Kitobni o'qish: «Весны моей позолота»

Shrift:

Ты – не о том – говоришь

Ты – не о том – говоришь,
я – не о том – молчу.
Тихо шуршит камыш,
жалуясь на судьбу.

Я – гордыней укрылась,
ты – невпопад промолчал.
Лишь облака торопились —
ветер их погонял.

Я – без слез – отвернулась,
ты – не простясь – ушёл.
Так вот любовь захлебнулась
на стыке двух маленьких зол.

1986

Я не могу корить тебя…

Я не могу корить тебя за горький выбор,
за ту синицу, что уже в руках.
Не всем, мой друг, дано мечтать о небе,
не всем дано мечтать о журавлях.

Я не могу судьбе упрёки ставить
за все, что так сложилось. Так – судьба,
и не могу тебя к себе прибавить —
здесь просто математика слаба.

Что я могу: любовь стихом умножить
и жаркой строчкою сказать о нас двоих.
И это все молитвой в души вложить,
чтоб донести до любящих других.

1986

У тебя – семья…

У тебя – семья,
у меня – семья.
Семь различных «я»,
Не одна – семь-я…

Но болит – душа
и зовет – тебя.
Где набраться сил,
всё сносить любя?

Может, есть параллель
для такой – любви?
Если знаешь ты,
мне тогда – скажи.

А пока в толпе
всё ищу тебя,
где ты мог пройти,
но где нет – следа.

1986

Меня в твоем городе – нет

Меня в твоем городе – нет,
меня давно нет в твоей жизни.
И истерся последний мой след,
и покинула я твои мысли.

Поспешила из сердца уйти,
унеся все смешное с собою.
И меня, мой любимый, прости
за неспетую песню с тобою.

Но поверь, что хотелось мне петь,
убедиться, что счастье – возможно.
Но – меня в твоем городе – нет.
Мои мысли при мне, невозможной.

Может быть, потому этот мир
до сих пор неустроен и тесен,
что взрывается болью эфир
от неспетых, неспетых в нем песен.

1987

Маэстро

Маэстро, друг мой дорогой,
зачем смутил ты мою душу?
Зачем, как рыбу из воды,
меня ты выдернул на сушу
из сотворенного мирка,
где я спокойно счет вела
неделям, дням и месяцам,
катившим, словно по волнам?
И лишь труднее стало нам.

Маэстро, друг мой дорогой,
пути скрестились слишком поздно.
Но мой и твой пропал покой,
а все шагать по жизни розно,
не сея зло, но жня печаль.
И кто бы знал, как нас мне жаль!

А где-то в горной синеве,
отринув бренных тел сомненья,
забыв земное и гоненья —
слились два сердца. В синеве…

1987

Что мне – Медные Трубы

Что мне – Медные Трубы,
мне – Дантов Ад!
Мне твои бы – губы
да глаз бы – сад!

Мне твои бы – руки
да души – восторг!
Что тогда мне – муки?
Вот тогда мне – торг!
Ад тогда воздвиньте-ка
мне – против!
Вот тогда отриньте-ка
мой звенящий стих!

Как, смеясь, пройду
я сквозь Дантов Ад,
а водой полью
мой грядущий сад!

Сердцем разожгу
для двоих очаг.
Медью звонких труб
оглашу я Ад!

Что мне – Медные Трубы,
мне – Дантов Ад!
Мне – твои бы руки
да глаз бы – сад!

1987

Помнишь? Осень была…

Помнишь? Осень была.
Была – осень.
Звон хрустальный дождя
между сосен
и меж елей и лиственниц
хмурых, от дождя
серебристо-понурых.
Помнишь? Осень была,
была – осень. А меж нами
бездонная просинь
робкой нежности,
юной любви
и в касаниях пальцев – искры.

Помнишь? Осень была,
была – осень.
Моя память всё бродит меж сосен
да по ельнику —
рядом со счастьем,
вопреки с неба льющим ненастьям.

Для меня ты всегда там
найдёшься,
в эту память со мной лишь —
вернёшься,
когда вспомнишь —
была наша осень
над сердцами – бездонная просинь…

1987

Сон

В море далёком
свирепейший шторм
разбушевался.
В заливе спокойном
за волноломом —
гул отдавался.
И с моря корабль
беду переждать
к пирсу – прибился.
Было ль то явью
или же сном,
что в бурю приснился?
Времени не было мне
на гаданье —
стрелки спешили:
раны любимого
кровью сочились —
раны лечила.
В сердце слабевшее
силу вливала,
душу целила,
крылья опавшие я
расправляла,
спешила…
А в море тем временем
волны легли,
и ровны, и гладки.
И ушёл мой корабль,
с собой унеся
сон мой пресладкий.
С тех пор по причалу
всё бродит душа
одиноко
И ищет глазами
след
корабля.
Но где тот?
Далёко…

1987

О случайностях и закономерностях

Когда б отсечь – случайности,
понять – закономерности,
то – не впадая в крайности —
достигли б – соразмерности?

Или важны – случайности,
не все – в закономерности.
И – не впадая в крайности —
искали б – соразмерности?

1986

О первой любви

Было ли, не было ль это любовью —
того и сейчас не пойму.
Но знаю печально, что птицу жар-птицу
во мне упустил ты свою.

Было ли сном или явью всё было —
гадай – не гадай, не скажу.
Знаю, звездой путеводной служила,
сердце держа на весу.

Будешь ли помниться или забудешься —
спросишь – ответ не найду.
Но каждую осень багряноволистую
заново сердцем сгорю.

1987

Сколько смелости

Сколько смелости в моих строчечках,
сколько нежности в этих точечках.
Но к тебе подойти бы мне – с ласкою,
не сгорев от огня жаркой краскою.

Мне обнять бы тебя, свет единственный,
целовать бы тебя, мой таинственный.
Только смелая я – в этих строчечках
и сгорю по тебе – в этих точечках.

Отойду-отлечу – словно не было,
словно росчерком облак по небу ли,
по душе ли твоей неприкаянной
распишусь своей рифмой намаянной.

Осмелела – себе удивляюсь я,
но в тебе растворяюсь, теряюсь я.
И, исчезнувши раз тихой осенью,
золотой сохранюсь в небе россыпью.

1987

Дай мне насладиться

Дай мне насладиться нежностью твоей —
я её впитаю, стану лишь сильней.
Дай мне насладиться признанием твоим
в робком обожании, понятном лишь двоим.
Дай мне не вплетаться в нить твоей судьбы,
а просто тихо рядом, тебя любя, идти.
И дай мне не вплетаться в судьбы твоей узор,
чтоб силой не разрушить сердечный разговор…
Позволь мне ненавязчиво дарить тебе любовь
помимо всех постелей и хлама лишних слов.

Позволь уйти негромко, когда любви слова
в безмолвном телеграфе
умолкнут
навсегда.

1987

Моя большая печаль

Моя большая печаль
словно – густая вуаль,
словно – тканью зефиром
между мною и миром.

Кажется, вижу всё,
но – сквозь густое плетенье
чьих-то умелых рук,
искусных в плетении мук.

Кажется – слышу всё,
но – сквозь завесу боли.
Присутствие чуждой воли
глушит мой сердца стук.
Кажется всё – понимаю,
но руки свои – разнимаю,
но – сердце своё – уроняю…
О, этот мертвящий стук…

За что? – Эти боль и печаль?
И чья? – На мне злая вуаль?

Волей последней – срываю,
слезами с сердца – смываю
стылую, стылую – стынь.
Ты слышишь ли боль мою? Вынь

её – своими руками,
согрей мне душу – словами,
наполни сны мои – снами
и жизнь мне верни – губами.

1987

Ох и умеют любить – поэты

Ох и умеют любить поэты —
во все века!
В пропасть – условности,
к черту – запреты!
Жизнь – пустота,
если её не согреет собою
юность Богинь…
И если по ней не пройдут сохою,
лучше – отринь!

1988

Чуть – психостеник

Чуть – психостеник,
чуть – поэт.
Лабильности – по ноздри.
И из меня, как рёк поэт,
не стали б делать гвозди…

1990, апрель

Пролетело бабье лето

Пролетело бабье лето, отлетело,
впереди печальный жёлтый листопад.
Как в лесу – так в моём сердце опустело:
отпылал души мятежной сад.

Может – так и надо. Я не спорю.
И природе, и судьбе – видней.
И, возможно, это всё – не горе,
а отлив измучивших страстей…

Но как плачется и сладко и печально
на исходе одиноких стольких лет.
Так с ветвей срываются прощально
листья – предвещая скорый снег…

1988

Я знаю теперь

Я знаю теперь, как приходит любовь:
робко и нежно тебя от земли оторвёт,
словно пробуя крылья на дальний полёт,

закружит по улицам города сонного,
спящим селом проведёт,
над гладью речной пронесёт невесомого
и венок из цветов сплетёт.

Одарит сиянием ласковых глаз,
для тебя огранит свой на небе алмаз.
И имени милого сладостный звук
вплетётся в волнующий сердца стук.

А дальше – любовь живёт,
если двух душ полёт
нота фальшивая не прервёт.

И не ищи виновника,
если она – уйдёт
и с высоты подлазурной
грудью о землю
тебя содрогнёт.
Как – у поющих в терновнике.