«Крушение столпов» kitobidan iqtiboslar, sahifa 6
Мир стариков, ограниченный вначале парком или садом, затем каким-нибудь укромным уголком в саду, потом порогом, потом комнатой, куда ведет лестница, по которой они больше не спустятся, потом брюками и курткой, висящими на спинке стула, которые они больше не наденут… Смерть неумолимо надвигается на них до тех нор, пока их жизненное пространство не ограничится точными размерами – размерами могильной ямы.
Он понял, почему народы сотрясает дыхание революций и почему даже войны воспринимаются порою с радостью – все потому, что слишком многие устали крутить все тот же жернов, с тем же самым зерном, а потому неудивительно, что в один прекрасный день они восстают и наступает взрыв...
Нежность, с какой мы вспоминаем прошлое и тех, кто принес нам одновременно добро и зло, чувство реванша, какое испытываем при возвращении того, кто нас бросил, желание узнать, хочет ли она по-прежнему близости с человеком, которого до тех пор считала единственной настоящей любовью в своей жизни, – все это побудило Сильвену сдаться без долгих уговоров.
Говорить о себе было для него способом обольщения. Притом он не боялся ни впасть в преувеличение, ни выглядеть смешным. Он также не пренебрегал возможностью показать различные грани своего характера и неисчерпаемые ресурсы ума тому, кого он искренне презирал и кто, без сомнения, не способен был оценить и половины его слов. Он рисовал свой образ ради собственного удовольствия.
У них появилась ложная уверенность в том, что существуют два не похожих друг на друга мира, из которых один, привилегированный, ограничен стеклами машины, а второй, низший, начинается за этими же стеклами уже с фуражки шофера. Два мира, которые видят друг друга, но связаны между собой только тем, что один зависит от другого и подчиняется ему. Замкнутые в защищенном от внешнего воздействия мире, Жан-Ноэль и Мари-Анж с наслаждением тешили свою гордыню. Тем не менее зрелище слишком обнаженной нищеты, или вид слепца, который, стуча палкой, переходит улицу, или истощенной старухи в лохмотьях, или появлявшееся на некоторых лицах злобное, враждебное выражение вызывали в них мимолетное чувство вины и одновременно уязвимости. Вернее, не чувство, а едва заметное неприятное ощущение. Быть может, инстинкт смутно предупреждал их, что достаточно с предельной точностью бросить камень, чтобы расколоть холодную прозрачную стену, разделяющую два мира, и что именно так и вспыхивают революции.
