Kitobni o'qish: «Тринадцать способов убить Лалабелль Рок», sahifa 2

Асфальт под колесами ровный, и хотя на дороге вполне могли бы уместиться три полосы движения, все полотно в моем полном распоряжении – единственная прямая линия, конца которой не видно. Следующий час я провожу на сиденье, подтянув ноги к груди и уткнув лицо в колени.

Это странно – узнавать свое тело, которое одновременно и хорошо тебе знакомо, и абсолютно ново. Я решаю, что разумно начать с базовой механики, и некоторое время занимаюсь дыхательной практикой и вслушиваюсь в биение сердца. Когда мне это надоедает, принимаюсь перебирать музыкальные каналы. Распаковываю пистолет и прикручиваю к нему глушитель. Я бы с радостью попрактиковалась в прицеливании, но в машине мало места, хотя салон и рассчитан на пятерых.

Вытряхиваю сигареты на соседнее сиденье и считаю их (восемнадцать). Очень осторожно, чтобы не помять или не порвать, убираю их обратно в пачку. Когда пропадает интерес и к этому занятию, наконец заглядываю в бардачок.

Громким словом «бювар» называется серая папка формата А4 с двенадцатью прозрачными карманами. Одни карманы пухлые и набиты бумагами; в других только по листку.

Я просматриваю содержимое. Цели пронумерованы, но я не знаю, по возрасту ли. Дат никаких нет, и я не представляю, когда кто был создан. Это почему-то беспокоит меня, но я пока отмахиваюсь. Возможно, со временем какая-то система и выявится.

Сведения по моей первой цели занимают едва ли полстранички.

РЕГИСТРАЦИОННЫЙ КОД: ПРОКЛ78912313

ТИП СТАНДАРТНЫЙ. КОСМЕТИЧЕСКИЕ ИЛИ ДРУГИЕ ОТКЛОНЕНИЯ ОТСУТСТВУЮТ.

МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ: Автобусная остановка перед съездом с А21 на М73.

КОНТРОЛЬ: (ОТСУТСТВУЕТ)

Изумрудно-зелеными чернилами Лалабелль сделала приписку в нижнем левом углу страницы: «Создала ее, потому что в понедельник у меня была депрессия. Надоело встречаться с друзьями на бранчах. Два дня назад собиралась списать ее, но забыла».

Машина сообщает мне, что в пункт назначения я прибуду в одиннадцать тридцать пять. То есть ехать еще два часа. Я устраиваюсь так, чтобы смотреть в окно.

Смотреть не на что, кроме плоского оранжевого кустарника. Он простирается по обе стороны до самого горизонта, где небо давит на него, как большой голубой молоток.

Я пытаюсь увеличить скорость, но машина не разрешает. Пытаюсь переключиться на ручное управление; руль вылезает, однако на его вращение машина никак не реагирует. Я чувствую себя ребенком, которому дали в руки игрушечный телефон. И некоторое время делаю вид, будто веду машину с помощью отключенных приборов. Давлю на газ, на тормоз, перестраиваюсь.

Машина все это терпит, а потом убирает педали. В жужжании механизмов я слышу осуждение.

– Бип-бип, – шепчу я в пустоту.

Во рту все еще сухо. Открыв мини-холодильник, я вижу ряды пластмассовых бутылок с надписью «Топэль» под мультяшным бело-желтым цветком. Откручиваю крышку и робко делаю глоток. Густая безвкусная жидкость оставляет ощущение, будто рот покрыт налетом.

Так что я не могу не заехать в кафе, когда оно появляется в поле зрения.

Это одинокое прямоугольное здание на обочине – первый признак жизни с того момента, как я отправилась в путь. Со щита над головой радушно улыбается пожилая женщина в розовом фартуке, в руке у нее ложка и миска, над которой поднимается пар. «Кафе «У тети Джулии», – читаю я, и мы заезжаем на парковку.

Когда двигатель машины выключается, дисплей с упреком пищит и сообщает, что задержка более чем на тридцать минут изменит время прибытия. Я в сердцах хлопаю дверью, хотя надобности в этом нет. Мои шаги сопровождает чирканье кроссовок по сухой земле. В воздухе стоит пыль, которая оседает на языке и имеет слабый привкус эвкалипта.

Кафе маленькое, приземистое и серое, однако у входной двери в ящиках растут маленькие фиолетовые цветы. Моя машина единственная на парковке, и я гадаю, где живет тетя Джулия, чтобы каждый день приезжать сюда. На маленькой неоновой вывеске в окне написано «Открыто 24/7».

Внутри почти пусто, если не считать тощего парня-гота в кабинке у окна. Парень одет в кожаную куртку и с жадностью поглощает яблочный пирог со взбитыми сливками. Когда я иду мимо него в туалет, он не поднимает головы и только ниже склоняется к тарелке.

Я делаю дела и умываюсь холодной водой. Кожа на ощупь слегка скользкая. Наверное, это затяжной эффект от пребывания в чане. Беру бумажное полотенце и тру лицо, пока не начинает колоть кожу. Я испытываю удовлетворение, это приятно – избавиться от остатков амниотического состояния.

Когда я выхожу из туалета, от парня остается только грязная тарелка и мятая салфетка. Я слышу голоса, доносящиеся из кухни, и мне становится интересно, не тетя ли Джулия самолично помешивает там свой суп в большом котле. Я звоню в звонок на прилавке, и через секунду через вращающуюся дверь в зал выходит угрюмого вида мужчина.

– Да?

С его футболки мне улыбается тетя Джулия. На ее лице пятна от желтка.

– Мороженое, – говорю я. – У вас три вкуса.

Он хмыкает.

– Черника, «смерть от шоколада»⁵ и сарсапарилла⁶.

– По шарику каждого.

Пока он укладывает шарики в бумажный стаканчик, я рассматриваю открытки на стойке у прилавка. Есть несколько видов пустыни, перекати-поле, драный стервятник, но в основном Баббл-сити, снова и снова. Сияющие башни на фоне голубого неба. Статуя святой на высоком холме. Ночной вид со стороны долины. Здесь нет ничего, что не видела бы Лалабелль, но ощущение все равно странное. Как будто тоскуешь по дому, который видел только по телевизору.

Я беру одну открытку со стилизованной мультяшной картой и надписью под ней «Тебе жаль, что ты не здесь». Я кладу ее на прилавок, и ее считают вместе с мороженым.

Снаружи парень-гот сидит по-турецки на капоте моей машины и одной рукой прокручивает экран телефона. Когда слышит, как звякает колокольчик на двери, он поднимает голову и сползает с капота. Его глаза скрыты за идеально круглыми темными очками.

– Твоя машина? – спрашивает он. Голос у него высокий и пронзительный.

Я молча смотрю на него и в задумчивости отправляю в рот кусочек черничного. Это же очевидно, что машина моя. Она единственная на парковке.

– Ты едешь в Баббл-сити? – спрашивает парень.

Видно, что он обливается потом, и мне даже немного жаль его. Тяжело быть в черном в такую жару.

– А что? – спрашиваю я.

– Ну, просто интересно, в смысле, я подумал, может, подвезешь?

От черничного мороженого остается сладковатый химический привкус. Я хмурюсь и перехожу к сарсапарилле.

Мой потенциальный попутчик переминается с ноги на ногу и краснеет. В ярком солнечном свете видно, что его волосы покрашены кем-то неопытным: под черным виднеются оранжевые корни.

– Дело в том, – говорит он, – что в настоящий момент я не при деньгах. Но я мог бы прочесть твою ладонь.

Зажав зубами пластиковую ложечку, я подхожу к нему поближе и протягиваю руку так, чтобы он видел гладкую, безликую ладонь. Парень вынужден наклониться, и очки едва не сваливаются с его носа, но он задвигает их на место.

– О, – говорит он, сникая. – Так ты Портрет.

Я киваю и передвигаю ложечку из одного угла рта в другой.

– Ну, тогда ты, наверное, большая шишка.

Я снимаю свои очки и подмигиваю ему. Он тупо смотрит на меня.

– Не узнаешь? – спрашиваю я и даю ему подсказку. – Ты кино не смотришь?

Гот пожимает плечами и чешет затылок.

– Там, где я вырос, нет кинотеатра, а мои родители ужасно строгие…

Я склоняю голову набок.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять, – излишне поспешно отвечает он. Должно быть, думает, что я родилась вчера. Он ошибся на один день.

Я удивляю себя тем, что издаю короткий смешок.

– Я подвезу тебя, – говорю. – Залезай.

Парень забирается в машину, и на его лице отражается тревога. Интересно, спрашиваю себя я, сколько он ждал, когда появится кто-нибудь, кого можно попросить подвезти. Красные пятна на его скулах не исчезают, а когда он видит салон, его подведенные карандашом глаза широко распахиваются. Если он и под впечатлением, то хорошо владеет собой и ничего не говорит, однако я замечаю, что садится он осторожно, как будто боится прикасаться к обивке.

Мы выезжаем на шоссе, и когда «Тетя Джулия» уменьшается до пятнышка в зеркале заднего вида, я откидываюсь на спинку своего сиденья и сжимаю бумажный стаканчик, наблюдая, как голубое, коричневое и оранжевое проникают друг в друга.

– Итак, – говорю я, – тебе надо куда-то конкретно?

– Просто в Баббл-сити. Там живет мой мастер.

Я кошусь на него и спрашиваю себя, правильные ли выводы сделала, основываясь на серебряных цепях и черной коже.

– Твой мастер?

– Мой учитель, – говорит парень, и выражение на его лице до боли серьезно. – Я еду в Баббл-сити учиться у него. Я пять лет был у него подмастерьем, но мы ни разу не встречались вживую. Это так здорово!

– Понятно.

Я слушаю его невнимательно – печатаю сообщение Викингу. «Смерть от шоколада». До чего же бессмысленное занятие! Шоколад – это единственная сладость, которую позволяет себе Лалабелль.

– И чему он тебя учит?

– Ну, пока только основам. Толкованию снов. Гаданию. Манифестации цели. Паре заклинаний. Астрологии.

– Магии? – Я стараюсь, чтобы в голосе не звучало слишком много сомнения. – Ты сказал, что никогда не встречался с ним вживую. Он учил тебя через астральную проекцию? Или во сне? Или как-то еще?

– Нет. По видеочату. Это был онлайн-курс. Но когда я приеду в город, у нас начнется реальная работа.

– А что это? – спрашиваю я.

– Ну, сначала мне нужно приступить к чтению древних текстов. Потом он позаботится о том, чтобы найти мне слугу-эльфа, который исполнял бы мои поручения. Если повезет, через год я смогу вызывать ангелов, выходить за пределы своего материального тела и вспоминать все мои прошлые жизни.

– А у тебя их много? – со скепсисом говорю я.

За свою жизнь Лалабелль встречалась только с двумя, кто называл себя магами. Первый был вместе с ней на одном ночном ток-шоу и правильно отгадал, что у нее в сумочке. Второй присутствовал на праздновании дня рождения ребенка одного важного политика. Ни один из них не упоминал об ангелах.

– У всех много, – с жаром говорит парень. – Мой мастер говорит, что души бесконечно переходят из тела в тело. Поэтому некоторые люди кажутся очень старыми даже в детстве. А другие – новички, у них всего три или четыре жизни. У лучших магов очень старые души. Между нами… – Он понижает голос и тревожно смотрит на меня большими глазами. – Думаю, я новичок. Потому что плохо понимаю, что происходит.

Его голос все такой же пронзительный, но сейчас это меня не раздражает.

– Я знаю, что ты чувствуешь, – признаюсь я. И улыбаюсь ему.

Он робко улыбается в ответ.

– Знаешь, а я раньше не встречался с Портретами.

– Я тоже.

– Ты единственный, что она сделала?

– Нет, – говорю я и прикидываю, сколько можно рассказать ему. У меня ощущение, будто я уже нарушила правила тем, что пустила его в машину. Но ведь он даже не знает, кто такая Лалабелль. – Я тринадцатая.

В его глазах зажигается огонек.

– Тринадцатая! – восклицает он. – Счастливое число!

– Разве? Мне казалось, оно несчастливое, – говорю я, и парень энергично мотает головой.

– Только для званых обедов. – Я бросаю на него взгляд, и он откашливается, вид у него взволнованный. – Ну, в том смысле, когда тринадцать гостей. Иуда тринадцатым пришел на тайную вечерю. А еще Локи. В скандинавских мифах. Он последним пришел на пир. Но тринадцать – это счастливое число.

– Ты в этом уверен? – спрашиваю я, прищурившись и глядя в зеркало заднего вида. Там, позади нас, что-то движется по дороге. Слишком крупное, чтобы быть обычной машиной.

– Ну, в календаре майя тринадцать лунных месяцев, – продолжает мой попутчик, счастливо не подозревая о том, что я отвлеклась на другое. – В иудаизме мужчиной становятся в тринадцать. В зодиаке тринадцать созвездий. Тринадцать сокровищ Острова Британия⁷, а рядом с королем Артуром, который спит на Авалоне, двенадцать рыцарей. И во всех германских языках это первое составное число…

– Угу, – говорю я и оглядываюсь. Теперь я вижу, что это минивэн, чья белая краска сияет на солнце. Он поднимает за собой пыльное облако. Я ставлю на пол стаканчик с мороженым.

– Конечно, все это совсем не счастливое, – радостно продолжает мой попутчик. – Но с математической точки зрения счастливое. Это естественное число в последовательности, сгенерированной решетом.

– Решетом? – Мы уже едем с той скоростью, которую машина разрешила мне включить, однако я все равно давлю на кнопки – так, на всякий случай.

– Ну, решетом Эратосфена⁸.

– Он тоже маг? – говорю я. Я слушаю его рассеянно. Минивэн почти рядом. Теперь я вижу эмблему на капоте. Желто-белый цветок. Это значит что-то важное.

Я видела его раньше. Лалабелль раньше видела.

– Гм, – говорит Попутчик. – Твоя машина что-то тебе говорит.

На приборной панели из мрака выплывает белый текст:

«Представитель власти просит вас остановиться в соответствии с законом GZ28999 ДЕЛЬТА. Если вы решите, что данная остановка была напрасной/опасной/незаконной, пожалуйста, сообщите нам об этом, как только продолжите свое путешествие».

– Что за… – начинает говорить Попутчик, но я лишь мотаю головой, плотно сжимая губы. Машина сбрасывает скорость и съезжает к обочине.

– У нас проблемы?

– У тебя всё в порядке, – говорю я.

Я знаю это наверняка, и более того, знаю, где видела этот цветок. Если б его не было, я прочитала бы надпись на боку минивэна.

«Митоз».

Второй раз за день мне суждено увидеться со своим создателем.

Минивэн останавливается рядом с нами, и некоторое время между машинами клубится пыль. Потом со щелчком отъезжает боковая дверь, и из салона появляются двое. Один из них – пожилая женщина в костюме и жемчугах и на шпильках, которые совсем не подходят для того, чтобы ходить по обочине. Кажется, она и сама это поняла, если судить по выражению на ее лице; ступает очень осторожно, локтем прижимая к себе висящую на плече компьютерную сумку. Я через закрытое окно слышу, как она чертыхается.

В спутниках у нее крепкий мужчина с закатанными рукавами. Он несет серебристый чемоданчик, и в поверхности этого чемоданчика отражается солнце. Едва я вижу этого мужчину, мне тут же хочется доверять ему.

– Кто… – спрашивает Попутчик.

– Это инженер, – говорю я и отстегиваю ремень. Рука сама тянется к кнопке опускания стекла. Когда они подходят к нам, салон машины уже заполнен горячей пылью, от которой у меня пересыхают рот и нос.

– Полагаю, вы Лалабелль Рок, – инженер улыбается мне и кладет одну руку на крышу машины.

Я киваю, и он смотрит мимо меня на Попутчика, а потом присвистывает и выпрямляется. Я слышу стук по крыше, а потом звук открываемых металлических застежек.

– Лалабелль, Лалабелль… – бормочет женщина себе под нос, достает из сумки тонкий планшет и что-то просматривает в нем. – Какой номер модели? Что-то я не вижу новых в системе.

– Подождите минутку, – говорит инженер, и у него что-то звякает в руках. Под тем углом, что я смотрю на него, он кажется мне обезглавленным. Мне виден только его галстук, желтый с маленькими уточками.

– Гм, – говорит Попутчик. – Прошу прощения, а что происходит?

– Ой, извините, – говорит женщина и заглядывает в салон. – Вам не о чем беспокоиться. Если она не пройдет проверку, мы вас подвезем. Это вы сделали тот звонок?

Я оборачиваюсь; вид у Попутчика озадаченный.

– Какой звонок?

– Касательно нее, – говорит женщина и хмурится. – А знаете, она не выглядит подделкой. Моя сестра любит Лалабелль Рок. Она заставила меня смотреть тот фильм с пчелиной фермой тысячу раз, наверное…

– Без обид, Конни, – говорит инженер и садится на корточки. Когда он встает, в руке у него серебристый инструмент. – Но это по моей части, не по твоей. Лицом ко мне. Не моргать.

– Эй… – слышу я голос Попутчика, однако доверяю инженеру, поэтому поворачиваюсь лицом к окну.

Он поднимает свой инструмент, и на мгновение перед моим левым глазом появляется трехдюймовое острие. Раздается тихий щелчок, я вижу алую вспышку. Затем инженер отходит, возвращается к своей коллеге.

– П-РОК-Л. Семь, восемь, девять, шесть, один, три, один, три.

– «Эл» как Эхо, Лима⁹?

– Л как в Лалабелль. Прекрати, Конни.

– Это жара. – Она заканчивает печатать в своем планшете и щурится от бликов экрана.

Я чувствую, как мне на предплечье ложится рука. Поворачиваюсь и вижу, что Попутчик хмурится.

– Ты в порядке?

Я медленно киваю. Все вокруг кажется замедленным. Когда я моргаю, у меня за глазами появляется та же алая вспышка.

– Ага! – восклицает женщина. – Нашла ее. Вероятно, они только что закончили регистрацию.

– Чуть не попалась… Ей уже три часа от роду. Можешь написать им, чтобы в следующий раз они не тянули? Если б мы проверяли не так тщательно…

– Знаю-знаю.

– Мне совсем не хочется, чтобы Майк отвинтил мне башку за то, что я вернул к заводским настройкам не тот Портрет.

– Ладно, но я не хочу увязнуть в битве по электронной почте с командой акул-юристов какой-нибудь знаменитости. Господи, Луис, как будто мне мало того, что я пытаюсь быть в курсе всего этого дерьма…

– Прошу прощения, – говорит Попутчик.

– Ну что, теперь это по твоей части, так что…

– Прошу прощения! – повторяет Попутчик. На этот раз они замолкают и поворачиваются к нему.

– О, да, вы можете ехать, – говорит инженер. – Она прошла проверку.

– Что вы делали? Вот той штукой?

– Успокойтесь, мы просто проверили ее код. Он отпечатан на тыльной стороне глазного яблока. Но я уже сказал, что она прошла проверку.

Попутчик открывает рот, но женщина поднимает вверх планшет, ее лицо приобретает суровое выражение. Выбившиеся из пучка волосы прилипли к ее лбу.

– Послушайте, молодой человек. Мы высоко ценим ваше беспокойство, но у нас в кузове три не прошедших проверку футболиста и одна Джинджер Роджерс, сляпанная так плохо, что уже начинает пованивать из-за жары. Если вы переживаете за свою подругу, советую вам почитать раздел «Мораль и нравственность» на нашем сайте. И передайте ее оригиналу, чтобы она в следующий раз заполнила все бумаги.

– Подожди, Конни. Выбери цвет, – говорит мне инженер, показывая экран с образцами цветов. Все еще не в себе, я наугад тыкаю на красный.

Он коротко кивает коллеге.

– Она в порядке.

– Хорошего дня, – говорит женщина, и они уходят.

У двери минивэна инженер подает ей руку, но она отталкивает ее. Спустя минуту минивэн превращается в пыльное облако.

Машина трогается с места, как будто ничего не случилось. Мы сидим в полном молчании, и ко мне постепенно возвращается острота мышления. Навеянное химией странное ощущение спокойствия исчезает, оставляя после себя чувство какой-то неправильности. Единственное слово, которое мне удается вытянуть из воспоминаний Лалабелль, – это похмелье. Я вижу, что мороженое растаяло и превратилось в разноцветную бурду. Это зрелище вызывает какой-то отклик у меня в душе.

А ведь мне понравилась сарсапарилла.

– Значит, они были… – наконец говорит Попутчик.

– Из «Митоза». Так что ты там рассказывал? Насчет числа тринадцать?

– Ты точно в порядке? Я не звонил им. Честное слово. Я даже не знал, что ты Портрет, пока ты не сказала.

– Со мной всё в порядке. Они уехали.

– Что они… ты слышала, как они говорили про заводские настройки?

– Число тринадцать, – повторяю я, продолжая глядеть на мороженое. Мне хочется, чтобы он прекратил задавать вопросы. Я не хочу об этом думать. Не обязана. Сейчас это отношения к делу не имеет. – Что особенного в числе тринадцать?

Проходит мгновение, такое долгое, что я уже собираюсь остановить машину и высадить его, парень наконец говорит:

– Ну… это Смерть.

– Это смерть? – Я сажусь прямо. Мороженое уже не кажется мне таким важным.

– Смерть с большой буквы, – поправляет он. – Карта Смерти, тринадцатая карта старших арканов. Смотри.

– Старших арканов?

– Колоды Таро. В ней четыре масти: мечи, кубки, пентакли и жезлы. Это младшие арканы, а есть еще и старшие. Их двадцать два. Они… гм, как бы описать их? Почти персонажи. Символы. Большие шишки. Козыри.

Он откидывает полу своей кожаной куртки, как летучая мышь – крыло. Там много карманов, и из одного парень достает потрепанную колоду. Она стянута резинкой. Он перебирает карты, вытаскивает из колоды одну и протягивает мне. Я осторожно беру ее, стараясь не соприкасаться с ним пальцами, липкими после того, как он ел свой яблочный пирог. Оказывается, так приятно что-то делать руками. Это помогает мне забыть об алой вспышке. И о желтом цветке.

– Вот, – говорит парень. – Это ты. Смерть.

Я долго смотрю на карту. Скелет в латах сидит на белой лошади и держит косу. Из-под складок капюшона виден улыбающийся череп. Я провожу пальцем по лезвию косы. Жду, что порежусь, но карта мягкая и старая.

– Можно, я возьму себе? – спрашиваю. – В качестве платы за проезд. Вот эту карту.

– Забирай все, – говорит парень радостно и без колебаний. – Колоду разбивать нельзя. Ты точно хочешь забрать ее? У меня есть другие. У меня есть Таро в стиле богинь. А может, ты предпочитаешь птиц? Или знаменитых серийных убийц?

Я решаю взять именно ту, что у меня в руках. Меня привлекают рисунки, сделанные в стиле гравюры на дереве. И мне не важно, что карты старые и с заломами. Я прячу их в один из многих карманов на своих брюках.

– Хочешь еще узнать об истории Таро? – с энтузиазмом спрашивает меня парень.

Я думаю над вопросом, потом качаю головой.

– Нет, спасибо. Давай послушаем радио.

Перебираю музыкальную подборку, но все меня раздражает. Наконец я останавливаюсь на каком-то звенящем концерте для клавесина.

– Что было бы с тобой, если б тебя не зарегистрировали? – спрашивает он.

Я увеличиваю громкость.

– Тебе нравится классическая музыка? – спрашиваю я, поднимая голос.

Он морщится.

– Не очень.

– Мне тоже, – говорю я и улыбаюсь. Приятно найти что-то общее с совершенно чужим человеком. Мы слушаем концерт до самого Баббл-сити.

Возможно, это пейзаж и жара играют со мной злую шутку, но я вдруг замечаю нечто странное в ландшафте. Сначала, когда дорога входит в долину, он медленно повышается. Впереди, вдали, видна лишь маленькая искорка, похожая на отблеск света от разбитой бутылки. Потом, в мгновение ока, появляется Баббл-сити, поднимающаяся из пыли чужеродная структура из металла и стекла.

– Я думал, он больше, – бормочет Попутчик. – Странное место для города…

– Это точно, – говорю я, зная, что однажды кто-то то же самое говорил Лалабелль. – Они не могут расшириться из-за ландшафта – видишь, какие высокие у долины стены? Город постепенно заползает на склоны. – Я достаю из кармана открытку и передаю ему. – Это… все это похоже на большой отпечаток пальца – долина с городом в середине. И из-за того, что они не могут расти вширь…

По сути, я не знаю, как закончить предложение. Думаю, Лалабелль в этом месте объяснения зависла бы. Попутчик выжидающе смотрит на меня.

– Плотная застройка, – уверенно говорю я. – Очень плотная.

Попутчик хмуро смотрит на открытку.

– Все это неправильно, – говорит он. – Там действительно так много автомагистралей? Прямо как паутина. Куда же они воткнули все здания?

– Ну, можно строить вокруг дорог, – говорю я. – Над и под. Там много… как они называются? Небесные дороги, которые пересекаются? – Я пытаюсь изобразить это руками, переплетая пальцы.

– Эстакады?

– Ага. Они. Ну, ты сам поймешь, когда увидишь.

К этому времени мы уже находимся в границах города и едем по Парк-стрит; движение середины дня плотное, поэтому машина снизила скорость и почти ползет. Попутчик вертит головой и смотрит по сторонам, на лице у него выражение сродни ужасу. Мне не чужда его реакция – я догадываюсь, что название Парк-стрит было мрачной шуткой застройщика. Эстакады громоздятся друг на друге – мы в самой середине этого сэндвича. Если не считать тощие лучи света, проникающие сюда через переплетение дорог над нами, этот мир тускл и сумеречен, наполнен звуками автомобильных гудков и музыки из радио.

– Не вешай нос, – говорю я Попутчику. – Здесь всегда так, когда въезжаешь в город.

– А внутри лучше?

– Да, – говорю я. – Значительно. Наверное.

Я изо всех сил стараюсь выглядеть уверенной. Лалабелль привыкла взирать на все это с заднего сиденья через затемненные стекла, к тому же во время поездок в город она всегда смотрела в телефон.

Впереди нечто, похожее на остановку автобуса, и ведет к ней крутая лестница с нижних улиц. Если прищуриться, то можно разглядеть толпу и светловолосую женщину, которая сидит на бетонной скамейке. А так смотреть мешает красный туман от стоп-сигналов.

– Тебе лучше вылезти здесь, – со вздохом говорю я Попутчику, когда мы проползаем мимо зеленой таблички «Выход», висящей над проходом. В сумерках я вижу туннель и лестничный пролет. – А у меня дела. Справишься?

– О, да, – говорит он, выглядывая в окно и кивая. – Здорово. Так высоко, но…

У меня ощущение, что на самом деле он не знает, что делать, однако меня поджимает время. Более того, это не моя проблема. Я заставляю машину остановиться, что страшно раздражает ее, потому что мы в центре потока и создаем небольшую пробку. Мне приходится перекрикивать недовольное пиканье.

– Спасибо за карты, – говорю я. – Наслаждайся всеми прошлыми жизнями.

– Спасибо! Удачи в твоей миссии! – говорит парень, открывая дверцу. Наполовину высунувшись, он оглядывается на меня. – Послушай, мы, наверное, больше не увидимся в этой жизни. Но если тебе во сне встретится крылатый тигр, знай: это я. Я принимаю такую форму, когда путешествию во сне.

– Ладно, – рассеянно говорю я. Мои мысли уже о другом; я вспоминаю, куда положила пистолет. – Крылатый тигр. Поняла.

Он энергично машет и захлопывает дверцу. Через мгновение его щуплая фигура исчезает в проходе.

Машина прекращает пищать, и мы движемся дальше. Я нахожу пистолет под пассажирским сиденьем и открываю контейнер. Глушитель на месте. Жаль, что я не попрактиковалась с ним у кафе.

Автобусная остановка совсем рядом. Я заезжаю на полосу для автобусов и теперь могу разглядеть женщину отчетливо. На ней симпатичное летнее платье и джинсовая куртка. Я и без этикеток знаю, как много денег ушло на то, чтобы придать ее облику эту непринужденную небрежность. Она сидит на скамейке и смотрит вперед. У нее на коленях белый бумажный пакет с улыбающимся стаканчиком кофе. Наверное, она здесь уже несколько дней. Ее туфли стоят рядом, на скамейке. Босые ноги гладкие, без единого синяка, но очень грязные.

Интересно, спрашиваю я себя, почему никто не выслал за ней машину? И почему у нее нет денег, чтобы заплатить за проезд на автобусе?

Может, она не знает, куда ехать… Но это и не важно.

Она не одна.

Рядом с ней люди выстроились в очередь. Сначала я решаю, что они тоже ждут автобус, но потом вижу, что в руках у них листы бумаги, книги, бейсбольные мячи и шляпы. Я наблюдаю за всем этим и вижу, как женщина подходит к ней и протягивает белый листок, чтобы взять автограф. Потом еще кто-то делает с ней селфи, и Портрет растягивает губы в белозубой улыбке. Мне удается разглядеть темные тени под ее тусклыми глазами.

Интересно, гадаю я, сколько времени ушло у толпы, чтобы организоваться вот так. Поняли ли они, что она ненастоящая? Я чувствую себя чуть лучше, когда вижу, что ей явно нехорошо. От этого мне кажется, что мой следующий шаг станет для нее своего рода одолжением. Актом милосердия.

Я перебираюсь на пассажирское сиденье, от которого слабо пахнет ладаном и гвоздикой, опускаю стекло и опираю пистолет на край окна.

Когда мы с ней оказывается на одной линии, она поднимает голову, и на мгновение взгляды наших одинаковых глаз встречаются. От удивления ее рот открывается, образуя красную «О».

Я нажимаю на спусковой крючок.

Одного выстрела достаточно. Я поднимаю окно. На тротуар сыплются черствые рогалики. Кричат люди. Скоро они поймут, что она Портрет, и успокоятся.

В потоке образуется разрыв. Моя машина ныряет в него и беспрепятственно едет дальше.