Kitobni o'qish: «Охотница»

Shrift:

Mercedes Lackey

Hunter

* * *

С любовью посвящаю эту книгу памяти моей матери, Джойс Ритчи.
Самая искренняя моя поклонница, она всегда была рядом.

Глава 1

Ночью из окон поезда ничего не видно – проводник их затемняет. Правда, и без этого мало кому приходит в голову смотреть в окно. Я окинула взглядом вагон. Только я вошла и уселась на свое место, мне сразу бросилось в глаза: я тут единственная из пассажиров моложе тридцати. Такие навороченные поезда мне знакомы лишь по видроликам. Правда, еще на станции в Ключах видела, пока мы с моим Учителем ждали отправления. А тут я сама вхожу в глянцевую серебряную трубу, а вокруг меня ряды невероятно мягких серо-голубых сидений. Просто не верится. Я украдкой изучала своих попутчиков. Одежда у них сшита не вручную. Наверняка гадают, как это меня занесло в их дорогой напыщенный мир. Однако расспросами меня не донимали: видно было, что им любопытно, но заговаривать вроде бы и не хочется. А я тем временем смотрела на отражения в темных окнах и мечтала снова оказаться дома. Впрочем, все эти люди могут знать, кто я. По дороге к станции Учитель Кедо сказал, что обо мне оповещен весь персонал поезда. Так что, возможно, пассажиры тоже в курсе.

Все уже уснули, только я не спала. У всех сиденья были откинуты, коконы натянуты, а головы и плечи скрывали приват-капюшоны. Вагон с пассажирами смахивал на кадр из драма-ролика, которые время от времени крутят вместе с еженедельной почтой. Я-то ими не особо интересуюсь, но моя подруга Кей их обожает, потому и мне приходится смотреть. Но я не жалуюсь. На то она и дружба.

А вообще, может, весь этот народ в вагоне крутил какие-то свои видролики: точно ведь не скажешь – они же все в наушниках и в очках. Кругом тянулись ряды откинутых специально наклоненных кресел – голову на колени соседу не положишь. И на каждом кресле словно лежал запеленатый младенец с мягкими черными буграми в верхней части тела. Эти коконы из какой-то незнакомой мне материи – шелковой, бархатистой, точно шерстка у котенка. Я наблюдала, как устраиваются спать пассажиры: многие просили стаканчик на ночь. Это если вдруг случится что-нибудь ужасное – они умрут, даже толком не поняв, что им грозила опасность.

Это все не для меня. Мое кресло тоже откинулось: все кресла автоматически откидываются и накреняются на ночь. Это делает начальник состава во всем поезде. И все же кокон я застегивать не стала и приват-капюшоном не воспользовалась. Не говоря уж о стаканчике. Да заикнись я о нем – моих Учителей тут же стошнило бы.

Ну ладно, не стошнило бы: Учителя как-никак люди приличные. Но они бы смерили меня красноречивым взглядом, в котором ясно читалось бы: «Ну и ну, до чего докатилась!» И от этого взгляда мне сделалось бы куда хуже, чем если бы их стошнило.

Мне хотелось посмотреть наружу, хотя понятно, что картинка за окном та же, что и днем. Этот путь считался достаточно безопасным – насколько вообще что-то может считаться безопасным ниже границы снегов. Рельсы были забраны проволочной клеткой, электрифицированной на пять миль впереди несущегося поезда и пять миль позади. Еще давно, когда все только приводили в порядок после Дисерея, военные сразу позаботились о безопасности движения поездов. Обеспечили ее в первую очередь. А вот за пределами проволочной клетки… Там было по-разному. Где-то безопасно, где-то нет. А где-то был сущий ад.

Сущий ад я наблюдала лишь однажды, причем в облегченной версии. Посмотрела своими глазами, как это бывает, когда пришлецы вдруг обнаруживают, что им есть чем поживиться, и пускаются во все тяжкие. Это случилось два года назад; мне тогда исполнилось четырнадцать. И, разумеется, летом – не зимой же: зимой все поселения худо-бедно защищены снегом и холодом. Анстонов Родник был – и остается – симпатичным местечком, где живут симпатичные люди. Примерно тридцать семей – достаточно, чтобы обзавестись своей торговлей и складом. И пришлецы решили, что Анстонов Родник уже разросся до такой степени, что пора уделить ему внимание.

Я в ту ночь спала, как дитя, и меня подняла на ноги монастырская тревога. Учитель Кедо уже барабанил в мою дверь, пока я кое-как натягивала сапоги. «Призывай!» – крикнул он, и я призвала своих Гончих, а за моей дверью, в коридоре, уже толкались четыре Гончие Кедо. Они все смешались в одну стаю, и мы помчались к остальным. Те ждали снаружи, на снегу. Из Монастыря высыпали все его обитатели до единого – да, именно так: все до единого, от мала до велика. Кто-то с магией и с Гончими, кто-то с оружием.

Пока мы неслись к Анстонову Роднику, примерно треть домов уже заполыхали, и повсюду на улицах чудовища кидались на людей, пытавшихся дать им отпор. А за частоколом, сразу за деревней, чудовищ было еще больше, и Кедо отправил меня туда. Мы с Гончими… В общем, та ночь вся как-то смазалась в моей памяти. Я много стреляла – и магией тоже пользовалась вовсю, но по большей части стреляла. А Гончие задавали жару моим противникам, не подпуская их ко мне. Кедо вручил мне автомат Калашникова с трассирующими пулями, и пришлецам это определенно не понравилось. Перелом наступил, когда к нам на выручку подоспели другие Охотники из окрестных поселений. К рассвету мы вышвырнули пришлецов из Анстонова Родника. Тела, которые не развоплотились, пришлецы, видимо, забрали с собой. Треть домов сгорело, но в остальном нам дико повезло… Только двое погибших, хотя почти все не-Охотники пострадали: кто ранен, кто обожжен. Как сказал Пер Анстон: «Мы можем возродиться. Но мы не можем воскреснуть».

Тогда я не выдала своего страха. И сейчас не выдавала. Я прилежно училась прятать страх. Но на самом деле я боялась. Понятно, я жила не в самом безопасном месте на свете, но все же мой дом был куда безопаснее, чем те края, через которые проносился поезд. И мне придется сойти в худшем из этих краев. Рано или поздно придется. Не пройдет и года, как я буду нести там свой дозор.

Я Охотница, и это моя служба. Самая важная служба в мире. Со времени Вторжения Охотники защищают от чудовищ обычных людей. Я это уже давно поняла, а если бы нет, то поняла бы в ту ночь, когда напали на Анстонов Родник. Тамошних жителей я хорошо знала: это были мои соседи, а из раненых двое были моими друзьями. Они приходили танцевать в Сейфхэвен. А я изгнала пришлецов с их полей, и… похоже, в ту ночь я и осознала, что быть Охотником – это важнее всего. Потому что Охотник может хоть что-то сделать с пришлецами, а все остальные не могут. Не пули, не ручные гранатометы, а именно Охотники решили исход тогдашней битвы и не дали Анстонову Роднику стать очередной боевой потерей в войне пришлецов и людей. Это не та служба, которую ты сам выбираешь, – это служба, которая выбирает тебя. Хотя, если бы у меня был выбор, я все равно стала бы Охотницей. Утром, когда мы возвращались в Монастырь в кузове грузовика, Учитель Кедо окинул меня долгим испытующим взглядом. Будто оценивал. И, кажется, то, что он увидел, его вполне устроило, потому что он взъерошил мне волосы и сказал: «Теперь ты настоящая Охотница, чика¹». Он закрыл глаза и с довольным лицом откинулся назад.

Между рядами пробирался проводник, проверяя, все ли у всех в порядке. Его зеленая форма очень смахивает на военную, но она, конечно, железнодорожная. Лицо у проводника квадратное, серьезное, волосы рыжие. Не знаю, зачем ему надо ходить и проверять, как тут пассажиры, но раз уж поезд – это такой дорогущий способ путешествовать, который не многим по карману, то, вероятно, тут сервис по высшему разряду. Летают нынче только военные, потому что в небе слишком уж опасно. Есть, правда, и другие поезда, не такие, как этот, – там людей везут, словно скот. И пассажирам в таких поездах приходится самим таскаться с багажом и еду запасать заранее. Я видела на станции людей, ждущих такой поезд, – точь-в-точь как на старинном снимке беженцев во время войны.

Но я-то другое дело. Я еду одна, без Учителей, но мне сказали, что в пути мне все будут оказывать всяческие почести, прямо как звезде. Это из-за того, что я Охотница, и еще из-за моего дяди. В дядю мне тоже не очень-то верится, как и в этот поезд. У меня как-то в голове не укладывается, что я в родстве с кем-то настолько именитым. На Горе-то всем это без разницы.

Проводник в моем ряду немного задержался, и я уже напряглась. Сейчас начнет мне выговаривать и требовать, чтобы я не нарушала общего распорядка, а улеглась и спала себе как все. Но вместо этого он перегнулся через мужчину, спящего между мной и проходом, и прошептал:

– А ты правда Охотница?

Я кивнула. А он изумленно вытаращился на меня.

– Но ты ведь такая юная, – неосторожно брякнул он. – Совсем еще девочка.

Я чуть не проболталась, что вообще-то я Охотница с девяти лет. Но промолчала. Потому что это не совпало бы с той легендой, которой мне надлежит придерживаться. Причем начинать делать это нужно прямо сейчас. Учителям и Монастырю вообще не положено существовать. Всякий, кто обнаружит, что он Охотник, обязан без промедления отправляться в Пик-Цивитас. В конце концов, Охотников раз-два и обчелся. Может, один на сотню, а то и на две рождается со способностями к магии, и только половина из них становятся Охотниками. Монастырь – один на всем континенте, других таких обителей я не знаю. Давным-давно, еще в самом начале Дисерея и Вторжения, многие Охотники пытались обучаться самостоятельно, но погибли, так и не овладев магией и не поняв, что нужно делать с Гончими. Поэтому всем Охотникам строго предписано являться в Пик-Цивитас для правильного обучения – таков закон. И, кстати, не такой уж глупый.

Я пожала плечами.

– А можно мне поглядеть на Гончих? – восторженно выдохнул проводник.

Я даже растерялась:

– Прямо здесь? Сейчас? В смысле можно, конечно, только… а это прилично?

Гончие при появлении устроят тарарам, а тут все эти важные персоны. Вряд ли их защитят от шума наушники и коконы. И вряд ли им понравится быть разбуженными собачьей стаей.

Хотя Гончим-то все понравится. Иногда мне кажется, что красоваться перед публикой им так же важно, как есть манну. Или это для них тоже что-то вроде манны?

Проводник окинул взглядом спящих пассажиров и снова обернулся ко мне. Глаза его сияли счастливым блеском. Я не удержалась и тоже слегка ему улыбнулась. Ну вот оно, начинается. Ладно, мне-то призвать Гончих пара пустяков, но даже для поселенцев у нас на Горе это было что-то из ряда вон, настоящее событие. А уж какое это будет событие для человека, который в жизни только и делает, что обхаживает богатеев в поезде!

– Игровой вагон свободен! – радостно выпалил проводник.

Я кивнула, вылущилась из своего кокона, как орех из скорлупы, и скользнула в проход. Мы с проводником миновали еще два вагона с безмолвными коконами и добрались до игрового. По дороге мы подцепили еще двоих проводников. Один остановился и пошептал что-то в решетку в конце вагона. Наверняка внутреннее переговорное устройство или что-то в этом роде.

Проводник не соврал: в конце концов мы очутились в пустом вагоне. Бар-автомат засверкал огнями, но, убедившись, что напитки нас не интересуют, перешел в режим ожидания. Игровые консоли и игорные столы при нашем появлении не издали ни звука.

В глубине вагона нашлось свободное место, рядом со сложенными тренажерами. Туда я и направилась. Сейчас мне предстояло выступление перед зрителями, причем зрители все подтягивались и подтягивались. Проводник, который пошептал что-то по переговорнику, видимо, разнес по всему поезду новость, что тут ожидается шоу. Поэтому я немного нервничала: напоказ я никогда Гончих не призывала. Обычно люди видят Гончих, когда те уже со мной. Я закрыла глаза и вообразила мандалу. И мое сознание распахнулось навстречу Потусторонью.

Мандала – это, разумеется, моя мандала, та, которой отмечены мои ладони. Это татуировка, но она пробита по линиям подлинной мандалы. Мандала любого Охотника – это круглое по форме изображение, но у всех этот круг разный. Они красивые, эти мандалы, прямо загляденье. Тот, кто не в курсе, решит, что это украшения, изящные татуировки. Мандала состоит из внешнего круга, в него вписан круг из маленьких значков – у каждой Гончей свой значок. Внутри него еще один круг или другая фигура: треугольник, квадрат или шестиугольник. В фигуре могут быть символы, а могут и не быть, но там всегда присутствует восьмиконечная звезда из двух наложенных друг на друга квадратов. Ну и в самом центре еще один символ – это и есть сам Охотник. Кто умеет читать символы, сможет сказать, сколько у Охотника Гончих. Правда, на мандале есть еще много всякого, чего никто прочесть не сумеет. Наши мандалы похожи на буддистские или индуистские сакральные изображения, какие хранятся в Монастыре, но надписаны они не на тибетском языке и не на санскрите. Мандала начинает жечь ладони Охотника, когда пробуждается его магия, когда происходит что-то по-настоящему страшное, связанное с пришлецами. Тогда, если ты рожден Охотником, Гончие впервые откликнутся на твой зов, и их явление из Потусторонья навеки выжжет мандалу у тебя на ладонях.

Я закрыла глаза и тремя размашистыми движениями нарисовала в воздухе Зовущие Письмена. Сейчас я открою глаза – и увижу горящие Письмена, запечатленные прямо в воздухе. Огонь – это вроде как мой собственный почерк, а так все Охотники пользуются одними и теми же тремя Письменами. Они похожи на руны, или это руны и есть – но в таком случае никому не ведомо, как они расшифровываются. Письмена сообщают Гончим, что Охотник призывает их. Мои Письмена, выведенные пламенем, выглядят чрезвычайно зрелищно. Мне самой это странно, потому что я вечно вся в себе, а когда на меня все смотрят, я чувствую себя голой.

Резким движением я сбросила Письмена наземь, и они остались пылать на коврике. А я отворила Путь. Если интересно, могу описать, каково это – отворять Путь. На самом деле ощущение – будто я всем нутром тянусь через Письмена и открываю дверь. Ага, звучит странновато. Но действительно чувствуешь что-то в этом роде. Письмена сотворяют дверь, но в то же время они как бы запечатывают ее, чтобы никто не мог пройти, кроме Гончих. Ну все, я открываю глаза. Сейчас посмотрим, как они выскочат из ниоткуда на глазах у изумленной публики.

Если честно, это никогда не надоедает. Всякий раз дыхание захватывает и ты думаешь: «Ух ты, да ведь это мои Гончие! Это я их привела, не кто-нибудь!» И для меня это всегда как если бы мои самые любимые друзья все вместе вваливаются ко мне в комнату, а я мысленно прыгаю от радости и кричу «ура-ура!». У меня всегда это так, даже если я призываю Гончих перед трудной битвой.

Кто-то из наших зрителей испуганно вскрикнул; все семь Гончих повернули морды в его сторону и посмотрели на него пылающими глазами. На угольно-черных шкурах плясали отсветы пламени. У некоторых Гончие всегда в одном обличье, а у меня в разных. Нас таких только двое на Горе – Охотников, у которых Гончие могут менять облик. Один из них – это мой Учитель Кедо, а вторая – я. Сегодня Гончие выбрали быть черными грейхаундами, что очень кстати: все-таки в вагоне места не так много, и к тому же вид у них получился достаточно внушительный, но не жуткий. Ну, и в своем обычном обличье они бы точно сюда не вписались.

– А с виду как обычные собаки, – неуверенно протянул один из проводников.

Ча, вожак стаи, покосился на меня через плечо и ухмыльнулся по-собачьи. Я не успела ему помешать: он резко мотнул головой и обдал скептика струей пламени. Проводники завопили, но я вовремя успела вклиниться между ними и пламенем, взяв удар на себя.

– Иллюзия, – успокоила я проводников, и паника улеглась.

Насчет иллюзии я приврала. Ча обычно призывает пламя, чтобы кого-нибудь или что-нибудь спалить. Но штука в том, что Гончие могут выворачивать наизнанку законы физики. Так что попытайся я объяснить все проводникам, у бедняг бы мозги взорвались. У меня у самой они едва не взорвались, когда Гончие впервые показали мне свои таланты.

После этого Гончие переключились в режим суперзвезд. Они купались в лучах славы. Всем хотелось их потрогать и потискать, и Гончие благосклонно принимали тонны ласки и восторгов. Наверное, это потому, что уже две недели Охоты не было и они затосковали, решив, что не получили своей законной доли обожания. Когда они в собачьем обличье – от них глаз не оторвать: мягкая шерсть блестит, как древний шелк, с которым я работала у нас в Монастыре.

Сейчас мне не потребовалось отпускать их – они сами ушли. Утомившись, они подошли к горящим на полу Письменам и прыгнули сквозь них в Потусторонье. Ча прыгал последним – по-моему, люди нравятся ему больше, чем всем остальным из его стаи, – и когда он прошел, Письмена исчезли. Публика еще какое-то время не расходилась: проводники засыпали меня вопросами о Гончих. Я чувствовала себя не в своей тарелке, но они расспрашивали не обо мне, а о стае, поэтому я сумела выдавить из себя хоть что-то членораздельное. А потом в конце вагона трижды тренькнуло. Проводники засуетились и поспешно разошлись по своим делам. Со мной остался только проводник из моего вагона. Я же вроде как его подопечная.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – предложил он, встав у бара-автомата. – Ты не стесняйся, он тебе смешает почти все, что душе угодно. – Он застыл в ожидании моего ответа – рука зависла над кнопками.

Я задумалась. Предложение немножко пьянящее и немножко пугающее. Мне прежде как-то не доводилось получать все, что душе угодно.

Но проводник же сам сказал: «Почти все, что душе угодно». В этом «почти» весь фокус. Мне сейчас было угодно развернуть поезд вспять – пусть бы он унес меня назад, домой. На мгновение меня накрыло тоской по дому. Но я натянула лицо Охотника, как меня учили.

– А ты сам выбери, хорошо? Я же не знаю, какие там опции. Мне что-нибудь успокаивающее, и сладкое, и горячее. Но чтобы без всякой дури и алкоголя, – сказала я, а сама подумала об обычном сладком чае.

Сладкий горячий чай мне нравился куда больше, чем масляный, который пили некоторые Учителя. Правда, «чай» – это только так, название. Натурального чая на континенте больше не достать. На самом деле это травяной отвар, но с натуральным маслом. Коровы в горах не живут, зато козы и овцы – пожалуйста. Мы в Монастыре держим и тех и других. Иногда коровье масло нам доставляют из поселений, но чаще мы обходимся тем, что дает наше стадо.

– Ага, кое-что есть на примете, – кивнул проводник и принялся колдовать с баром-автоматом.

Он принес мне густой коричневый напиток с каким-то удивительным запахом. Я отпила глоточек: необычно, но вкусно. Что-то сливочное и сладкое.

– Горячий шоколайк, – пояснил проводник и поманил меня за собой.

Я двинулась за ним, потягивая коктейль.

В тамбуре перед моим вагоном он замедлил шаги:

– А если… если что-нибудь стрясется, ты и твои Гончие… вы ведь нас защитите, да? Спасете поезд? Мы ведь с вами продержимся, пока помощь не подоспеет, да?

Хороший вопрос. Предположим, на поезд нападет нечто и впрямь настолько громадное и чудовищное, что проволочная клетка не выдержит. Но тогда поезд просто-напросто потерпит крушение – и при нашей скорости от противоударных капсул толку не будет. Даже если кто-то из нас и выживет, все будут ранены или без сознания и сделать ничего не смогут. До Пик-Цивитаса слишком далеко, и Элита не примчится на выручку. А если обойдется без крушения, то оснащенные оружием локомотив и задний вагон куда более надежная защита, чем мы с Гончими. Я это к тому, что там же бронебойные пулеметы с заговоренными пулями. А про некоторые поезда болтают, что они оборудованы небольшими пусковыми установками с ракетами «Геенна». У меня, к несчастью, очень буйное воображение, и за считаные секунды я много чего нафантазировала.

Но, перед тем как отправить в цивилизацию, Учителя меня наставляли: люди будут относиться к тебе совсем не как дома. Там, внизу, об Охотниках складывают легенды. То есть на Горе нас тоже уважают, и даже очень; там все знают, что служба у нас нелегкая, и нас почитают как искусных воинов. Но никто не смотрит на нас как на небожителей.

Там, на Горе, видролики о жизни в цивилизации нам показывали не часто – к общей энергосети мы подключены не были, и электроэнергию приходилось экономить для разных важных дел. Поэтому большой видэкран в общинном зале мы разогревали только ради официальной информации или всякого антиквариата на дисках или выносных винчестерах – это все можно смотреть, используя солнечную панель. И еще нам приходила недельная почта. Не то чтобы нам не хватало электроэнергии – нет, ведь у нас горел свет, и связь работала, и интрасеть не выключалась, – но нас всегда учили быть бережливыми, не тратить попусту. Такое мировоззрение восходит к эпохе Дисерея, когда ни у кого ничего не было и все приходилось добывать правдами и неправдами. «Семь раз отмерь – один раз отрежь», – так говаривали в те времена. Когда детей учат чтению и письму, это первое, что им велят набрать.

Тут-то меня и осенило: весь этот мир за Горой, все эти цивы – то есть обычные жители городов, – они ведь все поголовно верили видроликам. А ролики вещали им, что Охотники способны спасти мир от любого зла. И мне пришло в голову, что ведь откуда-то это взялось.

Надо ли восстанавливать справедливость и разрушать иллюзию в голове у проводника? Определенно об этом стоит поразмыслить, прежде чем отвечать на его вопрос. Семь раз отмерь – один раз отрежь.

– Да, – просто ответила я. – Только тебе надо будет забыть о моем возрасте и выполнять что я прикажу.

Гончие свое дело сделали: теперь я в его глазах навеки овеяна ореолом таинственности. Поэтому лицо проводника просветлело, и он, облегченно выдохнув, открыл передо мной дверь и жестом пригласил в вагон.

Я устроилась на своем сиденье как для медитации: уселась в позе лотоса и принялась потягивать свой напиток. Раз проводник задает мне такие вопросы, должно быть, мы проезжаем какие-то жуткие места. Мне уже всерьез не терпелось выглянуть из окна, хотя по спине у меня так и бегали мурашки. Неведомое и незримое – вот что меня больше всего страшит. В ту ночь в Анстоновом Роднике я с чем-то таким и столкнулась – с самым страшным из страшного. Я тогда не могла толком разглядеть, что там на меня надвигается – сплошные сполохи, зубы, глаза, когти. Какие-то чудовища из Потусторонья были мне знакомы, но не все. Некоторым мы даже еще и имен не подобрали, а иные пришли из чужих мифов, и о таких чудовищах мы пока книг не написали. Нет ничего страшнее того, о чем не ведаешь.

Среди народа, живущего при Монастыре, ходят разные слухи о том, из-за чего случился Дисерей. Так принято называть то время, когда старый мир с его видроликами, поездами, самолетами и всем таким вдруг перевернулся с ног на голову. С тех пор минуло примерно два с половиной века или чуть больше.

Проводник что-то выстукивал на клавиатуре. Свет в вагоне сделался еще более тусклым. Я превратилась в размытое пятно на затемненном окне.

Интересно, а люди вроде проводника задумываются о таких вещах? Другие Охотники в нашем Монастыре как-то не особо, а вот я задумывалась.

Я знала про извержения вулканов и землетрясения – потому что остров Калифорния был когда-то частью континента. Есть еще вулкан Старый Брехун, он там, где раньше был парк, и все еще плюется пеплом на авиакорпус, а еще Олимпус на северо-востоке – так тот смел с лица земли целый город. Каждый раз, когда ветром приносит пепельный шлейф, мы надеваем маски и не снимаем их, покуда не осядет пепел. Из-за пепла в небесах снег на склонах гор лежит круглый год.

Я уставилась на свое отражение в окне. Мои темно-русые волосы окутывали лицо тенью. Хорошо все-таки, что мне не выпало жить в те времена. И сейчас-то жизнь не сахар, а уж что тогда творилось – и представить страшно.

Я перевела взгляд на проводника, и тот приблизился.

– Я могу тебе чем-то помочь, Охотница? – спросил он. – Может, рассказать тебе что-нибудь про Пик-Цивитас?

Почему бы и нет? Мне же надо дурочку из себя строить, а это как раз подходящая тема.

– А что вам, цивам, рассказывают о Дисерее? – поинтересовалась я. – Я что-то об этом слышала, правда маловато. Да ты садись, а то у меня шея затекает снизу вверх смотреть.

Проводник как-то неуверенно на меня покосился, но поскольку я вся съежилась в своем кресле и места хватало, он осторожно присел на краешек, стараясь держаться как можно дальше от меня. Из почтения, не иначе.

– Мы об этом много не рассуждаем. – Он пожал плечами. – В школе этой теме уделяют пару дней, да и то внятно ничего не рассказывают, больше втолковывают насчет благодарности: дескать, вы живые – вот и радуйтесь. Будто бы была чума, но с ней справились. Бури усилились, и тут мы не справились: вот поэтому один только авиакорпус летает, а мы ездим на поездах. Северный и Южный полюса поменялись местами, и с этим мы тоже ничего не смогли поделать. А еще был ядерный взрыв, который нарочно устроили Христовые на другом конце Земли. Ну и Вторжение, а с ним – магия и чудовища.

Я кивнула. У нас в Монастыре нашел приют самый разношерстный народ: фермеры, охотники – не такие, как мы, а которые охотятся, чтобы есть, – ремесленники, пара солдат. И я читала их дневники. Они все сообща построили Укромье, первое поселение. Возвели его у подножия Горы, там, где круглый год не сходит снег. Сам-то Монастырь появился еще до Дисерея. Его основали тибетские буддисты, но к тому времени, как все рассосалось, оказалось, что в Монастыре собрались последователи чуть ли не всех религий, кроме Христовых. Сейчас там жили приверженцы всяких языческих культов – кельтских, и скандинавских, и античных, а еще шаманисты и несколько коренных американцев, среди которых мой Учитель Кедо, плюс монахи из Шаолиня, парочка индуистов и парочка Учителей-синтоистов. Единственное, что их всех объединяло, – это магическая традиция, заложенная в каждой религии. И эта традиция помогла им разобраться, кто такие пришлецы и как с ними бороться. И еще обитателей Монастыря сближала решимость трудиться сообща, чтобы помогать друг другу и всем приходящим к нам в поисках убежища.

– Почему ты спросила? – полюбопытствовал проводник. – А у вас что говорят?

Я поделилась с ним только частью правды:

– Мы читаем в основном то, что осталось от предшественников. У нас в горах есть что-то вроде учебников, где написано, как не надо поступать. Но там ничего не говорится о том, что творится в других краях, и о причинах всего, и о том, что делает народ в Пик-Цивитасе. Там все больше о наших делах, понимаешь, да?

Конечно, я не могла ему раскрыть всю правду. У Монастыря ведь, наверное, самое богатое собрание свидетельств о былых временах. Но Монастырь – это настоящая аномалия; вряд ли где-то еще существует что-то похожее, по крайней мере на континенте. Хотя… континент-то огромный. Уже не одна сотня лет прошла, а тут по-прежнему попадаются всякие изгои, и военные диктаторы, и места, где люди затаиваются и как-то выживают вдалеке от всех.

– Ну, – протянул он, – в окрестностях Пика мир спасали военные. На Восточном побережье, где Пик-Цивитас, военных объектов видимо-невидимо. Готовый костяк обороны. В поисках защиты народ стекался туда. Как объявились первые Охотники, они тоже двинулись туда. Так и получился Пик-Цивитас. Целая толпа реально толковых инженеров и строителей, да еще военные. Ну и Охотники, когда надо, встают на их защиту.

Он только вскользь упомянул о Христовых. Сказал то, что все и так знали: группа фанатиков устроила ядерный взрыв. Такое впечатление, что Христовых в Пике немного. Тогдашние Христовые думали, что настало время их Апокалипсиса. Учителя говорили нам, что Христовые верили, будто вознесутся на небеса, а все остальные, кто не с ними, сгинут в страшных муках или будут терзаться столетиями. Но ничего такого не произошло, и некоторые из Христовых решили, что Апокалипсису надо бы дать толчок, а то он барахлит, как дряхлый мотор. Вот они и жахнули ядерный взрыв в том месте, где когда-то был Израиль. На небеса никто из них не вознесся, ни одна душа. Они поумирали, как и обычные люди. В общем, не вышло никакого Апокалипсиса, а вместо него вышел Дисерей.

– А рассказывают, из-за чего он произошел? – спросила я. – В смысле Дисерей. И Вторжение тоже.

– Может, из-за смещения полюсов, может, из-за ядерной бомбы. Или из-за всего вместе. – Проводник покачал головой. – А может, из-за чего-то еще, о чем мы не знаем.

Меня учили совсем не так. Учителя говорили, что это случилось не в одночасье, что все кругом становилось хуже и хуже, и только потом взорвались эти бомбы. А из-за бомб уже случилось Вторжение.

Однако даже Учителя не знают наверняка. Единственное, что они знают точно – это то, что посреди всяческих напастей вдруг явились пришлецы, а вместе с ними и магия.

Я все потягивала свой напиток.

– Иногда мне кажется, что все случилось как в книжке, которую я читала маленькой. Там девушка по имени Пандора открывает ларец, и оттуда разлетаются по миру все бедствия и невзгоды.

Проводник улыбнулся:

– А на дне ларца Пандоры оставалась надежда, да? Надежда – это Гончие, верно?

Я тоже улыбнулась, вдруг обрадовавшись, что он тоже читал эту книжку. Большая часть пришлецов – чудовища: драккены, кракены, левиафаны, гоги и магоги, фурии, гарпии и твари, для которых у нас нет имен. Твари из мифов и религий со всего мира. Твари, не упомянутые ни в одном мифе. Даже сейчас появляются новые чудовища. Но с первыми чудовищами сюда пришли Гончие. И если бы не Гончие, я думать боюсь, что бы с нами сталось.

– Если уж считать кого-то надеждой, то только Гончих, – согласилась я.

Тут у проводника забибикал переговорник, и ему пришлось вернуться к работе.

А я вздохнула и допила свою сладкую вкуснятину. Жалко, я не могу призвать Ча, чтобы спать с ним в обнимку. Хотя на кресле ему все равно не хватило бы места. Путь меня ждал долгий. Очень много ресурсов идет на безопасность поезда, поэтому с ветерком не прокатишься – защитные системы тут же накроются. Завтра целый день и еще одну ночь мне ехать в этом поезде, который увозит меня из самого сердца гор, что некогда звались Скалистыми, к Восточному побережью. Поезд доставит меня в Пик-Цивитас, который есть пуп земли и центр всего, и там я выясню наконец, почему дядя послал именно за мной, а не за другим Охотником. Еще день и ночь – чтобы уединение слилось с одиночеством. Чтобы свыкнуться с тоской по дому.

Эту тоску не заглушить даже сотней сладких коктейлей. Я уже скучаю по всем и готова признать: я вся на нервах и мне страшно. Дядя как-то связался с Монастырем и сказал, что нам нужно срочно отправить в Пик-Цивитас какого-нибудь Охотника для обучения и службы. Иначе из Пика прибудут эксперты и сами кого-нибудь найдут. Я сразу догадалась, что эксперты нам ни к чему. Они примутся все разнюхивать, выискивая Охотников, и еще, чего доброго, увезут всех Охотников в Пик. А нам этого никак не надо. Но почему дяде вздумалось затребовать в город именно меня – вот загадка.

1.Девочка, девушка (исп.).