Kitobni o'qish: «Сто лет Ленни и Марго»

Мэриэнн Кронин

Shrift:

Marianne Cronin

The One Hundred Years of Lenni and Margot

This edition is published by arrangement with Conville & Walsh UK and Synopsis Literary Agency

Перевод с английского Любови Трониной

Издательство CORPUS ®

Часть первая

Ленни

Когда я слышу “терминальный”, думаю про аэропорт.

Представляю обширную зону регистрации – высокий потолок, стеклянные стены, сотрудников в форме, поджидающих меня, чтобы узнать мое имя и информацию о рейсе, спросить, сама ли я паковала багаж и одна ли путешествую.

Воображаю отсутствующие лица пассажиров, сверяющихся с табло, родственников, которые, обнимаясь, обещают друг другу, что это не в последний раз. И представляю среди них себя. Позади катится чемодан – безо всякого усилия, ведь пол отполирован до блеска – и, высматривая на табло свой пункт назначения, я как будто парю.

Приходится, однако, вытащить себя оттуда и вспомнить, что для меня “терминальный” означает совсем другое.

Теперь вместо этого стали говорить “ограничивающий продолжительность жизни”. “Дети, юноши и девушки с заболеваниями, ограничивающими продолжительность жизни… ”

Сестра произносит это как можно мягче, объясняя, что в больнице появилась служба психологической помощи для юных пациентов с заболеваниями в терминальной стадии. Она запинается, краснеет.

– Простите, я хотела сказать “ограничивающими продолжительность жизни”.

Не хочу ли я записаться? Психолог будет навещать меня в палате, или я сама могу приходить в комнату психологической помощи для молодежи. У них там теперь телевизор есть. Возможностей бесконечное множество, но это слово мне знакомо. Я не первый день в аэропорту. Не первый год.

Однако все еще не улетела.

Я медлю, разглядывая часы на резиновом браслете: они приколоты вверх тормашками к ее нагрудному карману. И покачиваются в такт ее дыханию.

– Хотите, я вас запишу? Наш психолог, Дон, очень славная, правда.

– Спасибо, не нужно. У меня своя терапия, и я прохожу ее прямо сейчас.

Она хмурится, склоняет голову набок.

– Да?

Ленни и священник

Я пришла к Богу, потому что здесь только это и остается. Говорят, если умираешь, значит, Бог призывает тебя обратно к себе, вот я и решила: познакомлюсь с ним заранее, и дело с концом. К тому же я слышала, что никто не может запретить тебе ходить в больничную часовню, если ты верующий, и не хотела упустить возможность побывать там, где еще не была, и заодно встретиться со Всемогущим.

Незнакомая медсестра с вишневыми волосами взяла меня под руку и повела коридорами мертвых и умирающих. Я смотрела вокруг, жадная до всего – всякого нового образа, всякого запаха, всякой непарной пижамной пары, попадавшейся навстречу.

Мои отношения с Богом, можно, пожалуй, назвать сложными. Он как вселенский колодец желаний, насколько я понимаю. Я, бывало, кое-что просила у него, и иногда он выполнял. А в других случаях не отвечал. В последнее время я, правда, думаю, что мне, может, только казалось, будто Бог не отвечает, а он тем временем втихомолку вкладывал в мое тело всякую дрянь – на, мол, подавись, будешь знать, как меня озадачивать, – которую мне предстояло обнаружить лишь спустя много лет. Закапывал клад для меня.

Вход в часовню впечатления не производил. Я надеялась увидеть изящную готическую арку, но вместо этого уперлась в массивные деревянные двери с квадратными матовыми окошками. И зачем это Богу матовые окошки? Что он там затевает?

Закрыв за собой дверь и оказавшись в полной тишине, мы с новенькой медсестрой как-то растерялись.

– Ну здравствуйте! – сказал он.

Мужчина лет шестидесяти, в черных брюках и рубашке с жестким белым воротничком. С таким видом, будто в этот момент счастлив как никогда.

Я поклонилась.

– Ваша честь.

– Это Ленни… Петерс? – уточнила сестра, обернувшись ко мне.

– Петтерсон.

– Ленни из Майского отделения, – тихо добавила она, отпустив мою руку.

Мягче и не сформулируешь. Она почувствовала, видимо, что должна предупредить его, ведь он радовался как ребенок, которому в рождественское утро вручили игрушечную железную дорогу в коробке с большим бантом, а на самом-то деле ему преподнесли уже сломанный подарок. Он может, конечно, полюбить эту штуковину, только колеса у нее отваливаются и вряд ли она доживет до следующего Рождества.

Взявшись за трубку капельницы, прикрепленной к другой штуковине на колесиках, я направилась к нему.

– Приду за тобой через час, – сказала новенькая медсестра и добавила еще что-то, но я уже не слушала. А смотрела, завороженная, вверх, на то место, откуда лился свет, и сияние всех мыслимых оттенков лилового и розового поражало меня в самую радужку.

– Тебе понравился витраж? – спросил он.

Коричневый стеклянный крест за алтарем освещал всю часовню. А от него расходились лучами осколки – лиловые, сливовые, пурпурные и розовые.

Казалось, витраж объят пламенем. Свет осыпал ковер, скамьи и наши тела.

Он терпеливо стоял рядом, пока я, насмотревшись, не повернулась наконец к нему.

– Рад познакомиться, Ленни. Меня зовут Артур.

Он пожал мне руку и, надо отдать ему должное, не вздрогнул, прикоснувшись к тому месту, где в мое тело зарывалась капельница.

– Присядем? – он указал на ряды пустых скамей. – Очень рад с тобой познакомиться.

– Вы это уже говорили.

– Правда? Прости.

Я подкатила капельницу к скамье и, прежде чем сесть, потуже затянула пояс халата.

– Будьте добры, извинитесь перед Богом за мою пижаму.

– Ты уже извинилась. Он все слышит. – Отец Артур уселся рядом.

Я смотрела на крест.

– Что привело тебя сюда сегодня, Ленни?

– Да вот подумываю подержанный BMW купить.

Как с этим быть, он не знал, поэтому взял Библию, лежавшую рядом на скамье, пролистнул, не глядя, и положил обратно.

– Вижу, тебе… э-э-э… витраж понравился.

Я кивнула.

Повисла пауза.

– У вас есть обеденный перерыв?

– Что, прости?

– Просто интересно: вы закрываете часовню и идете в столовую вместе со всеми или обедаете прямо тут?

– Я, ну…

– Но вообще это даже наглость – уходить на обеденный перерыв, когда у вас, собственно говоря, и так целый день перерыв.

– Перерыв?

– Сидеть в пустой часовне – не такой уж тяжкий труд, ведь правда?

– Здесь не всегда так тихо, Ленни.

Я взглянула на него – уж не обиделся ли? – но так и не поняла.

– По субботам и воскресеньям у нас месса, по средам мы читаем Библию с детьми, и посетителей у меня больше, чем тебе, наверное, кажется. Больница – место жутковатое. Приятно побыть там, где нет врачей и медсестер.

Я снова принялась разглядывать витраж.

– Ну так как, Ленни, был у тебя повод сегодня прийти?

– Больница – место жутковатое, – сказала я. – Приятно побыть там, где ни докторов, ни медсестер.

Он, кажется, засмеялся.

– Хочешь остаться одна?

И, судя по тону, не обиделся.

– Не очень.

– Хочешь поговорить о чем-то конкретном?

– Не очень.

Отец Артур вздохнул.

– Хочешь, чтобы я рассказал про обеденный перерыв?

– Да, пожалуйста.

– Я обедаю с часу до часу двадцати. Ем порезанный треугольничками белый хлеб с яйцом и кресс-салатом – моя домработница готовит. Вон за той дверью, – указал он, – мой кабинет, там я за пятнадцать минут съедаю сэндвич и пять минут пью чай. А потом опять выхожу. Но часовня всегда открыта, даже если я в кабинете.

– Вам за это платят?

– Никто мне не платит.

– На что же вы тогда покупаете ваши яйца и сэндвичи с кресс-салатом?

Отец Артур рассмеялся.

Мы посидели молча, а потом он опять заговорил. Нелегко ему давалось молчание – священнику-то. Я думала, именно тишина дает Богу возможность проявиться. Но отец Артур, видно, тишину не любил, поэтому мы обсудили его домработницу миссис Хилл, которая из отпуска всегда посылала ему открытки, а вернувшись, выуживала их из лотка с корреспонденцией и приклеивала на холодильник. Поговорили о том, как меняют лампочки в витраже (там сзади потайной ход). О пижамах поговорили. Он очень устал, кажется, к тому времени, когда за мной пришла Новенькая Медсестра, но все равно сказал: надеюсь, ты придешь снова.

Однако удивился, по-моему, когда на следующий день я явилась опять – в новой пижаме и на сей раз без капельницы. Джеки, старшую медсестру, мое намерение пойти в часовню и на второй день не очень-то обрадовало, но я, посмотрев на нее пристально, тихо проговорила:

– Мне очень нужно.

А как откажешь безнадежно больному ребенку?

Джеки вызвала медсестру, чтобы меня сопроводить, и опять пришла та, новенькая. Ее вишневые волосы конфликтовали с голубой униформой не на жизнь, а на смерть. В Майском отделении – Мэй-уорд – она работала всего несколько дней, поэтому нервничала, особенно в обществе детей из аэропорта, и отчаянно ждала от кого-нибудь подтверждения, что хорошо справляется. В коридоре по пути к часовне я отметила, какой она превосходный провожатый. Кажется, новенькая была довольна.

Часовня опять пустовала, если не считать отца Артура – он сидел на скамье в длинном белом одеянии поверх черного костюма и читал. Не Библию, а какую-то книгу формата А4 в дешевом переплете с глянцевой ламинированной обложкой. Новенькая Медсестра открыла дверь, и я, поблагодарив ее, проследовала внутрь, но отец Артур не пошевелился. Сестра отпустила дверь, та затворилась за нами с глухим тяжелым стуком, и только тогда он обернулся, надел очки, заулыбался.

– Пастор… м-м-м… преподобный? – проговорила, запинаясь, Новенькая Медсестра. – Она… м-м… Ленни хочет побыть здесь часок. Можно?

Отец Артур захлопнул книгу, лежавшую у него на коленях.

– Ну конечно.

– Благодарю вас… м-м-м… викарий?

– Святой отец, – шепнула я.

Она скривилась, залилась краской – тоже вступившей в конфликт с цветом ее волос – и ушла, не сказав больше ни слова.

Мы с отцом Артуром уселись на ту же скамью. Оттенки витража были восхитительны, как и вчера.

– Опять здесь пусто.

Мои слова отозвались эхом.

Отец Артур промолчал.

– А раньше часовня не пустовала? Ну прежде, когда люди были набожней?

– Она и сейчас не пустует.

Я повернулась к нему.

– Кроме нас тут никого.

Он явно был в стадии отрицания.

– Вам, видно, не хочется об этом говорить, что вполне понятно. Досадно, наверное. Как будто вы закатили вечеринку, а никто не пришел.

– В самом деле?

– Ну да. Вот вы сидите тут в лучшем своем вечернем платье, белом, с красивой вышивкой – виноградные гроздья и все такое…

– Это облачение. А не платье.

– Ну облачение. Вот сидите вы в своем вечернем облачении, накрыли стол к обеду…

– Это алтарь, Ленни. И не обед, а Святые Дары. Хлеб Христов.

– И что, он не поделится?

Отец Артур посмотрел на меня укоризненно.

– Это для воскресной службы. Я не ем священный хлеб на обед и не обедаю у алтаря.

– Да-да, вы едите яйцо с кресс-салатом у себя в кабинете.

– Точно. – Он даже просиял, ведь я что-то о нем помнила.

– Ну вот, вы все подготовили для вечеринки. Есть музыка, – я указала на унылый проигрыватель для CD и кассет в углу, рядом с которым лежали аккуратной стопочкой диски, – и есть где рассесться, – я указала на ряды пустых скамей. – А никто не идет.

– На мою вечеринку?

– Именно. Целый день, каждый день вы закатываете вечеринку в честь Христа, а никто не приходит. Ужас как неприятно, наверное.

– Ну… м-м-м… Ну можно, пожалуй, и так сказать.

– Простите, если делаю только хуже.

– Ничего ты не делаешь хуже, но, честное слово, Ленни, здесь не вечеринка. А место богослужения.

– Ну да. Нет, это мне ясно. Я просто хотела сказать, что понимаю вас. У меня тоже была однажды вечеринка – мне исполнилось восемь, мы только переехали в Глазго из Швеции. Мама пригласила всех моих одноклассников, но почти никто не пришел. Хотя по-английски мама в то время говорила так себе, поэтому очень даже может быть, что все пришли, просто не туда – стояли с воздушными шарами и подарками и ждали, когда же начнется вечеринка. Так мне, по крайней мере, хотелось думать.

Я помолчала.

– Продолжай, – предложил отец Артур.

– Ну вот, я сидела в гостиной, на одном из стульев, которые мама расставила кружком, ждала, когда кто-нибудь явится, и чувствовала себя отвратительно.

– Печальная история.

– Вот я и говорю. Обидно, когда никто не приходит на твою вечеринку, знаю. И мне очень жаль. Просто вам, по-моему, лучше этого не отрицать. Проблему можно решить, только посмотрев ей в лицо.

– Но часовня не пустует, Ленни. Не пустует, потому что ты здесь. Не пустует, потому что наполнена Духом Божьим.

Теперь я посмотрела на него укоризненно.

Он поерзал на скамье.

– Да и что смешного в уединении? Здесь ведь не только место богослужения, но и место покоя. – Он поднял глаза к витражу. – Я очень рад, что с каждым пациентом могу побеседовать наедине, а значит, уделить ему все свое внимание, и, не пойми превратно, Ленни, но, мне кажется, Богу угодно, чтобы именно тебе я уделил все свое внимание.

Эти слова меня насмешили.

– Я думала о вас в обед. Вы и сегодня ели яйцо с салатом?

– Ел.

– И как?

– Как всегда, чудесно.

– А миссис?..

– Хилл. Миссис Хилл.

– Вы рассказали миссис Хилл о нашем разговоре?

– Нет. Сказанное здесь – тайна. Поэтому люди сюда и приходят. Можно говорить начистоту и не бояться, что кто-нибудь узнает потом.

– Так это исповедь?

– Нет, но если хочешь исповедаться, с радостью помогу тебе это устроить.

– Если не исповедь, что тогда?

– А что тебе угодно. И часовня эта станет для тебя чем угодно, затем и существует.

Я оглядела пустые скамьи, электронное пианино под пыльным бежевым чехлом, доску объявлений с приколотым к ней изображением Иисуса. Если эта часовня может стать чем угодно, то что мне угодно?

– Хочу, чтобы она была местом ответов.

– Она может им стать.

– Может ли? Разве может вера вообще дать ответ на вопрос?

– Ленни, Библия учит, что Христос помогает найти ответ на любой вопрос.

– Но можно ли получить ответ на конкретный вопрос? Если честно? Можете вы мне ответить на вопрос, не говоря, что жизнь есть тайна, или все есть замысел Божий, или ответы, которых я ищу, придут со временем?

– А ты сначала задай вопрос, и будем вместе разбираться, как Бог поможет нам найти ответ.

Я откинулась на спинку скамьи, и та скрипнула. Эхо раскатилось по часовне.

– Почему я умираю?

Ленни и вопрос

Яне смотрела на отца Артура, задавая вопрос, – на крест смотрела. Отец Артур медленно выдохнул. Я все ждала, когда он ответит, но он просто дышал дальше. Он, может, и не знал, что я умираю? Да нет, резонно возразила я сама себе, сестра ведь сказала ему “она из Майского отделения”, а никто из Майского отделения не собирается жить долго и счастливо.

– Ленни, – ласково проговорил отец Артур немного погодя, – этот вопрос серьезней всех остальных. – Потом откинулся назад, и скамья снова скрипнула. – Забавно, знаешь ли, но чаще всего меня спрашивают именно почему. А с почему всегда сложно. С как, что или кто я разберусь, но даже не буду делать вид, что знаю почему. Я пытался отвечать на этот вопрос, когда только начинал служить.

– Но больше не пытаетесь?

– Думаю, этот вопрос вне моей компетенции. Только Он может ответить. – Отец Артур указал на алтарь, будто Бог прятался за ним – сидел на корточках и слушал.

Я махнула рукой: ну вот, мол, говорила же.

– Однако это не значит, что ответа нет, – поспешил добавить отец Артур, – он есть, но только у Бога.

– Отец Артур…

– Да, Ленни?

– Столько лапши мне еще на уши не вешали. Я тут умираю! И пришла к уполномоченному представителю Бога с важнейшим вопросом, а вы меня к нему же и отсылаете? У него я уже допытывалась, но ответа не получила.

– Ответ не всегда дается словами, Ленни. Есть много других способов.

– Зачем тогда говорить, что здесь место ответов? Почему не сказать честно: “Ну да, библейские идеи нельзя истолковать однозначно, и ответов на твои вопросы у нас нет, зато есть красивый витраж”?

– А если бы ты получила ответ, то какой, по-твоему?

– Может, Бог сказал бы, что я беспокойная и надоедливая и поэтому он убивает меня. А может, настоящий бог – Вишну, и его просто бесит, что я и не думала никогда ему молиться, а зачем-то тратила время на вашего христианского Бога. А может, никакого Бога нет, да и не было, и миром управляет черепаха, которая ничегошеньки в этом не смыслит.

– И тогда тебе стало бы легче?

– Вряд ли.

– А случалось такое, что тебе задавали вопрос и ты не знала ответа?

Его спокойствие, надо признать, впечатляло. Отец Артур прекрасно знал, как повернуть твой вопрос против тебя же. Он явно не со мной первой тут разглагольствовал на тему “Почему я умираю”. И это еще больше расстраивало.

Я покачала головой.

– До того, знаешь, противно бывает, – продолжил он, – когда приходится говорить людям, что нет у меня ответа, который они ищут. И все равно здесь место ответов – просто ответы могут быть неожиданные.

– Так говорите же, отец Артур, рубите с плеча. Какой ответ? Почему я умираю?

Отец Артур устремил на меня ласковый взгляд.

– Ленни, я…

– Нет, вы просто скажите. Пожалуйста. Почему я умираю?

Сейчас он заявит, что честный ответ – не по церковному протоколу, уже успела подумать я, но тут отец Артур, огладив седую щетину на подбородке, ответил:

– Потому что умираешь.

И отвел глаза – то ли увидел, что я нахмурилась, то ли пожалел, что, поддавшись на мои уловки, все же сказал хоть какую-то правду.

– Вот мой ответ, и другого у меня нет: ты умираешь, потому что умираешь. Не потому, что Бог решил наказать тебя или не заботится о тебе – просто умираешь, и всё. Так тебе суждено, как суждено и существовать.

Отец Артур долго молчал, а потом повернулся ко мне.

– Посмотри на это вот с какой стороны. Почему ты живешь?

– Потому что мои родители занимались сексом.

– Яне спросил, как так получилось, что ты живешь, я спросил почему. Почему ты вообще существуешь? Почему ты живешь? Для чего твоя жизнь?

– Не знаю.

– Вот так, по-моему, и со смертью. Мы не можем знать, почему ты умираешь, как не можем знать и почему живешь. Жизнь и смерть – абсолютные загадки, разгадаешь только покончив и с тем и с другим.

– Поэтично. И иронично. – Я потерла руку в том месте, куда вчера впивалась игла. Иглы уже не было, но боль осталась. – Религиозное что-нибудь читали, когда я пришла?

Отец Артур взял лежавшую рядом книгу. На спирали, с обтрепанными краями и в желтой обложке с жирным заголовком “Дорожный атлас Великобритании”.

– Паству свою искали?

Когда за мной явилась Новенькая Медсестра, я думала, отец Артур на землю бросится и станет ей ноги целовать или выбежит с криком в едва открывшуюся дверь, но он лишь терпеливо подождал, пока я дойду до выхода, вручил мне брошюру и сказал: надеюсь, ты еще придешь.

И потому ли, что он так нагло отказывался кричать на меня и не желал признавать, что я ему надоела, или потому, что в часовне было так хорошо и прохладно, но, забирая у него брошюру, я уже знала, что вернусь.

Однако отложила визит на неделю. Подумала: дам ему время, пусть осмелится предположить, что я, может, больше не приду. И только отец Артур успел привыкнуть вновь к уединенной жизни в пустой часовне – ба-бах! Я тут как тут, ковыляю к нему потихоньку в лучшей своей розовой пижаме, готовясь выпалить очередной заряд претензий в адрес христианства.

На этот раз он, наверное, увидел меня еще в коридоре сквозь те самые матовые окошки, потому что открыл дверь со словами: “Привет Ленни, а я все думал, когда тебя увижу”, начисто лишив драматизма мое возвращение – для всех присутствующих.

– Я цену себе набивала.

Он улыбнулся Новенькой Медсестре.

– И долго я сегодня буду наслаждаться обществом Ленни?

– Целый час, – улыбнулась она в ответ, – преподобный.

Отец Артур не стал ее поправлять и держал дверь открытой, пока я, дребезжа, продвигалась по проходу между скамьями. На этот раз я села в первом ряду: может, так Бог скорей меня заметит.

– Можно? – спросил отец Артур, и я кивнула.

Он сел рядом.

– Ну, Ленни, как чувствуешь себя сегодня утром?

– Не слишком плохо, спасибо. А вы?

– Замечаний насчет совсем пустой часовни не будет? – спросил он, обводя помещение рукой.

– Не-а. По-моему, замечаний будет достоин тот день, когда здесь появится кто-нибудь, кроме нас. Не хочу, чтобы из-за меня вы думали, будто плохо выполняете свою работу.

– Очень мило с твоей стороны.

– Может, вам пиарщик нужен?

– Пиарщик?

– Ага. Ну, знаете, специалист по маркетингу: афиши, реклама и все такое. Нужно, чтобы о вас узнали. Тогда скамьи заполнятся и вы, может, получите прибыль.

– Прибыль?

– Ну да. Пока что вы даже в ноль не выходите.

– Я не беру плату с приходящих в церковь, Ленни.

– Знаю, но представьте, под каким Бог будет впечатлением, если ваша симпатичная церковь оживет да еще начнет приносить ему немного денег.

Отец Артур как-то странно мне улыбнулся. Я вдохнула запах задутых свечей, наводивший на мысль, что где-то поблизости прячется именинный торт.

– Хотите, я вам кое-что расскажу?

– Конечно. – Отец Артур сцепил руки в замок.

– Когда еще в школу ходила, я частенько болталась ночами по Глазго с компанией девчонок. И был у нас там один ночной клуб, до того дорогой, что пойти в него никто не мог себе позволить. Очереди снаружи не выстраивались, но стоило взглянуть на черные бархатные канаты и двери, выкрашенные серебряной краской, и сразу становилось ясно: там внутри что-то особенное. У дверей стояли два вышибалы, хотя туда, по-моему, никто никогда не входил и не выходил оттуда. Семьдесят фунтов за вход – вот и все, что нам было известно. Слишком дорого, говорили мы и проходили мимо, но любопытство с каждым разом разбирало все сильней. Мы должны были узнать, почему он такой дорогой и что по ту сторону. Поэтому сговорились, накопили денег и прошли туда по фальшивым документам. И знаете что?

– Что?

– Оказалось, там стрип-клуб.

Отец Артур приподнял брови, потом смущенно опустил, словно забеспокоившись, как бы я по ошибке не подумала, что он не просто ошарашен, а заинтригован или возбужден.

– Мне не очень-то ясна мораль этой истории, – осторожно заметил он.

– Я вот к чему: именно высокая цена заставила нас поверить, что вход в этот клуб стоит таких денег. Будете тоже брать плату за вход, люди, глядишь, и заинтересуются. Можно и вышибал нанять.

Отец Артур покачал головой.

– Не устаю говорить тебе, Ленни, моя часовня не обделена вниманием. Я много беседую с пациентами и их родными. Люди часто ко мне приходят, просто…

– Просто я, по чистому совпадению, всегда заглядываю в тот момент, когда здесь никого?

Отец Артур возвел глаза к витражу, и я почти услышала его внутренний монолог: Господи, дай мне сил ее вынести.

– Ты размышляла над нашим последним разговором?

– Немного.

– Ты задала хорошие вопросы.

– Вы дали бесполезные ответы.

Помолчали.

– Отец Артур, я все думала, сможете вы сделать для меня кое-что?

– Что мне для тебя сделать?

– Можете один раз сказать мне правду, холодную, освежающую правду? Без церковной пропаганды и красивых слов. Правду, в которую вы верите до глубины души, пусть даже она причиняет боль, пусть даже начальство уволит вас, если скажете мне ее.

– Мое начальство, как ты говоришь, – Иисус да Господь Бог.

– Они-то вас уж точно не уволят – они за правду.

Я думала, он дольше будет размышлять, какую бы сказать правду. Может, захочет с папой римским связаться или дьяконом каким и выяснить, позволят ли ему отпустить немножечко правды без официальных инструкций. Но перед самым приходом Новенькой Медсестры отец Артур смущенно повернулся ко мне. Как будто хотел вручить подарок, но очень сомневался, что тот понравится получателю.

– Хотите правду сказать?

– Да. Ты говоришь, Ленни: хочу, чтобы здесь было место ответов, и… я бы тоже хотел, чтобы здесь было такое место. Я дал бы тебе ответы, знай я их.

– Я так и поняла.

– А я надеюсь, ты снова придешь. Что скажешь на это?

Добравшись до своей кровати, я обнаружила записку от Новенькой Медсестры: “Ленни, поговори с Джеки – с соцслужбы”.

Я исправила ошибку оставленным ею карандашом и направилась к сестринскому посту. Джеки, старшую медсестру с цапельей головой, там не застала. Но заметила нечто любопытное.

У стола медсестер стояла тележка для сортировки мусора – дожидалась возвращения Уборщика Пола. Большой бак на колесиках. Раньше на ручке несмываемым маркером было написано “Подлая машина”, но надпись закрасили. Обычно в тележке Пола я не нахожу ничего интересного, но в тот день кое-что интересное увидела – пожилую даму, которая, перегнувшись через бортик мусорного бачка и запустив в него обе руки, шуршала лежавшими внутри бумажками, – ее маленькие ступни в лиловых тапочках едва касались пола.

Обнаружив, по-видимому, искомое, старушка выпрямилась – ее седые волосы растрепались от усердия. Сунула конверт в карман лилового халата.

И тут лязгнул дверной замок – кто-то потянул за ручку. Из кабинета выходили Джеки и Пол.

Старушка перехватила мой взгляд. Она не хотела, похоже, чтобы ее застали за тем, чем она там занималась.

И когда Джеки и Уборщик Пол показались из кабинета – она с усталым видом, он со скучающим, – я взвизгнула.

Они уставились на меня.

– Привет, Ленни! – Пол расплылся в улыбке.

– Что такое, Ленни? – спросила Джеки. Лицо ее в том месте, где клюву бы расти, вытянулось в недовольную складку.

Мне нужно было, чтобы они не сводили с меня глаз, пока лиловая старушка за их спинами слезает с мусорного бачка и чрезвычайно медленно пускается в бегство.

– Я… там… паук. В Мэй-уорд.

Джеки закатила глаза, будто это я во всем виновата.

– Сейчас поймаем, дорогуша, – сказал Пол, и они оба проследовали мимо меня в палату.

Старушка, уже отошедшая на безопасное расстояние, вглубь коридора, вынула конверт из кармана, остановилась, обернулась. И, поймав мой взгляд, подмигнула.

К моему великому удивлению, Пол и правда ухитрился найти паука – в уголке оконной рамы, где-то в самом конце Мэй-уорд. Уж не библейское ли это знамение, подумала я. Ищите и обрящете. Пол поймал паука в пластиковый стаканчик, накрыл рукой и дал нам посмотреть. Я заметила, что на каждой костяшке у него вытатуировано по букве, а вместе выходит – “воля”. Разглядев паука, Джеки посоветовала мне взять себя в руки и сказала: пришла бы ты летом ко мне на барбекю да поторчала в саду за домом, вот тогда бы и увидела настоящего паука. У нее-то под деревянной террасой паучищи живут о-го-го, попробуешь накрыть такого пивным стаканом – отрубишь лапы, которые останутся снаружи. Вежливо отклонив приглашение, я направилась к своей кровати.

Последняя брошюра отца Артура лежала у меня на тумбочке, поверх стопки таких же скорбных приношений. Иисус везде был разный. Озабоченный Иисус, Иисус с овцами, Иисус с ребятишками, Иисус на камне. Один другого иисусистей.

Я задернула шторку вокруг кровати и приняла задумчивую позу. Отец Артур сказал, что и хотел бы дать людям ответы, да не может. Каким бессильным, должно быть, чувствуешь себя в этой роли: люди вечно задают тебе вопросы, и ты не может ответить. Священник без ответов – все равно что человек, который плавать не умеет, а его то и дело просят: научи. И он невероятно одинок, это ясно. Я знала, всегда знала, что никаких ответов за тяжелыми дверями часовни не найду. Вместо них я нашла того, кому нужна моя помощь.

Дня два я разрабатывала комплексный план привлечения пациентов в часовню. Нарисую несколько броских, но загадочных плакатов, может, даже внимание прессы удастся привлечь. Ребят с больничной радиостанции попробую, пожалуй, подговорить и передать часовне привет в эфире. На религию упирать не буду, лучше отмечу, как терапевтичны мои беседы с отцом Артуром, и, например, скажу между делом, что в часовне прохладно. Пациентам это понравится, ведь температура воздуха в больницах в любое время чуть выше комфортной, будто согласно какому-то закону. Такая, что ты всегда немного липкий. Но не такая, чтобы жарить маршмеллоу.

Новенькая Медсестра отвела меня к часовне, и я, желая убедиться, что отец Артур в настроении обсуждать маркетинг, заглянула в щель приоткрытой двери. Но он был не один.

Напротив отца Артура стоял мужчина в точно таком же костюме – белый воротничок, строгая темная рубашка и брюки. Они обменялись рукопожатием, и незнакомец покровительственно обнял две соединенные руки другой рукой, будто укрывая от холода или сильного ветра, который может оторвать их друг от друга, а значит, расстроить достигнутое соглашение.

Мужчина был темноволосый, темнобровый. Неопределенного возраста. Он улыбался. По-акульи.

– Там кто-нибудь есть? – спросила Новенькая Медсестра.

– Ага, – шепнула я.

В этот момент мужчина без возраста направился к выходу. Я едва успела выпрямиться, как дверь открылась, а стоявшие за ней незнакомец и отец Артур уставились на меня.

– Ленни, какой сюрприз! – воскликнул отец Артур. – И давно ты тут ждешь?

– Вам удалось! – сказала я. – Удалось кого-то завлечь.

– Что, прости?

– У вас новый посетитель! – Я повернулась к мужчине без возраста: – Здравствуйте, еще один друг Иисуса или отца Артура!

– А! Ну, вообще-то, Ленни, это Дерек Вудс.

Дерек протянул руку. Сказал невозмутимо:

– Здравствуй!

Я сунула проект спасения часовни под мышку и пожала ему руку.

– Дерек, это Ленни, – пояснил отец Артур. – Она здесь частая гостья.

– Очень приятно, Ленни. – Дерек улыбнулся мне и Новенькой Медсестре, неловко топтавшейся у дверей.

– Честно говоря, я так рада, что сюда приходит кто-то, кроме меня. Вы первый, кого я вижу здесь за несколько недель. – Отец Артур опустил глаза в пол. – Поэтому от лица фокус-группы спасителей часовни хочу поблагодарить вас, что отдали ей предпочтение.

– Фокус-группы? – Дерек повернулся к отцу Артуру.

– Прости, Ленни, я не совсем понимаю… – Отец Артур глянул на Новенькую Медсестру.

– Ничего, я все вам расскажу при следующей встрече. – Я обратилась к Дереку: – Надеюсь, вы уже поправляетесь.

– Дерек не пациент, – сказал отец Артур. – Он из часовни Личфилдской больницы.

– Ну, как бы там ни было, а все-таки на нашем счету еще один посетитель, и у меня есть план, как привлечь христ…

– Дерек согласился занять это место.

– Какое место?

– Мое. Увы. Я ухожу, Ленни.

Я почувствовала, как загораются щеки.

– Но я с большим удовольствием послушаю о твоих планах относительно часовни. – Дерек положил руку мне на плечо.

И тогда я отвернулась.

А потом убежала.