«Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству» kitobidan iqtiboslar
Чем искреннее вы сопереживаете попавшим в беду людям, тем больший эгоизм лежит в основе ваших стремлений облегчить их горе.
Один человек процветает за счёт другого не потому, что его гены лучше, а потому, что он знает или верит в нечто, имеющее практическую ценность.
Вопрос, почему некоторые организмы интегрируются для образования колонии, второстепенен. Главное - почему клетки объединяются для образования организма?
Компании, так или иначе загрязняющие окружающую среду, обожают правительственное регулирование, ибо оно не только защищает их от гражданских исков, но и препятствует появлению в бизнесе новичков. <...>Частная собственность, как правило – друг охраны природы, государственная регуляция – враг. Подобный вывод возмущает экологов, которые почти единогласно обвиняют в ущербе окружающей среде западные традиции частной собственности и алчности. В качестве решения рекомендуется правительственное вмешательство. Полагаю, объяснение просто. Частная или общинная собственность представляет собой логическую (но не инстинктивную) реакцию на потенциальную трагедию общин.Вместо этого человек обладает инстинктом, который особенно ярко выражен у охотников-собирателей, но который присутствует и в современном обществе – я имею в виду инстинкт, восстающей против любой формы накопительства. Скопидомничать запрещено, делиться обязательно. <...>Экологическая добродетель должна создаваться снизу вверх, а не насаждаться сверху вниз.
Ряд народов высокогорной центральной части Новой Гвинеи, живущих в мире опасных, нестабильных, но реципрокных альянсов и вечной вражды между племенами, недавно пристрастился к футболу. Однако, обнаружив, что поражение чересчур пагубно сказывается на кровяном давлении, слегка изменил правила: матч продолжается до тех пор, пока каждая из сторон не забьет определенное количество голов. Всем весело, проигравших нет, и каждый забивший мяч может считать себя победителем. Это не игра с нулевой суммой.
«Ну, как вы не понимаете? — восклицал после одного такого матча новоприбывший священник-рефери. — Цель игры — победить соперника. Кто-то обязательно должен выиграть!» «Нет, отец, — терпеливо отвечали капитаны команд. — Все не так. Только не здесь, не в Асмате. Если кто-то выиграет, значит, кто-то проиграет — а это никуда не годится».
Лишь те, кто творят добро из холодных, бесстрастных убеждений, и являются "истинными" альтруистами.
Правило эволюции, которое мы никак не можем обойти, гласит: чем выше степень сотрудничества внутри обществ, тем яростнее битвы между ними. Возможно, мы действительно одни из наиболее склонных к сотрудничеству социальных существ на планете. Но мы же и самые воинственные.Такова темная сторона коллективизма у людей. Но есть и светлая. Имя ей – торговля.
История изобилует доказательствами: именно технологические возможности или низкий спрос, а вовсе не культура самоограничения удерживали племенные народы от чрезмерной эксплуатации окружающей их среды.
Согласно Джону Хартунгу, наш групповой инстинкт настолько силен, что мы предпочитаем притворяться (а то и верить), будто мы – действительно результат группового отбора. Другими словами, люди утверждают, что ставят интересы группы превыше своих собственных – это позволяет скрыть тот факт, что они следуют группе только пока она их устраивает.
Оружие – вот что отличает нас от шимпанзе и афалин. Человечество совмещает черты обществ и шимпанзе, и дельфинов. Как и первые, мы – ксенофобы. Для всех наших дописьменных и современных обществ характерен некий «враг», концепция «мы и они». Особенно сильно это проявляется там, где человеческие племенные сообщества состоят из родов – связанных родственными узами мужчин, их жен и иждивенцев (обыкновенная форма племенного строя, группа братьев с общими интересами). Другими словами, чем больше мужчин остаются в своих родных общинах, пока женщины мигрируют, тем больший антагонизм существует между группами. Матрилинейные и матрилокальные общества гораздо меньше склонны к вражде и войне. <...> Там же, где социальную единицу составляет группа находящихся в близком родстве мужчин (как у шимпанзе), вражда и набеги приобретают хронический характер. <...> Монтекки и Капулетти, французы и англичане, виги и тори, Airbus и Boeing, Pepsi и Соса, сербы и мусульмане, христиане и сарацины – все мы неисправимо племенные существа. Соседняя или соперничающая группа, как бы мы ее ни определили, автоматически становится врагом. Аргентинцы и чилийцы ненавидят друг друга только потому, что рядом больше никого нет.В самом деле, человеческая привычка делить окружающих на «них» и «нас» настолько распространена и вездесуща, что мужчины повышают свой статус в сражениях между группами, тогда как самцы шимпанзе – внутри них. Групповой конфликт у обезьян не является войной как таковой: отряды соперничающих особей нападают не друг на друга, а на одиночек. Это набеги, а не битвы. Мужчины же – от Ахилла до Наполеона, – напротив, добивались славы в настоящих сражениях с врагом
