деятелей культуры. Тех, кто отказывался от отправки на Восточный фронт, ожидало суровое наказание. В народе шепотом говорили, что в некоторых тюрьмах заработала гильотина. Головы отрубали врагам рейха. По радио по-прежнему сообщали о новых победах, однако возвращавшиеся с фронта раненые, обмороженные, инвалиды говорили уже о другом. Оказывается, провозглашенный фюрером «Blitzkrieg» (блицкриг) кончился, мои дамы и господа. Москву не взяли, конца войны не видно, и чем она закончится – неизвестно.

1. Сорванная репетиция

Профессиональному драматическому актеру городского театра во Франкфурте-на-Одере, двадцатипятилетнему Эриху фон Риделю, почти во всех спектаклях предоставляли, как правило, ведущие роли. Эрих был еще музыкантом, прекрасно играл на рояле. Когда он выходил на сцену, им нельзя было не залюбоваться – образцовый ариец, высокий блондин с голубыми глазами, с аккуратно вытянутым затылком, с очаровательной улыбкой. Девушки кидали к его ногам цветы. От призыва в армию еще в 1939 году фон Риделю предоставили отсрочку. Театр сумел отстоять своего талантливого исполнителя. Но Эрих чувствовал, что изменившаяся с 1942 года ситуация на Восточном фронте могла изменить также его статус. Чутье подсказывало, что вторую отсрочку ему едва ли дадут. Некоторых знакомых актеров в Берлине мобилизовали. Театр во второй раз за него не вступится. Но, может быть, пронесет, и война скоро кончится?

Публика ждала его выступлений. Едва появлялись афиши с изображением актера фон Риделя, как в кассы выстраивались очереди. Бюджет театра пополнялся. По приглашению разных антрепренеров Эрих успешно играл на сценах театров Берлина, Дрездена, Дюссельдорфа. Активно снимался в кино. Кинокомедия «Сельский учитель» принесла ему широкую известность. Ему нет замены! Нет-нет, на фронт его не заберут. Он не годился для военных действий. Он актер, музыкант, он нужен публике. Геббельс говорил о высоком предназначении нового немецкого искусства, национальные идеи которого должны воплощать молодые люди на своих рабочих местах. Рабочее место Эриха – театральная сцена и киносъемочная площадка. У него впереди новые творческие планы, ему уготована другая судьба…

В конце лета 1942 года профессор Эмиль Ламмер, режиссер и педагог франкфуртского городского театра, предложил репертуарному совету назначить Эриха фон Риделя помощником режиссера, чтобы он поучаствовал в постановке «Гамлета», трагедии разочарования, коварства и мести. Это самая длинная пьеса Шекспира, говорил профессор. В ней почти тридцать тысяч слов. Пора, пора Эриху проявить большую творческую самостоятельность. Слава богу, никаких претензий к английскому драматургу у Немецкой государственной театральной палаты в Берлине не нашлось. Репертуарный совет согласился, и Эрих получил дополнительную нагрузку. Это был шанс избавиться от пугающих назойливых мыслей о мобилизации.

Профессор показал своему подопечному тайное тайных – книгу «Режиссерский план спектакля». В нем излагались сценография, актерские мизансцены, вся драматургия, все мелочи, вплоть до освещения. По этой режиссерской книге были распределены роли. Главную, Гамлета, предложили опытному актеру, поклоннику лошадей и фехтования Максу Зиберту. Короля Клавдия должен был сыграть любитель пива, «пивная бочка» Йозеф Хуберт, а вот Горация, друга Гамлета, хитрого мудреца, профессор оставил для Эриха Риделя.

Три недели ежедневных репетиций, три недели разговоров о воплощении замысла режиссера, о проникновенной игре и передаче драматизма ситуаций. Время летело незаметно. На четверг назначили последний прогон, следом генеральная репетиция и в воскресенье – премьера. Декорации первого действия рабочие уже установили на сцене.

Уверовав, что все идет как по маслу и теперь можно расслабиться, активная троица: король Клавдий, он же Йозеф, вместе с Гамлетом-Максом и Горацио-Эрихом, (мстительный Лаэрт отказался от «пивного заседания») в среду, после очередной репетиции отправились выпить за предстоящий успех в местной пивной-кнайпе «У Матильды». Сели там за дальний столик и прилично нагрузились. Поиграли в карты, снова выпили и не заметили, как наступил полицейский час. Стрелки перевалили за полночь. Что делать? Продолжать пить! Хозяйка Матильда не возражала, актеры были ее постоянными клиентами, платили исправно. Она давно опустила жалюзи, за ними черные шторы, в зале горели свечи. На стенах висели фотографии с подписями ведущих актеров театра. Уютно тикали ходики. И снова потекло пенистое пиво, наполнялись рюмки немецким корном, произносились речи.

Но после полуночи разговор повели уже не столько о театральных делах, сколько о фронтовых. Все посторонние давно покинули питейное заведение. Если газеты писали о победах, о продвижениях вперед, то возвращавшиеся из России отпускники, раненые рассказывали совсем другое. Камрады, блицкриг закончился! Мы отступили от Москвы! Не хватило нам тяжелых танков, в русских дорогах завязли наши пушки. Зимой у наших машин замерз синтетический бензин, пришлось использовать лошадей. В результате передовая оказалась без нужного количества боеприпасов, теплого обмундирования и питания. Но самое печальное – русские научились воевать. Мы выдохлись?! Нет! Но фронт почему-то сместился на юг, к какому-то Воронежу.

Эрих шепотом сообщил своим коллегам, что знакомая соседка, работница почты фрау Вильде, со слезами на глазах рассказала ему, что зимой 41-го под Москвой были обморожены многие солдаты вермахта. Ее старший сын Франц, пулеметчик, на своей танкетке подъехал к границе самой Москвы и подорвался на мине. Ужасные русские всех танкистов расстреляли… Варвары! Он так и остался там у городка со странным названием Химки, замерз навечно в русских снегах. Бедный Франц!

Артисты горестно повздыхали. Знаток военных действий на Востоке Гамлет-Макс добавил, что и его племянник вернулся из России тоже покалеченным, пальцы правой кисти бездействовали. Инвалид. Ужас, что он теперь будет делать? Да, друзья, продолжал Макс, к сожалению, линия нашего фронта почему-то отползла от Москвы, сместилась на юг, считай на шестьсот километров. Что все это значит?

Клавдий-Йозеф всех подбодрил. Он заговорил о сотнях тысяч русских солдат, захваченных в плен. Их столько, что никто не знает, что с ними делать. Пленных, конечно, направят в Германию. Но стоит ли гнать в цивилизованную страну такую массу голодных оборванных людей? От них смрад, болезни. С ума можно сойти. Представьте себе, тысячные толпы голодных русских пройдут по улицам уютного Франкфурта или Берлина. Где они будут испражняться? По дороге? Все загадят. Они питались одной травой.

– Нет-нет, – возразил Эрих. – Пусть приходят. Дадим им работу. – Он посмотрел на лица удивленных коллег. – Они трудились бы за кормежку. Разве не нужна нам дармовая рабочая сила? Строили бы дороги.

– Какие они работники? – перебил его Йозеф. – Дикий народ. Ничего они не умеют, немецкого языка не знают, как будем им все переводить, объяснять? Может быть, их в наш театр пригласить на репетицию?

– Ха-ха! – рассмеялись все. – Этого еще не хватало.

– Нет, почему, среди них есть неплохие работники, – заметил Макс. – Только их надо кормить, одевать.

– Одевать в немецкое платье? – прервал его Йозеф. – Сделать похожими на нас? И где нам взять столько одежды? Нет-нет, пусть остаются у себя дома, пусть в России строят нам дороги…

Все согласились, что будет лучше всего, если русские пленные останутся у себя дома и начнут строить дороги, тогда воевать станет гораздо легче. А когда немецкие войска захватят Москву, то туда можно будет отправиться к ним… на гастроли. Все снова смеялись. Усталые, они уже дремали за столом. Как расходились, Эрих не помнил.

Он приперся в театр к назначенному времени, девяти утра. Чувствовал себя разбитым, голова гудела, как колокол. В зрительном зале собралась почти вся труппа. Профессор Ламмер отдавал указания двум женщинам: королеве-матери – Эрне Мюллер и Офелии – Луизе Блюм, обладавшей приятным певческим голосом, которую в своей среде звали Блюмхен – цветочек и с которой у Эриха закрутился роман. Наставления Ламмера прослушали также вельможа Полоний и его сын Лаэрт. Не было только ведущих актеров, принца Гамлета – Зиберта и короля Клавдия – Хуберта. Куда они запропастились? Помчавшийся к обоим на дом на велосипеде курьер вернулся с неутешительной вестью, ни тот ни другой после вчерашней репетиции в театре домой не возвращались. Родственники не знают, что и думать. На часах уже одиннадцатый. Где искать пропавших? В больнице, в морге? А если они нарушили запрет появления на улице после двенадцати часов ночи, если попали в полицию? Запахло скандалом. Это было не только нарушение трудовой дисциплины, но и полицейского режима, значит, ставило под угрозу спектакль, о котором знал весь город. Весь бургомистрат во главе с обер-бургомистром, партийные лидеры – все собирались прийти на премьеру. За срыв спектакля не просто наказывают, выгоняют. А если об этом узнают в Немецкой государственной театральной палате? Не приведи господи…

Профессор Ламмер заметно нервничал. Наконец он принял решение – репетировать без обоих негодяев и приказал раздвинуть занавес. Тяжелый темно-синий бархат разъехался в обе стороны. На сцене появилась мрачная зала с узкими окнами-бойницами. Пустые столы. Вдоль них скамьи. Сквозь цветные витражи пробивался едва заметный синий сумрак. Холодно, неуютно. Профессор Ламмер поднялся на сцену и захлопал в ладоши.

– Скажите, чтобы дали свет. Пусть зажгут все прожектора. Итак, дорогие мои, не отчаивайтесь. Я сыграю короля Клавдия, комплекция позволяет, а на роль Гамлета приглашу моего знакомого актера из Берлина. Время еще есть. Эри! – крикнул он.

Эрих с толстой режиссерской книжкой под мышкой с трудом поднялся на сцену. Он держался уверенно, но его одолевала жажда, во рту такая была сухость, пива сейчас бы выпить…

Зажглись прожектора. В замковой зале стало светло. Женщины вернулись из гримерных уже переодетые. Слуги принесли подсвечники. Артисты становились на свои места. Внезапно профессор Ламмер поднял вверх указательный палец – всем внимание. Он как-то странно посмотрел на Эриха.

– Вы ничего не слышите?

Эрих отрицательно замотал головой. Он прислушался – ничего. И недоуменно взглянул на профессора.

– Неужели вы ничего не слышите? – с какой-то ядовитой улыбкой снова спросил тот.

– Нет, ничего, – Эрих в недоумении поднял плечи.

– Прошу полной тишины! – крикнул в зал профессор Ламмер, потом взял Эриха под руку и повел за собой. Миновав столы, они подошли к задним декорациям. Их глазам открылось впечатляющее зрелище. На оттоманке, придвинутой к расписной стене замка, в обнимку лежали два человека. Они накрылись королевской мантией. Очевидно, замерзли. Это были объявленные в розыск пузатый король Клавдий и принц Гамлет. Оба сценических героя храпели с присвистыванием и вздохами. Его королевское величество во всем своем великолепном облачении дергал ногами, лез обниматься. Гамлет в черном наряде сопротивлялся, отбрасывал его руки. Подошли одетые в костюмы артисты. Раздался дружный хохот. Но воевавшие друг с другом король и принц так и не проснулись. С ними произошло то, что бывало с теми актерами, которые после репетиций проводили напряженную ночь в кнайпе, но домой не возвращались, боялись полицейского патруля. Становилось ясно, что «король» и «принц» с немалым для себя риском добрались-таки до театра, в гримерной заранее переоделись и заночевали на сцене среди декораций.

Все облегченно вздохнули. Ситуация разрядилась. Но прогон проводить не стали. Профессор Ламмер, у которого отлегло от сердца, по-своему решил наказать обоих. Он не побежал докладывать интенданту театра герру Гриммсу о чрезвычайном происшествии. Отозвал Эриха в сторону.

– Не надо будить их, уважаемый, – сухо произнес профессор. – Им обоим следует основательно выспаться. Кстати, вы можете прилечь к ним. Ваше состояние не вызывает у меня ни малейших сомнений… А я вместе с королевскими дамами и челядью отправлюсь к Матильде. Мы выпьем там за ваше здоровье. И за ваш счет. За счет короля, принца и мудреца Горацио. Когда вы все трое протрезвеете, тогда оплатите. Присоединяйтесь к своим компаньонам. И помните, что спать рядом с королем, это большая честь.

Обернувшись к актерам, с улыбками наблюдавшим за всей этой сценой, сказал:

– Сегодняшний прогон сорван по вине этих негодяев. Завтра генеральная репетиция. Но если завтра или в последующие дни кто из вас посмеет прийти в подобном непотребном состоянии или позволит себе опоздать, то тогда он не просто лишится месячной заработной платы, но и своего трудового места.

2. «Германия превыше всего»

Через день после генеральной репетиции, которая прошла вполне успешно, состоялась премьера. В первых рядах по заведенной традиции сидели обер-бургомистр с женой, его заместители с женами и партийное руководство города. Актеры были в ударе. В заключительной сцене Гамлет и его соперник Лаэрт дрались не на жизнь, а на смерть. Клинки звенели, реплики звучали отчетливо. Все главные герои в трагических позах умирали один за другим. В живых остался один Горацио. Ему, философу, предстояло завершить драматическое действие многозначительной фразой. И он, глядя в зал, отчетливо ее произнес: «Умы людей раздражены: нетрудно злобе натворить несчастий средь общего смятенья». Пауза – и аплодисменты.

Эта заключительная фраза вызывала немалое сомнение у профессора Ламмера. Он думал даже о том, чтобы ее переиначить. Вдруг придерутся, скажут, что она упадническая, не отражает боевой дух немецкого патриотизма, не соответствует требованиям нового времени? Но Эрих уговорил его не делать этого. Разве можно уродовать классика? Никаких сомнений. Речь в спектакле идет не о текущей войне, а о кознях злобных датских правителей. У короля Клавдия и его придворных брожение умов. Они погрязли в роскоши и разврате. Поэтому и убили друг друга. Это не немецкая философия. Давайте об этом напишем в программке, и все поймут, как надо. Эрих оказался прав.

На заключительную фразу не обратили внимания. В программке все объяснялось. Трагическое завершение спектакля произвело сильное впечатление на присутствующих. Дамы доставали надушенные платочки. Актеров вызывали, бросали им цветы. Успех абсолютный. Затем приглашение на банкет. Его давал обер-бургомистр. Столы были накрыты прямо в фойе, кельнеры бегали как взмыленные. Собравшиеся в фойе гости расхваливали игру Гамлета, короля Клавдия и Лаэрта, актеры Зиберт и Хумерт задавали тон всему спектаклю. Отметили мудрость Горацио, Эриха фон Риделя, помощника режиссера.

Первым выступил интендант театра герр Гриммс. Он говорил о чести, представленной городскому театру со стороны Немецкой государственной театральной палаты, играть великую классику и выразил благодарность за поддержку партийному руководству города, сказал о слаженности всей сценической труппы, ее готовности играть немецкие спектакли во славу нового искусства Германии. Его сменил профессор Ламмер. Он поблагодарил герра обер-бургомистра, его уважаемую супругу за высокую оценку, рассказал, как непросто готовился спектакль, поблагодарил всех работников театра. И главное, профессор Ламмер напомнил присутствующим, что Гамлет – это одинокая фигура. Это фигура отчаяния и тревоги, которая не может одна справиться с окружающим миром коварства и обмана. Он погибает. Но время одиночек прошло. Единство народа сохраняется благодаря единству его идеологии, той самой, которая охватывает каждого немца из 90-миллионного населения Третьего рейха – это национал-социалистическая идеология. Да здравствует новое немецкое искусство! Хайль Гитлер!

Снова раздались аплодисменты, все встали и под звуки приглашенного оркестра запели национальный гимн «Песнь немцев», начинавшийся со слов «Германия, Германия превыше всего…»

3. Яволь, штабс-фельдфебель!

К новому, 1943 году в театре после ряда скучных патриотических пьес местных авторов, постановки которых не вызвали интереса у публики и не принесли кассовых сборов, решили оживить репертуар веселой комедией плодовитого венецианского драматурга Карло Гольдони «Слуга двух господ». Роль Труффальдино, «шута горохового», профессор Ламмер решил дать Эриху, пусть утверждает себя в новом амплуа. Одновременно это награда за труды помощника, аванс на будущее. Честно говоря, профессор обоснованно опасался, что талантливый юноша может сбежать из прусского не очень веселого Франкфурта с его тоскливым репертуаром. Молодого человека соблазняли берлинские антрепренеры, его звали принять участие в спектаклях в театрах Дрездена, Дюссельдорфа, где он уже не раз выступал. Его приглашали в Потсдам на киностудию в Бабельсберге, где вместе с Блюмхен он снимался в новых фильмах. Эрих заверил любимого профессора, что надолго останется верен родному Франкфурту, надолго… Пока ему будут давать главные роли в достойных пьесах. Но произнести эту крамольную фразу вслух актер не рискнул.

С генеральной репетиции Эрих вышел окрыленный. Для премьеры он отпустил даже бородку, которую чуть подкрашивал, делал ее темнее, чтобы больше соответствовать комичной внешности своего героя. Профессор Ламмер похвалил его, отметил в целом профессиональную игру, выделил удачные ужимки и кривлянья. Эрих добился сходства с персонажем, и темная бородка ему идет. Отец, настройщик роялей и мать, домохозяйка, тоже обещали прийти на комедию. На трагические спектакли, где убивают, они не ходили, в жизни и без того хватало неприятностей.

Через три дня премьера. Афиши по всему городу уже развешаны – Карло Гольдони «Слуга двух господ». Спешите посмотреть. Инсценировка профессора Эмиля Ламмера! Роль слуги Труффальдино исполняет известный молодой артист франкфуртского городского театра Эрих фон Ридель! Перед самым Рождеством еще одна постановка, а дальше сплошные праздники, застолья, встречи с друзьями. Роль у Эриха новая, сложная: Труффальдино – комедиант, «шут гороховый», но и хитрец отменный, он держит всю пьесу. Зато какой у него заразительный вступительный монолог! Вот эти фразы, например:

Красивых женщин – обожаю,
Я им охотно угождаю.
С мужчинами ленив, но с девушками ловок…
Чтоб интересным быть, – я знаю тьму уловок,
Но здесь об этом умолчу
(Себе соперников я множить не хочу)…
Один во мне лишь недостаток есть:
Ужасно я люблю поесть…¹

Интендант театра герр Гриммс, присутствовавший, как всегда, на генеральной репетиции, хохотал до слез.

– Прекрасно, Эрих, прекрасно! – возбужденно говорил он и благосклонно похлопывал его по плечу. – Это ваша роль, вы настоящий комедиант. Успех гарантирован. Зрители вас знают, девушки приходят вами любоваться, они будут смеяться. Значит, мы с вами выполнили наше высокое предназначение.

Довольный похвалой Эрих торопился к себе домой, он снимал крошечную мансарду на набережной Одерпроменаде, недалеко от дома родителей. Там, на четвертом этаже под скошенным потолком-крышей, его ожидала Луиза Блюм. С ней Эрих собирался во время рождественских каникул отправиться в Потсдам. Им обещали предложить ведущие роли в новых фильмах. Не сидеть же им всю неделю во Франкфурте.

– Герр фон Ридель! Герр фон Ридель! – от приятных мыслей оторвал его хриплый женский голос.

Он обернулся. К нему, виляя ведущим колесом, на велосипеде стремительно подъезжала одетая в темную форму с фирменной шапочкой на голове почтальон, фрау Вильде. Она так торопилась, что чуть не упала. Эрих поддержал ее. Она старалась отдышаться.

– В моем возрасте тяжело развозить почтовые отправления, герр фон Ридель, их с каждым днем становится все больше. Сумка неподъемная. Наступает зима, мне скоро шестьдесят, – она печально улыбнулась. – У меня для вас заказная бандероль. Вот тут распишитесь.

Он взял тоненький синий пакет, бегло посмотрел на адрес, на синие штемпели, расписался и снова уставился на адрес отправителя. И понял: это был его черед… О нем вспомнили военные. Он почти забыл, что в свое время его зачислили в состав молодого резерва Франкфуртского-на-Одере пехотного полка. Военные приглашали его к себе. Мобилизация? Очень похоже. Тогда это означает конец мирной жизни, завершается его театральный сезон. На сцену он больше не выйдет. Рояль можно забыть. На всем ставился крест. Крест на нем, как на личности, на всех его планах. Собирайся в поход, герр фон Ридель, нордический тип, породистый ариец, горн зовет тебя! Тебе дадут в руки карающий меч. Нет, не меч, карабин, ты будешь учиться стрелять, убивать людей…

Собственно, этого приглашения он ждал, но все же надеялся… Никакой отсрочки ему уже не дадут. Война, как того и хотели великие стратеги в Берлине, расползлась по гигантским просторам России, и для успешного продвижения вперед вермахту требовались все новые и новые солдаты…

– Что вы молчите, герр фон Ридель? – дернула его за рукав фрау Вильде. – Я привезла вам неприятное известие, да? У меня немало таких бандеролей. Моего мужа тоже забрали служить. Отправили в Африку, он оказался в каком-то Тунисе, присылал мне радостные письма. Теперь замолчал. Я не знаю, что и думать. – Глаза фрау Вильде увлажнились. Она достала платочек из сумки. – Старший сын замерз под Москвой, младший сын бьется против французов, его отец, мой Хайнц, жарится на солнце в пустыне. Извините меня, герр фон Ридель, я не могу понять, зачем моего мужа послали в Африку? Там же одни негры, пальмы и обезьяны.

Эрих не знал, что отвечать. Настроение у него не просто испортилось – он не чувствовал сердцебиения, он почти не дышал. Еще пару минут назад он был ловким и дерзким слугой Труффальдино, от высказываний и ужимок которого зрители должны были смеяться до колик в животе. А что теперь? Теперь у него в животе появились колики иного рода. Его роль никому не нужна. И сам он никому не нужен…

Синяя бандероль опустила артиста с театральных небес на грешную землю. Он впервые почувствовал, что земля вращается и колеблется. Он получил приглашение к игре со смертью.

Эрих помог фрау Вильде взгромоздиться на велосипед, подтолкнул ее и, как только она скрылась из виду, медленно разорвал пакет. Перед глазами плясали строчки: «Мобилизационное предписание… Вам необходимо двадцать восьмого ноября 1942 года в семь утра явиться во двор казарм генерала Людендорфа для прохождения действительной воинской службы в вермахте. При себе иметь следующее… В случае беспричинной неявки вы будете отвечать перед имперским судом по законам военного времени…»

Это финиш, теперь ему не отвертеться… Куда его пошлют? На Восток? Увы, русские научились воевать. Они оказались не такими примитивами, «унтерменшен», недочеловеками, какими рисовала их пропаганда Геббельса. Они отбросили немецкие войска от Москвы, ведут ожесточенные бои в Сталинграде. Гитлер заявляет, что это ключевой город, через него проходит снабжение России нефтью, пшеницей. Но битва за Сталинград, похоже, завершится победой русских. И вся военная кампания в России оказалась не такой легкой, к какой привыкли немецкие офицеры и солдаты на Западе. Весь победный поход на Восток превратился в затяжную смертоносную войну с неизвестным исходом…

В самом мрачном настроении подходил Эрих к своему жилищу. Мансарду с покатым потолком он обставил новой мебелью, постелил ковры. Отец помог ему выбрать клавир, настроил его. Эрих уже опробовал новый инструмент, звучал он прекрасно. На нем разучивал новые этюды Шопена, сонаты Гайдна, исполнял пьесы собственного сочинения. И что теперь? Все это выкидывать? Клавир вернуть родителям? Но у них есть свой рояль. Взять с собой на фронт?

Он поднялся по скрипучей, натертой мастикой деревянной лестнице. Постоял перед дверью. Пахло ароматным кофе. Его сварила Блюмхен, она ждет. На патефоне вращалась пластинка, звучал веселый марш, любимый марш всех немцев «Берлинский воздух» Пауля Линке. Под такой особенно здорово гарцевать на лошади. Но Эриха не радовала ритмичная бравурная музыка со свистом, с притопыванием. В его душе звучал другой марш: трагический, медленный, с ударными аккордами, растянутый, как кладбищенская процессия, – Соната номер два Фредерика Шопена, «Похоронный марш». Послушаешь такой, и хочется лечь. Хочется закрыть глаза и на груди сложить руки…

Трагическим голосом рассказал он Луизе о мобилизационной повестке. Она прочитала, лицо у нее вытянулось.

– Это еще не конец, Эри, – она пыталась поднять его настроение. – Надо обязательно поговорить с интендантом, он к тебе хорошо относится. Он отстоит тебя. Ты нужен театру. Как мы без тебя?..

Эрих молчал, плохо прислушивался к тому, что говорила Блюмхен.

– Очнись, Эри! – настаивала она. – Не надо унывать, все еще может измениться к лучшему…

– К лучшему… – устало повторил за ней Эрих. – К лучшему возврата больше нет, Блюмхен. – Он вздохнул. – Я, конечно, поговорю с интендантом. Я обязан его предупредить. Но я знаю, что он мне ответит…

Дальше разговор не клеился. Все планы поездок в Берлин к театральным друзьям, затем в Потсдам на киностудию Бабельсберг пришлось отменить.

– Не отчаивайся, дорогой, – тихо в ухо нашептывала ему Луиза. – Я тебя не брошу, я буду ждать. Помни об этом.

– Да, я буду помнить, – соглашался он с ней. – Но ты пойми, – Эрих протяжно вздыхал, – я не смогу больше играть на сцене. Это удар, нокаут. Труффальдино во мне больше нет. Даже если получу отсрочку, не смогу восстановиться…

На следующее утро интендант театра крутил протянутую ему повестку и хмурился. Потом жестом указал Эриху на кресло и тяжело вздохнул.

– Да-да, герр фон Ридель, к сожалению, это неизбежно, – печальным голосом произнес он. – Можно было предполагать, что этим все закончится. – На лице интенданта появилось скорбное выражение. – Я предложил Гольдони, профессор Ламмер решил дать вам роль Труффальдино, вы талант. Все это так… Но у меня были сомнения… Возраст у вас мобилизационный. Отстоять вас я не в силах. – Он вздохнул. – Отсрочку может дать только высшее берлинское партийное руководство, – он указал пальцем наверх. – Меня давно предупредили. Сказали, чтобы готовил замену. Прислали письмо. – Он показал лист бумаги. – Я тянул с ответом… Вместо вас мне предложили фронтовика, калеку. – Он сокрушенно покрутил головой. – Его ранили в России, у него перебито колено. Он хромает. На фортепиано не играет, участвовал в семейных комедийных постановках. Представляете, какой он артист?! Кем я заменю Труффальдино? – с горечью произнес интендант и встал. – Да, нам, театральным деятелям, надо считаться с реальностями нынешнего времени, – твердым изменившимся голосом произнес он. – Многие из ваших коллег сменили театральные костюмы на военную форму. Жертвы неизбежны. Такова наша избранная судьба, герр фон Ридель. Одни жарятся в Африке, другие маршируют во Франции, третьи ползают по полям России… Но мы будем вас ждать. Вы нужны зрителям, нужны, но потом, после нашей победы. Помните об этом!

Эрих вышел из театра подавленный. Луиза сидела на скамейке в скверике.

– Ну что он сказал, что?

Эрих обреченно махнул рукой.

– Лучше бы не ходил. Нам, театральным деятелям, приходится считаться с реалиями военного времени, – с иронией в голосе, подражая интенданту, произнес он. – Многие из ваших коллег сменили театральные костюмы на военную форму. Жертвы неизбежны. Такова наша избранная судьба. – И с той же иронией закончил: – Одни жарятся в Африке, другие маршируют во Франции, третьи ползают по полям России…

Ту последнюю ночь он практически не спал. Накануне задержался в театре, надо было со всеми попрощаться, выслушать слова сочувствия, пожелания вернуться с победой. Потом побывал у родителей. Они всплакнули, не ожидали, что их сына, ведущего актера, отправят воевать. Это был для них шок. Эриху с трудом удалось вырваться от них. Вместе с Луизой они выпили в кнайпе «У Матильды», потом отправились к нему в мансарду. И болтали, болтали…

Уже под утро Луиза на прощание вполголоса спела ему грустную песню расставания «Лили Марлен», написанную еще в 1914 году перед отправкой немецких солдат на Восточный фронт. Ее голос грустно выводил:

Возле казармы, в свете фонаря,
Кружатся попарно листья сентября.
Ах, как давно у этих стен
Я сам стоял,
Стоял и ждал
Тебя, Лили Марлен².

Луиза пообещала проводить его и заснула…

Рано-рано утром со своим вещмешком в темноте он в одиночестве отправился по улицам в направлении казарм генерала Людендорфа. А в голове звучал голос Блюмхен: «Возле казармы, в свете фонаря…»

1.Перевод М. Гальперина.

2.Вольный перевод И. Бродского.