Kitobni o'qish: «Поклонница Фредди Меркьюри»

Shrift:

Глава 1

Я родилась в маленьком городке, каких в России тысячи. Хотя сейчас, может, и меньше, потому что они постепенно вымирают. Вымирает и мой городок: работы нет, жилья нет, учиться негде, развлечений для молодежи тоже нет, зато алкоголь в избытке. Старое жилье ветшает, новое никто не строит. Ну, может, и строит – тот, кто очень богат. Но к нам богатые не приезжают, а наоборот. Все, кому удается разбогатеть (все знают, какими способами), валят отсюда кто в Москву, а кто и в Грецию, Турцию, Чехию. Но я люблю мой городок: тихий, уютный, с небольшой живописной речушкой, протекающей прямо в городе, со старинными церквями, пусть облупленными и разрушающимися, но действующими. Мое детство и юность прошли в этом городке – как я могу не любить его! Мое детство я с полным правом могу назвать безмятежным: единственная дочь любящих родителей, у меня было все, что я могла попросить, а запросы у всех в нашем городке были довольно скромные. Главное, что у меня были прекрасные родители, самая милая в мире бабушка, верная подруга, любимая мною школа, в которую я всегда шла с радостью, и дома три кошки и две собаки. Да что еще надо для счастья?

Как можно забыть вечера, когда мы с ребятами-одноклассниками на берегу нашей речушки сидели, споря о выборе профессии, иногда чуть и до драки не доходило, но все же не доходило, и потом мы молча сидели, слушая, как тихо плещется вода в реке, как плывут летние белоснежные облака в синем небе, как умиротворяюще шелестит листва на прибрежных кустах. Как мы ходили по мостику через нашу речушку к старинной ротонде, превращенной в магазин для туристов, в которой если что и покупают, то очень редко. Там работала наша соседка, мы с подружкой приходили к ней, когда уже все экскурсии уезжали, она садилась с нами на лавочку, и мы все так же любовались нашей речкой, крутым противоположным берегом, церковью, колокольный звон от которой разливался по всей округе.

А наш старый деревянный дом! Запах нагретого солнцем дерева, мерный звук ходиков на кухне, застекленная веранда, на которой так часто собиралась вся наша семья, друзья, мои одноклассники! Я только сейчас поняла, какой уютной была моя жизнь, какой защищенной, беззаботной! Как часто в нашем заросшем саду я сидела в гамаке и читала, а моя любимица Муська сидела рядом в высокой траве и лениво провожала взглядом бабочек, шмелей, мошек, пролетавших мимо нее, и на ее мордочке явственно можно было увидеть блаженство и успокоение. Она прыгала ко мне и накрывала своим пушистым хвостом-веером мою книгу, а я начинала ее гладить, а она пела мне свою нежную песню-урчалку.

Так я жила в своем уютном мирке, с обожающими меня родными, которым я платила ответной любовью и заботой, ни о чем не задумываясь, зная, что моя жизнь будет идти прямо и ровно: закончу школу, поступлю в институт, буду работать в своем городе, заботиться о близких. Конечно, я мечтала и о любви, но мне она представлялась довольно абстрактной: почему-то я воображала себя в Венеции, что я плыву в гондоле на свидание с любимым человеком, и на мне белое платье и золотые туфельки. Особенно отчетливо я представляла туфельки. В своих мечтах я видела, как бегу в этих золотых туфельках по площади Сан-Марко, голуби взлетают, сияет солнце, сверкает голубая лагуна и… на этом мои фантазии заканчивались, может быть, потому, что из передачи про Венецию, которую я как-то раз увидела по телеку, я больше ничего не запомнила. Представить своего избранника я не могла. Ну никак он не возникал, как я ни старалась напрячь воображение! Правда, я не переживала из-за того, что у меня не было кавалера, в поклонниках у меня недостатка не было, они все учились в нашей школе и казались мне такими примитивными, что на их предложения погулять или сходить в кино (на большее их мозгов не хватало), я всегда отвечала отказом.

Но… вот всегда бывает такое «но», потому что любая идиллия не может длиться долго, и моя беззаботная, беспечная жизнь тоже не могла не закончиться.

Однажды, когда я сидела у ротонды с моей лучшей подружкой Анькой и мы лениво перекидывались словами, к нам подошла цыганка с грудным ребенком на руках. Цыгане были не редкостью в наших краях, к ним привыкли, знали, конечно, что они попрошайки, но особого страха никто обычно не испытывал. Но в этот день Аня, как только увидела приближающуюся женщину в пышных разноцветных юбках, вскочила и стала тащить меня за руку:

– Пойдем скорей! Уходим! Цыганка!

А я так пригрелась на солнышке, казалось, все было так спокойно, что мне не захотелось никуда уходить.

Анька убежала, на прощание покрутив пальцем у виска, а я осталась сидеть, как сидела. Цыганка подошла ко мне, стала выпрашивать деньги. Я смогла рассмотреть ее повнимательней: молодая, с правильными чертами лица, с золотыми кольцами в ушах, чисто одетая – как будто она сошла со сцены театра «Ромэн». На руках – грудной ребенок, замотанный в какое-то тряпье. Я сразу подумала, ее ли этот ребенок. Сразу вспомнились страшилки, что цыгане воруют детей. Мне стало не по себе. Денег у меня не было, я так ей и сказала. Она стала опять просить:

– Смотри, ребенок, не во что завернуть, заболеет!

– Ну нет у меня денег, что делать!

– Отдай шарф!

У меня на шее был очень красивый шарфик, мама ездила в Прагу и привезла мне в подарок.

Я и сказала ей:

– Не могу, это подарок мамы, я его не отдам!

– Ну дай хоть что-то!

Я уже пожалела, что не убежала вместе с Анькой. Наверно, она гораздо умнее меня. Но ребенка мне было жалко, что поделать!

Я сказала женщине:

– Подожди здесь, я сейчас тебе принесу деньги.

Она ответила:

– Если не принесешь, прокляну!

Я побежала к нашей знакомой, что жила на другой стороне реки. Только бы застать ее дома! Слава Богу, на мой резкий звонок она открыла.

– Тетя Лена, одолжи денег, срочно, пожалуйста!

– А что случилось?

– Да ничего не случилось, меня человек ждет, срочно деньги нужны, я отдам!

– Да у меня много-то и нет, – недоуменно произнесла тетя Лена, но пошла в комнату и через минуту вынесла мне тысячу рублей. Это было много, но я схватила деньги и понеслась к ротонде.

Цыганка еще была там, я протянула ей деньги, злясь на свою глупость, и сказала:

– Деньги не тебе, а ребенку! Купишь ему одеяло нормальное и шапочку!

Она молниеносным движением сунула деньги за кофту, задержала мою руку в своей и сказала:

– Сильная ты, но берегись, зло на тебя сделано, если переборешь его, добьешься всего, чего хочешь, но многое потеряешь, а счастливой станешь, когда глаза раскроешь и научишься… – она пробормотала что-то и повернулась ко мне спиной.

Я раскрыла не глаза, а рот после этих ее слов, по спине пробежал холодок, да, я испугалась и как бы приросла к месту. Я закричала вслед:

– Научусь? Чему? Чему научусь?

А она как ни в чем не бывало пошла по мосту, откуда я только что примчалась, шла, покачивая бедрами, всем видом своим демонстрируя превосходство над окружающими.

Я опять уселась у ротонды, пытаясь успокоиться и понять смысл сказанного цыганкой. Да не может она ничего знать про мое будущее, чушь какую-то сказала, какое зло, что я потеряю, чему я должна научиться. Нет, бредятина! Она говорит это всем, наобум, и так туманно, что эти слова можно отнести к событиям жизни любого человека. Да, может, правильно Анька сделала, что убежала. Теперь мучайся над этой бессмыслицей. Или какой-то смысл есть в словах цыганки? Я была наслышана про цыганский гипноз, про их хитрость, но мне казалось, что в моем случае что-то другое. Все же задела она меня своими словами, задела!

Я медленно поплелась домой, обдумывая, как я буду отдавать долг. Потом решила сказать родителям все, как есть, как я всегда и поступала. Я знала, что меня поддержат в любой ситуации. Родители были очень добрыми, всем старались помогать, и я знала, что слов осуждения я не услышу. Я очень любила их, любила бабушку, мамину маму, гордилась их профессией.

Мои родители ветеринары, этим и объясняется количество кошек и собак в нашем доме. Иногда их бывало и больше. Хорошо, что дом наш, построенный еще прадедом, большой, двухэтажный, окруженный заросшим садом, мог вместить большое количество животных. Не только кошки и собаки, но и кролики, крысы, хорьки, змеи побывали в ветеринарном центре моих родителей. Некоторых, тех, кому нужен постоянный уход, забирали к нам. Родители любят животных, к ним приходят люди и днем и ночью, и они никогда никому не отказывают в помощи. Я с детства помогала родителям, как говорится, всегда была на подхвате: то подержать животное во время процедуры, то поменять повязку, а позже отец стал доверять мне делать уколы и ставить капельницы. Мои дорогие папа и мама были уверены, что я продолжу их дело, стану ветеринаром. В нашем маленьком городке они были известными людьми, всеми уважаемыми и ценимыми, и отблеск этого чувства падал немного и на меня.

Глава 2

Прошел месяц после встречи с цыганкой, и я и думать забыла про ее слова, долг давно отдала, родители деньги дали и восприняли мой рассказ как должное. И жизнь моя потекла дальше по наезженной колее: учеба, помощь родителям в клинике, дружба, спорт, чтение. К чтению меня пристрастили бабушка и отец, мама в меньшей степени. У нее времени не хватало читать мне, когда я была маленькой, но сама она читать тоже любила, читала за едой, перед сном, вопреки всем советам медиков.

У нас была большая библиотека. Множество поколений нашего рода (кстати, в прошлом дворянского, хотя я считаю, что это не повод для гордости) собирали книги. И бабушка, и родители, и я продолжили этот процесс, в результате повернуться в нашем огромном доме было негде. Ну и что? Меня это волновало мало. Я зачитывалась книгами советских времен, которые мне подсовывала бабушка, с упоением прочитала «Открытую книгу» Каверина, и с еще большим упоением прочитала трилогию Германа «Дело, которому ты служишь». После этого я заявила, что хочу стать хирургом. Отец только посмеялся: «Хорошим хирургом может быть только мужчина, потому что для этого нужны крепкие нервы, сильные руки, выносливость, физическая и моральная, а самое главное – умение быстро принять решение и реализовать его, несмотря на все то, что тебе советуют другие врачи. Нужна интуиция, нужно чувствовать больного, его боль так же, как свою, и при этом уметь отстраниться от эмоций: от жалости, сострадания, потому что это только мешает. Ты не сможешь». Отец решил, что его отповедь отпугнет меня, но я была его дочерью: я стала воспитывать в себе все то, о чем он сказал. Я тогда училась в восьмом классе. Первое, что сделала – записалась в секцию карате. Я решила, что надо уметь наносить удары и принимать их. В том возрасте я особенно не задумывалась над своей внешностью, и мысли, что мне могут сломать нос, повредить глаз или пальцы, не посещали меня. Я думала, что научусь отражать удары без ущерба для внешности. Жаль, моя подружка меня не поддержала: Анька ходила на танцы, и из солидарности с ней я тоже стала ходить. К тому же я знала, что родители, узнав о танцах, смогут примириться и с карате.

Я старалась больше помогать в клинике: частенько я наблюдала, как отец безжалостно, одним легким движением, кастрирует кота или пса, следила за точностью и выверенностью всех его движений. У него ни разу не дрогнула рука, ни одной паузы, ни одного момента нерешительности. Так же сурово и бесстрастно он удалял опухоли животным. Сначала он думал, что я не смогу присутствовать при таких операциях, но он ошибся. Я старалась доказать и ему, и себе, что скоро смогу не только смотреть, как это делается, но и делать это самой. Я ухаживала за животными после операций, ни кровь, ни гной, ни экскременты не вызывали у меня брезгливости. Я накладывала повязки, мазала раны мазью, стараясь довести свои движения до того совершенства, с которым это делал отец.

Однажды принесли кота с жутким абсцессом: его надо было вскрыть, иначе серый пушистый красавец кот мог погибнуть. Отец молниеносным движением сделал разрез, выдавил гной, смазал внутри раны мазью и сказал мне: «Завтра будешь делать сама укол и смазывать рану». Я обомлела. Кажется, я даже побледнела. Даже не знала, что сказать.

Когда мы вынесли кота хозяевам и отец объяснил, что дальше надо делать, я пришла в себя. Наверное, я наконец-то поняла, какое бремя собираюсь на себя взвалить. Я попросила: «Ну можно я завтра еще посмотрю, а потом уже буду делать?» Отец, усмехнувшись, согласился. Он не верил, что я когда-нибудь смогу это делать, по крайней мере, пока не вырасту.

На другой день после школы я прискакала в лечебницу, чтобы еще раз понаблюдать за работой отца.

Медсестра мне сказала:

– А Юрия Валентиновича нет. Он на срочном вызове, лошадь в Сосновке столкнулась с машиной, может, придется усыплять.

Вот уж чего папа не любил, так этого. Он говорил мне: «Медицина – наука темная. Думаешь – все, конец, не выживет, надо прекратить муки, а вдруг происходит чудо – и животное выздоравливает. Только в крайнем случае, когда нельзя снять боль, надо прекращать мучения, тогда я усыпляю животное. Когда уверен на 100 процентов. Но такой уверенности у меня еще никогда не было». Папа любит парадоксы, но кто обработает сегодня кота?

Лена сказала:

– Сегодня дежурный врач Москвина. Отец ее предупредил, что ты придешь смотреть, но спроси сначала у хозяев, разрешат ли они.

Когда отец был на приеме, ему можно было ни о чем хозяев не спрашивать – настолько был значителен его авторитет. Я – не он, мне придется общаться с хозяевами.

Хозяин кота, пожилой мужчина с грустным взглядом, вопросительно посмотрел на меня, когда я подошла к нему. С Катей Москвиной я уже поговорила. Отец приготовил шприц с лекарством, два вида мази. Сначала антибиотик, потом обработать рану. Делать надо быстро, кот уже не под наркозом, без обезболивания, смазывание – это ужасные страдания, но без этого нельзя.

Мы вместе с хозяином вошли в кабинет. Кот, увидев стол, начал истошно орать, как бы понимая, что его будут мучить. Катя объяснила хозяину кота, как его держать, я помогала. Укол она сделала нормально, не так быстро, как папа, но кота мы сумели сдержать. Но когда она смазала палец мазью и полезла коту в рану, он заорал практически как человек, стал вырываться, и она не смогла ничего сделать. Хозяин кота сам чуть не плакал, казалось, у него сейчас начнется истерика. Я сказала: «Подождите, давайте успокоим котика». Я стала гладить его, говорить какие-то глупые слова тоненьким голосом, сделала так, чтобы кот лежал на боку. Хозяин придерживал его лапки, а голова кота была в пластмассовом колпаке. Пока я говорила с котом, Катька, молодая еще и не очень опытная, с расстроенным видом снимала перчатки. Я, не сменяя ласкового тона, сказала ей:

– Надень мне на правую руку перчатку из нового комплекта.

Она с надеждой, что я избавлю ее от неприятной процедуры, с готовностью сделала это.

– Намажь указательный палец болтушкой, а средний левомеколем.

Она сделала. Я выдохнула, и, не отпуская левой рукой кота, быстро круговым движением провела по ране сначала одним, а потом другим пальцем. Кот зарычал от боли, но я ухитрилась сделать это так быстро, что он успокоился.

Хозяин осторожно вынес кота. Я вышла следом. Кажется, я собиралась упасть в обморок. Я подумала об отце и взяла себя в руки. Хозяину кота сказала:

– Если хотите, я сама буду делать эту процедуру. Осталось еще девять раз.

Мужчина, чуть не со слезами, сказал:

– Спасибо, да уж конечно, только к вам буду ходить. Спасибо за Барсика.

– Подождите благодарить. Сначала он должен выздороветь. Не выпускайте его на улицу. Если повязка разболтается, аккуратно, но не туго поправьте ее. Если что-то будет не так, звоните. Телефон круглосуточный.

Хозяин, продолжая благодарить, прижав к себе страдальца-кота, ушел. Я подошла к кулеру, налила полный стаканчик воды и махом выпила. Я ведь еще только училась в десятом классе.

Кроме гордости за то, что я все сделала правильно, я почувствовала, что помогать животным не менее достойно, чем помогать людям. Люди – они что? Пытаются заработать деньги, раздражаются из-за ерунды, завидуют друг другу, любят – ради себя самих. А животные просто любят, не испытывают беспричинной вражды и молчат. А страдать молча гораздо тяжелее. Животные не могут пожаловаться, что у них болит, описать свою боль, они могут только молча смотреть на людей и ждать помощи от них. Как же их можно не любить! Не забыть дать на ночь Муське канефрон – у нее к старости начались проблемы с почками.

Когда я пришла домой, бабушка было сунулась с обедом, но, увидев мою задумчивую физиономию, быстро отстала. Я уселась на веранде на диване, и через минуту на мне уже сидела теплая компания во главе с Рексиком – дворнягой, у которой не было одной лапы. Его сбила машина, и хозяева не захотели лечить его, требовали усыпить. Папа не стал этого делать, вылечил Рекса, и он остался у нас. Все наши питомцы попали к нам в дом извилистыми путями жизни, которая их не жалела. Наш дом вознаградил их за муки, они нашли у нас любовь, заботу, лечение и уход. И сейчас вся эта пушистая братия облепила меня. Хорошо, что я успела переодеться. Шерсть от кошек и собак была везде в нашем доме, несмотря на самоотверженную борьбу с ней нашей бабушки. Но силы были не равны. Одна старая женщина и пять разномастных любящих существ, не понимающих, почему нельзя тереться о черные брюки и сидеть на диване. Я сунула свой нос в теплую пахучую шерсть кота Васьки. Он был полусиамский пушистый кот, то ли выброшенный, то ли потерявшийся. Очень умный, я думаю, умнее многих людей.

– Ну что, Василий, тяжело будет?

Кот в ответ тихо мяукнул. Он всегда отвечал, когда к нему обращались. Мне казалось, что с возрастом животные наши очеловечивались и еще чуть-чуть – и они заговорят. Муська тоже ревниво подвинулась ко мне. Я погладила ее, и она закрыла свои медовые глазки.

Рексик тоже тявкнул, как будто что-то понял.

– Милые мои, ну как же я от вас уеду?

Эта мысль уже давно мучила меня – ведь надо учиться, учиться долго, и не в нашем городке, где, кроме педколледжа, ничего не было. Надо поступать в мед, надо еще сдать ЕГЭ. Но я была уверена, что поступлю, что все сдам, потому что я училась очень хорошо, и не за папины заслуги ставили мне хорошие оценки, а за мое старание.

Но судьба распорядилась иначе. Уехать в Москву мне пришлось гораздо раньше, и одиннадцатый класс я уже заканчивала там.

Глава 3

Внашей гимназии, лучшей в городе, учился сын одного местного мафиози. Конечно, не столько учился, сколько прогуливал, но родители все-таки заставляли его ходить. Само собой, у него были репетиторы, после окончания школы его собирались отправить на учебу в Англию. Это стало хорошим тоном у богачей. Они думают, что их отпрыски наберутся там не только знаний, но и хороших манер, станут джентльменами. По-моему, совершенно глупое суждение. От наследственности не уйдешь. Но тем не менее… Почему я так много знаю про Пашку – просто он учился в параллельном классе, мы все друг друга знали. Классе в девятом мы даже выступали вместе на каком-то литературном вечере, а потом толпой расходились по домам. Он включил музыку в своем мобильнике, чтобы похвастаться, что он у него есть, а я спросила, есть ли у него «Квин». А он, дурак, сказал:

– Да я такую плесень не слушаю.

Я так разозлилась на него, сдуру начала доказывать, что это была гениальная группа, одноклассники меня подзуживали, зная мой пунктик, а Пашка после этого вечера прозвал меня «поклонницей Фредди Меркьюри». Кстати, английский он знал лучше меня, с репетитором занимался с 5 класса.

А я действительно любила «Квин», некоторые песни слушала почти ежедневно. Почему из всего множества музыкальных групп и певцов я выбрала их, я сама не понимала.

Однажды, когда мы с родителями откуда-то ехали на машине, я включила на телефоне «Квин», а отец спросил меня:

– Странно, ты любишь кумиров нашей с матерью молодости.

Я фыркнула:

– Тоже мне, старики нашлись! Ты так сказал, как будто тебе сто лет.

Мама тоже подключилась:

– Юра, но ведь они же прекрасны! Это искусство, а не подделка!

– Ну неужели нет хороших современных певцов?

– Ну не Нюшу же мне слушать?

– А кто такая Нюша?

– С тобой все ясно, слушайте Фредди и наслаждайтесь. Такого голоса больше ни у кого нет и не будет, – проворчала я.

– Фанатка! – засмеялась мама.

– Не фанатка, а поклонница, – поправила я ее.

Родители замолчали, думая, наверно, о том, что я уже совсем взрослая. По крайней мере, так мне казалось тогда.

И вот получилось так, что после окончания 10 класса поехали мы с мамой на Корфу, в Грецию. Мама все мечтала отдохнуть в красивом месте, побывать в интересных местах, «окунуться в античность», как она говорила. Я, правда, намекала, что античности больше на Крите или Родосе, но мама сказала, что Корфу самый зеленый остров, там дышится хорошо, там императрица Сисси излечилась от чахотки. Ну… если императрица… Мои возражения иссякли, тем более что мне было все равно, куда ехать. Отец, конечно, остался, он работал без отпуска уже много лет. Он казался сильным и выносливым и не хотел бросать работу. А я была так рада побывать хоть где-нибудь, что мне было все равно: Корфу, Крым, Кавказ – все одинаково интересно.

Две недели на Корфу сделали меня загорелой, растолстевшей и ленивой. Хотя мы посетили все возможные экскурсии, жара, от которой можно было спасаться только в море, заставляла спать после обеда или валяться в тени на балконе. Мама все говорила: «Как ты выросла, Верочка, какая ты стала красавица!» Мне было смешно, потому что она всегда так говорила. Но когда мы вернулись в наш захолустный, но от этого еще более любимый городок, все родные в один голос сказали, что я расцвела, совсем невеста стала. Соседки стали расспрашивать меня, есть ли у меня парень, а я отшучивалась, говорила, что рано еще.

Было начало июля, моя подружка Анька гостила у родственников, и я опять стала помогать родителям в клинике. Однажды вечером принесли ротвейлера, умирающего от какой-то отравы. Привезли его на крутом внедорожнике, парочка качков вынесла его из машины, а морду собаке придерживал хозяин: весь лощеный, в дорогих шмотках, но видно, что расстроенный. Я уже собиралась домой, но, увидев это, вернулась помочь. Пса положили на стол, а трое мужчин бестолково толкались возле него. Отец, как всегда, строгий и суровый, велел всем выйти. Остался только хозяин. Отец спросил:

– Что случилось?

– Не знаю, видно, отравили, су… – он покосился на меня и не закончил.

Отец велел позвать медсестру, санитара, сделали анализ, промывание, я помогала, так жалко было пса, он хрипел, задыхался, его рвало, отец сделал все, что мог, потом поставил капельницу. Он возился долго, видно было, что замучился. Я сама была тоже без сил, потому что мне по ходу дела пришлось мыть полы, убирать, протирать и дезинфицировать стол и инструменты.

Повернувшись к хозяину, бледному, как смерть, отец сказал:

– Все, больше ничего не могу. Ждите, но прогноз неутешительный. Все внутренние органы отказали. Оставьте его на ночь здесь. Может, выживет. Моя дочь и я тоже останемся, будем следить.

Хозяин тоже остался. Он сидел рядом с собакой, гладя ее по голове, я была рядом. Отец пошел немного поспать, велел разбудить, если что.

Я шепотом спросила:

– А как это произошло, как его отравили?

– Да не знаю я, но если узнаю, убью гада.

– Вы думаете, кто-то нарочно…

– Ну конечно, меня достать не могут, так бьют по самому дорогому.

Мне так странно стало: неужели нет семьи, детей, хотя для меня наши животные тоже были как дети.

Я замолчала, не хотела нарушать тишину, в которой только было слышно тяжелое дыхание Джоя. Хозяин, не переставая, гладил его по голове.

Потом, обратившись ко мне, сказал:

– Как думаешь, выживет?

– Не знаю. Попробуйте поговорить с ним, как с человеком, скажите, как он вам нужен. Он услышит, даже если не отреагирует, он услышит, обязательно услышит!

– Джой, голубчик, ты нужен мне, как же я без тебя… – слова выползали из него с трудом, как бревна.

– Не могу говорить, – он отвернулся от собаки в сторону.

Я с трудом встала, от долгого сидения все затекло, налила ему корвалола. Он выпил, поморщившись:

– А коньяка нет?

– Не знаю. Может, я вам мешаю, вы хотите наедине с ним побыть?

– Да, наверно.

– Я тогда пойду к папе в кабинет, если что, я дверь оставлю открытой.

Сначала я вышла на крыльцо. Так приятно было вдохнуть теплый летний воздух, очиститься от запаха больницы и страданий, послушать пение дроздов, которые обосновались в садике по соседству. Я потянулась, почувствовав, как устала. Было тихо, темно, но стояла машина, в которой сидели охранники. Один подошел ко мне. Было видно, что он переживает за собаку.

– Ну как там пес?

– Пока неизвестно. Ждем. Дышит еще.

– А ты дочка ветеринара? Вера? Я о тебе много слышал.

– Н-да? И что ты слышал?

– Ну, много хорошего. А я Сергей, охранник.

– У вас такой важный хозяин?

– А ты что, не знаешь, кто это?

– Нет, а кто?

– Исмаилов.

– Знакомая фамилия, кажется, его сын учится в нашей гимназии.

– Да, сынок у него еще тот… – он тоже не договорил, но ясно было, что ничего хорошего о сыне своего хозяина он сказать не мог.

– Тебе не холодно? – спросил Сергей. – Ты такая летняя.

Я была в сарафане, который купила перед поездкой в Грецию и часто его надевала. Очень удобный.

– Да, я с утра не успела переодеться. Ладно, – сказала я, – пойду посмотрю, как там дела.

– Ну давай, пока, – сказал Сергей. – Ты еще выйдешь?

– Наверно. Ну, пока.

Я вошла в кабинет, где спал отец. Он тихо посапывал во сне. Я немного прикрыла дверь и тихо вошла к Исмаилову. Он положил голову рядом со своим псом и тоже спал.

Собака была еще жива. Дыхание было хриплое, но не такое тяжелое, как раньше, или мне так показалось. Я подошла с другой стороны стола. Пес так и лежал на операционном столе, я постелила только ему простыню. Может быть, ему было холодно. Я погладила песика по большой лобастой голове, почесала за ушками, провела рукой по спине. Джой зашевелился, открыл глаза и еле-еле повилял хвостом. Я потрясла хозяина за плечо:

– Проснитесь, он очнулся!

Исмаилов еще не успел ничего понять, как пес облизал его лицо. Хозяин чуть не плакал от радости, стал что-то бормотать, обнимая собаку.

Я сказала ему:

– Аккуратнее, не берите его, я сейчас разбужу отца.

Я пошла к папе, но он уже сам шел навстречу, видимо, разбуженный нашими громкими голосами.

Молча, ничего не говоря, он стал осматривать собаку, посмотрел глаза, пропальпировал живот.

Потом сказал:

– Вера, дай воды.

Я принесла специальную поилку. Отец дал воду Джою, тот жадно пил. Отец сказал:

– Если не будет рвоты, может, все будет неплохо.

Мы все сидели, как на иголках, я молилась, чтобы собаку не вырвало. А еще мне было жалко отца. При ярком, беспощадном свете операционной я вдруг увидела, какое у него серое лицо, мешки под глазами, как он плохо выглядит. Папа сам нуждался в медицинской помощи, а никто этого не замечал!

Джоя не вырвало. Отец облегченно выдохнул и сказал:

– Можете забирать животное. Я даю вам памятку о кормлении. Надо придерживаться строгой диеты. Надо бы еще капельницы поделать… Придется вам привозить его. Мне посылать некого, все в отпуске.

Исмаилов спросил:

– А ваша дочь может ставить капельницы?

Отец ответил:

– У нее нет образования, она не имеет права! Я не хочу лишиться лицензии из-за вас!

– Доктор, я вам очень обязан. Как скажете. Будем привозить. Теперь я ваш должник. Если у вас будут какие-то проблемы, в том числе и с лицензией, и вообще, только слово мне скажите, – я для вас все сделаю.

Отец внимательно посмотрел на него:

– Смотрите лучше за псом. Потом, когда будете водить на прогулку, надевайте колпак, чтобы он не смог ничего проглотить. А свои проблемы я решаю сам.

– Хорошо, хорошо, спасибо, – Исмаилов полез в карман за бумажником и вытащил из него пачку денег.

Я в этот момент сказала:

– Может, мне позвать ребят, чтобы собаку унесли?

– Да, да, сходи, Верочка, – это были слова Исмаилова.

Я вышла, закрыв дверь, и только слышала гневный голос отца, отчитывающего хозяина собаки. Я знала, что отец никогда не брал денег больше положенного. Хотя…

С этого можно было бы и взять. Это не одинокая старушка – пенсионерка, у которой единственная радость в жизни – ее котик или собачка и которая готова отдать все деньги, чтобы ее любимца вылечили. Правда, с таких отец и вообще не брал денег, только за лекарства. Не знаю, что там дальше было.

На улице уже светало. Я подошла к машине. Охранники сладко спали. Я позавидовала. Я сама дико захотела спать. Практически всю ночь на ногах!

Я постучала в стекло. Сергей увидел меня, открыл дверцу и вышел.

Я сказала:

– Все хорошо. Можно забирать Джоя. Надеюсь, он выздоровеет.

Сергей растолкал напарника, и они пошли за мной в клинику. Я предположила, что денежные разборки закончились.

Так и оказалось. Отец что-то писал за столом, Исмаилов поглаживал пса, все было тихо-мирно.

Папа сказал мне:

– Вера, ты сможешь сегодня прийти к клиенту, сделать капельницу? Конечно, когда отдохнешь.

– Могу, но ты же…

– Вот и хорошо, дочь. Для тебя практика.

Я замолчала. Как Исмаилов убедил отца? Конечно, собаку лучше не таскать с места на место, но ведь я действительно не имею права лечить. Но если хозяин согласен, тогда другое дело. И если даже отец согласился.

Исмаилов пожал отцу руку, расстались они вполне мирно, ребята взяли Джоя, и наконец-то все вышли. Отец сел за стол. Он молчал и был какой-то странный.

– Пап, ты плохо выглядишь. Пошли скорей домой, тебе надо лечь.

– Иди одна. Я должен дождаться Москвину.

– Зачем ее ждать, у нее свой ключ, откроет. Пошли, пап. Я без тебя не пойду.

– Ну ладно. Что-то я устал. Твоя правда.

Мы вышли на крыльцо. Было уже совсем светло, солнце уже встало, птицы заливались разными голосами, ни машин, ни грохота – благодать, как сказала бы бабушка. Свежий воздух способен творить чудеса. Я ожила, как будто и не было бессонной ночи, мне хотелось двигаться, сбегать на речку, окунуться в воду… Отец как будто прочитал мои мысли:

– Сначала домой, спать!

И мы пошли домой.

Первое, что мы увидели дома, вернее не «что», а кого, и не дома, а в саду – была мама. Сколько же она так просидела! Увидев нас, она вскочила, плед, которым она была накрыта, упал, но мама даже не заметила этого. Она обняла отца, негромко спросила:

– Ну как, Юра? Жива собака?

– Жива, жива, – отец, увидев мать, тоже ожил, он не хотел показывать ей свою усталость.

– Как Исмаилов, не наезжал на тебя?