Kitobni o'qish: «Маскарад Мормо», sahifa 3

Глава 3
Семья

Полтора года назад

Когда-то давно, ещё в детстве, Солнцевой часто снился сон. Один и тот же, довольно странный. Повторяющееся видение – оно всегда одновременно завораживало и пугало её. Наутро Солнцева едва ли помнила подробности, но из раза в раз чувствовала одно и то же – растерянность и остаточный страх. Несколько мгновений после пробуждения не узнавала собственную спальню и была уверена, что должна быть не здесь. И хотя никаких деталей сна вспомнить не удавалось, в голове ещё долго звучал один и тот же тревожный вопрос: «Я спала или нет?»

– Ну как, выбрала? – Ладино дыхание опалило шею.

Солнцева вздрогнула.

«О…»

Её глаза расширились, а перед ними проступили очертания расшторенного окна. За ним – буквенная криптская вязь на стенах домов напротив и пылающие факелы на башнях летучих кораблей.

Солнцева ощутила под собой мягкую подушку стула. Она задумалась так крепко, что на несколько минут перестала видеть собственную комнату. Не слышала, как скрипнули дверные петли, как подошла Лада, сейчас застывшая за спиной и положившая ладонь ей на плечо.

Сегодня Солнцевой опять приснился этот сон. Впервые за много лет. Она смотрела перед собой, тщетно пытаясь вспомнить хоть что-то из увиденного. Но о странном видении напоминал лишь повторяющийся вопрос в голове – «Я спала или нет?» И низкий, чужой дребезжащий голос, чей отголосок до сих пор стоял в ушах. Он кричал: «Всё мертво!»

– Солн-це-ва-а, – напомнила о себе сестрица.

Солнцева бросила взгляд на стол. Тот был завален тетрадями, угольными карандашами… Полный бардак. Как и вся её жизнь, впрочем.

– Что, даже никаких криков? – В голосе Лады проступили озабоченные нотки. – «Это не твоё дело, Лада», «Что ты опять пришла, Лада»?

Солнцева запоздало захлопнула книгу – толстенький фолиант, который держала на коленях. Он был обтянут белой кожей, а инкрустированная жемчугом обложка блеснула в тусклом сиянии свечей.

– Это не твоё дело, – вяло ответила она, – Лада.

И нехотя обернулась. Лада с хитрой улыбкой отступила на шаг, поднимая руки в капитулирующем жесте:

– Прости, – сказала она. – Не наседаю.

В окно ударил усиленный волшбой свет корабельного факела, разукрасил тёплым цветом Ладино лицо, сгоняя с него тени, делая его ещё красивее. Солнцева, зацепившись взглядом за родные черты, обнаружила, что не может от них оторваться. Снова изучает серые прозрачные глаза, нос в блёклых веснушках и острые скулы. И так по кругу. Таращится на них, словно заговорённая, будто видит впервые.

Тонкие кожаные ремешки собственной маски будто сильнее врезались в затылок сквозь почти невесомую ткань платка. Тот был длинный и белый, падал на плечи будто распущенные волосы… У Солнцевой не было волос – как и у всех детей Крипты, ещё не прошедших Наречение. А вот у Лады – уже были. Заплетены в две косы, а голову венчал низкий ярко-синий кокошник. Её сарафан – тоже синий, а сорочка под ним – бледно-жёлтая. Столько красок! Сестра была настоящим цветным пятном среди белоснежного убранства спальни. Будто зимородок в снегу в матушкиной картинной галерее. И весь этот Ладин пёстрый облик одновременно и воодушевлял, и расстраивал.

Солнцева молча отвела взгляд. Сдвинула пальцами ремешки маски выше по затылку, ослабляя их хватку.

– Наверное, я выбрала, – медленно проговорила она, пытаясь отвлечься. – Хотя не знаю, хорошее ли.

Лада облокотилась на стойку балдахина.

– Это нормально. – Её тон был утешающим, но Солнцеву это почему-то раздосадовало. Наверное, всё дело в нервах. – Имя – слишком важное решение, тебе и не должно быть просто. Никому не было.

– Даже тебе? – Солнцева опустила взгляд на фолиант, затем снова посмотрела на сестру.

Они раньше никогда об этом не говорили. Вообще много о чём не говорили. Лада, да и все в Крипте, никогда не обсуждали подробности Дня П. и Наречения с неофитами. Так что и Солнцевой, и другим, не прошедшим ещё инициацию, на самом деле было совсем мало известно про День П. Лада позволяла себе потихоньку делиться урывками сведений с младшей сестрой только теперь, когда обряд с каждым днём становился всё ближе. По крупицам складывала полноценную картину у Солнцевой в голове.

Вот только этого всё равно было недостаточно.

Лада перебросила одну косу за спину и лукаво улыбнулась:

– Да, – игриво сказала она. – Удивлена?

Солнцева неопределённо повела плечами.

– Но у меня было много запасных вариантов, – сообщила Лада.

Солнцева хмыкнула.

– И какие?

Лада потеребила пальцами нижнюю губу, разглядывая младшую сестру. Солнцевой хотелось бы знать, о чём она думает, но психургия не была самой сильной её стороной. У Солнцевой вообще, вероятно, сильных сторон не имелось.

– Назову одно, если поклянёшься его не брать, – хитро отозвалась Лада, и её взгляд стал оценивающим.

Солнцева прищурилась.

– Это ведь часть испытания, – нравоучительно протянула Лада. – Вы должны до всего дойти сами. Не хочу влиять на тебя.

– Клянусь, что не буду брать твоё запасное имя, – едко сказала Солнцева, раздражённая очередным вторжением в голову. – Могу уколоть палец.

– Не нужно. – Веселье и лёгкость слетели с Лады так быстро, будто их и не было. Она недобро прищурилась. – Не разбрасывайся кровными обетами, сколько раз тебе повторять, дурочка?

– Так какое? – Солнцева поднялась со стула и потянулась.

«Криптская книга имён» была бесцеремонно отброшена на столешницу, будто Солнцева и не мечтала предыдущие несколько лет хотя бы просто коснуться этой реликвии.

– Малина.

Солцнева поперхнулась воздухом:

– Малина? – Она уставилась на сестру. – Как Лисову?

– Мелкая дрянь просто украла его, подслушала, – сообщила Лада, а на лице её заиграла снисходительная улыбка. – Но я не в обиде, не всем повезло с мозгами.

Солнцева фыркнула.

– Что? – Лада вскинула брови в делано-вежливом любопытстве.

– Предки… серьёзно? Может, она просто тоже обожает её? – Солнцева подошла к канделябру, привинченному к стене. – Ну, знаешь, эту певичку Малину Соболеву. У тебя вот куча открыток с ней и…

– Ну, кто бы говорил. – Ладин тон сделался совсем недружелюбным. – Беляна.

Солнцева резко обернулась, а в следующий миг подушка, сорвавшись с кровати, врезалась прямиком в её железный лик.

– Лада! – Она вцепилась в маску, что больно врезалась в кожу.

Сестрица насмешливо глядела в ответ. Подушка, вновь ведомая лишь движением её пальцев, вернулась на кровать.

– Слишком громко думаешь, я уже говорила, – сказала Лада. – Не моя вина, милая.

Солнцева вцепилась в подол сарафана, и плотная ткань скрипнула между пальцев.

Беляна было отличным именем! Чистым и светлым. Как сарафаны, сорочки и сапоги, которые Солнцева носила с самого детства. Белый — цвет всех детей подземного города, не снявших ещё масок. Беляна – имя из «Криптской книги имён», а ещё из любимых сказок Солнцевой: «Ночь под куполом». Беляна Чудесная… Это имя знали все, за ним стояло так многое…

Света от канделябров, развешанных по стенам, было достаточно для маленькой спальни. Она утопала в их оранжевом свете, казалась уютнее, чем была на самом деле. Тёплые отсветы делали даже лицо Лады, что приобретало с каждой секундой всё более злорадно-хищное выражение, не таким угрожающим.

– Не лезь в мою голову! – Солнцева отвернулась так быстро, что маска съехала набок.

– Тебе стоит получше готовься к психургии, – без капли сожаления заявила сестрица. – Когда она, кстати?

– Скоро.

– Вот-вот.

И без того маленькая спальня показалась вдруг совсем тесной. Будто высокое стрельчатое окно над столом сжалось до размеров бойницы. Кровать сдвинулась ближе, едва не задевая спину белым балдахином, а книжный стеллаж занял всю стену.

– Я не обязательно возьму это имя, – сказала Солнцева, обнимая себя за плечи. – Я не определилась.

– Я знаю, не спеши. – Голос Лады смягчился. – В любом случае, у тебя есть ещё время. Но мне нравится. Беляна Чудесная и Ирия Хитрый… – поддразнила она.

Солнцева ничего не ответила, глядя в окно. За стеклом, расчерченным ромбовидным узором латунной сетки, раскинулась Крипта. Подземный город во всей своей ужасающей красе. Солнцева не сводила глаз с исполинских каменных зданий, уходящих в темноту городского купола. Смотрела, как туда-сюда по их фасадам снуют подъёмники. Как пестрят в вышине летучие корабли с длинными башнями, золочёными маковками и раздутыми за кормой парусами. Огромные ладьи плыли по воздуху, лавируя между высотных домов и колонн, удерживающих далёкий купол подземного города.

Солнцева откинулась на спинку кресла. Ей будет сложно расстаться со всем этим. Пускай и ненадолго. А может и навсегда..

«Веди» тоже было отсюда видно. Семья Солнцевой забралась на один из самых верхних этажей их бесконечно-высокого дома. Впрочем, монструозное главное здание Высших Наук тянулось ещё выше – острая башня центрального корпуса обрубалась лишь городским сводом. Но Солнцева знала, здание Высших Наук не заканчивается и на этом: тянется дальше, пока не проклёвывается там, на Поверхности. Но становится чем-то… совершенно иным.

Она не заметила, как сестра покинула комнату. В голове было слишком много мыслей. А собственная маска снова казалась непосильно тяжёлой. Давящей. Неподъёмный железный солнечный лик и ремешки, что стискивали голову так, будто пытались раздавить, располовинить.

«Имя и лицо. – думала она. – Так легко и так невообразимо сложно. Но почему?»

Тёмный город перед глазами, освещённый бесконечным узором буквенной вязи, никогда ещё прежде не выглядел таким… чужим. Призрачным в своём вечном бледно-голубом сиянии. Над дверями, бежавшими ровными рядами ввысь по фасадам домов, горели факелы. Такие же пылали на башнях парящих кораблей. А света всё равно было недостаточно, чтобы разогнать вечный полумрак Крипты. Солнцева выросла здесь. Она останется здесь до конца своих дней.

Если, конечно, после Дня П. ей удастся вернуться. Если, конечно, День П. для неё вообще наступит.

Солнцевой думалось, что это всё ужасно несправедливо – заставлять детей подземного города проходить через День П., и Поверхность, и Наречение… И ни о чём заранее не рассказывать. Бросать их во взрослую жизнь, будто слепых котят овинников в воду.

Лада вернулась в комнату, когда на башне напротив забили часы. Их звонкий бой расколол даже тот монотонный уличный гул, в который сливались голоса прохожих, скрежет подъёмников и скрип летучих кораблей. Башня была не слишком хорошо видна отсюда. Её тёмный силуэт, наполовину скрытый домами, тянулся ввысь и терялся под самым куполом города. А вот огромный циферблат, горящий ярким алым, было сложно не замечать. Он таращился в окно Солнцевой, как огромный кровавый глаз. Подглядывал сквозь зазор между зданиями. Всегда напоминая о том, что она не одна. Что этот город присматривает за ней. За ними всеми.

Бом-бом. Бом-бом.

Восемь раз.

Солнцева опоздала на ужин.

– Идём, – позвала сестра, застывшая в дверях. – Не заставляй его злиться ещё больше.

Следуя за Ладой по длинному коридору к внутренней, спиральной лестнице, Солнцева всё гадала – кого именно? Отца или деда? Впрочем, вероятно, обоих.

Двухэтажные апартаменты в детстве казались Солнцевой огромным дворцом. Длинный и тёмный коридор на втором этаже, где располагались спальни, будто умел удлиняться, становясь бесконечным. Особенно в те мгновения, когда Солнцевой не хотелось спускаться вниз – как сейчас. Его стены, до середины обитые деревянными панелями, а выше – оклеенные тканевыми обоями, казалось, могли сужаться, могли раздавить её. А вышитый на обоях примитивный ботанический орнамент хоть и не был каким-то особенно пугающим, но если долго смотреть на переплетение бутонов, стеблей и шипов, можно было увидеть глаза. Солнцева не была уверена, что их видят все. Но она точно видела. И младший брат. Когда тот был совсем крошечный, бывало, ревел, не желая выходить из собственной комнаты. Он говорил, что боится; говорил, стены всё время таращатся на него.

Солнцева тоже всегда видела их глаза.

– Николкин дядя всё сделал, как надо, – шепнула Лада, кладя руку на литые перила винтовой лестницы. – Даже взамен особенно ничего не просил. Я про… то недоразумение с твоим экзаменом.

– Он…

– Никто лишний не знает, – предвосхитила вопрос старшая сестра. – Включая их.

Она кивнула вниз – туда, куда убегали ступени винтовой лестницы. Очень крутой и очень красивой. Если спускаться слишком быстро – закружится голова. Солнцева знала – она часто так делала.

– Ты отлично держишься, – несколько снисходительно похвалила Лада. – Вдох-выдох. И не забудь не думать про Берегиню за столом. Как и всегда.

– Я знаю.

– Вот и хорошо, милая. – Лада вдруг прищурилась, вцепляясь взглядом в солнечную маску. – Что не так?

Милая старшая сестра, она всегда видела её насквозь.

– Ничего. – Солнцева отвернулась. – Просто…

– Просто «что»?

– Просто – а как же… остальные? Все, кто был в лаборатории…

Там ведь было тьма народа. Кузина и Лисов. Другие неофиты в разных масках и одинаковых одеждах. Их было так много – эти выверенные, ровные ряды парт. Они, вероятно, ещё долго будут сниться ей в кошмарах.

– Не беспокойся об этом.

– Но их было много, – возразила Солнцева и стушевалась, услышав панику в собственном голосе. – И слухи…

– Мы обо всём позаботились, милая! – отрезала Лада. – Всё уже в порядке, ладно? Просто хватит думать об этом, о, Крипта!

Солнцева неподвижно стояла с пару мгновений, прежде чем просто кивнуть. Если Лада говорит, что со всем разобралась… значит, она со всем разобралась. Но внутри всё равно ещё было неспокойно. И Солнцева не знала, пройдёт ли это когда-нибудь.

Они спускались не быстро, так что она не почувствовала даже лёгкого головокружения. И это было скверно. Ничто так не помогало очистить голову от мыслей, как качающиеся пол и стены перед глазами.

Первый этаж был противоположностью верхнему. Просторный и светлый – свечи здесь горели повсюду: на люстрах, в напольных канделябрах, бра, торчащих из стен. «Первый этаж» – длинная вереница залов, переходящих один в другой. Им с сестрой пришлось миновать библиотеку, матушкину оранжерею, игровую, музыкальный кабинет, галерею и зал приёмов, прежде чем анфилада закончилась. И они, наконец, не оказались перед стеклянными дверьми столовой.

– Во славу предкам, Солнцева, – холодно приветствовал отец. – В следующий раз останешься без ужина.

Солнцева не смотрела на него, но чувствовала, как отцовский взгляд прожигает её маску. Она присела в быстром полупоклоне и, пробормотав «Да хранит нас их сила. Простите, отец», направилась к своему месту – почти на краю стола, рядом с младшим братом. Лада опустилась на стул по другую руку от неё. За столом всегда царила иерархия. Как и в их семье. Как и в любой другой.

Скоро – возможно – она получит своё лицо, храни Крипта Ладу и её жениха. И своё имя. Но иерархия не изменится. Зато, когда Солнцев-младший подрастёт и снимет маску, то подвинет и Солнцеву, и Ладу, и даже мать, оказываясь подле отца. Отец, казалось, и жил только ради этого момента. Его единственный настоящий наследник…

Солнцева мельком взглянула на младшего брата. Его солнечную маску – такую же, что у неё самой, только без тиары кокошника. Те же прямые лучи, расходящиеся в разные стороны, те же барельефы радужек вокруг прорезей для зрачков, те же острые углы губ.

«Интересно, какое имя ты выберешь?»

Всю жизнь проведя под родовым «Солнцева», она хотела и не хотела становиться кем-то другим. Впервые решать за себя сама. Это ощущение… выбора было столь же прекрасным, сколь и ужасным. Страшным.

Солнцева изучала расставленные на белой скатерти блюда – лёгкий пар, что призывно танцевал над румяной уткой и золотистыми боками картофеля. В хрустальном графине томилось вино – тёмное, как венозная кровь. А в голове тяжело перекатывались мысли.

– Не рановато ли? – Скрежет дедова голоса, разнёсшийся над столом, едва не заставил её подпрыгнуть. – Для имени.

Солнцева поёжилась, опуская взгляд в тарелку. Всё ещё пустую. И подумала, что лучше бы так пусто было в собственной голове.

Дед хмыкнул. Его нож отвратительно скрежетнул по блюду из материнского приданого, разрезая кусок утки.

– Для имени никогда не бывает рано, – вступилась за сестру Лада заискивающим голосом.

Солнцева подняла голову и оглядела наконец всех собравшихся. Дед безмятежно разминал вилкой картофель в тарелке, будто Лада ничего и не говорила. Матушка цедила вино из бокала, братец с небывалым усердием изучал узор скатерти перед собой. А отец… отец недобро смотрел прямо на старшую дочь.

И она быстро стушевалась под тяжестью его взгляда.

– Простите, дедушка. – Она тоже уткнулась в тарелку. Но, опустив руку, сжала под столом пальцы Солнцевой.

Та едва заметно благодарно кивнула в ответ.

Отец вернулся к своему ужину, больше не глядя ни на кого. Его лицо сделалось совсем бесстрастным. Казалось ничто, кроме трапезы, его больше не интересует. И только жёсткий скрежет ножа о тарелку выдавал, насколько отец был недоволен.

Как бы Лада ни старалась, она была таким же для него разочарованием, как и Солнцева.

Мать повела пальцами, отправляя младшей дочери на тарелку картофель и утиную ножку. Срывающиеся с неё капли жира медленно растворялись в воздухе, так и не достигнув скатерти, режущей белизной по глазам. Такая простая и красивая волшба – Солнцева на миг забыла даже все свои тревоги. Она любила волхование, любила свою родную Крипту за то, что та давала им всем. И в то же время… Ненавидела.

Над столом повисло молчание. И в нём казались оглушительно громкими и звон бокалов, и стук столовых приборов. Солнцева была почти уверена, что может расслышать их эхо, отражающееся от высокого потолка и пустынных стен. Она старалась расправиться с ужином как можно тише. Будто лишний скрежет, лишний скрип стула, слишком громкий вдох разрушат иллюзию мирного семейного вечера. Взорвут над столом колбу с гремучей ртутью.

Ей бы не хотелось быть той, на кого спустят всех собак. Её и так не слишком здесь жаловали.

– Артемий, – вдруг обратился к отцу дед.

Его голос прозвучал так неожиданно, что рука Солнцевой дёрнулась. Зубцы вилки насквозь продырявили мясо, и брызги горячего сока окропили бесстрастный лик её железной солнечной маски.

«Проклятье».

– …у твоих детей помои в голове.

Солнцева не смотрела по сторонам, но чувствовала взгляд каждого члена семьи. И занервничала, несмотря на то, что мысленно приказывала себе этого не делать. Твердила про себя «успокойся-не-страшно-успокойся-не-страшно», и всё равно суетилась. Она заёрзала на стуле, сначала протянув руку к льняной салфетке, затем отдёрнув.

«Все смотрят…»

Она пыталась сосредоточиться. Сконцентрироваться на каплях, сползающих вниз по железным лучам маски, но… Одна сорвалась и упала прямо на мамину белоснежную скатерть, медленно расползлась по ней уродливой охристой звездой.

«Проклятье!»

Солнцева зажмурилась и подняла руку. Махнула ладонью перед солнечным ликом, желая убрать, испарить, уничтожить остатки позора. Пальцы закололо, и Солнцева почувствовала слабое натяжение волшбы между ними. Это было правильно, хорошо. Это поможет избавиться от утиного жира, реабилитирует её в глазах отца и деда.

И они просто продолжат милый семейный ужин.

Руку свело, и Солнцева стиснула зубы. Волшба больше не ощущалась приятной тяжестью в жилах, скорее разъедающей кислотой. Пальцы будто склеились патокой…

– Они все окажутся такими бесполезными? – Голос деда был насмешливым.

И Солнцевой не нужно было его видеть, чтобы знать – он снова обращался к отцу. И снова в словах его сквозил потаённый укол. В сторону матери. Они всегда во всём винили мать, в основном. Её кровь. Будто она виновата, что родила двух девиц, будто она виновата, что её дочери слабые.

Солнцева открыла глаза. И увидела, как побелела собственная ладонь. Кожа сделалась такой серой, будто она держала руку в ведре со льдом.

– Ты молодец, – шепнула в ухо сестра. – Ты всё отчистила.

Солнцева медленно повернула голову, убирая руки под стол, сжимая и разжимая онемевшие пальцы. Она заглянула Ладе в глаза, сама не зная, что хочет там отыскать. На дне сестрицыных зрачков плескалось много эмоций. Вот только сильнее всех видна была жалость.

Не это. Солнцева хотела увидеть совсем не это.

– Вот. – Лада тихонько пододвинула к ней стакан с водой.

Солнцева машинально поднесла его к прорези, рассекающей нарисованные губы маски. Та, ведомая волшбой, расширилась, позволяя сделать глоток.

Столовую, вновь погружённую в недолгую тишину, расколол металлический звон – дед бросил вилку с ножом на пустую тарелку. Стянув белую салфетку с колен, он промокнул ею рот.

Солнцева напряжённо уставилась на него, зная, что их всех ожидает. Каждое окончание ужина – очередная дедовская мудрость, вывод о минувшем дне, какое-то умозаключение.

Или насмешка.

– В нашем роду никогда не было Отверженных, – сказал он, бросая взгляд на противоположный конец стола. – Но у твоей сестры есть все шансы нарушить эту традицию. Так что учись прилежнее, Солнцев-младший.

Солнцева выпрямилась на стуле, ощущая, как вновь холодеют пальцы, только-только обрётшие чувствительность. Она уставилась перед собой – на единственный в столовой гобелен, темнеющий за материнским плечом. Солнцева смотрела на него до рези в глазах и не видела ничего совершенно. Вышивка, повествующая об одном из мифических криптских сюжетов – царевна-лебедь, ступающая из морской пены, будто вдруг выцвела. И всем, что застыло у Солнцевой перед глазами, было дедово насмешливое лицо. И жалость, тлеющая на дне Ладиных зрачков.

Она смогла выйти из-за стола, только когда с ужином расправились все остальные. Кусок не лез в горло, так что Солнцева украдкой наблюдала за младшим братом. Он не обронил ни слова на протяжении вечера. Солнцев-младший вообще был молчаливым.

Что очень нравилось деду. Он считал это признаком ума.

Ей бы хотелось знать, каково это – всю жизнь быть единственной надеждой отца. И вместе с тем не хотелось. Обида на Солнцева-младшего, травящая её большую часть детства, давно потускнела, оставляя вместо себя лишь пустоту. Брат был не виноват.

Ей бы хотелось оградить его от всего этого – давящих отцовских надежд, завышенных ожиданий деда. Но она не могла защитить от них даже себя.

Поднявшись вместе с Ладой и братом на спальный этаж, Солнцева коротко пожелала им добрых снов. И лишь очутившись за дверью спальни, смогла дать волю эмоциям.

– Почему? – прошептала она в полумрак комнаты, стискивая кулаки.

Ответом ей служило потрескивание свечных фитилей да стрёкот часов на полке.

Солнцева пнула ножку кровати. Та была крепкой, та повидала уже немало истерик. И только едва заметно дрогнули четыре столба, держащие балдахин.

Она сорвала покрывало и швырнула на пол, взмахом руки заставила накрениться книжный стеллаж. Фолианты, древние и толстые, посыпались на пол.

– Почему?

Солнцева сорвала с себя маску и швырнула на стол. Прохладный воздух лизнул обнажившуюся тонкую, изувеченную кожу. Солнцева рухнула на кровать и уставилась в переливающуюся звёздную вышивку на изнанке балдахина.

Почему волшба её так ненавидела?

Она подняла руки и уставилась на ладони. Она не понимала, что с ними было не так. Что не так было с ней самой.

Волшба брата казалась чудесной. Солнцев-младший был таким сильным, творил такие вещи, которые до сих пор ей самой и не снились. Он умел перекидываться в собаку. Он умел поднимать мертвецов – пока только крыс или другое мелкое зверьё. И всё же…

Он умел видеть блуждающие огоньки.

Она гордилась им. И ужасно завидовала.

«А вы знали, что у полкана два сердца? – мог сказать он вдруг между делом, отрываясь от очередной книги. Он так много читал… – Одно в человеческой части тела, а другое в лошадиной. Если перестанет работать одно, он всё ещё не умрёт».

Солнцев-младший, вероятно, забрал всё благословение предков. Не оставил старшим сёстрам ни капли.

«Раньше все книги оборачивали кожей идропости⁸. – Голова младшего брата вмещала, казалось, всю библиотеку целиком. – И потому их осталось так мало, что теперь их найти можно только на уровне заповедника, в подвале “Веди”».

Солнцева уронила руки на перину. Распласталась на кровати, будто звезда. Лёгкое дыхание ветра из окна ласково касалось оголённой кожи лица. Нет, не лица.

Того, что было вместо него.

Отец с дедом считали слабой и Ладу. Волхование той давалось не многим лучше, чем младшей сестре. Но у Лады всегда было славно с психургией – ясновидением, гипнозом, чтением мыслей. Слабое утешение для их семьи, но у Солнцевой не было и этого.

Их отец был целителем. Хорошим, если судить по обилию драгоценностей у матери на шее. Такие красивые, они почему-то всё равно всегда казались Солнцевой удавкой.

Дед тоже был целителем. И прадед.

Солнцева разглядывала изнанку белого полога. За всю свою жизнь ей удалось повидать только такие звёзды – ненастоящие, вышитые на балдахине кровати, или чёрные, графичные – на иллюстрациях в трактате Валтасара Бесова «О небе и его светилах». И никогда – настоящие. Серебряная вышивка на белом бархате в полумраке спальни казалась тёмными горошинами, хаотично рассыпанными по ткани. И Солнцева таращилась на них, будто заговорённая, почти и не моргая.

Мать тоже посещала слушательницей базовый целительский курс «Веди». Её отец был прогрессивных взглядов – учёным, артефактором. Девиц в Высших Науках было мало – только самые сильные ведьмы. Крипта уважала сильных, сполна одарённых волшбой, а потому скрывать от «Веди» могущественных ведуний воспрещалось. Они должны были обучаться, отдать себя подземному городу, служить ему. Но мать Солнцевой сильной никогда не была… А всё равно её отправили осваивать мастерство. Солнцева всегда думала, что Лада с её острым языком и крутым нравом пошла именно в него – деда по материнской линии, Бориса Волкова. Тот, вероятно, мечтал о многом для своей дочери, желал ей незаурядного будущего. Но Веселина просто… влюбилась в сокурсника. Стала такой же, как и все остальные женщины Крипты. Веселина Волкова не проработала ни дня, оказавшись замужем раньше, чем закончился её первый год обучения. И ушла из «Веди».

Видимо, всем детям суждено разрушать родительские надежды.

Солнцева оторвалась от балдахина, невидящим взглядом окидывая комнату. Обида и бессильная злость, стискивающие её изнутри, притупились. Солнцеву вновь затапливала пустота.

Свечей в спальне горело мало, за окном гасли окна, один за другим с горизонта исчезали летучие корабли. Комната погружалась в ещё больший мрак, чем обыкновенно. А пламя на редких свечах казалось всё ярче с каждой минутой.

Лада оказалась для целительства «слишком никчёмной». Дед не хотел пускать её в Высшие Науки вообще, но… им с Солнцевой повезло, что отец уродился таким самоуверенным. Слишком крепко укоренилось в обществе мнение, что девицы-академистки – одарённые ведьмы. Слишком любил Артемий Солнцев пускать пыль в глаза. Слишком сильно хотел компенсировать то недоразумение, что его первенцем оказалась девчонка. Ладе разрешили рисовать свои Таро, посещать вольным слушателем курс по артефакторике и изредка гадать материнским подружкам из женского круга. Дед смотрел на это сквозь пальцы лишь потому, что Лада сумела сделать хоть что-то полезное – обзавестись смазливым лицом. Ни для кого не было секретом, что он хотел скорее сбагрить её замуж, превратить в проблему для другой семьи.

Дело отца продолжит Солнцев-младший, сомнений тут не оставалось.

Какое будущее же ожидало Солнцеву, не знал никто.

«В нашем роду никогда не было Отверженных», – прогремело в голове эхо дедова голоса.

Солнцева тихо выдохнула.

«Ты не только себя подставила, милая», – сказала ей Лада на прошлой неделе.

Солнцева заставила себя сесть на кровати. Уставилась на темнеющий за окном город, на редкие огни факелов и окон, рассыпанные по нему как бисер по платку. На кровавый циферблат, подглядывающий сквозь расщелину между высотных каменных домов.

«Чёрта с два!»

На настенном канделябре вспыхнули свечи. Не все – как бы Солнцевой того ни хотелось. Но их утешающий свет окропил комнату, сделал всё вокруг, даже, казалось, саму жизнь, каплю… приятнее.

Она поднялась на ноги и направилась к столу. За окном пролетел, плавно снижаясь, летучий корабль. Факелы на его расписанных рунами башнях на миг окрасили стены спальни ярко-красными полосами.

Солнцева заставила портьеры резко сомкнуться. Отгородить своё подобие лица, избавленное от маски, от вечно бодрствующего подземного города.

Она опустилась на стул и рывком придвинулась к столу. Ножки царапнули паркет, жалобно скрипнула спинка.

– Я не бесполезная, – прошептала она белому бархату штор.

И с остервенением распахнула первую попавшуюся книгу, лежащую на гладкой столешнице.