Большая книга ужасов – 79

Флешбэк-3
Софи, Флер и опять Жули

Мы с Флер оказались в школе одновременно: пока Лена лечила меня, Лысый волонтерил в другом африканском госпитале, куда и попала Флер. Не знаю, почему ей захотелось поехать с Лысым, он дурак, но что сделано, то сделано: мы познакомились в самолете и болтали всю дорогу. Лена сдержала свое обещание: увидев Флер, я почувствовала, что я больше не сервал. А когда уже в школе нас познакомили с Софи, я совсем успокоилась.

Даром что, увидев нас, Софи бросилась навстречу с воплями «Спасите меня от этого придурка!», проскакала мимо и залезла на дерево в школьном дворе. Лена тут же помчалась к ней, выяснять, в чем дело. Мы с Флер смотрели на это шальными глазами, и лично я на секунду пожалела, что приехала.

– Она оставалась с молодым воспитателем, – объяснил Лысый, наблюдая, как Лена снимает Софи с дерева. – Пойдем узнаем, что там у них случилось.

Он повел нас в здание школы – и сразу же нам навстречу выскочил парень, лет на пять постарше нас с Флер.

– Баев! – рявкнул на него Лысый и стал отчитывать на каком-то незнакомом языке.

Баев ответил на нем же. Сам он был какой-то неопрятный: когда-то синяя медицинская роба переливалась всеми оттенками пятен, рукав был порван, над бровью ссадина, придававшая ему устрашающий вид. В общем, я сразу поняла, что они с Софи тут не скучали. Баев замахнулся на Лысого своим полотенцем, но Флер так посмотрела на него, что парень тут же притих.

– Случилось-то что? – спросил Лысый уже по-французски. Парень посмотрел на нас, посмотрел на Лысого, будто прикидывая, стоит ли доверять нам такую страшную тайну, и все-таки признался:

– Холодильник уронили. – И опять перешел на незнакомый язык, хотя по интонации было нетрудно понять, что он пытается донести до Лысого всю боль утраты.

Они еще ругались, когда нас догнали Лена и Софи и повели показывать школу.

Я ничего не запомнила тогда. Комнаты, комнаты… Больше всего нам с Флер понравилась лестница, мы их не видели раньше. Самым классным в ней были перила. Флер сообразила, что на них можно кататься, и следующий час мы провели с пользой. Лену к тому моменту куда-то позвали, и она не могла нам помешать.

Блестящая идея положить на перила кусок фанеры и съезжать на ней стоя принадлежала Софи. До нашего знакомства она успела проучиться в школе несколько лет и кое-что понимала. Фанеру мы нашли быстро: зашли в пустой кабинет Лысого и вынули полку из шкафа (Софи сказала, что Лысый их не считает, и оказалась права: после этого случая он еще долго думал, где мы взяли такую фанеру, и дыры в шкафу не замечал. Если бы Лена не хватилась бумаг с той полки, которые мы перепрятали не помню куда, он бы до сих пор ничего не заметил).

Первой поехала Софи. Мы поднялись на третий этаж, Софи приладила фанерку, ловко вскочила на нее ногами и… Мы рванули за ней по лестнице, но не успели пробежать и двух пролетов, когда снизу послышалось «шмяк!». Через несколько секунд Софи уже бежала нам навстречу вверх по лестнице с совершенно счастливым лицом:

– Наконец-то я здесь не одна! А то от скуки с ума сходила.

Флер тут же отобрала у нее фанеру и радостно умчалась наверх. Мы не стали подниматься, просто ждали, пока она промчится мимо нас. И она промчалась! Орала Флер так, будто ее щекочут. Я испугалась, что на вопли прибежит Лена или, хуже того, Лысый. Но прибежал этот Баев и не нашел ничего лучше, чем попытаться остановить Флер на лету. Она съезжала по перилам, он стоял внизу пролета и на повороте ухитрился схватить ее за ногу.

Что было дальше, я плохо видела, потому что упала Флер на меня. Я, пытаясь удержаться, вцепилась в этого Баева, и мы все-таки шмякнулись на пол. Это произошло так быстро, что я еще несколько секунд слышала, как стучит фанера уже по лестнице.

Пока воспитатель ругался на незнакомом языке, Софи подхватила нас с Флер, и мы бросились бежать. Кажется, он гнался за нами. Потом я подобрала фанерку и съехала вниз, обогнав всех.

Это было реально здорово! Девчонки бежали за мной и не сильно отставали, за спиной вопил Баев, я буквально чувствовала, что у меня выросли крылья не крылья, но колеса точно.

Но лестница быстро кончилась. Последние ступеньки и перила упирались в дверь черного хода. Я хотела затормозить в нее, но она открылась, и на секунду я увидела Лену. А потом – небо, а потом – снег.

Я плюхнулась в ледяную белую кашу и завопила от ужаса. Снега было совсем чуть-чуть, его нанесло, пока Лена и Софи показывали нам школу, но я в нем сидела, как мне казалось, по горлышко. С воплями я пыталась выкопаться из сугроба, швыряя грязно-белую кашу в Лену и этого Баева, в окно первого этажа и еще не помню куда. Помню, что Баеву прилетело в лоб и он опять разорался.

Просто до того дня я никогда не видела снега.

Тут же подбежала Софи, помогла подняться и быстренько увела в школу меня и Флер. За спиной смеялась Лена и орал Баев.

В себя я пришла, наверное, минут через пять. Мы сидели в коридоре на подоконнике. За окном на школьный двор падали крупные белые хлопья. Зрелище было умиротворяющее, даже вопли Баева снизу его не портили.

– Чего он все время орет? – спросила я у Софи.

– Что мы его уже достали и по перилам ездить опасно.

– Конечно, если тебя за ноги хватают!

– Не обращайте внимания, он дурак. Думаю, он скоро от нас уйдет.

– Тогда точно дурак! Здесь весело!

– Только не ему. Он все время чего-то боится: телефон берет через раз, а если кто-то пришел, сам к нему не выходит, а просит меня подойти посмотреть на мониторы. А сам только и делает, что смотрит по телику «Криминальные новости»: где кого убили и вот это все. Может, от них он и нервный такой? – Она еще наговорила кучу незнакомых слов, но я поняла, что этот воспитатель мне уже не нравится.

А потом нас нашла Лена. Она сказала, что это здорово, что мы подружились и умеем веселиться, но молодой воспитатель не оценил нашего веселья и, кажется, больше к нам не придет.

Не помню, чтобы кто-то из нас тогда расстроился.

Глава VI
Дверь

От матраса все еще пахло кровью, рвотой и кошачьей мочой. За эти трое суток я застирывала его, наверное, в сотый раз, каждый раз надеясь, что это последний. Я притаскивала из ванной туалетное мыло, хорошенько намоченное, намыливала пятно, потом ногтями и ладонью соскребала мыльную воду на пол. Каждый раз на полу оказывалась вонючая оранжевая лужа, а на матрасе по краю пятна оставалась уже подсыхающая пена. Кровь и рвота забивались запахом мыла, но, увы, ненадолго. Я вытирала пол. Переворачивала матрас. И надеялась, что хоть на этот раз запах уйдет. Он не уходил. Из-за закрытого окна он впитался в стены и потолок, мне казалось, что он плотный и постепенно сжимается вокруг меня, заполняя собой все пространство.

…Отволочь бы этот матрас в ванную да замочить как следует, но с моей ногой это было нереально.

Нога распухла, стала вдвое больше другой, и наступать на нее я только мечтала. Передвигалась на одной ноге по комнате, опираясь на мебель, развлекала себя стиркой матраса, чтобы не думать о голоде и боли. Странно, но я к ним почти привыкла и даже успела изучить их повадки.

По утрам меня будил голод. Он сжимал желудок и пытался вывернуть наружу, как будто я проглотила трубу работающего пылесоса. Просыпаться мне не хотелось, и я ворочалась с боку на бок, пытаясь принять удобное положение и выторговать себе еще полчасика. Через полчасика работающий пылесос в желудке становился невыносимым. Я вставала на здоровую ногу и все равно касалась пола пальцами больной – и тогда просыпалась окончательно. Мой второй враг – боль – неожиданно выскакивал из-за угла, как в компьютерных игрушках, и вцеплялся намертво. В эти несколько секунд я забывала о голоде: стояла, держась за кровать, и орала от души. Во-первых, так легче. Во-вторых, орать я теперь могу сколько угодно: ко мне никто не зайдет.

Первые два дня я только и делала, что вопила и стучала, то в дверь, то в окно, то в стену к Софи, но все вокруг будто оглохли. Я слышала голос женщины, которая пахнет тряпкой, гитару Лео, голоса… Но никто словно не слышал меня. Я не могла поверить, я думала, что сплю, что ору слишком тихо, что они далеко и меня не слышат… Я не знаю, почему так. Я устала об этом думать и больше не думаю.

…Когда боль чуть отпускала, голод давал о себе знать с новой силой. Я скакала на одной ноге в ванную, чтобы как следует напиться теплой воды. От нее подташнивало, но боль в желудке уходила на некоторое время. Боль в ноге к тому моменту тоже становилась терпимой, и я развлекала себя стиркой матраса или смотрела в окно.

Двор как будто вымер: никто не выходил, никто не носился с мячом, не висел на деревьях, даже не сидел на лавочках около дома под огромной сосной. Тишина стала такой привычной частью жизни, что я даже удивилась, когда однажды услышала шум катера.

* * *

Это было на второй день моего заточения. Я так привыкла к тишине, нарушаемой только гитарой Лео да редкими шагами по коридору, что даже не сразу поняла, что это за шум. Я глянула в окно – и тут же спряталась. Из дома по дорожке к реке со всех ног спешила женщина, пахнущая тряпкой. Она катила перед собой сразу две тачки, и я сразу все поняла. Лысый вернулся! Ну да, должен же он был вернуться, если сутки назад уезжал на один день! Вроде все правильно, а мне это казалось чудом. Сидя в комнате, я думала, что ко мне уже никто не придет. И вот наконец!

Я обрадовалась и нагло уселась на подоконник. Женщина, пахнущая тряпкой, толкала впереди себя две тачки, держа каждую за внутреннюю ручку. Ну то есть пыталась катить. Тачки норовили то встретиться, то разбежаться, но женщина, пахнущая тряпкой, была упорной. Она ссутулилась, вывернула локти, как будто изображала петуха: я не видела ее лица, но была готова поклясться, что она красная и злая. Она шагала тяжело, на полусогнутых, как будто не толкает эти тачки, а волочет за собой, причем груженные чем-то тяжелым. Каждый ее шаг оставлял на сыроватой дорожке глубокий след, как от прыжка.

Тачки в очередной раз встретились, беззвучно стукнувшись друг о друга бортами, и, похоже, заехали ей по ноге. Женщина, пахнущая тряпкой, издала короткий вопль, пнула тачку и опять вскрикнула. Мне показалось, что она сейчас обернется. И она обернулась. Прямо на меня. Я тут же уставилась вверх, будто наблюдаю за птичкой, но подбородком чувствовала ее взгляд. Она смотрела на меня. Ждала, пока я опущу голову. Я стала свидетелем ее позора, и уже этим разозлила ее. Женщину, которая пахнет тряпкой. Женщину, у которой на чердаке полно убитых животных. Женщину, которая держит меня взаперти и морит годом. Я не хочу ее сердить, у нее явные проблемы с головой.

Я смотрела вверх, почти на потолок своей комнаты, так пришлось запрокинуть голову. Шее было жутко неудобно, но я терпела: не хочу встречаться с ней глазами. Наверное, со стороны это выглядело ужасно глупо, но мне было плевать. Я ждала, когда она отведет глаза, хоть и не видела, куда она там смотрит. У меня под потолком висела маленькая паутинка, тонкая, как полволоска, а с задранной головой трудно было сглатывать. Внезапно смолкла гитара Лео, и я сразу подумала, что он, так же как я, прилип к окну в своей комнате. Горло мое уже парализовало от такого положения, я опустила голову и выглянула в окно.

Женщина, пахнущая тряпкой, толкала тачки впереди себя, навстречу ей шел Лысый. Лысый! За эти сутки я успела забыть, что он уезжал всего-то на сутки. Я забарабанила в окно, но он не услышал. Взял у этой вторую тачку, и они вместе покатили к реке.

Мне показалось, что меня ударили. Лысый был рядом и не увидел, что я ему машу. Нос защипало от слез, от обиды захотелось разбить стекло и вывалиться на улицу. Лысый не видел меня. Не видел! С досады я пнула раму больной ногой, взвыла и покатилась с подоконника на жесткое днище кровати без матраса. Деревянные рейки больно впились в ребра, слезы хлынули на волю. Мне вдруг ясно представилось, что я уже никогда не выйду из этой комнаты. Что на следующий год, когда старый корпус наконец продадут, приедут новые хозяева и найдут мое высохшее тело и меховую тряпочку – котенка – рядом. Если я сейчас же не расколочу окно…

Лео опять заиграл, и, кажется, это заставило меня думать. Вывалиться из окна и сломать вторую ногу я всегда успею, спешить нечего. Если эти двое уходили с тачками – значит, обратно пойдут с грузом: правильно, Лысый же за продуктами уезжал. Тогда он будет ко мне лицом и обязательно увидит меня в окне. А нет – так постучу.

Я перебралась обратно на подоконник и стала ждать. Двор и дорожка были усыпаны опавшей хвоей, ветками, как будто по нему неделю никто не ходил. Может, так оно и было, я болела, не знаю. Не удивлюсь, если женщина пахнущая тряпкой, всех заперла по комнатам. А иначе где они? Планшеты Лена отобрала у нас до осени, звуков телика тоже не слышно – чем, спрашивается, заняться? В школьном дворе никогда пусто не бывает, даже с теликом и планшетами. Все время торчит компания Бада с мячом, мы с Флер порисовать выходим. Софи и Лео не очень-то любят гулять, но за сутки-то их можно увидеть во дворе раз или два. А тут – никого.

Вдоль тропинки, ведущей к реке, тянулся малинник, еще пустой. Правее, в шаге от скамейки, алели в траве ягоды земляники. Много, реально много красных крупных ягод, заметных даже с моего второго этажа. Желудок отозвался спазмом, и я поскакала в ванную пить теплую воду – так легче, так хотя бы не больно в животе. Доскакала в два прыжка, пустила воду, набрала полные горсти, хлебнула.

…Если бы наши гуляли, земляники бы давно не было. Это ясно. Значит, она никого не выпускает. А может, и нет никого? Нет, Лео играет, Лысый уезжал за продуктами… Я выключила воду и развернулась, чтобы бежать к окну, но не успела. В дверях ванной стояла женщина, пахнущая тряпкой:

– Я видела тебя в окне, Джерри.

– Меня зовут Жули, и я хочу есть. Сейчас придет Лысый…

– Я не понимаю, что ты говоришь. Просто не хочу, чтобы ты наябедничала Леониду. Ты ведь можешь сделать это жестами, просто показавшись в окне, верно?

Я сразу поняла, к чему она клонит. Рванулась из ванной мимо нее, но не успела – влетела лбом в закрытую дверь. Свет погас. Боль в ноге резанула, тюкнула в голову. Щелкнул замок: не замечала, что он есть на двери ванной. Я сидела на холодном кафеле и корчилась от боли в ноге. Из-под двери сочился лучик света, перекрываемый в двух местах ее шлепанцами.

– Я выпущу тебя, обещаю. Пусть только Леонид уедет. Я просто не хочу потерять работу. – Она вышла из комнаты, и за ней щелкнул второй замок.

От обиды я взвыла так, что понадеялась: Лысый услышит. Она заперла меня на второй замок! Теперь я даже не могу выбить окно.

Я стукнула в дверь кулаком, она зашаталась и приятно хрустнула. Черт ее знает, из чего она там сделана, но у меня нет выбора. Если я не вырвусь отсюда в ближайшее время, женщина, пахнущая тряпкой, заморит меня голодом или еще чего придумает, чтобы избавиться от меня. За что? Чем я ей насолила? Я не понимала, но если она не выпускает на улицу никого, значит, дело не в нас, а в ней! Она чокнутая, вот и весь ответ. Я не виновата, что она чокнутая!

Кое-как я встала на одну ногу, одной рукой вцепилась в раковину, чтобы не упасть, другой размахнулась и врезала по двери. Кулак царапнуло, громко брякнули замки и петли. Моя рука провалилась и наткнулась на что-то острое. Я отдернула ее, поцарапалась и на секунду ослепла от света: в двери была сквозная дыра. Из нее сыпались какие-то опилки, а стенки двери были не толще ногтя, как будто и правда картонные. Ох я и сильная, ох я и молодец, только надо спешить! Я врезала еще раз – и опять ссадила кулак. В этот раз получилась только вмятина. Тогда я уселась на пол и принялась крошить дверь руками, отламывая куски. Куски получались небольшие, царапались, на меня сыпались опилки, но надо было спешить.

Внизу хлопнула дверь, затопали ноги.

– А чего так тихо? – спросил Лысый. И тогда я завопила. Громко, на одной ноте, так, чтобы услышали на том берегу. Лысый обязательно услышит меня, прибежит и увидит, что творит без него эта. Я орала, пока не кончился воздух. На секунду замолкла, чтобы сделать вдох, и услышала голос Лысого:

– Что там происходит?

– Я узнаю, – быстро ответила женщина, пахнущая тряпкой, и затопала вверх по лестнице.

Идет! Черт, она идет! Почему она, а не Лысый?! Я выломала еще один кусок картона из двери, высунула голову и руку: мало, не пролезаю, надо еще… Я потянулась назад, но тонкий картон вцепился в плечо как зубами. Дернулась – и картон больно вцепился в голову. Я застряла.

В замке зашевелился ключ, повернулась ручка двери, и вошла женщина, пахнущая тряпкой. Увидела мою торчащую из двери физиономию и расхохоталась:

– Ты прекрасна, Джерри! Леня, иди сюда, скорей! Это надо видеть!

– Что там? – Лысый, судя по голосу, был внизу.

– Застряла в двери.

– Ну так вынь ее, мне бежать надо! Опять в новом корпусе что-то напортачили.

– Ну глянь!

– Сфоткай и иди сюда, ты мне нужна. Только вынуть ее не забудь! От ее вопля весь дом подпрыгнул!

Женщина, пахнущая тряпкой, невозмутимо достала телефон, щелкнула меня, полюбовалась, щелкнула еще. Я не знала, куда деваться от стыда. Дернулась назад, ободрала голову, но освободилась и полетела на спину на холодный кафель.

– Дурная ты, Джерри, и не лечишься. Дверь заставлю перевешивать тебя. – Она сунула телефон в карман и вышла, не забыв запереть дверь.

Я тут же бросилась отковыривать новые куски картона, и уже через пару минут сидела на подоконнике. Внизу топали и суетились Лысый и эта. Они громко собирали Лысого в старый корпус, как я поняла – надолго. Это было не важно, потому что сейчас он покажется на дорожке и обязательно обернется на окна. Тогда я скажу ему, что случилось. И он останется. А она – нет.

– Возьми мой старый телефон. Он хотя бы звонит…

– Не, я уже новый себе присмотрел… Все, бегу, катер и так заждался. – И он громко затопал, но не в сторону двери. Я сперва решила, что мне кажется, но нет. Шаги удалялись не вправо, а влево от моей комнаты. Где-то в другом конце дома хлопнула дверь.

Еще не поняв, что такое произошло, я прилипла к стеклу. Никто не показывался. Я представляла, как Лысый спускает с крыльца свой рюкзак волоком, как присаживается, чтобы его надеть, встает, поправляет лямки, встряхивает головой, ворчит «За что мне это все?», наконец, делает шаг. Другой, третий. Сейчас из-под козырька над крыльцом покажется его плешь…

Нет. Нет. И все еще нет. Та дверь, что хлопнула, – не та дверь. Не знала, что из дома есть другой выход. Выход, куда не выходит мое окно.

Женщина, пахнущая тряпкой, явилась незамедлительно. Она осторожно заглянула в комнату, вошла, отперла зачем-то ванную и молча удалилась, не забыв запереть меня снаружи. Я готова была опять разреветься от нелепости ситуации. И кажется, даже ревела, не помню. Сидела на подоконнике, смотрела на двор и все не решалась высадить стекло.

* * *

Позже во двор с граблями вышла Флер, и я немножко приободрилась. Хорошо, что я ее вижу. С ней почти как с Леной – всегда спокойнее.

Флер принялась убирать с газона опавшую хвою и листья. Она это ненавидит, на ее лице была гримаса отвращения, заметная даже мне со второго этажа. Я стала стучать в стекло и вопить, и она сразу увидела меня. Провела рукой: «Что случилось?» Я взмахнула руками в ответ, отпустив подоконник, за который держалась. Пытаясь устоять, автоматически наступила на больную ногу, взвыла и опять вцепилась в подоконник. Флер поняла это по-своему и показала «Выздоравливай». Я держалась за подоконник одной рукой, а другой орала «Меня заперли, меня заперли»… Флер показала «Кто?», а к ней по дорожке уже бежала женщина, пахнущая тряпкой. Я показала на нее. В этот момент женщина, пахнущая тряпкой, подняла голову, и я так и замерла со своим нацеленным пальцем. Я не видела ее глаз, но отчего-то вздрогнула, и моя рука чуть не соскользнула с подоконника.

Она коротко сказала что-то Флер, и та тут же опустила голову. Так и работала с опущенной головой, даже после того, как эта ушла. Я стояла как дура у окна и смотрела, как она сгребает мусор. Ее напряженная шея выдавала, что она изо всех сил старается не поднимать голову и думает только об этом. Наверняка эта, как и я, следит за ней сейчас из окна. Флер неестественно выгибала шею, почти сворачивая голову набок, и ускоряла шаги. Движения граблями становились все шире, размашистей, она, наверное, проклинала меня последними словами, пока не закончила работу.

…Она шла в дом быстро, глядя под ноги. Мне казалось, что если она сейчас поднимет глаза, то сразу раздастся выстрел и Флер упадет. Женщина, пахнущая тряпкой, просто грохнет ее, и все. У самого дома она все-таки подняла глаза. Я показала ей жестом «Бежим».