Kitobni o'qish: «Счастье в огне»
Часть I
1
Варвару разбудил шум далекой канонады, ставший вроде бы уже привычным за последние две недели, но каждый раз новым, и потому тревожным. А главное, он вызывал ощущение чего-то страшного, не совсем еще понятного и от того еще более жуткого. Она бросила взгляд в окно. Светало. Варя повернулась на другой бок, закрыла глаза. Но спать расхотелось. Она еще немного полежала, становилось уже жарко, хотя в открытое окно все еще тянуло ночной прохладой. Девушка потянулась, с удовольствием ощущая гибкость молодого, сильного тела, и рывком встала с кровати, босиком прошлёпала к окошку и отдернула занавеску. Небо было еще темным, но уже с каким-то дымчато-малиновым оттенком. Ночью шел дождь, и теперь воздух пах свежей зеленью и мокрой землей и еще чем-то, до боли знакомым.
Встала мама. Варя слышала, как она возилась за стенкой, потом осторожно, чтобы не разбудить детей прошла на кухню. Девушка представила стройную фигуру матери, склонившуюся над плитой, и почти реально ощутила запах пирогов и парного молока. Мама всегда пахла как-то уютно – пирогами, мылом, свежей сенной трухой – в общем, всем тем, что ассоциировалось со словом Дом.
Тем временем небо еще посветлело. Прямо под окном тихонько шелестел куст сирени. Тугие гроздья его цветов уже различались в порозовевшем утреннем свете. Вдруг куст зашевелился, раздвинулся, и из его ветвей показалась взъерошенная голова. Варвара отпрянула от окна, схватила платок и накинула себе на плечи, а потом тихонечко засмеялась – Костик.
Это и вправду был ее сосед по дому и по парте, неизменный спутник ее детских игр, сорвиголова Костик. В последнее время Варвара стала обращать внимание на то, что он как-то странно на нее смотрит. А впрочем, может он и раньше так смотрел, только она не замечала. По крайней мере, ее девичье сознание, заполненное предстоящими экзаменами, первыми «женскими» секретами, и другими крайне важными делами, долго на этой мысли не останавливалось. Вот и сейчас она стояла и улыбалась Костику через окошко, даже не задумываясь, что утренние лучи ясно очерчивают ее молодое, крепкое тело, скрытое только ночной рубашкой.
Зато Костик думал как раз об этом. Вернее, не думал, а просто как-то чувствовал, и от этого ему стало трудно дышать, а в горле встал какой-то непонятный тугой ком. Он даже не сразу понял, что Варя его о чем-то спрашивает. А Варя спрашивала о том, что он делает под ее окном в такой час.
– Ну же, Костик, ты что, примерз? – ее голос наконец дошел до его сознания. Он прислушался к своим ощущениям и понял, что действительно слегка «примерз» – утренний воздух был довольно свежим, а сиреневый куст после ночного дождя – мокрым. Это помогло сосредоточиться на том, что говорила Варя.
– Я… вообще-то… на рыбалку. После дождя хорошо должно клевать.
Варя не замечала его сбивчивого тона.
– Рыбалка в нашем палисаднике? Это что-то новое. Первый раз слышу, чтобы рыбу под кустами ловили.
И она опять тихонько засмеялась. Её смех зазвенел колокольчиком в ушах Костика и разогнал все мысли, которые он только что с таким трудом собрал в кучку.
– Ну, что же ты молчишь?
А Костик не знал, что сказать, как объяснить Варваре, что вот уже несколько месяцев становится сам не свой, как только ее видит, как не знал того, откуда вдруг взялось это необъяснимое чувство, что земля уходит из-под ног от одного Вариного взгляда, от ее прикосновения. А Варя, росшая в соседнем дворе и являвшаяся неизменной участницей совместных игр, с прикосновениями не стеснялась. Она вполне могла в шутку толкнуть его в спину в школьном коридоре или прыгнуть прямо в его объятия с нижней ветки дерева, на которое они перед этим вместе залезли, чтобы посмотреть на брошенное гнездо. Сегодня он встал затемно – в сарае его ждали заботливо приготовленные с вечера удочки – и отправился на речку с серьезными намерениями обеспечить семейный обед жареной рыбой. Проходя мимо соседского дома, он не мог удержаться от того, чтобы не посмотреть на Варино окно, но он совершенно не понимал, что заставило его поставить удочки у забора и одним махом перескочить через него, приземлившись прямо на любовно разбитую Вариной мамой клумбу. Догадавшись, что цветочной рассаде скорее всего пришел конец, он быстро соскочил с клумбы и оказался под сиреневым кустом. И тут окошко открылось и в нем, как в раме, оказался Варин силуэт. Костик смотрел на нее, боясь даже вздохнуть, чтобы не спугнуть это казавшееся нереальным сказочное мгновение. А потом Варя подняла руки, потянулась, и Костик инстинктивно потянулся за ней, самым неожиданным образом вынырнув из куста и напугав девушку.
В это время снова послышался звук, разбудивший Варю. Он напоминал шум отдаленной грозы. Но оба молодых человека, стоявшие теплым июньским утром 1942 года в доме на окраине Сталинграда, понимали, что гроза идет не в природе, и она неумолимо приближается…
2
А утро уже вступало в свои права. Горизонт становился розовым и постепенно светлел. Костик наконец вспомнил об оставленных на улице удочках и цели своей ночной вылазки. Он посмотрел на нежное Варино личико, уже отчетливо различимое в первых солнечных лучах, улыбнулся его трогательной невинности и выпалили на одном дыхании:
– Махнем на речку?
Варя на мгновение задумалась – до того, как мать уйдет на работу, времени еще было предостаточно:
– А что, махнем. Ты подожди меня, я оденусь – и, уже отойдя от окна, – я быстро.
Костик, обрадованный неожиданной удачей, переполняемый удовольствием от предвкушения целого утра, проведенного с Варей, аккуратно обошел довольно помятую им клумбу и перекинул свое сильное тело через забор. Буквально через несколько минут хлопнула калитка. Варвара стояла на тропинке, и ее белое платье и косынка на голове как будто светились в рассветных лучах.
Костик подхватил удочки, и ребята вприпрыжку помчались по уходившей вниз улице. Скоро дома закончились, и дорога пошла через луг. Мокрая трава хлестала по ногам, и Варя разулась, почувствовав, как листья одуванчиков приятно щекочут ноги. От реки поднимался туман, и Костик нырнул в него, на мгновение исчезнув из вида, но уже через минуту протягивал своей спутнице руку, помогая спуститься по крутой тропинке, сбегавшей к самой воде.
Выросшие на Волге, Варя и Костик знали ее берег как свои пять пальцев и уже давно облюбовали для себя место под деревом, чей ствол, согнутый когда-то грозой, нависал прямо над водой. К этому дереву шли они и сейчас. Костик стал налаживать наживку, а Варя уселась на заботливо расстеленный им пиджак, поджав под себя ноги. Почти совсем рассвело, все вокруг дышало таким покоем, что совсем не верилось, что где-то, совсем уже рядом, идет война.
Некоторое время ребята молчали, наслаждаясь первыми теплыми лучами солнца, уже встававшего над горизонтом. Потом Варя поднялась, подошла к Костику, положила руки ему на плечи, которые сразу как-то напряглись.
– Через два дня последний экзамен…
– Да, уже…
– А потом?
– Что потом?
– Ну что будет с нами потом?
– Ну, наверное, будем жить.
– Наверное… Вот только как жить?
– Ну, кто как.
– А ты? Ты уже что-нибудь решил?
– Да, решил. Единственное, что я сейчас могу и должен сделать – пойти на фронт.
Варя замерла, прижалась лбом к его спине.
– Тебя не возьмут.
– Возьмут… Добровольцем… Или… Неважно, не возьмут – просто убегу.
И вдруг рывком развернулся, обхватил Варины плечи сильными руками и впился в ее губы жестким поцелуем. Девушка, не ожидавшая ничего подобного, опешила, и это дало Костику те мгновения, за которые он успел полностью завладеть ее ртом. Теперь губы его стали мягкими, поцелуй – нежным, и Варя, опьяненная новыми, ни на что не похожими ощущениями, неожиданно обняла его. Костик опустился на колени, увлекая девушку за собой. Одна его рука поднялась к шее, запуталась в волосах, освобожденных упавшей косынкой, другая переместилась вперед и легла на тугую девичью грудь. Варино дыхание на мгновение прервалось.
Но вот опять послышался далекий гул, не услышанный на этот раз людьми, но не оставленный без внимания животными. С дерева сорвалась птица, взворохнув листву и, обдав ребят не успевшей еще испариться дождевой влагой. Упавшие на лицо капли в один миг отрезвили Варю. Она вскочила, одним движением оттолкнув Костика. Грудь ее тяжело вздымалась под тонким платьем, дыхание все еще сбивалось, но ум уже лихорадочно заработал. Варя искала и не могла найти ни объяснения, ни оправдания тому, что только что произошло, или могло произойти. Костик тоже молчал. Вдруг в Вариных глазах мелькнуло что-то, похожее на гнев, и тут же она развернулась и бросилась бежать. Она, как сквозь туман, слышала голос Костика, звавшего ее, но бежала и бежала, напрямую, через луг, не разбирая тропинки и не ища ее. Когда перед глазами встали первые дома, Варя взяла чуть влево, вдоль огородов и выскочила на задворки. Здесь, в зарослях ивняка стояла старая, заржавевшая сенокосилка и Варя опустилась возле нее на землю, прижавшись раскрасневшимся лицом к ее прохладным зубьям.
Теперь мысли ее крутились с бешеной скоростью, сменяли одна другую и никак не могли остановиться.
– Что это было? Он что, решил воспользоваться мной? Или нет. Это получилось случайно. Потому что утро, и птицы, и река… Или он все-таки знал? Знал – что? Что вот уже несколько месяцев во всем ее молодом девичьем теле чувствуется какое-то странное волнение, а в голове бродят неясные мысли… Нет, не мог он ничего такого знать. Он – мальчишка. Друг. Или даже больше, чем друг. А что значит больше? Больше – это значит, что, ну… почти как брат. Вот именно, брат. А я? Ну как я могла это делать? Хотя ЭТО было так… необычно… и ни на что не похоже… и… приятно. Ну и что теперь с ЭТИМ делать? С чем, с ЭТИМ? И что вообще ЭТО такое?
Варя повернулась, прислонилась к косилке спиной и подтянула под себя ноги. Перед ее мысленным взором встал Костик – товарищ ее детских игр, верный друг и заступник, а теперь… тут мысли ее натыкались на непреодолимую стену и девушка никак не могла представить Костика в какой-то другой роли.
Она не знала, сколько так просидела, когда вдруг почувствовала, что щеки припекает уже полностью взошедшее солнце. Варвара вскочила на ноги: маме на работу, а Митька один. Она со всех ног припустила к дому. Слегка запыхавшись, белым мотыльком впорхнула в калитку, одним прыжком взлетела на крыльцо и распахнула дверь.
3
Мать кормила завтраком Митьку – круглолицего, белобрысого мальчугана, совершенно неожиданно появившегося в их семье три года назад.
Варя как сейчас помнила как-то глупо, по-мальчишечьи улыбающегося отца и лучившиеся внутренним светом глаза матери, когда те пригласили тринадцатилетнюю Варю «для серьезного разговора», в ходе которого выяснилось, что скоро их станет уже не трое, а четверо. На Варю тогда нашло какое-то странно оцепенение, и на протяжении следующих нескольких месяцев она старательно не замечала хлопотавшего вокруг жены отца и маминого живота, увеличивающегося с каждым днем. Каждый раз, когда она думала о том, что принесет с собой рождение ребенка, ей становилось не по себе. До сих пор она сама полностью владела любовью и вниманием родителей и теперь панически боялась всего этого лишиться. Она замкнулась, стала молчаливой и старалась как можно реже бывать дома; на вопросы друзей только хмурила брови и переводила разговор в другое русло.
Однажды она допоздна засиделась у одноклассницы – на следующий день ожидалась контрольная по алгебре, и девочки увлеклись задачами. Варя тихонько, чтобы не разбудить отца, так как ее позднее возвращение грозило неминуемой головомойкой, прикрыла входную дверь и на цыпочках пошла по коридору. Но в кухне горел свет, и доносились голоса – раздраженный отца и мягкий, почти неслышный, матери – родители не спали, более того, они говорили о ней:
– Нет, ты посмотри который час. Ну и где ее носит? Она совершенно отбилась от рук, с ней стало невозможно разговаривать.
– Сережа, не кипятись.
– Я не кипячусь. Но ситуация выходит из-под контроля. Ребенок совершенно перестал с нами общаться, на любые вопросы или отмалчивается, или бурчит что-то невразумительное.
– Вот это меня и беспокоит. С ней явно что-то не так. Вдруг что-то случилось? Раньше она делилась малейшими проблемами и всеми радостями, а теперь… Сережа, я очень волнуюсь.
– Ну вот только этого не хватало. Ты же прекрасно знаешь, волнение тебе абсолютно противопоказано.
– Сердцу, как говориться, не прикажешь…
– А ты прикажи, ради маленького, ради нас. Тем более, волноваться, я думаю, особенно не о чем. Это банальный переходный возраст, скоро само все пройдет.
Варвара сначала попятилась, а потом со всех ног бросилась по коридору, влетела в свою комнату и с шумом захлопнула за собой дверь: «Ах вот как это называется – переходный возраст! Она чувствует себя одинокой, покинутой, никому не нужной, она совершенно не знает, что будет дальше, потом, когда в доме появится новое, непонятное существо, и она совершенно не понимает, кому и зачем это нужно… Ведь все было так спокойно, они всегда ладили с родителями, особенно с мамой, они любили друг друга, и всем им было хорошо. А теперь? Что будет теперь? И, оказывается, это всего-навсего переходный возраст, причем ее. Значит она еще и во всем виновата». Варя заметалась по комнате – ее душили слезы – а потом с громким всхлипом плашмя рухнула на кровать. В коридоре послышались мягкие, но такие теперь грузные шаги матери. Ольга Евгеньевна вошла в комнату и тихо присела на кровать возле рыдающей дочери. Она ничего не говорила, только гладила Варю по голове, совсем как в детстве, когда маленькая Варенька никак не желала засыпать. Ощущение тепла и уюта стало окутывать Варвару. Она уловила слабый запах парного молока и чего-то еще, до боли родного, – так пахла мама. Железный обруч, сковывающий ее душу, стал распадаться. Прошло еще несколько минут, и Варя подняла голову, заглянула в мамины глаза и увидела все ту же любовь, которая плескалась там всегда, сколько Варя себя помнила. Она еще раз всхлипнула и уткнулась в тугой, круглый живот матери, а та прижала ее к себе, продолжая гладить по волосам. И в этот момент Варя щекой почувствовала какое-то движение, потом еще. Она недоуменно глянула на мать, а та тихо, почти шепотом, сказала: «Это маленький с тобой здоровается. Он тоже любит тебя, как и все мы». Мама еще долго в ту ночь сидела около нее, и они говорили, говорили, о Вариных страхах и маминых надеждах, и много еще о чем.
А потом была та страшная январская ночь. Снег пошел еще с обеда. Он падал и падал огромными белыми хлопьями, похожими на комки ваты. И также, как вата, глушил все звуки. К вечеру стал подниматься ветер, очень быстро превратившийся в настоящий буран. Но дома, возле топившейся печки, было тепло и уютно. Варя сражалась с неправильными глаголами, заданными вредной «немкой». Отец что-то писал в историях болезни, принесенных домой, и изредка с довольной улыбкой поглядывал на своих «девчонок». И только Ольга Евгеньевна была в этот вечер как-то особенно тиха и задумчива. Около десяти Варя наконец закончила с последним упражнением и, сладко потянувшись, отправилась в свою комнату.
Разбудили ее крики и громкие шаги, раздающиеся из коридора. За окном бушевала метель, а в доме явно что-то происходило. Варя накинула платок, сунула ноги в тапочки и выскочила в коридор. Увиденная картина заставила ее испуганно замереть. Бледная до синевы мать, закутанная в шубу и теплый платок, одной рукой опиралась на стену, другой судорожно цеплялась за рукав мужниного пальто. Отец, выглядевший едва ли не хуже нее, почти нес жену к двери: «Оля, Оля, потерпи. Машина уже здесь. Мы уже едем. Ну же, ну потерпи». Ольга Евгеньевна попыталась улыбнуться, но лицо ее свела судорога. Было понятно, что ей очень больно, но не понятно отчего. Вокруг родителей с чемоданчиком в руках суетился Алексей – папин водитель, вернее, не папин, а больничный. Варя хорошо его знала. Отец был хирургом и вот уже три года занимал пост главного врача 1 городской больницы. Мама служила там же процедурной сестрой. Варины мысли заметались как воробьи, пойманные в силок. Если родители-медики так растеряны, значит происходит что-то серьезное и страшное. И это страшное происходит с ее мамой. А вдруг… Дальше Варя не смогла произнести даже мысленно. Слово «мама» вырвалось громко, истошно, и как-то даже помимо ее воли. Ольга Евгеньевна остановилась, неуклюже повернулась и кивнула Варе, прося ее подойти. Отец пытался что-то сказать, но она жестом остановила его и присела на табурет у стены. Варя опрометью кинулась к ней, в два прыжка преодолев весь коридор, присела на корточки, и заглянула в глаза. А глаза улыбались.
– Варя, ну что ты? Испугалась? Но это ведь ничего, ничего страшного. Это всего-навсего маленький решил появиться на свет. Ну, я же тебе рассказывала. Через несколько дней мы будем дома. Не надо бояться.
В этот момент новая волна боли накатила на нее, она охнула и прикусила губу. Отец заметался, пытаясь поднять ее на ноги.
– Ольга Евгеньевна, помилуйте, если мы не поторопимся, пожалуй, уехать Вам так и не придется, тем более погода такая, – это был Алексей, стоявший уже у самой двери. Он тоже нервничал: как же, жена Главного, а ну как чего случится.
Но у Вари при взгляде на этого рослого и какого-то неуклюжего в своих валенках и бараньем тулупе парня, смущенно переминающегося с ноги на ногу, вдруг отлегло от сердца. Тем более было не похоже, чтобы мама боялась, в отличие от двух взрослых мужчин, смешно и неловко хлопотавших вокруг нее. Значит и Варе бояться не стоит.
Тем не менее, когда за ушедшими закрылась входная дверь, несмотря на строжайшее приказание отца немедленно, во избежание простуды, отправляться в постель, Варя пошла на кухню – спать она все-таки не могла. Она разворошила в печке тлеющие угли, подкинула несколько поленьев, заботливо припасенных отцом с вечера, и уселась за стол, на котором сиротливо стояла банка с вареньем – видимо мама не успела ее убрать. И Варя макала палец в банку, облизывала его, снова макала, облизывала и смотрела в окно, где все еще вихрился снег. Вернувшийся утром отец поднял ее, спящую, из-за стола и отнес в кровать. А потом она узнала, что мамины мучения закончились появлением на свет ее братишки.
Спустя неделю счастливые, улыбающиеся родители принесли домой сопящий сверток, уложили его на свою большую кровать, и отец, подхватив Варвару в охапку, закружил ее по комнате. Тем временем Ольга Евгеньевна колдовала над свертком. Хохотавшая Варвара вырвалась из отцовских объятий и теперь с любопытством заглядывала через материнское плечо. Покровы исчезали один за другим, и в конце концов явили свету маленького, кряхтящего человечка, во все свои голубые глаза глядевшего на Варвару и сучившего ручками и ножками. Она протянула руку, оттопырив один палец с намерением потрогать новоявленного родственника и вдруг почувствовала, как вокруг ее пальца сомкнулись другие, маленькие, почти невесомые, пальчики. И в этот момент Варвара поняла, что влюбилась, безоглядно и на всю жизнь.
***
И вот теперь предмет ее обожания, сопя, размазывал кашу по тарелке. Ольга Евгеньевна, возившаяся у плиты, повернулась на звук хлопнувшей двери. В ее глазах плескался вопрос, но она молчала. Она никогда ни о чем не спрашивала, не давила на дочь, зная, насколько та ей доверяет, и доверяла ей сама. Именно поэтому Варвара всегда со своими проблемами бежала прямиком к матери. Так было и сейчас: девушка стремилась домой, к маме, точно зная, что именно ее поддержка необходима ей сейчас, когда она растеряна, напугана. Сейчас она увидит мать и все встанет на свои места. Мама успокоит, мама все решит, и, главное, объяснит, наконец, что происходит.
– Я была на речке. С Костиком…
В Варином голосе слышалась неуверенность. Ольга Евгеньевна вздохнула, чуть заметно улыбнулась и отвернулась к плите. Варя набрала в грудь воздуха, собираясь на одном дыхании изложить свою проблему. Но тут Митька решил, что обе его любимые женщины слишком увлеклись молчанием и на целых уже пять минут потеряли интерес к нему, к Митьке, а это было недопустимо. К тому же у него была проблема, глобальная, и она требовала немедленного решения.
– Варя! Мама сказала, что мы будем играть. В песке. И ты должна найти мою лопатку, – в детском голоске прозвучали наставительные нотки, напомнившие отца, но, поняв, что уже привлек к себе внимание, Митька решит быть вежливым – Пожалуйста!
Варвара, не ожидавшая такого бесцеремонного вмешательства, замерла, уже готовая фраза повисла на кончике ее языка, но так и не оформилась в звуковое выражение. Она резко повернулась к нарушителю готового уже состояться интимного разговора с твердым намерением попросить братца придержать решение своих «глобальных» проблем до лучших времен, но, увидев глядевшие исподлобья такие отцовские глаза в сочетании с надутыми губами и перемазанными кашей круглыми щечками, прыснула со смеху, выхватила Митьку из-за стола и закружила по кухне, пытаясь одновременно целовать. Митька хохотал как безумный, ухал и повизгивал. Ольга Евгеньевна только всплеснула руками:
– Варя, ну что ты как маленькая? Смотри, ты тоже теперь вся в каше. – Но в голосе ее чувствовалось обожание, и мелькали веселые искорки.
Варвара подскочила к матери, одной рукой удерживая Митьку, другой обняла ее за шею и принялась ее целовать. Братец тоже решил принять участие в новой забаве и присоединился к поцелуям, повиснув на материнской шее. Теперь уже хохотали все трое.
Однако скоро волна незапланированного веселья иссякла – Ольга Евгеньевна вспомнила, что опаздывает на работу, при мысли о которой ее лоб прорезали задумчивые складки. Она взяла сына на руки, еще раз поцеловала обоих детей и отправила их отмывать со щек кашу. Она слушала, как они смеются, как повизгивает Митька, расплескивая вокруг себя воду, одновременно обуваясь и закручивая вокруг головы распустившуюся косу. В ее голове затрепыхалась мысль:
– Какая же это радость – дети, наши дети. И как же мы могли бы быть счастливы. Все: и дети, и мы с Сережей. Сергей… – мысль о муже забилась, запульсировала в голове, – Писем нет уже пять месяцев, а вдруг?.. Нет. Не думать! Ни в коем случае сейчас об этом не думать! Сейчас надо думать о детях… и о работе… Дети! – Ольга Евгеньевна вернулась в кухню.
Смех уже смолк. Варвара вытаскивала из коробки под столом Митькины игрушки.
– Варя, доченька, я видела, ты хотела мне что-то сказать?
– Да нет, мам, ничего срочного, это подождет до вечера.
– Ты уверена?
– Ну, конечно.
– Как в школе? У тебя ведь последний экзамен… Завтра?
– Нет, мамочка, послезавтра. Елена Игоревна говорит, что все будет хорошо. Да я и сама в этом уверена.
– Ну, вот и славно. Ты у меня умница, – она обняла дочь, потрепала Митьку по умытой щеке – Придется отпроситься на полдня, а то сорванца нашего некуда девать. Обед на плите. Я все успела приготовить, так что вам остается только играть. Рано меня не ждите – мы совсем с ног сбиваемся, рук не хватает.
– Ну, понятно, опять к полуночи.
– Мама, мы опять будем спать без тебя? – Митька приготовился обидеться.
– Потерпите, мои дорогие. Раненые поступают и поступают, и в основном тяжелые. Остальных, видимо, «латают» в полевых госпиталях – что-то неопределенно-пугающее послышалась в ее голосе, и, сама почувствовав это, она замолчала.
– Да не волнуйся, мам, все у нас хорошо, мы справимся. – Варя улыбнулась матери, а та уже шла к двери.
– И, говорят, собирают людей на рытье окопов за городом. Неужели?.. – вопрос повис в воздухе, каждый житель города боялся ответа на него. Так и не закончив фразы, Ольга Евгеньевна вышла за дверь.
