Kitobni o'qish: «Похождения Тома Сойера»
Предисловие автора
Большинство приключений, о которых повествует эта книга, не вымышлены; два-три пережиты мною самим, остальные мальчиками, которые были моими школьными товарищами. Гек Финн списан с натуры; Том Сойер тоже, но не с одного лица; в нем скомбинированы характерные черты трех мальчиков, которых я знал; стало быть, он принадлежит к смешанному стилю архитектуры.
Странные суеверия, о которых упоминается в конце, господствовали среди детей и рабов на Западе в эпоху, к которой относится рассказ, то есть тридцать-сорок лет тому назад.
Хотя моя книга предназначается главным образом для мальчиков и девочек, но я надеюсь, что это не оттолкнет от нее мужчин и женщин, так как отчасти моим намерением было напомнить в шутливой форме взрослым, какими они были в свое время, что они тогда чувствовали, думали и говорили, какие необычайные предприятия иной раз затевали.
Марк ТвенГартфорд, 1876
Глава I
Эй, Том! – Тетя Полли поступает по внушению долга. – Том упражняется в музыке. – Вызов. – Через окошко.
– Том!
Ответа не было.
– Том!
Ответа не было.
– Куда подевался этот мальчишка, не постигаю! Том!
Старая леди опустила очки и взглянула поверх них, осматривая комнату, потом приподняла очки и взглянула из-под них. Сквозь очки она редко или никогда не смотрела на такую мелочь, как мальчик, так как это была ее парадная пара, гордость ее сердца, заведенная ради моды, а не для употребления; она с одинаковым успехом могла бы смотреть сквозь пару печных заслонок.
С минуту она озиралась с недоумением, затем сказала без гнева, но достаточно громко, чтобы мебель могла ее слышать:
– Ну, попадись ты мне, я…
Она не закончила, так как в это время нагнулась, чтобы засунуть щетку под кровать, и ей пришлось перевести дух, как бы поставить точку своим усилиям. Она потревожила только кота.
– Никогда мне не сладить с этим мальчишкой.
Она подошла к открытой двери и выглянула в садик, всматриваясь в заросли томатов и дурмана. Тома не было. Тогда она повысила голос в расчете на дальнее расстояние и крикнула:
– То-о-ом!
Позади нее послышался легкий шум, и она обернулась как раз вовремя, чтобы поймать за ворот маленького мальчугана и помешать ему удрать.
– Вот ты где! Я и забыла о чулане. Что ты там делал?
– Ничего.
– Ничего?.. Посмотри-ка на свои руки, посмотри на свои губы. Что это такое?
– Не знаю, тетя.
– А я знаю. Это мармелад, вот что это такое. Сколько раз я тебе говорила, что, если ты будешь трогать мармелад, я тебя выдеру. Подай хлыст.
Хлыст взвился в воздухе. Опасность грозила неминуемая.
– Ай!.. Взгляните назад, тетя!
Старая леди повернулась и машинально схватилась за свои юбки, спасая их, а мальчуган моментально задал стрекача, вскарабкался на высокий забор и исчез за ним. Тетка Полли с минуту стояла в недоумении, а затем благодушно рассмеялась.
– Пора бы мне знать этого негодного мальчишку. Сколько уж раз он устраивал такие же штуки, чтобы отвлечь от себя мое внимание. Но старые дураки неисправимы. Старую собаку не выучишь новым штукам, говорит пословица. И то сказать, ведь он каждый раз выдумывает что-нибудь новое, изволь тут за ним угнаться. Он как будто знает, сколько времени меня можно мучить, прежде чем я рассержусь; знает и то, что если ему удастся рассмешить меня, то его дело в шляпе, и у меня не хватит духу задать ему трепку. Я не исполняю своего долга по отношению к этому мальчику, видит Бог, не исполняю. Кто жалеет розгу, тот губит ребенка, говорит мудрая книга. Я взращиваю грех и погибель для нас обоих, это как Бог свят! В мальчике сидит бес, но как же мне быть-то! Ведь он, бедняжка, сын покойной сестры, и у меня не хватает духу его сечь. Всякий раз, как спущу ему, меня мучает совесть; а как побью, мое старое сердце готово разорваться. Ну, что поделаешь, человек, рожденный женою, краткодневен и насыщен печалями, говорит Писание, и я думаю, так оно и есть. Сегодня вечером он прогуляет школу, и мне придется завтра усадить его за работу, в наказание. Жестоко заставлять его работать в субботу, когда все ребятишки гуляют, но он ненавидит работу больше всего на свете, и мне надо же хоть сколько-нибудь исполнять свой долг по отношению к нему, иначе я погублю этого ребенка.
Том прогулял школу и провел день очень весело. Он вернулся домой как раз вовремя, чтобы помочь Джиму, цветному мальчику, напилить дров на завтра и нащепать лучины к ужину, – по крайней мере, вовремя для того, чтобы рассказать Джиму о своих похождениях, пока Джим исполнил три четверти работы. Младший брат Тома (точнее сводный брат), Сид, уже кончил свою работу (собирание щепок), так как он был тихий мальчик, не сорванец. Пока Том ужинал и по мере возможности таскал сахар, тетка Полли предлагала ему вопросы, полные коварства и чрезвычайно глубокие, так как рассчитывала вытянуть из него важные разоблачения. Подобно многим простодушным существам, она немножко гордилась своим талантом в темной и таинственной дипломатии и свои самые прозрачные намеки считала чудесами тонкого подвоха.
– Том, – сказала она, – в школе было довольно-таки жарко?
– Да.
– Очень жарко, правда?
– Да.
– Небось, тебе хотелось выкупаться, Том?
Том встрепенулся, у него мелькнуло подозрение. Он пристально взглянул на тетку Полли, но ничего не прочел на ее лице. Он ответил:
– Нет… так себе, не очень.
Старушка протянула руку и пощупала рубашку Тома.
– Но теперь тебе не жарко, нет?
Ей было лестно думать, как ловко она убедилась, что его рубашка суха, не дав никому понять, что это и было у нее на уме. Но Том уже сообразил, куда ветер дует, и поспешил предупредить новый возможный подвох с ее стороны.
– Мы обливали головы у насоса, и мои волосы еще не совсем высохли. Вот пощупайте.
Тетке Полли было досадно, что она упустила из виду эту маленькую вещественную улику и дала маху. Но тут на нее снова нашло вдохновение.
– Том, тебе ведь не нужно было распарывать ворот рубашки, чтобы намочить голову? Значит, он так и остался, как я его зашила. Расстегни-ка куртку!
Всякий след беспокойства исчез с лица Тома. Он расстегнул куртку. Воротник оказался зашитым.
– Вы подумайте!.. Ну, ступай себе. Я была уверена, что ты прогулял школу и купался. Но я тебя прощаю. Том, я вижу, что ты немножко образумился на этот раз.
Ей было отчасти досадно, что проницательность ее подвела, но и приятно, что Том оказался хоть раз послушным мальчиком.
Но Сидней сказал:
– Как же это, ведь вы, кажется, зашили ему воротник белой ниткой, а у него черная.
– Да, я зашила белой! Том!
Но Том не стал дожидаться последствий. В дверях он сказал:
– Сидди, я тебя вздую за это.
Находясь в безопасном месте, он осмотрел две иголки, приколотые за обшлагом его куртки, – одна с белой, другая с черной ниткой.
– Если бы не Сид, она бы ничего не заметила, – сказал он. – То она зашивает белой, то черной ниткой. Надо бы за этим смотреть, но я всегда забываю. Зато уж и вздую я Сида. Убей меня Бог, если не вздую.
Он не был примерным мальчиком деревни. Впрочем, он очень хорошо знал примерного мальчика и терпеть не мог его.
Минуты две, или даже меньше, спустя, он уже забыл о своих неудачах. Не потому, чтобы они были менее тяжелы и горьки для него, чем неудачи взрослых, но потому, что новый и мощный интерес овладел им и вытеснил их из его души; так ведь и неудачи взрослых забываются в увлечении новыми предприятиями.
Это новое увлечение относилось к интереснейшему способу свиста, которому научил его один негр. Теперь он хотел испытать его на досуге и без помехи. Нужно было во время свиста прижимать язык к нёбу, через коротенькие промежутки времени, – выходило совсем как у птицы, длинная и звонкая трель. Читатель, вероятно, припомнит, как это делается, если был когда-нибудь мальчиком. Усердие и внимание Тома скоро увенчались успехом, и он пошел по улице, с музыкой на губах и восхищением в душе. Он чувствовал себя приблизительно так, как астроном, открывший новую планету. Но без сомнения, преимущество сильного, глубокого, безмятежного наслаждения было на стороне мальчика, а не астронома.
Летние вечера долги. Было еще светло. Внезапно Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомый мальчик, немножко выше него. Новое лицо, какого бы то ни было возраста или пола, было сенсационным явлением в бедной маленькой деревушке С.-Питерсбург. Этот мальчик был хорошо одет, – слишком хорошо для будней. Просто ослепительно. Нарядная шляпа, синяя курточка, застегнутая на все пуговицы, новенькая и чистенькая, и такие же панталоны. На ногах ботинки – а ведь была еще пятница! Мало того, на шее красовался галстук с бантом. Его городской вид задел Тома за живое. Чем дольше Том смотрел на это великолепное явление, тем выше задирал нос на его щегольство и тем оскорбительнее чувствовал непрезентабельность собственной внешности. Оба мальчика молчали. Когда двигался один, двигался и другой, но боком, по косой линии. Они оставались лицом к лицу и не спускали друг с друга глаз. Наконец Том сказал:
– Я тебя тресну!
– Посмотрю я, как ты это сделаешь.
– Очень просто могу сделать.
– Очень просто не можешь.
– А вот могу!
– А вот не можешь.
– Нет, могу.
– Нет, не можешь.
– Могу.
– Не можешь.
Неловкое молчание. Затем Том спросил:
– Как тебя зовут?
– Это не твое дело.
– Захочу, так будет мое.
– Нет, не будет.
– Поговори еще, так увидишь.
– Говорю, говорю, говорю! Ну, что же ты?
– О, ты думаешь, что ты важный франт? Я тебя одной рукой уберу, если захочу.
– Ну, что ж ты не убираешь? Ведь ты говоришь, что можешь это сделать.
– И сделаю, если ты вздумаешь дразнить меня.
– О, да – видал я таких нищих.
– Франт! Ты думаешь, что ты важная птица.
– Ох, какая шляпа!
– Ну-ка, тронь эту шляпу, если она тебе не нравится. Попробуй сбить ее с меня; кто попробует, тому я нос расквашу!
– Лгун!
– Сам такой!
– Ты задира и лгун, и ничего не смеешь.
– Ну, – проваливай.
– А вот коли будешь еще приставать ко мне, так я и хвачу тебя камнем по голове.
– Что и говорить, хватишь.
– Ну да, хвачу.
– За чем же дело стало? Болтать болтаешь, а делать не делаешь. Потому что боишься.
– Я не боюсь.
– Нет, боишься.
– Не боюсь.
– Боишься.
Новая пауза, и еще более пристальное разглядыванье и похаживанье друг подле друга. Теперь они стояли плечом к плечу. Том сказал:
– Убирайся отсюда!
– Сам убирайся!
– Я не пойду.
– И я не пойду.
Так простояли они некоторое время, оба отставив ногу под углом для опоры, напирая один на другого изо всех сил и с ненавистью глядя друг на друга. Но никому не удалось сдвинуть другого. После молчаливой борьбы, продолжавшейся до тех пор, пока лица у обоих налились кровью, оба осторожно разошлись, и Том сказал:
– Ты трусишка и щенок. Я скажу про тебя моему старшему брату, а он может тебя мизинцем прищелкнуть; и так и сделает, если я его попрошу.
– Боюсь я очень твоего старшего брата! У меня есть брат, побольше твоего; он его через этот забор перекинет. (Оба брата существовали только в воображении.)
– Вранье.
– Не станет враньем оттого, что ты это говоришь.
Том провел по пыли черту большим пальцем ноги и сказал:
– Попробуй переступить через эту черту, я тебя отколочу так, что не встанешь. Всякий, кто переступит, получит трепку.
Новый мальчик быстро переступил черту и сказал:
– Ну, ты говорил, что отколотишь меня, посмотрим, как ты это сделаешь.
– Не лезь ко мне, лучше убирайся.
– Нет, ты сказал, что отколотишь, – попробуй же.
– Я не я, коли не отколочу за два цента.
Незнакомый мальчик вынул из кармана два медяка и насмешливо протянул их.
Том бросил их на землю.
В следующее мгновение оба мальчика катались и барахтались в пыли, сцепившись, как кошки; с минуту они трепали и таскали друг друга за волосы и за одежду, царапали и разбивали друг другу носы, покрываясь пылью и славой. Затем схватка приняла более определенный характер; в тумане сражения выделилась фигура Тома, который сидел верхом на своем противнике и тузил его кулаками.
– Живота или смерти? – спрашивал он.
Другой мальчик только барахтался, стараясь освободиться. Он плакал, главным образом, от бешенства.
– Живота или смерти? – Расправа продолжалась.
Наконец незнакомец пробормотал сквозь слезы:
«Живота!», и Том выпустил его, сказав:
– Это тебе наука. Вперед смотри, с кем связываешься.
Нарядный мальчик ушел, отряхивая пыль с одежды, всхлипывая, фыркая носом, по временам оглядываясь на Тома и обещая задать ему, если тот попадется ему в другой раз. На это Том отвечал насмешками и пошел своим путем, торжествуя победу; но лишь только он повернулся спиной к новому мальчику, последний схватил камень, швырнул его, попал Тому между плечами и помчался с быстротою антилопы. Том гнался за ним до самого дома и таким образом узнал, где он живет. Тут он постоял некоторое время у ворот, приглашая врага выйти, но враг только строил ему гримасы из окошка и отклонял вызов. Наконец появилась мать врага, назвала гадким, скверным, грубым мальчишкой и потребовала, чтобы он убирался. Тогда он ушел, заявив, что еще посчитается с мальчиком.
Он пришел домой довольно поздно ночью, осторожно влез в окно и попал в засаду, очутившись в руках тетки. Когда она освидетельствовала состояние его костюма, ее решение превратить для него субботу в день пленения и тягостного труда приобрело алмазную твердость.
Глава II
Искушения. – Стратегические уловки. – Простофили попались.
Наступило утро субботы, и весь летний мир был ясен, свеж и полон жизни. В каждом сердце звучала песня, а если сердце было молодо, песня рвалась с губ. У всех лица дышали счастьем, у всех походка сбивалась на танец. Акации стояли в цвету, и благоухание разливалось в воздухе.
Кардиж Гилль, холм, возвышавшийся над деревней, был одет зеленью и находился достаточно далеко, чтобы казаться Волшебной Страной, очаровательной, мирной и заманчивой.
Том появился на тротуаре с ведерком извести и кистью на длинной ручке. Он посмотрел на забор, и природа омрачилась, и глубокая скорбь овладела его душой. Забор в тридцать ярдов длины и десять футов высоты! Жизнь показалась ему пустой шуткой, существование – бременем. Со вздохом обмакнул он кисть в известковый раствор и провел ею по самой верхней планке; повторил эту операцию; еще раз повторил; сравнил ничтожную белую полоску с необъятной ширью некрашеного забора и, обескураженный, уселся на деревянную кадушку. Джим вприпрыжку выбежал из ворот с жестяным ведром, напевая «Девки в Буффало». Носить воду из деревенской водокачки всегда было ненавистной работой в глазах Тома, но теперь она представилась ему в новом свете. Он вспомнил, что у водокачки всегда собиралась компания. Мальчики и девочки – белые, мулаты и негры – вечно толкались там, дожидаясь очереди, отдыхая, обмениваясь разными безделушками, ссорясь, задавая друг другу потасовки, играя. Вспомнил он и то, что хотя водокачка находилась всего в полутораста ярдах, но Джим никогда не возвращался с ведром раньше, чем через час, да и то обыкновенно приходилось посылать за ним. Том сказал:
– Послушай, Джим, я сбегаю за водой, а ты покрась за меня.
Джим покачал головой и ответил:
– Нельзя, господин Том. Старая миссис сказала, чтобы я шел за водой и ни с кем бы не говорил. Она сказала, что господин Том будет просить меня покрасить за него, – так чтобы я шел и делал свое дело, а она будет смотреть, не крашу ли я.
– О, мало ли что она говорила! Она всегда это говорит. Дай-ка ведро, – я мигом слетаю. Она ничего не узнает.
– О, я не смею, господин Том. Старая миссис сказала, что она мне голову оторвет. Правда, оторвет.
– Она! Она никогда никого не бьет, – разве стукнет по голове наперстком, так ведь это никому не страшно. Она только грозит, да ведь от слов не больно, – если только она сама не плачет. Джим, я подарю тебе шарик. Я подарю тебе белый шарик.
Джим начал колебаться.
– Белый шарик, Джим, ведь это чего-нибудь да стоит!
– Еще бы, чудесная штука, я знаю. Но, господин Том, я страх боюсь старой миссис.
Но Джим был человек, и искушение оказалось сильнее его. Он поставил ведро, взял белый шарик. В следующее мгновение он летел по улице с ведром в руках и зудом в затылке, Том усердно мазал забор, а тетка Полли удалялась с места действия с туфлей в руке и торжеством во взоре.
Но энергия Тома быстро иссякла. Он стал думать о забавах, которых ожидал от этого дня, и горесть его удвоилась. Другие мальчики скоро пустятся во всевозможные восхитительные экспедиции, будут издеваться над ним по поводу его работы, – эта мысль жгла его огнем. Он вытащил из карманов свои мирские сокровища и осмотрел их: игральные шарики, осколки, разные безделки; хватит, пожалуй, чтобы обменяться работой, но и думать нечего купить хоть полчаса настоящей свободы. Он снова спрятал в карман свое скудное имущество и отказался от мысли подкупить мальчиков. В эту мрачную и безнадежную минуту его осенило вдохновение. Да, великое, дивное вдохновение, ни более, ни менее. Он взял кисть и спокойно принялся за работу. Вдали показался Бен Роджерс; в деревне не было мальчика, чьи насмешки были бы для него страшнее. Походка у Бена была приплясывающая, подпрыгивающая; это свидетельствовало, что на сердце у него легко и перспективы его лучезарны. Он ел яблоко, а в промежутках издавал протяжный, мелодичный вой, за которым следовало низкое «дин-дон-дон, дин-дон-дон», так как он изображал собой пароход. Подойдя ближе, он замедлил ход, направился на середину улицы, сильно подался вправо, затем грузно повернул, и все это с подобающей важностью и солидностью, так как олицетворял «Большой Миссури» и считал, что сидит на десять футов в воде. В лице его совмещались пароход, капитан и звонок машиниста, так что он воображал себя стоящим в собственной рубке, отдающим приказания и исполняющим их.
– Стоп, сэр! Линг-а-линг-линг. – Пароход приостановился и медленно повернул к тротуару. – Задний ход. Линг-а-линг-линг! – Его руки выпрямились и вытянулись вдоль боков. – Правым бортом назад! Линг-а-линг-линг! Шу-гя… шу… у… шу! – тем временем его правая рука описывала большие круги, так как изображала сорокафутовое колесо. – Левым бортом назад! Линг-а-линг-линг! Шу… ш… шу… шу! – Левая рука стала описывать круги.
– Стоп правый борт! Линг-а-линг-линг! Стоп левый борт! Вперед правым бортом! Стоп! Поворачивай тихонько нос! Линг-а-линг-линг! Шу-у-у! Вытягивай передний канат! Живо, шевелись! Ну, что у вас там со шпрингом? Закидывай канат за сваю! Теперь причаливай! Остановите машину, сэр! Линг-а-линг-линг! – Шт! шт! шт! (Делая промер.)
Том белил себе забор, а на параход ноль внимания. Бен посмотрел на него с минуту, потом сказал:
– Ты-ы!.. Это ты свая, а?
Никакого ответа. Том рассматривал свой последний мазок оком художника, затем слегка провел кистью и снова полюбовался результатом. Бен причалил к нему борт о борт. У Тома слюнки потекли при виде яблока, однако он не отрывался от работы. Бен сказал:
– Эй, старина! Работать заставили?
– А, это ты, Бен! А я и не заметил.
– Я иду купаться. Небось, и тебе бы хотелось, но приходится сначала кончить работу? Так ведь?
Том взглянул на мальчика и сказал:
– Какую работу?
– Да разве это не работа?
Том продолжал белить и ответил небрежно:
– Может быть, да, а может быть и нет. Знаю только, что Тому Сойеру она по нутру.
– О, выдумывай! Ты, пожалуй, будешь уверять, что она тебе нравится?
Кисть продолжала действовать.
– Нравится? А почему бы она мне не нравилась? Не каждый день мальчикам случается белить забор!
Дело представлялось в новом свете. Бен перестал грызть яблоко. Том элегантно водил кистью взад и вперед, отступал немного, чтобы полюбоваться эффектом, прибавлял мазок или два, – снова любовался, а Бен следил за каждым движением все с большим интересом, все с большим увлечением. Вдруг он сказал:
– Послушай, Том, дай мне покрасить немножко.
Том подумал; хотел было согласиться, но передумал:
– Нет, нет, Бен, никак нельзя. Видишь ли, тетка Полли очень дорожит этим забором, – ведь он выходит на улицу, – будь это на задах, тогда другое дело; ни она бы, ни я не беспокоились. А насчет этого забора она очень беспокоится; его нужно выбелить хорошенько, как следует; я так думаю, разве что один мальчик из тысячи, может быть, из двух тысяч, сумеет сделать как надо.
– Ну, разве? О, послушай, дай мне только попробовать, так, чуть-чуть. Я бы дал тебе, будь я на твоем месте, Том.
– Бен, я бы тоже дал, как честный индеец, но тетка Полли… Видишь ли, Джим хотел красить, она не позволила. Сид хотел красить, – не позволила и Сиду. Сам видишь, как я стараюсь. Ну, пущу я тебя, а ты сделаешь что-нибудь не так, и…
– О, пустяки, я постараюсь. Дай только попробовать. Слушай, я тебе дам сердцевину моего яблока.
– Ну хорошо. Да нет, Бен, нельзя, я боюсь…
– Я тебе отдам все яблоко!
Том передал кисть с неохотой на лице, с весельем в сердце. И пока бывший пароход «Большой Миссури» трудился и потел на солнце, удалившийся артист сидел в тени на кадушке, болтал ногами, жевал яблоко и обдумывал планы улавливания других простаков. Недостатка в материале не было; мальчики подходили один за другим: они начинали с насмешки, а кончали тем, что принимались белить. Когда Бен наработался и ушел, Том уступил очередь Билли Фишеру за бумажного змея, вполне исправного; а когда насладился Билли, его сменил Джони Миллер за дохлую крысу и веревочку, на которой ее можно было раскачивать; и так далее, час за часом. Так что к середине дня Том, еще утром неимущий бедняк, буквально утопал в богатстве. У него оказались, кроме тех вещей, которые я назвал, двенадцать шариков, часть органчика, кусок синего бутылочного стекла, в которое можно было смотреть, катушка, ключ, которым нельзя было ничего открыть, кусок мыла, стеклянная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котенок, медная ручка от двери, ошейник для собаки, но без собаки, рукоятка перочинного ножа, четыре апельсиновые корки и старый изломанный оконный переплет. Все время он благодушествовал, сложа руки, в компании, а забор между тем покрылся тройным слоем белил! Если бы известка не вышла, он разорил бы всех мальчиков в деревне.
Том сказал себе самому, что этот мир в конце концов не так уж печален. Он, сам того не зная, открыл великий закон человеческой деятельности, а именно: чтобы заставить взрослого или мальчика желать что-нибудь, нужно сделать это труднодостижимым. Если бы он был великим и мудрым философом, подобно автору этой книги, он понял бы, что работа заключается в том, что человек обязан делать, а развлечение в том, чего он не обязан делать. А это помогло бы ему понять, почему изготовление искусственных цветов или хождение по топчаку, приводящему в действие машину, есть работа, а катание кегельных шаров или восхождение на Монблан – только забава. В Англии есть богатые джентльмены, готовые править четверней дилижанса на расстоянии двадцати-тридцати миль летом, потому что за это нужно заплатить изрядные деньги, но если бы им предложили плату за эту службу, она превратилась бы в работу и они отказались бы от нее.
