Kitobni o'qish: «Волки и боги»

Shrift:

* * *

I. Звезда

Селена

Магия

Тонкая ниточка золотого света вьется из рук Эльвы. Она прядет – превращает клятвы в клубки драгоценной пряжи. Особый дар: никто из богов больше не умеет такого. Эльва опутывает тонким золотом мои запястья, и я изо всех сил делаю вид, что мне хорошо. По правде говоря, я ненавижу помогать этой пряхе. Но мне есть ради чего терпеть. Я терплю, потому что хочу нарушить закон Рея, нашего главного бога, бога богов, бога-короля. «Никто из нас, членов Совета Восьмерых, не имеет права ни просить за смертных, ни снова ходить по земле», – так звучит закон. Но Эльва снова и снова оборачивает нить вокруг моих рук и говорит, что я могу вернуться на землю. «Ты можешь вернуться, – говорит она. – Но пока ты среди них, ты будешь смертна, как и они. К тому же силы твои будут ограничены, и попасть назад ты сможешь только тогда, когда умрет последний из твоих оборотней. Ты уверена, что хочешь этого?» – спрашивает она. Я киваю и крепче сжимаю золотую нить, которой теперь связано мое обещание.

И почему только Эльва попала в Совет Восьмерых? Она глупая девчонка и лишь наполовину богиня. У нее круглые глаза, золотистые волосы, а на лице большую часть времени такое выражение, будто она не понимает, что происходит. Я терпеть ее не могу, но что поделаешь, если она – единственная, кто способен помочь мне нарушить закон ее отца. И кто готов это сделать.

– Это все из-за Сала? – спрашивает она, и в этот момент мне хочется вырвать ей язык, вонзить ногти в ее белую нежную кожу и царапать, царапать до тех пор, пока не доберусь до костей.

– Конечно из-за Сала, – цежу я сквозь зубы.

– Но оборотни ведь никогда не причиняли вреда твоему брату!

– Нет, они просто позволили ему умереть, вот и все. Я создала их для защиты, а они даже не пошевелились! И теперь они заслуживают наказания.

Я знаю, что на самом деле во всем виноваты люди, но я не могу их наказать. Они – наши тени, одетые в неуклюжую плоть. Избалованные существа Рея. А мой брат… Он был богом жизни и вольности. Главой порядка и мудрости. Люди были его любимцами. Он дал им оружие, правила и благословил на чудеса и на ужасы.

То, что люди переубивали всех существ, которых любил Сал, Рея мало тревожило. Мало того: он еще и на нас наложил запрет – запретил нам использовать свои силы против людей. Так они размножались и поглощали дикие земли, оставляя после себя только вред и горе. Оказалось, что они, эти нелепые тени, куда более свирепые и жадные, чем любое другое существо. Не остановишь их, и они уничтожат луга и озера, сожгут леса, пожрут друг друга, и будут делать все это до тех пор, пока от некогда прекрасного мира ничего не останется.

Я не создавала жизней, я лишь наделила волшебной силой тех существ, которые больше всего нравились моему брату. Волков, ворон и фениксов. Сама того не осознавая, тем самым я подвергла их опасности. Ведь люди всегда тянулись к волшебному и красивому. А уж если им что нравится, они это обязательно уничтожат, можно не сомневаться. Что, например, они сделали с птицами Сала, теми прекрасными птицами с переливчатыми перьями? Переубивали их всех – только за тем, чтобы украсить их перьями свои наряды. Свои дома они украшали чешуей золотых рыб. Они убили всех четверорогих оленей, этих послушных и величественных животных, которые спокойно ходили, взирая на мир своими белесыми глазами, полными мудрости. Они принесли в жертву последнего единорога и вырезали украшения из его костей.

Ужасы, которые люди сделали с любимыми созданиями моего брата, убили его. Сал всегда был очень чувствительным, слишком чувствительным, чтобы видеть такое. Он понял, что жизнь его больше не имеет смысла, и сдался. Я ненавижу его за то, что он сдался. Я любила его до безумия. И за то, что он решил позволить себе умереть, я готова сжечь все города на земле. О, если бы я могла, я бы всю землю залила кровью и заполонила бы ее людскими криками и стонами. Я бы выследила всех людей, одного за другим, и лично наказала бы каждого. Я сплела бы накидку из человеческой кожи. Я повесила бы последнего из людей на дереве у могилы моего брата, чтобы он медленно и страшно умирал.

Мои воины, те, которых я благословила, одев в волчьи шкуры, те, которым я приказала быть защитниками, не сделали ничего, чтобы предотвратить все эти ужасы. Мои главные оборотни, пятерка первых из них, никогда бы меня так не подвела. Я выбрала пятерых смертных и до сих пор горжусь каждым из них. Я плакала вместе с тремя, которые решили умереть. Тогда я предложила Рею превратить одну из женщин-оборотней в младшую богиню и согласилась взамен взять на себя наказание.

Я даже полюбила одного из них страстью смертных. Я отдала ему свое сердце и потеряла его, но все равно ни капли не жалею о том, что мы пережили вместе.

А дальше, дальше… Дальше на свет появились поколения, которых соблазнила жадность. За дары человеческих царств, за комфорт и удовольствия они готовы были платить кровью. Им разрешили охотиться на тех, кого они должны были защищать, и в них проснулась ярость. Они готовы были отчаянно мстить, если до их волков кто-то просто дотрагивался пальцем. И при этом жестоко убивали любимых созданий Сала.

Мой брат. Мой бедный брат уже давно не отвечает на мои призывы. Он отдался темным недрам земли.

Я крепко хватаюсь за нить золотого света, которой связывает меня Эльва, и спускаюсь на землю. Клянусь, когда я буду покидать ее, я заберу с собой луну. Я не оставлю ее тем, кто так подвел меня, не позволю магии им помогать.

Да, я обещаю: вернусь только тогда, когда умрет последний оборотень.

Эльва кивает. Все вокруг заливает свет. Золотой огонь окутывает меня, и, утопая в нем, я как падающая звезда лечу на землю. Небеса трещат: это предупреждение богов. Меня видят, за мной наблюдают. Но я не думаю об этом… Мой полет длится недолго, но я знаю, что он опасен и может сломать меня. Впрочем, чтобы убить богиню, даже в человеческом облике, нужно нечто большее.

И вот я уже стою босиком на земле, мое тело хрупкое, мои волосы распущены, а сердце полно ненависти к тем, кого я когда-то любила. Пусть же теперь они увидят, как мне больно, пусть потеряют силу, которой больше недостойны, и пусть умрут.

Кажется, я забыла представиться. Я – Селена, богиня луны, член божественного Совета Восьмерых. Сал был моим любимым братом. И я сделаю все, чтобы отомстить за него.

Сьерра

Когда Сьерра вернулась с охоты, Ветерка в хижине не было. Волчица фыркнула и стиснула зубы. Она уже не удивлялась тому, как изобретательна была ее сестра в своем умении найти очередной способ вывести ее из себя. Не добьешься, сестренка, не в этот раз. Сьерра подняла голову и принюхалась к запаху скромного жилища, которое они делили на двоих. Судя по всему, Ветерок ушла довольно давно. Сьерра села и вытянула шею вверх, как если бы собиралась завыть. Но она не завыла. Вместо этого произошло кое-что другое. Серовато-рыжеватые волосы на ее теле поредели, сначала немного, потом еще и еще, и вот уже под ними обнажилась мягкая загорелая кожа. Ноги удлинились. На животе показался выпуклый пупок, к нему от самых ребер протянулся длинный шрам. Сьерра сняла волчью шкуру и оказалась девушкой. Брови ее были нахмурены, а руки проворны. На этот раз обращение заняло больше времени, чем обычно, позвоночник пронзила боль, такая острая, что Сьерра невольно охнула. Она открыла корзину, в которой хранила свою одежду, и надела одно из коротких свободных платьев, которые носила в человеческом обличье. Села на койку, чтобы надеть ботинки, проклиная про себя эту девчонку и ее вечное желание нарушать правила. Они никогда не были очень близки, даже в раннем детстве. А когда Сьерра стала подростком, Ветерок уже настолько бесила ее, что иногда ей хотелось кричать от раздражения. Тогда их отцу приходилось вставать между дочерьми, чтобы они не подрались.

Он брал Сьерру за запястья и продолжал держать до тех пор, пока та не переставала трястись от гнева.

«Держи себя в руках, зверь», – говорил ей отец. Он учил ее многим вещам. Объяснял, как правильно дышать, как растопыривать пальцы, следя за ногтями, чтобы они не вытягивались и не загибались, превращаясь в когти. Учил сдерживать ярость и рассказывал, как оставаться человеком, даже если это причиняет боль. Обычно после таких уроков он смеялся. Смеялся и обнимал ее грубо и горячо, от души.

Сьерра поджала губы и простояла так несколько секунд. Мысль о том, что отца больше нет рядом, вызывала острую боль. Открытая рана на сердце еще не зажила.

Сьерре всегда было трудно держать свой гнев под контролем. У большинства ликантропов были человеческие предки, у некоторых даже родители были людьми. Смешения кровей и культур привело к тому, что племя оборотней все активнее использовало человеческий язык и перенимало многие людские обычаи и привычки. Сьерра отличалась от своих собратьев тем, что не носила в себе человеческой крови. Она произошла от оборотней и волков: это делало ее более выносливой, но и более дикой. Иногда у нее возникало ощущение, что ее чувства слишком сильны и слишком быстро сменяют друг друга, чтобы она могла понять их, а уж тем более контролировать.

Ярость была самым надежным из всех. Она помогла ей стать более жесткой и одновременно закрыла ее от всего, что заставляло ощущать себя уязвимо или некомфортно. Ярость помогала Сьерре жить. Но даже с ее помощью она не могла заставить себя уйти от сестры.

Ветерок зависела от нее. От этой мысли в желудке Сьерры заполыхало – гнев всегда давал о себе знать именно так. Она фыркнула и решительно встала на ноги, намереваясь распрощаться с грустными мыслями. Если бы от печали можно было избавиться, как от дорожной пыли, которая забивается в кожу, она взяла бы тряпку и терла бы себя до тех пор, пока ее собственный запах бы не улетучился. После этого она бы подожгла бы эту тряпку со всей грустью, которая в нее впиталась, а пепел сбросила бы в самый глубокий колодец на свете.

Но Сьерра не могла так сделать, поэтому лучшим способом справиться с печалью было просто перестать обращать на нее внимание. А для этого нужно было, во-первых, выйти из хижины. Сьерра решительно встала и вышла на улицу. Она осмотрела деревню. От закатного света тени от деревьев стали длинными, а сами они зазолотились так ярко, будто кто-то поджег их кроны. В стае уже готовились к ужину. Одни разжигали костер, другие приводили в порядок шкуры. Кто-то занимался повреждениями, нанесенными последней бурей.

В деревне царила тяжелая атмосфера. Воздух сгустился. Люди, которых она привыкла видеть энергичными и уверенными, были не похожи сами на себя. Они согнули спины и ссутулили плечи. Глаза! Сьерра заметила, что все вокруг ходили с опущенными глазами и не решались смотреть на небо. Не удивительно: ведь теперь на нем не было луны. Сьерра не знала точно, страх ли руководил ее собратьями или стыд. Вероятно, они сделали что-то ужасное, раз их собственная богиня покинула их.

Впрочем, это не сильно ее волновало. Единственным чувством, которое по-настоящему владело ей в тот момент, была ярость. Сначала, значит, они отняли у нее отца. А теперь и богиня повернулась спиной к ее племени.

Богиню звали Селена. Селена знала, что люди с их оружием и деньгами были сейчас еще могущественнее, чем всегда. Знала и все равно бросила ее племя на произвол судьбы. Она просто ушла. И в результате их племя стало слабее: теперь и исцеления, и обращения давались им нелегко. Все происходило трудно и медленно. Вдобавок они перестали слышать волков! Волки, существа, которые были такой же частью их племени, их истории, их самих, теперь избегали их и хранили молчание.

Больше всех из-за этих изменений пострадали ликантропы – оборотни, рожденные от волков, как и сама Сьерра, мать которой была волчицей. Существа более сильные, чем все остальные, с более грубыми и яркими эмоциями, которые нередко брали над ними верх. Ликантропы редко спаривались друг с другом. Когда они росли в стае, они чувствовали себя братьями. А вот между оборотнем и человеком это вполне могло произойти. Несмотря на то, что племя людей было вражеским племенем, многие мужчины и женщины, которые не приживались у себя в городах и деревнях, оставляли насиженные места, чтобы стать частью стаи, и в конечном итоге образовывали семьи с оборотнями. Многие из таких семей, правда, быстро распадались. Большинство людей не были приспособлены для такой жизни из-за своей хрупкости.

«А может, стайная жизнь попросту не очень их интересовала», – подумала Сьерра, вспоминая мать своей сестры и тот ущерб, который она им всем нанесла своим исчезновением. Ликантропка так сильно сжала кулаки, что ногти впились в ладони. Но через секунду она вспомнила, что нужно делать. Сьерра опустила голову, выпустила из ноздрей обжигающий, как дым от костра, воздух, и заставила себя раскрыть пальцы, уперев ладони в бедра.

Задержала дыхание, досчитала до восьми, своего счастливого числа, и только потом снова сделала вдох и тронулась в путь. Для того чтобы выйти на след сестры, ей не нужно было превращаться в волчицу. Она и так слишком хорошо знала ее запах: мягкий, слегка приторный, как если бы на свежевыстиранное белье капнули капельку меда. Она шла по тропинке среди елей и думала, что наверняка Ветерок опять пошла на ту дальнюю поляну, куда щенкам ход запрещен. Ужасная девчонка! Вечно она хотела казаться старше, чем есть на самом деле. И из-за этого постоянно сталкивалась с миром, который был для нее слишком велик. Сьерре хотелось первой дойти до поляны, чтобы рассмеяться Ветерку в лицо. Но ей не пришлось этого делать, потому что тропа внезапно оборвалась, и Сьерра увидела перед собой огромное старое дерево. Она погладила кончиками пальцев кору: сухую, похожую на старую, в шрамах, кожу. Сморщила нос, прищурилась, внимательно прислушиваясь к шорохам и приглядываясь к знакам вокруг. Подняла голову.

Она заметила его практически сразу, на одной из веток. Белое платье Ветерка белело как флаг молящего о спасении.

Глаза Сьерры загорелись. Она широко улыбнулась, обнажив острые клыки.

– Решила жить с белками? Ну живи. Я буду только рада. Но при одном условии: назад ты уже не вернешься.

– Если рада, то зачем тогда ходишь за мной?

– Хочу посмотреть, как ты грохнешься, когда будешь спускаться, и сломаешь себе что-нибудь.

Сьерра отошла на пару шагов, повернувшись спиной к Ветерку, и села на землю. Она старалась казаться отстраненной и спокойной. Хотя внутри вся пылала от ярости.

– Спорим, сейчас ты начнешь ныть как щенок, которого оторвали от груди.

– Заткнись!

Спровоцировать Ветерка было легче легкого, от движения девочки ветка сильно затряслась. Сьерра невозмутимо приподняла одну бровь. Ей ужасно хотелось, чтобы эта дурочка упала и хорошенько треснулась о землю. Возможно, она, как и Сьерра, из тех, кто учится на падениях и ударах. «Но ее раны не заживут без луны», – вспомнила Сьерра и тихо зарычала. Она еще не привыкла к тому, что теперь они стали такими хрупкими.

– Может, прекратишь этот театр и просто спустишься?

– Ты говоришь, что не любишь меня, а сама пристаешь ко мне, – крикнула с ветки младшая, похоже, и не думающая слезать.

– А ты говоришь, что ненавидишь меня, но всегда прячешься так, чтобы я могла тебя найти.

– Не беспокойся, в следующий раз спрячусь так, что не найдешь!

Сьерра стиснула зубы. Она хорошо знала повадки своей сестры: бросаться пустыми угрозами, как камнями. И все только ради того, чтобы причинить боль.

Сьерре хотелось завыть от ярости, но она взяла себя в руки и сдержалась.

– Не трать мое время, – фыркнула она. – Я устала и хочу есть, и меньше всего мне хочется, чтобы меня обвиняли в том, что моя безмозглая сестра разбила себе голову.

– Вот уйду насовсем, тогда пожалеешь.

– Ага.

– Ты даже не представляешь, как мне плохо. Как все ужасно!

Сьерра закатила глаза.

– Закончила сцену?

– Ты мой единственный родной человек. А относишься ко мне хуже, чем любой чужой. Ты должна заботиться обо мне.

– Может, если бы ты не была такой невыносимой, я была бы к тебе добрее.

– Нет! Единственное, чего ты хочешь, – это чтобы я молчала и не доставляла тебе неприятностей. А на меня саму тебе наплевать! Ты эгоистка!

Сьерра медленно выдохнула через нос. Больше всего на свете ей сейчас хотелось самой залезть на это проклятое дерево и стряхнуть сестру вниз, чтобы та упала.

– Ты обуза. Я не подписывалась нянчиться с тобой.

Ветерок вздохнула, пытаясь найти, что ответить. Но так и застыла с нелепым выражением на лице. Рот открыт, ручонки цепляются за дерево. Сьерра рассмеялась бы, но последняя фраза вышла уж очень грубой, стало как-то не до смеха.

Она отвернулась и скрестила руки на груди, делая вид, что все это не имеет для нее значения. О, как бы она хотела, чтобы все это и впрямь было для нее неважно. Старейшины говорили, что из-за отсутствия луны на небе многие будут сходить с ума и вести себя жестоко. Впрочем, Сьерра и раньше была такой по отношению к своей сестре.

Она сделала вид, что не смотрит на нее, когда Ветерок наконец решила спускаться с дерева. Сестра спускалась медленно, но с куда большей ловкостью, чем представляла себе Сьерра. Держась тонкими напряженными ручками за ствол, она оглядывалась назад, чтобы понять, куда ставить ногу, и, только убедившись, что место есть, делала следующий шаг.

Сьерра почувствовала запах пота Ветерка, смешанный с запахом коры. Добравшись примерно до половины ствола, девочка оступилась и съехала по стволу вниз примерно на пару метров, раздирая лицо о ветки и кору. Сьерра почувствовала, как напряглись ее мышцы и забилось сердце. Но она не пошевелилась. Силой ухватив ткань своего платья по бокам – верный способ, чтобы в порыве чувств не разодрать себя ногтями, – она сморщила нос. Пахло кровью. Ветерок сильно поцарапалась: у нее были повреждены щека и бровь, а посередине брови зияла уродливая рана. К тому же она выглядела бледнее обычного: впрочем, возможно, это было просто от испуга.

Тем временем Сьерра досчитала про себя до восьми, чтобы успокоиться. Но прежде чем она успела закончить и прийти на помощь сестре, та уже успела долезть до самого низа и спуститься на землю. Встав на ноги, Ветерок вытерла кровь с правой брови, но рука была так сильно испачкана в смоле и коре, что она лишь перепачкала лицо.

Сьерра почувствовала, как плечи ее напряглись от гнева и раздражения. Стиснув зубы, она смотрела, как Ветерок зашагала в сторону деревни, изображая достоинство, которого у нее определенно не было. Но Сьерра была старше и сильнее, поэтому ей нетрудно было, ухватив сестру за плечи, силой заставить ее повернуться.

– Ты катастрофа, – сказала она.

– А тебе-то какое дело?

– А такое, что мне вечно приходится чинить за тобой все, что ты портишь. Даже когда ты портишь саму себя, – прорычала она.

С этими словами она грубо потянула за рукав платья Ветерка и провела тканью по голове сестры, чтобы вытереть кровь. Рана оказалась несерьезной. Если бы луна не покинула их, она бы зажила прежде, чем девчонка успела спуститься с дерева. Сьерра не привыкла быть уязвимой и костями ощущала новое для себя чувство – неуверенность.

– Теперь так и будешь ходить – со шрамом и рассеченной бровью, – предупредила старшая.

– Тем лучше. Зато каждый раз при взгляде на меня ты будешь вспоминать, что я пострадала из-за тебя.

– В следующий раз я даже искать тебя не пойду, ясно? Пошевеливайся, я голодная.

– Отцу не понравилось бы, как ты себя ведешь со мной.

Сьерра с силой схватила сестру за руку. Девочка вскрикнула от неожиданности. Но в следующую секунду ее губы сложились в улыбку. Сьерру буквально трясло от ярости.

Мелкая провокаторша: единственное, что ей было нужно, – это вывести ее из себя.

И как всегда, она этого добилась. Как ни старалась Сьерра казаться беспристрастной.

– Не смей больше говорить о нем, – начала было она. Но вовремя одернула себя. Если сказать это Ветерку, она будет говорить нарочно – и ни криками, ни ударами ее не остановишь.

Поэтому вместо этого она оттолкнула сестру от себя и сказала:

– Отец умер, а мертвые не злятся.

Сьерра не стала обращать внимания на взгляд старой Снегини, которым та встретила ее, когда они вернулись в стаю. Ликантропка уважала старших и никогда не спорила с ними, даже когда ее разрывало от желания сделать это. Ветерок шла почти на цыпочках, с прямой спиной и высоко поднятым подбородком. Она выглядела такой истощенной, как будто много месяцев не отдыхала. И хотя по росту она была Сьерре уже выше плеча, по весу она казалась вдвое легче. Кожа да кости: вот из чего состояло ее еще детское тело. Длинные тонкие кости и кожа, усыпанная веснушками, которые собирались в группы как созвездия. Больше всего Ветерок была похожа на ту человеческую особь женского пола, которая бросила ее, решив, что жизнь стаи слишком трудная, скучная или просто неудобная, в общем, не для нее. Сьерра никогда не могла взять в толк, как ее отец мог влюбиться в такое существо, и всем сердцем ненавидела мать Ветерка, а заодно, видимо, и ее саму. Этот ее аромат, слишком сладкий – ну в точности, как у матери, – эти капризы…

Поэтому она была рада, когда та ушла, хотя сердце ее замирало каждый раз, когда она видела, что в глазах отца стоят слезы.

– Предательница, – рычала она.

– Нет, Сьерра. Она любила нас. И тебя тоже, хоть ты ей и не позволяла.

– Почему же она тогда нас бросила, раз так любила?

– Жизнь в лесу слишком тяжела для человека. Она просто не выдержала, – вздохнул отец и улыбнулся ей такой грустной улыбкой, будто ее ржавым ножом на лице вырезали.

Сьерра отчетливо помнила его рыжие волосы. Они были слишком длинными и падали прямо на лицо, из-за чего глаз, и без того запавших от усталости и горя, совсем не было видно. Она помнила, как положила руки на лоб отцу и откинула его пряди назад. И как потом он стоял в нескольких сантиметрах от нее и хмурил брови. А в его зрачках мелькала та особая пугающая грусть.

– Предательница и злодейка, – повторила она. – Она даже Ветерка с собой не взяла.

– Ветерок такая же, как мы. Никто не должен уводить ее от нас.

Сказав это, он посадил ее на колени и обнял, как маленькую. Сьерра положила голову ему на плечо и краем глаза посмотрела на сестру – на это бледное круглое существо, не способное пока ни на что, кроме того, чтобы беспорядочно плакать и спать.

– Мы всегда будем семьей. Что бы ни происходило, кто бы ни входил в нашу жизнь и ни выходил из нее, мы всегда будем вместе.

«И ты солгал, папочка», – подумала она с горечью.

Она не держала зла на отца за его уход. Он не выбирал рану, которая унесла его из жизни. Не злилась она и за то, что он не мог явиться к ней духом и поговорить с ней. Сьерра хорошо знала правила: те, кого ты знал при жизни, никогда не посещали своих близких после смерти.

Что было по-настоящему невыносимо, так это осознавать, что он всегда лгал ей. Что не подготовил ее к жизни без него. И хотя с тех пор она стала значительно старше, взрослой она себя не ощущала. Вдобавок Ветерок перестала быть теплым белым комочком, пахнущим молоком. Она стала резкой, неуправляемой, и Сьерре надоело быть все время старшей вечно угрюмой сестрой. Но и по-другому вести себя она не умела.

Ветерок стала для нее слишком взрослой, и она не хотела нести за нее ответственность. Но старейшины решили, что должна – и именно она, – потому что у них одна кровь. А для стаи это самое главное. Иногда Сьерре хотелось, чтобы мир сгорел. Она представляла, с какой радостью будет смотреть на этот пожар и какую легкость испытает, когда будет шагать, разбрасывая ногами пепел.

Нестор

Он проснулся в холодном поту. Сердце как бешеное билось где-то в горле. Он сел на кровати, кажется, еще не до конца проснувшись, и сжал одеяло с такой силой, что, если бы на небе была луна и силы его были бы прежними, ткань порвалась бы на клочки.

Луна ворвалась в сны Нестора. Его тяжелое дыхание разбудило Санде, его мать.

Он слышал, как она двигалась на отделенной тканевой занавеской половине хижины, которую делила со своим возлюбленным. Бессмысленная предосторожность: и без нее, даже если бы Нестор хотел подглядеть за взрослыми, он не увидел бы ничего, кроме размытых пятен. Зато у мальчика был дар ясновидения. Правда, по иронии судьбы, получил он его от той богини, которая бросила их в тот момент, когда они больше всего в ней нуждались. Может, это у шутка такая? У богов часто бывает странное чувство юмора. А возможно, ликантропы просто надоели ей и она устала покровительствовать им.

Нестор вспомнил свой сон и снова вздрогнул. Он был ослепительно ярким. Селена в нем была вспышкой серебра и света – разрушающего света. Она держала кого-то за руку, но из-за сияния он мог видеть только силуэт. Кто-то маленький и человекоподобный, возможно, ребенок. Нестор стоял перед ней, неподвижный. А в это время земля разверзла свои челюсти и поглотила всех людей. Он слышал, как они завывали от ужаса, когда бездна пожирала их.

А он просто стоял и смотрел на все это. И ничего не делал. Уже незадолго до пробуждения он услышал позади себя рев. Это было похоже на шум бури, но живой бури, как если бы она была одушевленной. Он не видел, что происходит за его спиной, но мог поклясться, что там хозяйничает луна, пронзая все своим светом. Крики, вспышки, ужас и смерть – все смешалось в темную спираль хаоса. Неудивительно, что проснулся он весь в поту и слезах. Его руки были напряжены, а голова болела так, что едва не лопалась.

Но хуже всего было даже не это. Хуже всего было то, что даже в своих снах, даже в своих видениях он был беспомощен. Нестор почувствовал движение матери. Она села рядом с ним и положила ему на лоб что-то прохладное, какую-то ткань. Мальчик продолжал лежать не шевелясь, со стиснутыми зубами и глубокой невидимой дрожью в костях. Мать обняла его и притянула к себе. Ее грудь поднималась и опускалась мерно, спокойно, и Нестор, закрыв глаза, отдался этому ритму. Вскоре его тело расслабилось, отяжелело, накатила усталость. Эта характерная усталость приходила каждый раз, когда его посещали видения. Кстати, это происходило не только ночью. Порой он мог просто идти по улице – и тут вдруг его тело коченело, череп начинал раскалываться, а дальше – хаос, движение и свет. Так жестокий язык богов через кости проникал в самую глубь его тела.

И почему только боги выбрали такой страшный способ, чтобы говорить с ним?

– Тебе лучше? – это была многолетняя семейная привычка: задавать ему этот вопрос и спрашивать о видениях.

Он кивнул. Прежде чем отстраниться, она обняла его покрепче и спросила:

– Что-то страшное было?

Нестор прикусил щеку изнутри. Ему не хотелось рассказывать матери о том, что он видел. Ни ей, ни кому-либо еще в деревне. Видения никогда не были ошибочными, но из-за сбивчивости и неясности их порой было очень трудно объяснить. Тут в сознании снова раздались те ужасные крики. Нет, едва ли это могло означать что-то хорошее.

Он услышал, как Мэй пошевелился у себя в постели. Но не звал к себе мать: не хотел нарушать интимности их общения. Нестор испытывал по поводу него странные чувства: симпатии и смущения одновременно. Мэй был очень немногословен, нетороплив, спокоен. При этом будто все время был начеку. И он любил его мать. Нестор знал это точно: по тому, как он догонял Санде, когда та ускоряла шаг, по шороху объятий и страстной глубине шепота, который раздавался из-за перегородки. Мэй не пытался навязывать себя в качестве члена семьи, и Нестор был благодарен ему за это. Ведь у него был собственный отец. И хотя он находился далеко, они старались по возможности поддерживать с ним связь. К тому же Нестор был почти взрослым, и еще один опекун рядом ему был совершенно ни к чему. В общем, Мэй делал счастливой его мать, а больше от него ничего и не требовалось.

– Расскажи, что ты видел, – попросила его мать.

Несколько секунд он колебался. Ему хотелось бы верить, что если игнорировать боль, если прогнать ее, забыть о ней, будущее сложится иначе. Но увы. То, что было решено там, наверху, пробивалось сквозь что угодно и неизменно происходило. И лишь пророческие видения давали хрупкую надежду на то, что ужас можно предотвратить.

– Я видел хаос. Но там была Селена, – Нестор слышал, как мать затаила дыхание, и ненавидел себя за то, что дал ей надежду. Он облизал губы и продолжил быстро говорить. – Потом земля разверзлась. Была темнота и крики. Я слышал, как вы падали, и я… Я ничего не сделал, не помог вам.

– Это видение, ты не можешь его контролировать.

– Но что это значит? Что я буду стоять и смотреть, как вы страдаете?

– Объяснять видения не твоя задача, – ответила мать, нежно поглаживая его по волосам.

У нее был такой приятный голос, что в нем почти не слышалось холодного беспокойства, острой болью пронзившего ее легкие. Она обнимала его еще некоторое время. Она любила так делать: долго обнимать, прижиматься всем весом, это всегда успокаивало его.

Но его мир под тяжестью пророческих видений разваливался на куски, и с этим ничего нельзя было поделать.

Он видел, как молодая мать превратилась в фигуру из пепла, которую прямо у него на глазах унес ветер. В ту зиму ее народ заботился о ней больше чем когда-либо. Они следили, чтобы она не переутомилась и не простудилась. Все зря: когда пришла весна, женщина проснулась мертвой. Он видел невинные вещи – такие, как первый снег, и ужасные – когда бог Сал решил умереть, оставив тех, кого он создал, сиротами.

Он позволил матери уложить себя обратно на подушку. Она сидела рядом и задумчиво расчесывала влажные волосы. Ему вдруг страшно захотелось попросить ее остаться рядом с ним, пока он не заснет, как если бы он снова был малышом. И именно потому, что его мать сделала бы это, он ничего ей не сказал. Нестор закрыл глаза и заставил себя дышать глубоко и ритмично. Он лежал и думал, интересно, чем заняты сейчас мысли матери? Может, она беззвучно плакала про себя, запирая в плотно сжатых губах свою тоску. Может, сожалела о своей доле быть матерью провидца.

Когда она встала, ему резко стало холодно, но он не подал виду. Большую часть ночи он просто лежал, притворяясь спящим. Так продолжалось до тех пор, пока рассвет не очистил горизонт и он не услышал первые песни жаворонков.

* * *

– Ну, рассказывай, что они тебе передали, – сказала Снегиня, как только они показались у нее на пороге.

Снегиня была самым старым оборотнем в стае, главной старейшиной. Тяжелая и мрачная – она источала удивительный запах, кисловато-терпкую смесь сосновой хвои и дубленой кожи. Нестор подошел чуть ближе и рассмотрел белое пятно, короновавшее то, что видимо, было головой Снегини. Оно спускалось вниз по плечам и действительно напоминало снег. Вот почему ее так зовут. Все старейшины в стае при смене статуса выбирали себе новое имя. Снегиня сделала это много лет назад, когда Нестор был еще ребенком.