Kitobni o'qish: «Я – Земля»

Не думал я, что так тяжко видеть «убитые» рожи моих работяг. После неудачного во всех отношениях рабочего дня я ощутил непреодолимую потребность выйти на прогулку. Просто так, без задач и целей, что на Земле называется «подышать свежим воздухом» или «по бродвею прошвырнуться».

Андрюху нашел в телевизионке. В пристрастии к политжвачке его трудно заподозрить. Со службы в ВМФ знаю. А что ошивается у телика – верный признак, что у него ломка. Понимаю…

Искал я его, чтоб подстраховал на всякий случай. Он вышел с таким перекошенным лицом, будто то, что ему с экрана разжевали, надо было еще и проглотить. Изнутри полупустого зала кто-то окликнул:

– Рюх, ты куда? Нас, перец космический, показывают!

Из раскрытых дверей донесся марш, бравурные реплики, полилась традиционная  – трогательная мелодия  начала космической эры. Песню легендарных 60-х заводили теперь при каждом вояже человека в космос.

Лицо друга стало не узнать вовсе.

– Зуб прихватило?

Он сплюнул. Фигурально говоря, конечно. Мимикой. Кто б ему позволил плеваться по-настоящему. Кроме меня, тут кругом индикаторы. Мигают  – подсматривают за каждым движением. Суровы правила жизни в  системе искусственного жизнеобеспечения, ох, суровы. Это вначале кажется здорово, когда в новинку. Затем приедается и вызывает потребность ухнуть по блоку автоуправления экосистемой чем-то тяжеленьким…

Жесткость правил нам с Андрюхой не внове. В подлодке проходили. Через годы только расслабились.

– Ладно,  – сказал ему я, смиряюсь с его пагубным пристрастием.  – Гони в первый отсек. А там видно будет.

Я чувствовал вину. Затащил его в авантюру: подмигнул психологу при доборе команды, чтоб закрыл глаза на вредную привычку моего друга. Под свою ответственность  – а под чью ж?.. Захотелось, чтоб родная душа и прокопченный человечек в «одном флаконе» в трудную минуту рядом были.

На гражданке обросли привычками. Сам-то я легко с куревом завязал. И не учел, что то, что было в моей жизни, Андрюху миновало. Не было у него брата, который в тубдиспансере загнулся. И одноклассника  – того, что на Сейшелах каждый год отдыхает от трудов праведных в табачной корпорации.

Андрюха, прежде чем уйти, положил руку мне на плечо, сжал, будто думая что сказать, но так и пошел молча туда, куда я послал. Я же надел снаряжение для «наружки» и вошел в лифтовую кабину.

Справедливости ради надо сказать, что моя затея с обсерваторией авантюрой не являлась. Это я уж палку перегнул.

Я выиграл тендер на госзаказ и присоединился к программе по освоению Луны, разработанной космическим центром. Сначала запустили орбитальную лунную станцию и три ретранслятора в точках Лагранжа, затем наладили челночную связь  с Луной посредством модулей. Наконец дошла очередь и до строительства полигона под изыскательские сооружения.

***

Три шага из внешнего шлюза – и я на поверхности Луны.

Вокруг спят горы, неподвижные, настороженные, немые – мрачная горная страна, изрезанная ущельями и трещинами, смятая бесчисленными древними катаклизмами в уродливые складки.

Хорошая встряска для мозга  – видеть солнце в черном бархате в окружении звезд. И серые нагромождения теней с контрастным рисунком на ближнем плане…

Кто в космических 60-х ведал, что на обратной стороне Луны  – абракадабра из апокалиптического  мусора?  Или так: склад коллажей безумного футуриста из отлетавших своё звездолетов?..

Да, свалка межпланетной техники  – вот что было перед глазами. И только много дальше невнятных серых скоплений виднелись коричневые «волны» Моря Москвы с ярко-красными островами.

«Море»  – это, понятно, не море вовсе, а лавовая «коврига» на три сотни километров в ширину и шестьсот метров в глубину. А острова  – выбросы на поверхность пород с транквиллититом.

Вернемся к нашим баранам…

Передо мной абрисы транспорта, ретушированые вечностью… Вот этот корпус  – из Плеяд, вон то  –  станина из Большого пса, а это  – из туманности Андромеды…

Шучу. Не знаю я ничего. И никто пока не знает, откуда это добро.

Да и как знать. Свалке – миллионы, а может и миллиарды, лет. Кто, что, куда и откуда  – следствие покажет. По всему,  бывал тут народец всякий и разный. Оттуда, где Макар телят не пас… где никогда не будет нас.

Беспременно, ждет человека много открытий славных. И не только исторических…

И я, строитель первой в мире внеземной астрономической обсерватории, остро ощущая себя на бруствере новой эпохи, медленно вышагивал к невозможной абракадабре, будто ждал от нее ответы на поставленные вопросы…

Отбросив романтику, скольжу по контрастным силуэтам взглядом технолога-эксперта.

Вот передо мной махина, словно готового взлететь монстра, вот треснутый пополам диск, вот узкие заостренные на конце ребристые цилиндры… Межпланетный транспорт разного размера и конструкции доживал здесь свой век, густо прикрытый метеоритной пылью  – где-то всего с миллиметр, а где-то так толсто, что под плавными линиями силуэт лишь угадывался.

Разгулявшееся воображение рисовало очертания погребенных строений – бункеров, ангаров, взлетных полос…

Я не особо доверял своей фантазии, ибо не раз приходилось обжигаться. Дай только слабинку  – и воображение настроит воздушных замков! Впору наместникам бога на земле позавидовать. А тронешь  – пыль да песок.

Реголит  – так называется сыпучая обезвоженная и дегазированная лунная порода, по которой я осторожно шел, едва, осторожно, поднимая ноги.