«Когда псы плачут» kitobidan iqtiboslar
Засада в том, что собачка – козявка в космах по кличке Пушок. Пушок, Боже ты мой. Ну и кличка. Он шпиц, и гулять с ним – полное позорище. Так что мы ждем, пока стемнеет. Потом идем к соседям, где Руб тонюсеньким голоском зовет:– Пушок, Пушо-ок! – Скалится. – Выйди к дяде Рубу.И эта ходячая лохматая срамота скачками мчит к нам, будто клятая балерина. Уверяю вас: когда мы с ним гуляем и замечаем знакомого, сразу нахлобучиваем капюшоны и смотрим в другую сторону. Я к тому, что пацанам вроде нас далеко не все сходит с рук. Прогулка со шпицем, которого кличут Пушком, точно не сойдет. Вот представьте себе. Улица. Мусор. Машины. Люди орут друг на друга, перекрикивая телевизоры. Шатаются металлюги и шпана бандитского вида… и тут два юных дебила ведут на поводке комок шерсти.
Мы стоим, привалившись к стене, и солнце на горизонте вопит от боли. Горизонт медленно заглатывает его, пожирает целиком.
Забавно, есть такие вещи, от которых одни неудобства, но ты знаешь, что будешь по ним скучать, если они исчезнут.
Сара скромно ест, а отец вместе с супом поглощает свою безнадежность. Кладет в рот. Жует. Чует на вкус. Глотает. Переваривает. Привыкает к ней
Руб полыхает мне взглядом. «Обязательно подымайся», – говорят его глаза, и я киваю и тут же вскакиваю на ноги. Скидываю ветровку. Кожа теплая. Волчьи патлы, как всегда, торчат, густые, клевые. Теперь я готов. Готов вставать, что б там ни было. Готов поверить, что не боюсь боли, жду ее и даже хочу ее так, что буду к ней рваться. Стремиться к ней. Нарываться на нее, бросаться на. Я встану перед ней в слепом ужасе, и пусть сбивает и сбивает меня с ног, пока моя храбрость не повиснет на мне лохмотьями. Потом боль сорвет ее с меня, поставит меня голого и снова будет бить, и кровь бойни полетит с губ, и боль выпьет ее, ощутит ее, украдет и спрячет в карманах своей утробы – попробует меня на вкус. Вновь и вновь будет подымать меня на ноги, и я не подам виду. Я не покажу, что чувствую ее. Не дождется. Нет, боли придется меня убить.
Мне кажется, если человек рассказывает тебе то, что ото всех прячет, ты чувствуешь себя особенным - не потому, что знаешь такое, чего не знают другие, а потому, что тебя выбрали.
Этот мужик застрелился, и моя мать нашла его там на ковре в луже крови. Я рассказал Октавии, как она там долго дрожала на кухне и пыталась не плакать.
А через несколько дней миссис Волф пришла к нам в комнату, поздно вечером. Было самое начало первого, и когда мы с Рубом проснулись от иззубренного света, упавшего в дверь, мать нам кое-что сказала.
– Старайтесь жить, – сказала она, – как можно достойнее. Я понимаю, вы будете ошибаться, но иногда так и надо, ладно?
И все.
Она не ждала, чтобы мы ответили или согласились. Ей нужно было, чтобы мы услышали, что она хотела нам сказать.
В волнах шныряли тени облаков, как лазы, позабытые солнцем. Девушка рядом со мной все смотрела на ракушку, а пульс у меня, казалось, карабкался по ребрам вверх. Даже замедлившись, он оставался тугим. Мне это нравилось.
Забавно, правда, как время столько всего делает? Летит, показывает, но хуже всего — истекает.
В этом доме все устроено правильно.
Не идеально.
Правильно.
