Kitobni o'qish: «Фантомные боли»
Там, где осень пурпурно-желтая,
Все мечты превратятся в небыль.
Разверзаясь над горизонтами,
Никогда нас не примет Небо.
Обреченные на расставания,
Мы не помним имен и отчеств.
Между нами лежат расстояния
Растворения… в одиночестве.
(2001 год)
Москва, 29 декабря 2011 года
Сразу за этим окном начинался город, отсюда кажущийся ненастоящим, игрушечным, даже жалким каким-то, словно льнущая к ногам равнодушного прохожего бездомная дворняга. Грязный, мокрый, серый – одним словом промзона, самая окраина, забытая Богом дыра. И между ним и ею – всего лишь стекло – холодное, если прильнуть к нему лбом, в потеках осенних дождей, которые спустя всего каких-то пару дней станут прошлогодними.
Мысль о Новом годе привычно удручала. Она напоминала себе, что праздники надо просто пережить, принять как данность, с которой не поспоришь. После кошмарной, пронизанной тоской недели все вернется в привычную колею, надо только немного напрячься, сжать себя в кулачки, перетерпеть.
А ведь у них даже елки нет. Эта мысль вызвала кривую усмешку. Кажется, уже сто лет назад, когда была трудным подростком – родительским наказанием – она подсмотрела такую улыбочку у какого-то второсортного киноактера. Сперва долго ее тренировала перед зеркалом, а после не смогла отучиться.
Ни елки, ни планов на самую главную ночь в году, ни настроения. Только усталость, тоска и въевшаяся в зрачки обреченность.
Конечно, можно поехать к родителям. Сидеть за праздничным столом в большой комнате, тщательно пережевывать «Оливье» и через силу улыбаться пошлым несмешным шуткам экранных юмористов.
Можно, но нельзя. Потому что родные и близкие раскусят ее сразу же, едва она переступит порог их квартиры. По телефону-то держать лицо ей еще удается. А при личной встрече посыплются вопросы на тему «почему ты одна?», «а где же муж?», а дальше и вовсе последуют жаления, успокаивания, поглаживания по голове. И ее слезы. А она наверняка разревется.
И попробуй объясни, что плачет не от обиды или жалости к себе, а от стоящей в груди комом злости. Никто не поверит.
Нет, никуда она не поедет. Останется дома. Одна. Может, это даже к лучшему. Ей же нравится оставаться одной, порой она ждет этой возможности, как глотка ключевой воды в полной зноя пустыне.
Выключит свет, зажжет свечи, заварит терпкого зеленого чая с насыщенным ароматом мяты и лимона и будет смотреть в окно. А мир пусть празднует еще один год, ей-то что.
Муж хочет пойти к друзьям, у них собирается веселая компания. Звал ее с собой. Так, для порядка, для галочки, как любила раньше говорить мама. Знает, что она среди них как та самая черная ворона среди ярких попугаев. Никак не может вписаться.
Всегда с ней так – в чужих стайках чувствует себя неуютно, разговор поддержать не умеет, тушуется, замыкается. От необходимости держать лицо и вести себя адекватно ситуации – веселиться, когда всем весело, начинает пульсировать в виске.
Может, конечно, дело тут вовсе не в особенностях ее характера, а в разнице в возрасте – между ней и мужем, между ней и его друзьями. Пять лет в ее пользу. Или ей во вред, это уж как посмотреть.
Если со стороны, то смешно, наверно, – тридцатилетняя женщина и двадцатипятилетний мальчишка. Нет, выглядит она молодо, больше двадцати трех до сих пор никто не дает. Это если в глаза не заглядывать. Зато чувствует себя старухой. Изергиль.
Каждый раз удивляется, подходя к зеркалу, что отражается не сгорбленной старой перечницей, а смешной рыжей девчонкой со спортивной фигурой и порывистыми движениями подростка.
Впрочем, факт остается фактом. И все друзья-приятели мужа знают, какой год рождения значится в ее паспорте. И то и дело напоминают, что когда ему будет тридцать пять – самое время для мужика заводить детей, – ей будет уже сорок, а значит, поздно, поздно, поздно.
Конечно, все в форме шутки. И можно было бы вообще не брать в расчет, если бы не одно «но». Любовь. Не влюбленность, не страстное желание тела, не волшебное очарование другим человеческим существом – это все временно, проходяще, – а глубокое чувство единства, невозможности представить себя отдельно, уважение, наконец… Любовь, которой больше нет. Да и была ли, вот в чем вопрос.
Когда-то она верила в то, что только так и бывает – с первого взгляда и до последнего вздоха. Теперь вспоминать те времена смешно до слез. Когда-то у нее именно так и было – от и до. Единство, стопроцентное вживание, души – сиамские близнецы. Давным-давно. В те сказочные времена, когда она еще не была старухой Изергиль…
Город за стеклом стремительно становился темно-синим, подергивался дымкой, таял. Вдалеке зажигались огни. Там – на самом горизонте – пролегала широкая шумная трасса. Под самым окном, неизменно звеня на повороте, уходили в парк трамваи.
Она дотянулась до чайника и нажала кнопку. Не прошло и минуты, вода забулькала, из носика вырвался пар, пополз к окну, достиг ее ноги, коснулся кожи. Сразу сделалось тепло и уютно, словно погладило живое существо.
Она всегда любила пить чай, но в последний год любовь превратилась в настоящую манию, страсть. Начиналось-то все вполне невинно – с черного чугунного японского чайника, купленного в эзотерической лавочке. Затем был набор японских же пиал и еще один чайник – на этот раз из прозрачного стекла. И понеслось… Она бегала по городу, скупая чай. Пачки, коробочки, баночки. Улун, с жасмином, пуэр, с мятой… В кухонном шкафу уже не осталось места. Но остановиться было невозможно.
Муж крутил пальцем у виска. Ему было невдомек, что так она греется. Изнутри. Что этот момент, – когда она берет в руки горячую пиалу, полную ароматного напитка, один из самых прекрасных, самых счастливых в ее дне.
– Не мешай, – раз за разом просила она, когда он, залпом осушив кружку пакетикового чая, пытался втянуть ее в обсуждение какой-нибудь многословной ерунды. Хотелось спокойствия – просто сидеть и смотреть сквозь пар из пиалы на город. Молча. Ни о чем не думая. Делать медленные глотки.
Муж… Никакой он ей не муж на самом деле. Мужем его называют ее родители, жалея ее, наверно. Она предпочла бы слово «сожитель» – оно честнее, безжалостнее к себе самой. Оно как точка над вечной «i», в которую она периодически тыкает себя носом, словно нагадившего щенка.
А ведь как хотелось за него замуж! Тонкого золотого кольца на палец, пышного платья, цветов и праздника. Главное – праздника. И неважно, что после, есть только здесь и сейчас. Хотя тогда она еще верила, что и в ее жизни может быть чудо.
Зря. Ничего не вышло.
Она нахмурилась, вспоминая их летний разговор. Как он тогда юлил, отбивался от ее настойчивых вопросов руками и ногами, обходил острые углы. Как она ненавидела себя, презирала, но все равно с маниакальным упорством продолжала выяснять, почему нет, почему он ее не хочет? Есть такая дурная привычка – ковыряться в собственных ранах, раздирать до костей в надежде достать до самой сути, отыскать ответы.
Без истерики. Жестко. По-мужски. Бомбардируя прямыми вопросами в лоб. И не важно, что каждый вопрос с удесятеренной силой бьет рикошетом по ней самой. Так честно. Так не остается иллюзий, и это главное, потому что иллюзии – самая отвратительная вещь на свете. Уж она то знает…
С тех пор они живут вместе в его квартире на окраине большого города. С тех пор она криво усмехается, слыша от знакомых и близких: «Твой муж». С тех пор она твердо знает, что чудеса – вовсе не ее стихия.
Из журнала пользователя Fly
Sunday, December 30, 2011
Весь день лил дождь. Дождь в декабре – это сюр. И не важно, что для Италии такая декабрьская погода – норма. Я, видимо, и по истечении десяти лет здесь остаюсь коренным москвичом, и мне хочется снега, метели, мороза, и даже скользкого асфальта хочется.
Говорят, так проявляется ностальгия. Возможно. Почему бы и нет? Хотя я не очень-то верю в фантомные боли.
Моя главная боль другого качества – она заноза, острая деревянная щепка, засевшая глубоко в миокард. Она всегда со мной, сижу ли я в своей мастерской перед очередным холстом, брожу ли по дорожкам садов Боболи, ужинаю ли в небольшом кафе на соседней улочке.
У моей занозы есть имя – короткое, звонкое, женское. Но не будем о грустном!
Флоренция – не место для тоски, саможалений, трагедий и минора всех цветов и оттенков. Флоренция – город радости и улыбок, и солнца. За это я ее в свое время и выбрал.
Боже, сколько планов было тогда – те долгие, почти бесконечные десять лет назад! Думал, куплю просторную квартиру-студию, двухуровневую, непременно в центре, непременно с видом на Арно, буду писать картины, колесить на мотоцикле по Италии – в общем, жить свободной, легкой, счастливой жизнью. И ведь в итоге все вышло так, как мечталось. Вот только с легкостью и счастьем как-то не складывается.
Я так и не смог обзавестись друзьями. Приятелями, знакомыми, с которыми хорошо вечером посидеть в ресторанчике за бутылкой вина – да, но не друзьями. Сильные привязанности остались где-то в прошлой жизни. И поделом!
…Дождь вроде перестал. Мой почти тезка – старичок-сосед Николо – выкатил на задний двор свой вечный велосипед. Надо бы и мне немного пройтись перед сном.
Оставить комментарий:
Москва, май-август 1995 года
Этого парня она заприметила давно. Он приходил в гаражи за ее домом ковыряться со своим старым раздолбанным мотоциклом, помнившим, наверно, молодым еще его деда.
Его было сложно не заметить. Он отличался от окружающих, как чистокровная верховая лошадь отличается от тяжеловозов. Тонкие, аристократические черты лица, черные пушистые волосы до плеч – обычно он немилосердно затягивал их в хвост, глаза невероятного изумрудного оттенка и сильные руки с длинными пальцами.
Она наблюдала за ним из окна маминой комнаты, иногда, пристегнув на поводок собаку, выбегала во двор и осмеливалась пройтись мимо. Впрочем, казалось, ему нет до нее дела. Он даже головы от своего мотоцикла не поднимал. Да она и не надеялась, он же совсем взрослый, лет двадцать, наверно. А разве двадцатилетним парням нужны четырнадцатилетние девчонки, к тому же толстые и несимпатичные?
Про толстую и несимпатичную сама придумала. В школе она была далеко не самой неказистой. Обычная девчонка, среднестатистическая: светлые волосы, подстриженные каре, серо-зеленые глаза, рост чуть выше среднего. Стеснительная, краснеет легко – щеки и шея в одно мгновение заливаются свекольным цветом. Кто-то однажды сказал, что нынешние барышни утратили способность краснеть и смущаться. Видел бы этот кто-то ее, сразу бы взял свои слова назад!
Но ей хотелось быть совсем другой – героиней любимых приключенческих книг. Предводительницей пиратов, бесстрашной амазонкой или, на худой конец, Жанной д’Арк, и чтобы рядом обязательно был тот единственный, которого она ждет и узнает из миллиона. Уже узнала…
К вечеру этого дня совсем распогодилось. Солнце сияло вовсю, пронзая насквозь ярко-зеленые клейкие листочки растущей за окном липы. В кустах сирени щебетали веселые воробьи, живущая в подвале кошка вывела на прогулку своих котят.
Девушка сидела на подоконнике и внимательно следила за парнем у гаража. Казалось, на его спине от ее взгляда уже пятно должно было образоваться с обожженными краями. Он был так близко – всего лишь шаг с подоконника, три этажа вниз и пятнадцать шагов по двору. Самое короткое и самое непреодолимое расстояние.
– Эй, Оградникова, вылезай, лето на дворе! – донеслось откуда-то снизу, и она, вздрогнув, перевела взгляд на источник шума.
Под окном, в зарослях сирени стоял одноклассник Сашка и махал рукой.
Она кивнула, свистнула собаку и, щелкнув карабином поводка и сунув ноги в кроссовки, выбежала из дома.
Видимо, в тот вечер ее вел добрый ангел, иначе она ни за что не отпустила бы свою псину в свободный полет. Та, почувствовав волю, перепрыгнула заборчик, отделяющий пешеходную дорожку от газона, понеслась по молодой траве, перелетела оградку с другой стороны и устремилась за дом – туда, где скрывались гаражи.
– На фиг ты ее отстегнула? Теперь неделю ловить будем, – крикнул на бегу Сашка, а она уже мчалась со всех ног вслед за пушистым хвостом своей подопечной.
– Веста, Веста, ко мне! – звать противную животину было все равно, что кричать в стену – ноль реакции.
«Мама ругаться будет, если сбежит. Лови потом!..» – думала девушка, задыхаясь от быстрого бега – физическая подготовка никогда не была ее сильной стороной.
Сашка уже стоял у гаражей, когда она только к ним поворачивала – красная, запыхавшаяся, растрепанная. Чуть не врезалась в его спину. И только тут разглядела, что перед ним, держа за ошейник Весту, на корточках сидит тот самый парень. Сидит и гладит по бархатным ушам ее злобного собако-крокодила, а та и рада – улыбается во всю свою зубастую пасть, язык вывалила, слюной капает. И смотрит так нахально, с издевкой.
– Спасибо большое, – она быстро пристегнула поводок, дернула на себя. Но псина словно вросла в землю у ног парня.
– Не за что, Лисенок, – он смотрел на нее внимательно, изучающе, словно искал ответ на вопрос: а стоит ли с этой сомнительной девочкой отпускать такую замечательную собаку? Голос у него оказался низкий, глубокий, с легкой хрипотцой.
– Почему лисенок? – не поняла она. Даже смутиться забыла.
Парень пожал плечами:
– Похожа.
– Я вроде не рыжая. – Она, наконец, опустила глаза, уставилась в землю.
– Не рыжая, – кивнул он, – золотая.
– Ну ты, Ник, даешь! – не выдержал Сашка. – Это Оградникова-то золотая?!
Парень поморщился.
– Меня, кстати, Никитой зовут, – проигнорировал он выпад ее одноклассника, – для друзей просто Ник. – Ожидая рукопожатия, протянул ей руку.
Она не заставила себя упрашивать, вложила свою ладошку в его. По коже – от кончиков пальцев к плечам побежали колкие электрические искорки.
– А тебя я буду звать Лисенком, даже если кто-то с этим не согласен.
Это лето стало для нее самым счастливым, почти сказочным, ведь каждый день она могла видеть его.
С самого утра, угнездившись на мамином подоконнике, вглядывалась вдаль, не появится ли из-за поворота знакомая фигура. Замирала в предвкушении, задерживала дыхание…
Тогда она придумала игру – по ее правилам надо было загадать желание, закрыть глаза и медленно досчитать до десяти, а затем глаза открыть, и если вдали уже появился он, значит, желание непременно сбудется, причем в самое ближайшее время.
Сперва загадывала поговорить с ним снова, затем – чтобы он взял ее за руку, позже – чтобы поцеловал.
Увидев его, подходящего к гаражам, она высиживала две минуты, а затем неслась с Вестой на улицу. Ник улыбался ей, как старой знакомой, говорил: «Привет, Лисенок», гладил собаку… А затем склонялся над своим мотоциклом и словно исчезал для мира.
Она облазила все книжные в поисках книг по устройству мотоциклов. Вечерами, с трудом продираясь через все эти «карбюраторы», «подвески», «цилиндры», зевала в кулачок. Ругала себя за тупость, за техническую безграмотность и перечитывала, перечитывала по сто раз одну и ту же страницу, разглядывала одну и ту же схему в попытке понять, разобраться. А перед глазами стояла единственная картинка, на которой она сидит на корточках рядом с ним перед его мотоциклом и что-то со знанием дела объясняет.
В июне судьба подарила ей потрясающий шанс. В один из дней вместо обычного: «Привет, Лисенок», она услышала: «Хочешь покататься?»
Сперва не поверила собственным ушам, переспросила, покраснев, как вареный рак. Ник повторил.
– Еще как! – крикнула она и разве что в ладоши не захлопала.
Бегом отвела собаку домой, в коридоре глянула в зеркало, отразившее ее сумасшедше-счастливые глаза, и понеслась обратно.
А дальше был полет. Мотоцикл ревел, неудобное сидение норовило выскользнуть из-под ее пятой точки, и она все сильнее вцеплялась в сидящего впереди парня, все беззастенчивей прижималась к его спине.
От него пахло машинным маслом и разогретой на солнце кожей. Его пушистый, собранный на затылке хвост норовил влезть ей в нос, и она зарывалась в его волосы лицом, прижималась щекой к горячему – под футболкой – плечу. И вопила, вопила во все горло от ощущения счастья, намертво сплавленного со скоростью, свободой и жарким, почти южным ветром.
Ему оказалось девятнадцать. Они разговорились после – на лавочке в детском парке. Не было больше никакого смущения, робости, неудобства. Только искрящиеся глаза, только отголоски ветра в ушах, только желание как можно больше услышать, узнать и поделиться своим.
Мороженое быстро таяло, она слизывала белые сладкие струйки с пальцев длинным острым языком, смешно поводила носом.
– Ну точно лисенок! – веселился он и в эти мгновения казался совсем мальчишкой – беззаботным, непоседливым, с яркими чертиками в глубине изумрудных глаз.
Завтра было решено пойти в зоопарк – смотреть на ее лесных родственников – рыжих лис. Отпросилась у матери, сообщив, что хочет встретиться с подругой, и всю ночь не могла сомкнуть глаз, ворочалась с боку на бок, вскакивала посмотреть, сколько времени осталось до встречи.
Ник не опоздал ни на минуту. Она кинулась к нему, едва увидев, не в силах устоять на месте, дождаться, пока подойдет сам. На его плече болтался плоский деревянный чемоданчик.
– Что это? – кивнула она на неизвестный предмет.
– Этюдник, – улыбнулся парень и легонько щелкнул ее по носу. – Все увидишь в свое время.
Они переходили от одной клетки к другой, застывали у решеток, вглядывались в глубину вольеров. Временами ей становилось мучительно грустно, временами сердце замирало, а через мгновение неслось вперед с удвоенной скоростью, кровь приливала к шее, к щекам.
Ник оказывался то совсем близко, то недостижимо далеко. То рукой можно было коснуться, то приходилось звать его через толпу, и тогда она рвалась к нему, расталкивая посетителей локтями. Он неизменно ей улыбался – тепло, с нежностью, словно потерявшемуся ребенку, и на ее глаза сами собой наворачивались слезы.
Наконец он опустился на скамейку напротив вольера с обещанными лисами, раскрыл свой чемоданчик. Неизвестно откуда появились три длинные ножки, тюбики с красками, холст.
Она наблюдала за его действиями зачарованно, словно он был волшебником и теперь, прямо на ее глазах, готовился совершить чудо.
Его пальцы с зажатым в них огрызком угля оставляли на холсте четкие быстрые линии, постепенно складывающиеся в законченный рисунок. Казалось, не прошло и десяти минут, как на белом поле возникла любопытная лисичка, сидящая, словно домашняя кошка, обернув пушистым хвостом лапы, и другая – лежащая чуть вдалеке на каменном уступе.
Ник работал молча, не замечая ничего вокруг. Казалось, он весь с головой ушел в этот холст, слился с этими лисами, с этим каменным выступом, с нависающим над ним чахлым деревцем. Только решетки для него не существовало.
Его пальцы взялись за кисти, быстро развели на палитре краски. В воздухе едко запахло растворителем.
Она все еще сидела рядом с ним, словно пригвожденная к месту. На ее глазах из ничего создавался целый новый мир, и создателем его, его творцом был этот ставший вдруг самым родным на свете парень. Она чувствовала, как по ее жилам бежит кровь, как глубоко в теле, где-то в солнечном сплетении, словно диковинный цветок, распускается новое, пока еще неведомое чувство.
Испугавшись его силы и яркости, она вскочила с лавки и отбежала к вольеру – туда, где из угла в угол прохаживалась лиса. Вцепилась руками в решетку, уткнулась носом в прутья и замерла, прислушиваясь к себе.
А лиса все ходила и ходила из угла в угол, будто надеялась, что однажды, в один из этих проходов перед ней вдруг откроется лазейка на свободу.
– Мне их жалко, – сказала она, когда он закончил.
– Мне тоже. – Она думала, он не поймет о чем она, переспросит, станет уточнять. – Они похожи на нас. Древние люди знали об этом, а современные – забыли.
– Я про животных, – на всякий случай пояснила девушка.
Ник кивнул.
– Устала, Лисенок? – спросил он.
Она вопрос проигнорировала.
– Если я лисенок, кто тогда ты?
Парень усмехнулся, посмотрел на нее и вдруг скорчил страшную рожу:
– Серый зубастый волк!
– Не серый и вовсе не зубастый. – Она вглядывалась в него серьезно, изучая. – Пойдем, покажу.
Девушка потянула его за руку прочь от вольера с лисами.
Остановились перед клеткой с волками.
Звери были тощие, буро-коричневые, облезлые и совсем не страшные, похожие на дворовых собак. В их глазах пеленой застыла неизбывная тоска и обреченность. Как и лиса, волк и волчица гуськом бегали по вольеру – туда-обратно, туда-обратно, от стены к стене.
– Вот он ты.
Теперь парень смотрел на нее серьезно, как на взрослую – равную.
– Смотри-ка, угадала, – произнес он наконец.
То, что Ник – гений, она поняла в день, когда он впервые пригласил ее к себе домой.
Во дворе, куда окнами выходила его сталинка, вовсю цвели липы. В воздухе стоял густой одуряющий аромат. Ей казалось, его можно черпать ложкой и отправлять прямо в рот – и этого хватит, чтобы насытиться.
Она дышала глубоко, всей грудью, заполняя легкие, каждую клеточку, стараясь запомнить – и этот запах, и этот день с его солнцем, голубым безоблачным небом, насыщенно-изумрудной травой.
Ник толкнул дверь подъезда, и они вошли в сумрак. Тут было прохладно, особенно после разогретого воздуха улицы. Под ноги как-то слишком быстро прыгнула лестница. Девушка споткнулась, и парень поддержал ее за локоть.
– Тут всегда темно, особенно вечерами, – сказал он. – Вечно выворачивают лампочки.
Квартира была на самом верху – трехкомнатная, с высоченными потолками, с огромным, каменным, с колоннами по краям балконом, с массивной антикварной мебелью и витающей в воздухе пылью – Ник не считал нужным особенно следить за порядком.
Навстречу из глубины коридора выбежала крупная черно-седая собака с изящным, тонким костяком и длинной шелковистой шерстью.
Афганская борзая, поняла девушка.
– Знакомься, это Бранд, – парень потрепал пса по голове. – Он вообще чужаков не очень жалует, так что ты с ним поосторожней первое время, – в его голосе ей послышались извиняющиеся нотки.
Впрочем, афган принял ее сразу, как родную, обнюхал, лизнул руку.
«Это, наверно, потому что от меня Вестой пахнет», – решила девушка.
– Проходи, – Ник тем временем скрылся в одной из комнат. – Чувствуй себя как дома. И расслабься, никто тебя тут не обидит, я живу один.
– А родители? – пискнула она.
– Родители за границей. Отец работает в посольстве, мать с ним. – Тепла в его голосе не чувствовалось.
– Ого! – выразила восторг она. – Значит, ты часто ездишь по Европам?
Парень улыбнулся:
– Не так уж и часто. А если совсем честно, то редко. Некогда мне. Учиться нужно.
Она замерла на пороге комнаты. Это оказалась художественная мастерская. Окна во всю стену, море света, у стены стоят большие холсты. На круглом столе тюбики красок, какие-то баночки, коробочки, губки, тряпочки.
– Хочешь посмотреть? – спросил Ник.
– Хочу, – ответила девушка.
Да, он был гением. Она поняла это с первых же минут в этой комнате, с первого же холста, который он выудил наугад из кучи у стены. Краски живые – пожалуй, даже живее реальных, природных, сюжеты – словно окна в параллельные миры.
Она не смогла сдержаться, озвучила свое мнение.
Ник фыркнул, невесело как-то рассмеялся:
– Ты, Лис, не видела работ настоящих гениев. Я – так, жалкое подобие.
Она со всем пылом своей души бросилась его разуверять, доказывать, убеждать.
– Прекрати! – взмолился парень. – Разве это важно: гений – не гений. Мне просто нравится рисовать. Порой мне кажется, что я жив, только когда рисую.
Позже, когда они пили обжигающий крепкий чай на его просторной кухне, она спросила:
– Почему ты стал со мной общаться, я же сильно младше?
Он задумался, глядя в глубину чашки, туда, где вертелись в бешеном вихре черные чаинки.
– Ты настоящая. Такая, какая есть. Не корчишь из себя принцессу, не рисуешься. Живая. Ты словно моя сестра-близнец. Мне легко и спокойно в твоем обществе. – Он поднял на нее глаза. – Видишь ли, мы с тобой одной крови. – Улыбнулся, словно извиняясь. – У меня мало друзей. А тебя я чувствую, понимаю, что тобой движет.
Она кивнула.
Больно царапнуло слово «сестра», но она решила обдумать это после, когда останется одна.
– Я рада, что мы подружились. У меня тоже туго с друзьями.
Москва, 5 января 2012 года
– Марта, мы обедать сегодня вообще будем?
Она молчит. Знает: вопрос риторический. Конечно, они будут обедать, картошка-то уже почти сварилась, да и котлеты готовы. Зачем тратить слова, голос на объяснение очевидного?
– Марта?
Он не успокаивается, повторяет из комнаты, словно попугай. Долго так может.
Марта, Марта, Марта.
Зовут ее так. Уже тридцать лет прошло с того дня, как ей это имя дали. Хотя порой она до сих пор пропускает его мимо ушей, особенно когда задумается. Словно и не ее кличут.
Говорят, имя красивое. Говорят, даже необычное. Но мало ли, что говорят!
Она смирилась с ним, посмотрев лет в тринадцать фильм с молодым Машковым – «Аляска, сэр!» было написано крупным курсивом на афише кинотеатра. Отличный фильм, как тогда показалось, про любовь – настоящую, которая сильнее обстоятельств, революций, смертей.
Надолго запал в душу герой. Надолго запомнилась героиня – ее тезка. Хотелось, когда вырастет, стать такой же яркой, изящной, утонченной – настоящей женщиной, от которой без ума все мужчины.
Выросла – и не стала. А вот мелодия из того фильма – пронзительный, бархатный саксофон – до сих пор иногда приходит в снах, словно напоминая о том, что не сбылось, что было обещано, но не случилось.
– Иди, все готово, – крикнула Марта и неприятно удивилась тому, что диалоги изо дня в день одни и те же, словно они куклы – большие набивные пупсы, в чьи животы вставлены микрочипы, на которых записаны стандартные фразы типа: «Мама», «Папа», «Меня зовут Алена» – и схемы таких же стандартных действий.
Игорь пришел, когда все уже остыло. Всегда он так – сперва торопит, спрашивает через каждую минуту, как будто сейчас скончается от голода, а потом медлит, сидит, уставившись в свой ноутбук, не в силах оторваться от сетевой компьютерной игры, а еда на столе превращается в холодные помои.
Марта ела быстро и молча. Привычка разговаривать за столом всегда ее раздражала – ни побеседовать с удовольствием, ни поесть. Даже вкус пищи стирается.
Он что-то рассказывал про события в игре, сыпал непонятными терминами. Марте казалось, он говорит сам с собой, для себя, ведь она совершенно не в теме и уже неоднократно это ему объясняла. Настолько неоднократно, что повторять надоело, и теперь она ловила себя на том, что мозг привычно уже отключается, слова проносятся мимо сознания, не задевая его.
Она снова и снова задавала себе вопрос: как случилось, что их любовь, их желание каждую минуту находиться вместе превратилось вот в это? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: они совершенно разные – с разными приоритетами, жизненными принципами, целями. Отчего же раньше казалось, будто они – половинки? Будто она наконец-то нашла свое?
Может, все дело как раз в этом самом «своем», которого всегда так хотелось? Хоть чего-то, хоть мелочи. Нет своего дома, так пусть хотя бы свою собаку, нет семьи, так хотя бы близкого человека – друга, к которому в случае беды, высасывающего последний воздух из легких кризиса можно бежать через весь город, в любое время. Приходить и утыкаться в плечо. И знать, что поймет и не прогонит…
Настолько сильно хотела, что была готова закрывать глаза на несоответствия идеальной картинке. А теперь, словно в известной головоломке, – найдите десять различий. Хотя в данном случае вернее говорить о десяти сходствах.
С Игорем они познакомились год назад в маленьком клубе на окраине города, куда обоих пригласили их общие друзья-музыканты. Марта сперва решила приглашение проигнорировать – настроения ехать за тридевять земель не было, погода за окном оставляла желать лучшего – пронизывающий ветер и облачно – типичный московский март. Да и на следующий день предстояло сдать давно анонсированную статью в искусствоведческий журнал, а конь у нее, как водится, еще не валялся.
И вдруг, за два часа до оговоренного времени, ей резко захотелось бежать – все равно куда, пусть хоть в этот проклятый клуб. Захотелось движения, смены впечатлений, улыбок, ярких красок, жизни. Захотелось почувствовать себя красивой, чтобы мужчины долго смотрели вслед, а женщины завидовали. Захотелось громкой музыки и сосущего под ложечкой предвкушения: еще не все потеряно, все еще будет.
Собралась Марта быстро – любимые джинсы, свитер с высоким горлом, духи с ароматом вербены, легкий макияж, рыжие волосы оставила свободно струиться по спине – до самой талии. Искры в глаза, полуулыбку на губы. Плеер в уши. Бегом до метро. Влететь в поезд, когда двери уже закрываются…
Клуб искала долго, спрашивала у прохожих, сверялась с картой. Когда надежды не осталось, увидела парня-неформала, спросила, куда он идет. Оказалось, туда.
Когда Марта вошла в зал, друзья-музыканты уже были на сцене. Помахала рукой…
Это был ее день. Море новых знакомств, приятное общение, комплементы, улыбки, легкий флирт. Во всем этом круговороте Игоря она и не заметила. Разве что, когда компанией шли до метро, ее взгляд выхватил незнакомого парня – вроде он говорил, как его зовут, но она тут же забыла. Вгляделась пристальней – симпатичный, но не в ее вкусе. К тому же явно ее значительно младше. Тогда показалось, ему лет восемнадцать. Посмотрела и тут же из головы и памяти выкинула.
Каково же было ее удивление, когда через пару дней в ее аккаунт постучался новый контакт и сообщил, что он тот самый Игорь и у него, мол, есть фотографии из клуба, на которых – она.
Фотографии оказались неплохие, да и статья была уже сдана. За окном сгущались сумерки, и внутри, где-то на уровне души, скребло неприятное, холодное, чему Марта давно уже дала вполне себе собачью кличку Тоска.
Вылезать из соцсети не хотелось. Она прихлебывала чай из большой кружки и в прямоугольник окна набивала ничего не значащие фразы. Слово за слово. Обычная полусветская болтовня. Два человека, которым ничего друг от друга не надо.
Одно цепляло: Марта совершенно не помнила, как Игорь выглядит, – это с ее-то феноменальной памятью на лица! – а в его профиле фотографий не было. Как ни билась, вспомнить так и не смогла. В итоге плюнула – какая ей, по сути, разница, в конце концов, детей ей с ним не растить. Так, пустое, ничего не значащее общение – чисто время скоротать.
Утром уже и не помнила, о чем говорили, да и о самом Игоре, с головой погруженная в работу, весь день не вспоминала. А вечером верная подруга Тоска потребовала снова зайти в сеть.
Так ежедневные полуночные беседы и стали само собой разумеющимся.
