Kitobni o'qish: «Стерх и Лебедь»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДОРОГА

Пролог

В волчье время – с трех до четырех утра, когда ночь за окнами избы воцарилась в своих правах, – Ведьма начала приготовления. Зажгла свечи, сняла рубаху из грубого льна, распустила по плечам густые черные волосы. Рука потянулась к впадинке над ключицами, привычно погладила, ища и не находя. Камень души – амулет, дающий смертным силу и защиту, Ведьма уничтожила сама. Выбора не было: либо так, либо попасть во власть того, кто оставил на ее спине шрамы от девятихвостки.

Без камня ее душа была беззащитна, открыта силам, снующим по Ту Сторону, но Ведьма свыклась. У нее были свои хитрости. Неупокоенные терзали ее, приводя в исступление, но не могли заполучить душу в полновластное владение. Обряд, который Ведьма собиралась провести, сложен и опасен, утраивал риски, но иначе было нельзя. Она должна была защитить того, кому должна. Того единственного, чувство к которому теплилось в ее сердце, давно превратившемся в камень.

Ведьма набросила на окна плотные занавеси, сотканные из крапивы и заговоренные в новолуние. Они защитят от ненужного вторжения тех, кто бродит в лесу по ночам под покровом тьмы. И от смертных, и от других, невидимых глазу, но от того не менее опасных. Прошлась по избе, нагая, окуривая углы полынью и чабрецом. Ведьма не была юной, но тело еще не потеряло красивые формы. Смуглая кожа и раскосый разрез синих глаз – черты матери и отца причудливо сплелись, привлекая внимание. Мужчины заглядывались бы, если бы она появлялась на людях. Но изба  стояла на отшибе, и к изгнаннице ходили редко, лишь тяжело захворав. В остальное время ее избегали − одни боялись, другие сочились презрением. Ведьму это вполне устраивало.

Она села на тонкий коврик, также сплетенный из крапивы. Голую плоть обожгло. Но Ведьму давно не пугала боль – то, что происходило с ее душой без амулета, было больнее и страшнее телесных страданий. Ведьма скрестила ноги вокруг стоящего в середине коврика чугунка. Варево остыло, чугун был едва теплый. Ненадолго. Во время обряда он раскалится, и тело будет нещадно печь. Ведьма нанесла на кожу мазь, заговоренную от ожогов, но полностью избежать мучений не удастся. Это и не нужно: жертвенность была частью ритуала. Без нее ничего бы не вышло.

Ведьма глубоко вдохнула, запрокинула голову, после – запела, забормотала гортанно. Глаза закатились, руки действовали сами по себе, отточено – сейчас Ведьмой управляли силы, которые терзали ее и одновременно давали власть. Левая рука нащупала лежащий рядом с Ведьмой костяной клинок. Вырезанные на кости символы изображали хищных зверей, птиц и рыб. Волк гнался за щукой, коршун пролетал над лисицей. Острое лезвие вспороло ладонь, кровь полилась в чугунок. Жидкость зашипела, закрутилась водоворотом. Ритуал начался.

В просторной избе на другом конце общины прекрасная светловолосая женщина проснулась, с криком схватившись за живот. Откинула покрывало, глянула – постель под ней напитывалась кровью. Кровь текла по внутренним сторонам бедер. Много крови. Мужчина, лежащий рядом, проснулся, непонимающе глядя на жену.

Женщина выла. Вместе с кровью из нее вытекала жизнь, которой не суждено появиться на свет.б

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Почти сто лет прошло с тех пор, как закончилась последняя война. Кланы Белых Лебедей и Черных Стерхов жили по разные стороны густого леса, называемого Лютым – сложно было пробраться сквозь него, оставшись невредимым. Непроходимые дебри, на картах похожие на песочные часы, в самом узком месте пересекал тракт – единственный путь, по которому можно было добраться от Лебедей до Стерхов и обратно, не боясь погибнуть мучительной смертью.

Обе общины занимались земледелием, охотой и ремеслами. Торговали с соседями, Лебеди – по свою сторону леса, Стерхи – по другую. Казалось бы, делить им было нечего. Однако о роде Стерхов шла дурная молва − они не зря звались черными.

Предания рассказывали, что в старину, еще до войны, древние из рода Стерхов занялись гиблым делом: искали способы, чтобы вернуть мертвых с Той Стороны. Колдовство было темным, настолько, что разгневало старых богов. В наказание боги отравили озеро, раскинувшееся рядом с преступным родом. Вода почернела, как деготь, и стала ядовитой. Птицы, дикие стерхи, гнездящиеся на болотах в Лютом лесу, погибали, стоило им коснуться вод отравленного озера. Символ счастья стал символом смерти, с которой заигрывали колдуны. Но безумцев это не остановило. Мертвые стерхи стали материалом для обрядов, а образ черной птицы закрепился за родом намертво. Озеро же, исстари звавшееся Океяновым, стало Окаянным.

Зайдя в своих изысканиях дальше, род почти изжил сам себя – темные дела сводили колдунов с ума, народ вырождался, дыша испарениями отравленного озера. Самые толковые снялись с места, ушли искать счастье на чужбине. Род зачах бы окончательно, если бы новые владетели не стали умнее. Огнеяр, сильный и дерзкий, развязал войну с родом Лебедей. Попытки были и раньше, но он, заручившись поддержкой немногих благоволивших Стерхам соседних племен и живущих в Лютом лесу волколаков, развязал с Лебедями войну, желая захватить земли, не отравленные Окаянным, и, главное – невест, способных разбавить новой кровью загнивающую общину. Из-за ядовитых испарений Окаянного женщины Стерхов часто были пустоцветами или рождали уродцев.

О, он был жесток, Огнеяр. Если бы Лебеди, мирный, в сущности, народ, не сплотились, если бы не стоял в их главе равный по силе владетель – Стерхи одержали бы легкую победу. Но их разгромили, заодно перебив и множество волколаков. С той поры дорога через лес стала проще, хотя и не лишена опасностей. На долгое время воцарился хрупкий мир. Стерхи, казалось, прекратили играть со смертью, отреклись от некромантии. Огнеяр погиб в битве с проклятиями на устах. Единственный его отпрыск, не унаследовавший стать и удаль отца, ушел на Ту Сторону рано, успев, однако, породить Лютомира – нынешнего владетеля Стерхов.

Тот пошел в деда. Статный, широкоплечий. Заросший черным волосом, борода заплетена в косы, как и длинные волосы. Лютомир не хотел войны. По крайней мере, в посланиях, которые приносили почтовые птицы.

Ратибор, владетель Лебедей, ему не верил. Он тоже уродился в сильного предка, давшего отпор врагу, был силен и храбр, но войны не хотел. Худой мир лучше доброй ссоры. Сильный с виду, храбрый во время опасности, Ратибор обладал мягким сердцем и хотел сделать все, чтобы избежать кровопролития. И у него был план.

Однако сейчас Ратибору было не до мыслей о войне. Его семью постигло горе. Жена, Белослава, в прошлую ночь потеряла ребенка, первенца. Крошечный трупик вышел с кровью, залившей простыни, узорную широкую лавку, пол. Просторный и светлый терем владетелей Лебедей, убранный, по традиции, в белые цвета, будто потемнел от горя. Кровь замыли, оттерли от белых досок, но до конца смыть следы не удалось. След в душе Белославы же, казалось, не способно стереть даже время. Прекрасное тонкое лицо осунулось, под огромными зелеными глазами залегла синь. Светлые волосы будто разом потеряли густоту и блеск. Белослава лежала в опочивальне, лицом к стене, и не желала видеть никого, даже мужа. Даже кровь с пола она оттирала самостоятельно, отказавшись от помощи челяди.

Ратибор мерил терем шагами, хмурил высокий лоб. Терзал светлую окладистую бороду рукой, не замечая, что творит, выдирая клочья волос. Сжимал в кулаке гранат, свой камень души, висящий на крепком шнурке, обвивавшем шею. Не знал, что делать.

Он отправил людей к домику Весении − колдуньи, живущей на краю Лютого леса. Весения была изгнанницей, бежавшей от Стерхов несколько лет назад. Ратибор помог ей, дал приют, позволил жить неподалеку. Весения не выходила к людям, и у себя никого не привечала, но в знахарстве не отказывала. Если кто-то из Лебедей заболевал очень тяжело, когда своими силами справиться было невозможно, обращались к Весении.

Люди вернулись ни с чем – изба колдуньи была пуста. Весения исчезла. Пропали и ее снадобья, амулеты и чугунки – все, что она использовала для знахарских дел. Скарба в одинокой избе и так было немного, а остались постель, сундук да пустой, чисто прибранный стол. «Так-то отплатила за доброту чертова ведьма. Стерхово отродье, пригрел змею на груди, дурак», − горько думал владетель Лебедей. Скрипнула дверь опочивальни, Ратибор отвлекся от печальных мыслей. В зале появилась Белослава: даже убитая горем, двигалась она плавно, мягко.

− Как ты, жена моя? Не рано ли вставать тебе?

− Тошно мне, мой милый. Но слезами горю не поможешь. Я верю, что вместе мы справимся с этой бедой. Да и дела не ждут, − Белослава слабо улыбнулась. − Ты решил, когда отправишь Златку в путь?

− Ты считаешь, сейчас нужно отпускать сестру от себя? Она могла бы скрасить твое горе, разве не так?

− Горе мое ничто не скрасит, кроме времени. А Златка поможет не только мне, а всему роду. Нельзя допустить новой войны.

Ратибор тяжело сел на резную скамью. Подпер подбородок кулаком, размышляя. Белослава села рядом, положила голову на мужнино плечо. Сложила длинные пальцы на животе. Одета Белослава была в черное – скорбный наряд, непривычный глазу. Обычно владетельница Лебедей носила струящиеся белые одежды, чарующие, словно светящиеся внутренним светом, как она сама. Траур по погибшему в чреве плоду женщины не носили – подобное горе было редким, но обычным, не из ряда вон выходящим событием. Однако не нашлось бы в общине женщины или мужчины, косо взглянувшем бы на владетельницу. Белославу любили: за красоту, грациозность, мягкость. Ратибор знал, что мягкость эта напускная – в темный час жена могла быть твердой, как кремень. Вот и сейчас: час назад убитая горем, сейчас она поддерживает его, едва ли не торопит заняться делами. Жена, пусть и оделась в траур, заплела белые волосы на обычный манер: четыре тугие косы, две – перекинуты на грудь, две – вьются по спине. Голову венчал золотой, искусной работы обруч − традиционное украшение владетельниц, передающееся из поколения в поколение. Драгоценные камни и золото древние умельцы превратили в кленовые листья и грозди рябины.

− Давай пошлем за Златкой, милый мой. Я уже дала ей напутствия, она согласна.

− Ой ли?

− Да. Такая судьба ей не мила, но и не претит. Она понимает, что род важнее девичьих мечтаний. Женская доля тяжела. Златка готова пожертвовать счастьем во имя общего дела. А там, глядишь, стерпится-слюбится, кто знает?

Младшая сестра Белославы, Златка, была обещана в жены Лютомиру. Брачные узы должны были скрепить непрочный мир. Ратибор шел на это без радости – суровый с виду владетель Лебедей обладал мягким сердцем. Но такую цену заплатить проще, чем позже проливать кровь многих.

Лютомир согласился на этот расклад с охотой. Златка уступала Белославе в красоте, но была задорной, милой, юной и по-своему прелестной. Сваты, присланные Лютомиром, остались довольны, о чем и доложили владетелю Стерхов. Теперь Златку надлежало отправить в общину Стерхов во плоти, а после – договариваться о свадьбе.

Кликнули Златку. Владетели вышли встречать ее в гриднице – просторном зале для торжеств и советов с дружиной. Девушка вошла медленно, нехотя – чуяла, видать, за чем позвали. На юном лице, обычно освещенном задорной улыбкой, царила печаль. Впрочем, держалась Златка твердо, в глазах читалась решимость. Глаза у Златки были цвета изумруда, как у сестры, но посветлее и смотрели обычно более мягко, открыто.

− Здравствуй, сестра. Здравствуй, Ратибор. Мир и покой вашему дому, − Златка склонила голову.

Белослава, слегка поморщившись, поднялась со скамьи, подошла к сестре, приобняла за плечи.

− Знаешь ли ты, цветочек, зачем позвали тебя?

− Догадываюсь. Время пришло?

− Да. На днях ты отправишься к суженому. Ты помнишь, чему я учила?

− Помню, сестра, − губы Златки дрогнули, − да не знаю, смогу ли…

− Колебаться нельзя, − глаза Белославы потемнели, рука стиснула плечо сестры, что не укрылось от Ратибора. Он удивленно поднял брови.

− Не слишком ли ты строга? Златку можно понять, не по душе ей все это. Не о таком, поди, мечтала.

− Ты прав, муж мой. Прости меня, цветочек, − Белослава опустила глаза, − сама не своя сделалась от горя.

Златка крепко обняла сестру, уткнулась в светлые волосы. Зашептала что-то на ухо. Белослава погладила сестру по спине, отстранилась, взяла лицо девушки в ладони.

− Ты знаешь, что иначе нельзя. Я укрою тебя от беды, верь мне. Но сначала нужно сделать так, чтобы всем было хорошо, хоть путь и не радостен.

− Да, сестрица. Я спасу тебя… Всех. – Златка перевела глаза на Ратибора, будто в раздумье. Ухватилась пальцами за свой камень души, погладила.

Камни души у всех были разные. Малахит и янтарь, змеевик и оникс, бордовый гранат и демантоид – гранат зеленый, сияющие оттенками розового турмалин, рубеллит и шпинель, аметист, цитрин и их смесь: чарующий аметрин. Много разноцветных, темных и прозрачных камней, каждый – особенный, как и душа человеческая.

В древности камни души хранились у старейшин, позже – у владетелей рода. По преданию, создали их старые боги, раздали зверям и птицам, прародителям, от которых произошли племена и родовые общины. При таинстве рождения повитуха шептала над младенчиком заветные слова, передающиеся из уст в уста, много поколений подряд. Душа ребенка тянулась к камню, предназначенному ей. Повитуха загнутой костяной иглой осторожно колола младенчика в шею или в запястье, алые капли падали на камень, и вместе с кровью часть души будущего воина или невесты просачивалась внутрь. Камни носили не снимая всю жизнь – без него душа была беззащитна перед силами, обитающими по Ту Сторону. Кроме того, поговаривали, что если тому, кто владел магией, в руки попадал чужой камень души, он мог получить над человеком власть. Колдовство сродни некромантии − темное, запретное, о нем говорили шепотом, приукрашивая и путаясь. Те, кто на самом деле что-то понимал, были слишком умны и осторожны, чтобы говорить об этом.

Златка носила маленький янтарный камушек, рыжий, как и ее волосы. Его и крутила сейчас, в раздумье опустив взгляд. Белослава тихонько хлопнула в ладоши, повернулась к мужу.

− Милый мой, ты ведь решил, кто защитит Златку в пути?

− Да. Защитник что надо, лучший из дружины. Горисвет.

Услышав имя, Златка подняла глаза. Удивленная и немного испуганная.

− Достойный выбор, − Белослава ободряюще улыбнулась, − не бойся, милая, пусть он и с изъянами, но храбрее и честнее воина нет. Он готов?

− Я предупредил его, на сборы пара дней уйдет. Впрочем, и Златке надо подготовиться, дорога дальняя, непростая. Лютый лес человечьему духу не рад. Но я уверен, что Горисвету все нипочем, а значит, и тебе, голубка, − добавил он, заметив, что Златка побледнела.

Горисвета обсуждали и побаивались. Когда он был мал, семью постигло несчастье: младший брат Горисвета неведомо зачем полез ночью в печь, видно, приглянулись ему огоньки тлеющих углей. Схватил их да и рассыпал, когда пальцы обожгло. Начался пожар, в котором сгорели и изба, и брат, и родители Горисвета. Сам он выбрался – обожженный, испуганный. Следы той жуткой ночи остались с ним на всю жизнь: рубцы покрывали бок, вились до шеи. Имя, данное во славу, теперь казалось злой насмешкой. Горисвет вырос угрюмым, карие глаза под вечно нахмуренными бровями сверкали искрами, если он был сердит. Такими же искрами сиял крупный циркон на его шее. Кроме того, после пожара он остался заикой – с возрастом заикание сгладилось, но Горисвет все равно был неразговорчив. Однако в дружине его ценили – за ум, честность и крепкое плечо.

− Думаю, отправитесь завтра, край – через день. На том и порешим. – Ратибор поднялся со скамьи. − Напоследок устроим общую трапезу. Напишу весточку Лютомиру, пусть ждет невесту. А вы пока помилуйтесь, красавицы.

Он отправился в опочивальню. Сестры проводили его глазами.

Сборы заняли меньше времени, чем ожидал Ратибор. Уже к вечеру следующего дня все было готово. Горисвет был готов выступить сразу, как велят, сказав, что меч и лук всегда при нем, кони накормлены и полны сил. Златка собиралась дольше, выбирала дорожный плащ, сапоги и платье, заплетала косу, расплетала и плела пару, вновь расплетала и убирала волосы гребнем. Белослава положила этому конец, ловко соорудив на голове сестры хитроумную прическу из нескольких тугих кос, гладкую и удобную в дороге. Преподнесла Златке искусно вышитый мешочек для самого ценного, который надлежало хранить за пазухой, на прочном шейном ремешке. Поцеловала сестру в лоб, вопросительно заглянула в глаза. Златка молча кивнула. Нижняя губа подрагивала, словно девушка сейчас расплачется. Приданое было уже собрано. Часть Златка и Горисвет повезут с собой как задаток, остальное – преподнесут к свадьбе.

В просторной гриднице владетелей расставили длинные столы, собрав на прощальный пир едва ли не всю общину. Охотники и зажиточный люд заняли лавки, а те, кто попроще – толпились у входа в терем и улице, рассевшись на резных скамьях. Раскрасневшиеся девки таскали с кухни пироги и наливки, не обделяя куском ни сидевших, ни стоявших гостей.

Дружина провожала Горисвета хмельными песнями, мужики хлопали его по спине, забыв на этот вечер про опаску. Горисвет, вопреки обыкновению, улыбался – видать, дальняя дорога будоражила кровь, заставляла сердце биться чаще. На медовуху он не налегал, в отличие от товарищей. На следующее утро нужно было отправляться в путь, а с тяжелой головой дорога через Лютый лес была еще опаснее.

Златка все печалилась, пусть и старалась это скрыть. Вымученно улыбалась соседкам, которые вились вокруг нее, поднимали чарки с квасом и наливками, поздравляли с помолвкой. Замужние подмигивали, ободряли, те, кто пока оставался в девичестве − украдкой утирали слезы. Далеко не каждой суждено выйти замуж по любви, но что поделать. Всем охота, да не всем дано.

Белослава сидела во главе стола, в одиночестве. Ратибор в минувшую ночь, как назло, захворал. Обещал набраться сил и выйти к столу, проводить путников в дорогу. Змеевик, камень души владетельницы Лебедей, светло-зеленый, необычного для камня цвета, тускло поблескивал в свете свечей.  Все так же одетая в черное, она слабо улыбалась подходящим выразить скорбь женщинам.

Застолье становилось все веселей, народ шумел, шутил, смеялся. Несколько мужиков раздобыли музыкальные инструменты, и теперь наигрывали веселый мотив. Полотнища с изображением лебедей – символом рода – развешанные на стенах, колыхал летний ветер, гуляющий по гриднице. Проникал сквозь приоткрытые окна, тянулся от них к дверям и обратно, провожая снующих туда-сюда людей. Кроме ветра, в окошко заглядывали и мальчишки – любопытство заставило их сбежать из-под надзора старших.

В общине давно не было праздников, народ будто чуял надвигающуюся угрозу, был хмур и сдержан. Теперь же морок возможной войны таял, и народ радовался от всей души. Каждый надеялся, что и невольную спасительницу ждет впереди счастье. Златку народ любил так же, как и сестру, если не больше. Белослава – владетельница, белый лебедь, красивый, но не близкий простому народу. На нее смотрели как на символ, верную опору мужу, главе рода. Владетели не чурались простого люда, но всяко были зажиточней, серьезней, и у них была власть – сила, которую просто так не перешагнуть. Они вершили суд, разрешали споры, распределяли, кому в какой год где сеять. Им подчинялась дружина, служила челядь.

Златка же часто проводила время с девушками общины, пела с ними песни, вплетала вместе со всеми в косы разноцветные ленты, танцевала на летнем лугу. На Купалу Златка прыгала через костры и гадала на суженого, в то время как владетели сидели поодаль, на деревянном помосте. Белослава – с ярко-красным, крупным цветком в волосах. Уже не первый год ей удавалось найти в лесу это чудо – цветок папоротника. Никто не знал, как ей это удается, и она никому не рассказывала, даже сестре.

Теперь же Златка своим супружеством должна была скрепить мир, которого жаждала община. И люди веселились, полные надежд. Чем больше лилось в чарки медовухи, тем больше каждый верил в счастливый исход и для себя, и для невесты.

В разгар веселья в гридницу вошел Ратибор. Сначала его появление не заметили, разгоряченные хмелем и песнями. Владетель был слаб, неровной походкой он добрался до своего места во главе стола. Белослава участливо наполнила его кубок, склонилась к лицу, что-то тихо спросила. Ратибор будто ее не видел. Покрасневшие глаза бегали по залу, ни на ком не задерживаясь, борода и волосы – всклокочены, губы беспрестанно шевелились. Ратибор словно спорил с невидимым собеседником, при этом не издавая ни звука. Крупный гранат, удивительно правильной формы, будто с огранкой, подрагивал в ямке над ключицей.

Постепенно народ заметил, что с владетелем творится неладное. Утихали  разговоры и смех, люди толкали друг друга локтями, кивая в сторону владетелей. Бабы перешептывались, музыканты перестали играть. Один мужик не донес ложку до рта, так и застыл, вытаращив глаза. Наступила полная тишина. Белослава, заметив косые взгляды, поднялась, подхватила мужа под руку и мягко попыталась увести.

И тут в Ратибора будто вселился бес. Он резко вскочил, оттолкнул жену, зарычал, размахнулся и стукнул обеими кулаками по столу. Кубки опрокинулись, снедь полетела на пол. Белослава, едва устоявшая на ногах, тонко вскрикнула. Ратибор продолжал сметать все со стола, воя, повизгивая, сопя. На губах выступила белая пена, марая бороду. Глаза владетеля налились кровью, из них исчезли остатки разума. Женщины заголосили, в зале поднялся переполох.

− Дружина, что стоите, как столбы! Сделайте что-нибудь, уведите! – Белослава пыталась удержать мужа, но куда там – он стряхнул с себя ее руки, как пушинку.

Наклонил голову, словно бык, сверля красными глазами опешивших людей. И впрямь застывшие было дружинники очнулись, скрутили беснующегося Ратибора, потащили в опочивальню.

− Простите моего мужа. Прошу остаться тех, кто может помочь… Остальные − идите по домам с миром. – Белослава коротко кивнула и поспешила за дружиной.

Народ шумел, чесал в затылках и расходиться не спешил.

− Баста! – звучный, пусть и заикающийся, голос Горисвета раскатился по зале. – Захворал владетель, вот диво! К-кликните баб, что в знахарстве ведают, раз уж к-колдунья наша пропала, и нечего зря языками ч-чесать.

К нему прислушались. Женщины продолжали суетиться, но уже по делу: обсуждали, кто и как может помочь больному. Народ стал расходиться. Горисвет почувствовал робкое прикосновение к локтю, обернулся и увидел стоявшую позади Златку.

− Что теперь будет? – девушка кусала губы. − Наше… путешествие откладывается?

− Отчего ж? З-завтра с утра тронемся в путь, как и собирались. Ратибору ни я, ни ты не поможем, а вот свои обязанности, − Горисвет слегка поморщился, − надо выполнять. Будь г-готова к рассвету, Златка. И не бойся, − голос его потеплел, − сам не т-трону и в обиду не дам.

Златка улыбнулась, но улыбка вышла кривой и совсем безрадостной.

***

Ведьма пробиралась через Лютый лес. Котомка за спиной оттягивала плечи – Ведьма взяла в дорогу весь свой скарб, нехитрый, но и не легкий. Она бы с радостью оставила половину в избе – но тогда ей могло не хватить чего-то для чар, а колдовать придется еще немало. И сейчас, пробираясь по сумрачным тропинкам Лютого леса, она нет-нет да нагибалась, чтобы сорвать вороний глаз, собирала с кустов волчью ягоду, осторожно срезала дурман, бледные цветы белены и листья болиголова. В Лютом лесу росло (и жило) много всего, подходящего для злых чар. Если бы Ведьма не знала нужных заклинаний, она бы не прошла далеко. Обычно Лютый лес сам выбирал, куда вести путника.

Во время ритуала что-то пошло не так. Она не знала, что именно, но чувствовала, что натворила бед. Ведьма не сомневалась, что все сделала правильно, но не ощущала, что тот, кого она собиралась защитить, вне опасности. Напротив: само ее нутро будто переворачивалось, скрючивалось, ныло о том, что все стало еще хуже прежнего. Ведьма надеялась, что еще не поздно все исправить. Она знала, что скоро через лес поедут двое, поедут туда, откуда она сбежала, израненная, чуть живая.

Тогда ее звали Весенией. Люди и сейчас называли ее так, но сама она отреклась от имени, в тот миг, когда уничтожила свой камень души. О, как он был прекрасен!

Черный опал, внутри которого огненными всполохами сияли все цвета радуги. Мать Ведьмы расплакалась, когда увидела, что предназначено ее дитя. И от гордости, и от испуга за судьбу дочери. Мать Ведьмы была сильной колдуньей, как и ее мать, и мать ее матери – женщины-прародительницы Ведьмы славились колдовством, и владетели Стерхов держали их подле себя. Поговаривали, что прабабка Ведьмы помогала в изучении некромантии самому Огнеяру, тому, кто развязал кровопролитную войну с родом Лебедей. К моменту рождения Ведьмы о запретном ремесле уже не говорили, а если вспоминали, то шепотом, с оглядкой. Впрочем, это не мешало Ведьме изучать старые книги, оставшиеся от прабабки. Сама она магией смерти не научилась – уяснила, что все, кто связываются с этим гнилым делом, заканчивают плохо. Позже, после всего, что с ней в итоге произошло, Ведьма зло посмеивалась над своей осторожностью. Как оказалось, боялась не того…

Детство Ведьмы прошло сыто и спокойно. Мать, Цветана, была колдуньей, приближенной к сыну Огнеяра, слабым здоровьем Мирко. Стерхи зализывали раны, жили мирно, тихо, пытались наладить утраченные добрососедские связи. Цветана не колдовала во зло, в основном промышляя знахарством, да пыталась, как и многие до нее, найти способ очистить воды Окаянного. Отца Ведьма не знала – колдуньи не выходили замуж, лишь сходились с мужчиной, когда нужно было продолжить род.

При Мирко, правящем недолго, род Стерхов не процветал, но и не ввязывался в смуты. Мирко был слабым, сошел в могилу совсем молодым, не дожил и до тридцати. Жена его, мать Лютомира, умерла родами. Когда умер отец, Лютомиру шел десятый год. Нравом будущий владетель пошел в деда – свирепый, взбалмошный, властолюбивый. Однако, в отличие от Огнеяра, внук умел держать свой норов в узде. Хитрость и скрытность уживались в нем с бешенством, являя опасную смесь. Лютомир был неглуп. После смерти отца он не занимался юношескими забавами, а посвятил себя знаниям: много читал, подолгу пропадал в Лютом лесу, упражняясь в стрельбе. Ведьма не знала, как ему удавалось запросто ходить в лес и возвращаться. Подозревала, что он выведал нужные слова у ее матери. Не в первый и не в последний раз.

 Будь среди Стерхов честолюбивые люди, желающие занять место владетеля, они бы недолго продержались на нем, получив в спину стрелу или арбалетный болт. Однако таких не нашлось – самые сильные и смелые погибли на войне, остальные – зализывали раны, пытаясь выжить. Заключали редкие браки с соседями, хотя мало кто с радостью соглашался породниться с затухающим родом. Разве что сироты и совсем бедные девушки, которые иначе рисковали погибнуть с голоду. Но бедные – не бедные, а они были здоровы, кровь их не была с детства отравлена испарениями Окаянного, и дети от таких союзов приносили Стерхам пользу.

Когда Мирко умер, Цветана вместе с дочерью осталась при дворе владетеля. Ведьма росла вместе с Лютомиром, хотя никогда не пыталась сблизиться с ним. Мальчик ее пугал. И чем старше он становился – тем больше ростков страха оплетало Ведьмино сердце.

Цветана, казалось, ничего не замечала. Она была мечтательной, доброй и мягкой, вечерами часто тосковала по мужчине, который помог ей зачать – чужеземцу, после пары ночей оставившему ее навсегда. Пусть ведьмы и не выходят замуж, не всем такая судьба по душе. Но иначе нельзя: постоянный мужчина отвлекает чувства, ослабляет ведьмины силы. Цветана вечерами тосковала, а днями – лечила хворающих, коих у Стерхов всегда было в достатке, подолгу бродила по кромке отравленного озера. Дикие стерхи давно не прилетали в эти края, не становились черными и мертвыми, коснувшись проклятых вод. Теперь черные птицы оставались только на знаменах рода. Цветана набирала в склянки темную воду, забирала с собой, изучала, пытаясь разгадать секрет, как вернуть воде прозрачность и чистоту. За этим занятием Цветана преображалась: румянились щеки, голубые глаза светились любопытством, искренним увлечением. Годы шли, но она все так же старалась во благо, пусть и безрезультатно. И все таким же интересом светились ее глаза. А когда Лютомир подрос, переступил свой пятнадцатый год, он начал приходить к придворной ведьме, наблюдать за ее занятием. И глаза его так же светились интересом, только смотрел он не на склянки, травы и книги, а на колдующую Цветану.

О, как Ведьма жалела, что не рассказала всего тому, кто приютил ее. Если бы она это сделала, возможно, он не пытался бы найти способ примириться с Лютомиром, а точил бы острый клинок, чтобы вонзить его в гнилое нутро владетеля Стерхов. Но – Ведьма не смогла. У нее не осталось ничего, кроме чувства собственного достоинства. А рассказать о том, что произошло – значило бы сильно его пошатнуть. А теперь Ведьма слышала обрывки разговоров, но не знала всего − к Стерхам едет девушка, чтобы скрепить хрупкий мир. Ведьма не знала, как обстоят дела у Стерхов сейчас, но пять лет назад в этом не было необходимости – род так и не окреп, чтобы с кем-то воевать.

Ведьма пожалела бы несчастную, и дело с концом – она не лезла в жизнь Лебедей, и до их бед и радостей ей не было никакого дела. Ей хотелось, чтобы ей дали жить, спокойно, настолько, насколько можно. Ведьма, когда уничтожила свой опал, встала одной ногой на Ту Сторону. Так и жила – ни жива, ни мертва, но хотя бы свободно. Только один человек на свете заставил бы ее действовать. Тот, кто дал ей эту свободу и кров. Поэтому когда к ней пришло видение, пришлось действовать.

Видение пришло неожиданно, и больно ударило. Ведьма готовила отвар из трав для захворавшей женщины, когда вокруг опустилась тьма. Глаза Ведьмы оставались открыты, но не видели ничего, кроме черноты, будто она внезапно ослепла. Голова закружилась, Ведьма ухватилась за край стола, опрокинула чугунок с зельем. Горячее варево ошпарило ноги. Вместе с болью алыми вспышками пришло видение. Ведьма отошла от стола, слепо шаря руками вокруг себя, вышла на середину избы и легла на пол, на спину. Широко раскрытыми глазами она смотрела на то, что разворачивалось перед ней.

Алые образы на черном фоне. Без теней, не объемные, словно рисунки кровью. Двое путников скачут через лес, мужчина и женщина. Вокруг мужчины пляшут всполохи огня, вокруг его спутницы сверкают молнии. Огонь – сила, молнии – опасность. За спутниками тянется кровавый след, алые капли усеивают дорогу. Впереди, там, куда они держат путь – огромный костер, языки пламени облизывают небо.