Kitobni o'qish: «Моральные размышления о старости, о дружбе, об обязанностях»

Марк Туллий Цицерон

Shrift:

MARCUS TULLIUS CECERO

CATO MAIOR

DE SENECTUTE

LAELIUS DE AMICITIA

DE OFFICIIS

Перевод с латинского В. Петухова, В. Горенштейна

Вступительная статья Л. В. Маркова

Влюбленный в бессмертие: Цицерон как моральный философ

Цицерону поднесли чин «отца отечества» и приставили к нему человека с флейтою.
Всеобщая история, обработанная «Сатириконом»

Марк Туллий Цицерон был совершенным оратором не благодаря лишь отточенным фразам, запоминающимся формулировкам или плавному изяществу речи – конечно, можно назвать и это ораторским совершенством, но с оговорками, что вспыхивало оно не раз и до, и после Цицерона, и что оно может как в зерне заключаться в отдельной поэтической строчке, а не только в большой речи или трактате. Победа Цицерона в соревновании ораторов всех веков обязана полноте его ставок: каждую речь он говорил как последнюю, от которой зависят и судьбы человека и судьбы Рима. Одна только история: Тит Анний Милон, бывший претор, обвиненный в убийстве Публия Клодия Пульхра, перешедшего из патрициев в плебеи карьериста-популиста, сначала сам прочел речь в защиту себя. Цицерон Клодия ненавидел; зато его любил поэт Катулл, влюбленный в его сестру Клодию, названную им Лесбией, – равное количество слогов позволяло посвященным подставлять в стихи ее имя – и Катулл поэтому невзлюбил Цицерона, обозвав его «лучшим всех адвокатом»: слово «всех» сразу относится к двум словам, и получается, что Цицерон хочет быть лучше всех, а в результате заступается за кого попало. Защитить себя не удалось: стычка на суде между сторонниками обвинения и сторонниками защиты заставила Милона бежать, переодевшись в рабскую одежду. Начались беспорядки по всему Риму, и Милон уже был привлечен к настоящему суду, выступил Цицерон, но неудачно – вероятно, потому что ему было отведено меньше времени, чем он просил. Милон был отправлен в изгнание в Массилию, нынешний Марсель, но потом не раз перечитывал речь Цицерона и так восхищался ею, что говорил, что сама речь устроена так, что во всех случаях привела бы к его оправданию. Для нас эта логика непонятна: мы привыкли, что риторика приспосабливается к обстоятельствам, а здесь обстоятельства приспосабливаются к риторике. Для нас риторика – лишь эпизод политической жизни, а здесь политическая реальность оказывается лишь необязательным эпизодом риторики. В этом смысл шутки русских авторов «Сатирикона», вынесенной в эпиграф: в труде «Об ораторе» Цицерон доказывал, что оратор не может без публики, как флейтист без флейты – имея в виду, что ему не только надо исполнить свое произведение, но хотя бы на миг утешить свою душу, и тогда всеобъемлющая гармония публики и оратора, эта игра тонкой флейты, сделает всю политику лишь рядом необязательных эпизодов.

История европейской культуры чаще была сопротивлением Цицерону, чем подражанием ему. Эразм Роттердамский в диалоге «Цицеронианец» (1528) высмеял интеллектуала, выучившего наизусть всего Цицерона и весь дом уснастившего его драгоценными портретами, чтобы видеть кумира даже во сне. Собеседник заметил, что если каждую ночь из года в год цицеронианец занимается исключительно текстами Цицерона, то пока он стремится уподобиться оратору, жена родит детей от кого-то совсем не подобного ему. Родовитость книжная, культурная генеалогия, резко дискредитирована: гармония книг и публики разрушена вторжением неприглядной жизни. Совершенная уже карикатура на Цицерона – явленный просвещенным читателям в середине XVIII в. Тристрам Шенди Стерна – резонер, не понимающий, сколь неуместны его стройные рассуждения.

Такое сопротивление Цицерону началось еще при жизни, Плутарх сообщает, как Марка Туллия все обвиняли в неумеренном бахвальстве. И оно же продолжалось потом из века в век: Петрарка был разочарован суетливостью его писем, разрушающих монументальный образ государственной мудрости, а Монтень говорил, что Цицерон был «хорошим гражданином», но не «выдающейся душой». В чем-то это сопротивление Цицерону напоминает сопротивление Пушкину в русской культуре: что Пушкин слишком «антологичен», слишком гармоничен, что он тоже хороший гражданин города поэзии, но не выдающаяся душа поэта-обличителя. Даже Гоголь говорил, что Пушкин устарел, потому что уже нельзя в поэзии брать «картинной личностью характера… гордостью движений своих» (как это напоминает обвинения Цицерона в тщеславии!); а затем критическая мысль научилась обходиться без Пушкина, оставив его лишь для школьной программы. Но заслужил ли Цицерон такое сопротивление?

Цицерон родился в 106 г. до н. э., в предгорном Арпино, на древних землях латинян, как и старший его на полвека полководец Гай Марий, начинатель гражданской войны 88 г. до н. э против Луция Корнелия Суллы. Цицерон, на дух не переносивший Суллу и его сторонников, всегда прославлял Мария, с которым был в свойстве (впрочем, в свойстве и с Каталиной), считая, что хотя оба полководца равно казнили соотечественников без жалости, Сулла был ленив духом, а Марий – трудолюбив и храбр в каждом поступке. Марий действительно был честен и запрещал обиду слабых: например, когда его племянника убил легионер, которому тот учинил насилие, Марий повелел полностью оправдать убийцу.

В Рим Марк Туллий попал только в 15 лет, и стал учиться сразу у многих учителей. Когда началась вышеупомянутая гражданская война, Цицерон впервые обратился к созерцательной жизни, не присоединившись ни к одной из сторон, но проводя дни и ночи за свитками, потом, после победы Суллы, он уверял власти, что просто скрывался от мобилизации сторонниками Мария. Как только в великом Городе установилось спокойствие, Цицерон начал выступать в качестве адвоката. Труд молодого адвоката не следует недооценивать, даже если в его ведении были частные иски. Дело в том, что после гражданской войны все древние роды утратили свое влияние: погибли лучшие их представители, была разрушена привычная солидарность. Выиграть судебный процесс и тем самым доказать, что справедливость на твоей стороне – значило сразу резко повысить себя в глазах Рима и мира, и может быть, приобрести то влияние, которым не обладали даже самые влиятельные предки в роду. Правда, Сулла стал с подозрением коситься на успешного адвоката, явно приобретшего политическое влияние не по возрасту, и Цицерон счел за благо опять уйти с головой в философию, на этот раз на острове Родос, глядящем на азиатский берег.

В 75 г. до н. э. Цицерон начал административную карьеру: сначала стал квестором на Сицилии, наладив экспорт хлеба в Рим, и там же приступил к расследованию дел наместника Гая Верреса, процесс против которого он на удивление всем выиграл – Верресу пришлось заплатить гигантский штраф и отправиться в изгнание. Умение быть следователем, судьей и адвокатом одновременно (конечно, по разным делам) пригодилось Цицерону не раз: в этом смысле он был уникальным, так как мог не только руководствоваться нормой закона, но и превращать свою любознательность в источник справедливых решений. В 63 г. до н. э. Цицерон стал консулом, навсегда вписав себя в большую историю Рима.

Если совсем коротко говорить о политической ситуации времен Цицерона, то кроме споров внутри города Рима, доходивших до побоищ, это была иногда скрытая, а иногда горячая «война Севера и Юга», очень похожая на знакомую нам по американской истории, но во много раз более долгая. С одной стороны, бережливый и суровый север, не допускающий никакого расточительства, берегущий общую землю и общую политическую инфраструктуру. С другой стороны, юг небольших имений, малых полей, на которых трудятся рабы, юг, которому понятна мысль отнять и поделить. В мире юга был свой сверхбогач – разоблаченный Цицероном Веррес, наместник на Сицилии из воспитанников Суллы, в пиратской земле превзошедший пиратов своими аппетитами. Другая знаменитость, Спартак, человек несомненного личного мужества, был не просто предводителем недовольных рабов, которым нечего терять, как многие думают, а вождем Юга: его охотно поддерживали все, кто надеялся что-то получить с этого грабительского похода рабов. И Катилина, которого Цицерон сравнивает со Спартаком, был сообщником многих южан и продолжателем дела первого римского «пожизненного диктатора» Суллы – именно воспитанники его диктатуры, основанной на проскрипциях и распределении отнятого, стали ядром заговора Катилины.

Понятно, почему героями диалогов «О старости» и «О дружбе» (еще Аристотель считал дружбу антонимом сговора) становятся Катон и Лелий, хотя Цицерон родился на два десятилетия позже кончины Лелия, впрочем, мог быть важен пример Платона: среди его диалогов есть пересказы Сократом разговоров, случившихся двумя поколениями ранее. Катон был не только словесным разрушителем Карфагена, но и самым известным сторонником рационального землепользования, а Лелий представлял кружок Сципиона Африканского, молодых аристократов-реформаторов, в котором постоянно планировались какие-то реформы, но никогда не реализовывались как задумывались – Лелий задумал аграрную реформу, но потом отказался от нее, понимая, какой ущерб она нанесет Риму.

Наставником этого аристократического кружка был Панетий Родосский, жрец храма Посейдона в Линдосе над синеющим обрывом. Панетий, представлявший философию стоицизма, учившую терпению и бесстрастию, присоединился к малоазиатскому посольству Сципиона в 139 г. до н. э. и перебрался в Рим. Цицерон сам учился философии на Родосе, скрываясь там от Суллы и его сторонников до смерти последнего в 82 г. до н. э. Имя Панетий означает «Причина всему», и как прилагательное из двух корней оно одинаково звучит в мужском и женском роде. В византийской гим-нографии, когда сложносоставные слова одновременно догматизировались и поэтизировались (ну как если бы у нас бюрократизм вроде «крупный рогатый скот» стал бы предметом высоких отвлеченных размышлений о величинах и о сходстве и несходстве живого), Бог стал называться «всепричинным началом» с этим прилагательным.

Стоицизм в Риме появился, впрочем, поколением раньше, благодаря Кратету Маллосскому из Пергама, астроному и грамматику, которого царь Аттал, сын царя Аттала Спасителя и основатель Атталии, нынешней курортной Антальи, отправил послом в Рим. Кратет, непривычный к римским отхожим местам, провалился в яму, переломал ноги и, обездвиженный, вынужден был открыть свою школу, где наставлял римлян правильно строить трактаты и рассуждения. Но Панетий обучал не просто философствовать, а систематически изучать природу и приводить примеры из разных наук, подтверждающие моральную правоту выступающего.

Главный труд Панетия назывался «Об обязанностях», откуда и название трех книг Цицерона, вероятно, представляющих собой мастерский «ремейк» первоисточника: как если бы греческий фильм пересняли в Голливуде. Под «обязанностями» он имел в виду не совсем то, что мы сейчас вкладываем в это слово, рассуждая об обязанностях как заранее взятых однократных или рутинно повторяющихся обязательствах. Скорее, это надо было бы переводить как «должное», имея в виду не только долг перед друзьями, родителями или обществом, но и долг перед собой. Слово «обязанность» мы можем произносить с легким отвращением, но слово «должное» – скорее, с удовлетворением. «Так должно быть» и «я повел себя должным образом» – и целью Панетия было доказать, что «должное» в природе и в моральной сфере одинаково проистекают не из социальных ситуаций, а из стремления к удовлетворению и даже удовольствию.

Цицерон называл написание таких трудов словом «досуг», имея в виду вовсе не то, что трактаты требуют меньших усилий, чем ораторская или политическая деятельность, но что их создание – философское занятие, следующее из созерцательного образа жизни. Написанию трактатов предшествовали драматические события: в 60 г. до н. э. по иску насмерть обиженного на него Клодия, но на самом деле с одобрения Цезаря, пришедшего тогда к власти вместе с Помпеем и Крассом, Цицерон был осужден. Дело в том, что Цезарь хотел видеть Цицерона своим помощником, обещая ему безопасность в обмен на дипломатические услуги. Цицерон не против был быть дипломатом, но против таких сделок, и Цезарь это сразу почувствовал. Марк Туллий был приговорен к изгнанию за пределы Италии, а его усадьбы сровняли с землей как оскорбляющие государство строения. Часто Цицерона обвиняют в малодушии: он готов тогда, дескать, был бросаться в ноги каждому встречному, кто может за него заступиться. Однако нужно понять, что такая интрига, в которой не только патрицианские роды торгуются и враждуют, но и сама власть с собой торгуется и против себя враждует, была ему непривычна и унизительна – он, можно сказать, впервые разочаровался не в людях, а в государстве. В 57 г. до н. э. Клодий рассорился с Помпеем, и последний помиловал Цицерона. Ему сразу за счет казны отстроили все его усадьбы, но Цицерон был по-прежнему настолько подавлен, что не хотел возвращаться в политику. Он удаляется в одну из усадеб, где пишет первые философские труды.

В 51 г. Цицерону пришлось вернуться во власть, но уже в качестве полководца: он успешно подавил мятеж в Каппадокии, получил звание «императора» (мы бы сказали, орденоносного маршала). Выполняя многие поручения Помпея, он был разочарован его нерешительностью, считая, что Цезарь постепенно превращается в единовластного правителя из-за нехватки мужества у Помпея. Когда между Цезарем и Помпеем началась гражданская война, Цицерон сначала уехал в имение, вновь занявшись философией, потом оказался в лагере Помпея, надеясь своим красноречием создать там настоящий штаб, который возьмет власть над всеми провинциями, и к счастью, после проигрыша Помпея, был помилован Цезарем, снова удалившись в другое имение и вновь занявшись философской работой, включая переводы с греческого. Так, Цицерон перевел «Тимей» Платона, самый необычный по образности диалог, которым завершали обучение платонизму: перевод этот иногда напоминает пересказ, иногда, напротив, поражает выразительной основательностью. Важно, что Цицерон исходил из той предпосылки, которую открыто высказал в трактате «О гадании»: греческий язык слишком мелодраматичен, тогда как латинский точен и почтителен, богопочитание вписано в сам язык, где много хороших слов для разного «уважения», «внимания» и «поклонения», поэтому римлянам и пристало переводить такие вещи, как «Тимей», созерцающие божественное устройство космоса.

Хуже пришлось Цицерону с установлением второго триумвирата. Марк Антоний ненавидел его и за расправу с Клодием, и за гибель сторонников Суллы, они же сторонники Катилины, и за дружбу с убийцей Цезаря Брутом, и искал возможности казнить Цицерона. Марк Туллий, опасаясь наемных убийц, удаляется в еще одну усадьбу, самую живописную, где и завершает диалог «О старости» (начатый, вероятно, под впечатлением от убийства Цезаря) и пишет диалог «О дружбе» и три книги «Об обязанностях».

Задача диалога «О старости» – показать старость в окружении молодежи, доказав, что старость – вовсе не возраст бессилия и увядания, а возраст руководства, стратегического мышления и уверенного знания вещей, не смущаемого ни юношеской неуверенностью, ни порой поверхностным взглядом на вещи в зрелости. Говорят, что старики слабы? Но именно в старости они не совершают лишних движений и принимают поэтому самые основательные и убедительные для всех решения. Говорят, что старики забывчивы? Но ведь в старости они подводят итоги прочитанному и прожитому, разгадывают все жизненные загадки, и поэтому вспоминают то, что никогда не вспомнит легкомысленный юноша или хлопотливый зрелый человек. Говорят, что старики скучны? Но только старики умеют ценить и каждый миг жизни и понимать настоящий, полновесный смысл любого удовольствия и любой веселости. Проповедником старости в диалоге становится суровый Катон Старший, запомнившийся современникам как воспитатель целого поколения римских политиков, – для него было важно, чтобы молодые политики находились рядом со старыми, перенимая и их манеры, стать, речь и образ мыслей. Идеи трактата мы явно находим в изображении «трех возрастов» в европейской ренессансной живописи: юность еще слепа (у Джорджоне она не может без шпаргалки, а у Тициана представлена вообще закрывшими глаза младенцами), руководствуется только чутьем, а не разумом, зрелость слишком самодовольна, а вот задумчивая старость дает себе и зрителю полный отчет. На картине «Три мудреца» Джорджоне мы тоже замечаем три возраста, и старик не случайно астроном – знаток всех звезд и всего мироздания, а не только отдельных явлений или отдельных закономерностей.

В диалоге «О дружбе» кроме Лелия участвуют два его зятя, с одним из которых, Квинтом Муцием Сцеволой, Цицерон в молодости очень дружил. Опыт дружбы со старшим товарищем отразился и в идеях трактата. Представление о дружбе как о высочайшем состоянии свободного человека восходит к «Никомаховой этике» Аристотеля: свободный человек принимает все решения самостоятельно, поэтому в своем мнении не зависит от других людей, он сам знает, какое счастье для него будет всегда уместно, в отличие от рабов, которые умеют только вступать в сговор. Но не нуждаясь ни в мыслях, ни в эмоциях, черпая их все из философского созерцания, он нуждается в друге, который станет зеркалом его предельного предназначения: ведь свободный человек должен уметь пожертвовать собой ради родины, а друг, готовый жертвовать собой ради друга, отдающий свое время и имущество ради него – зеркало уже не характера, а предназначения.

В сравнении с Аристотелем, Цицерон смягчает тон. Для него дружба возможна между разными людьми, и в ней важно не предельное предназначение человека, а умение друзей подбадривать друг друга, спасать от упадка сил. Дружба для него – изобилие природной уместности: как солнце всех согревает, так и дружба радует всех на свете. Дружба для Цицерона – дело не столько высшего благородства, сколько справедливости: друг устыдится просить у друга совершить несправедливый поступок. Нужно заметить, что грек Плутарх был в этом вопросе ближе Цицерону, чем Аристотелю: он с негодованием сообщает, как радикальный политик Гай Блоссий на допросе сказал, что он бы послушался приказа своего друга Тиберия Гракха, даже если бы тот приказал сжечь Капитолий. Цицерон и Плутарх действуют в мире партийной политики, и новое понимание дружбы как запрета на недолжное должно не отменить, но дополнить старое.

Три книги «Об обязанностях» обращены к сыну Марку, тогда учившемуся в Афинах. В нем на множестве примеров разбирается не то, как понимать справедливость или честность, но как быть справедливым и честным в самых сложных ситуациях. Каждый знает, что такое справедливость в экономике или даже в политике; иногда знает, что вести здоровую жизнь – справедливо по отношению к своему телу. Но как понять справедливость вообще? Сократ у Платона в таких случаях показывал, что ресурсов нашей речи недостаточно для создания отвлеченных понятий, и поэтому нужна особая влюбленность в знание, чтобы оно, ответив на твою любовь, стало бы знанием, проверившим саму нашу природу: ведь любить – заложено в ней самой. Цицерон идет по другому пути: он ищет не созидательной любви, но формулы, которая соединяет в человеке уже готовые свойства: например, мудрость, честность и благоговение. Как это отличается от более чем неточной и оскорбительной формулы русской культуры, дескать, русские люди могут быть скорее святыми, чем честными и здравомыслящими. Для Цицерона сама логика поступков рано или поздно потребует от честного человека быть святым, и от святого быть здравомыслящим. По сути, перед нами одновременно первый экзистенциальный и первый феноменологический трактат: как именно можно состояться в качестве человека, в самом своем существовании осуществившим все собственные свойства, но и как провести «редукцию» готовых форм мудрости или смелости, чтобы получить угодную человеческой природе «обязанность».

После написания трактатов Цицерон прямо обличает Антония и, в 43 г. до н. э., бежит, чтобы сесть на корабль, направляющийся в Грецию, но посланные Антонием убийцы застают оратора в дороге и отрезают ему голову, дабы доставить Антонию. Третья супруга Антония Фульвия, бывшая жена много раз помянутого Клодия, с которой Антоний прожил в три раза больше, чем с пятой и последней супругой царицей Клеопатрой (впрочем, родившей ему до его самоубийства троих детей, в отличие от Фульвии, родившей только одного), с удовольствием втыкала булавки в омертвевший язык Цицерона. Художник П.А. Сведомский, родом из знаменитых владельцев Михайловских заводов в Пермской губернии, изобразил утехи Фульвии на большом живописном полотне (1898). После самоубийства Марка Антония постановлением сената имя Марк навсегда было исключено из рода Антониев: так окончательно победило дело Цицерона, утверждавшего, что у несправедливости не должно быть имен, а имена пусть будут только у справедливости. Так мнимая хлопотливость Цицерона оказалась формой дружбы со всеобщей истиной.

Для русского читателя имя Цицерона прежде всего ассоциируется с великим стихотворением Ф.И. Тютчева:

Оратор римский говорил
Средь бурь гражданских и тревоги:
«Я поздно встал – и на дороге
Застигнут ночью Рима был!»
Так!.. Но, прощаясь с римской славой,
С Капитолийской высоты
Во всем величье видел ты
Закат звезды ее кровавый!..

Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!

Это стихотворение не просто о славе, достигнутой Цицероном в самые сложные и кровавые годы жизни Рима. Это стихотворение о почитании всеблагих, которое Цицерон проповедовал в каждом своем трактате: нужно хотя бы немного быть почтительным и доверчивым, чтобы не стать игрушкой в чужой политической игре. Недоверчивый человек сразу хочет прильнуть к готовым решениям, а человек доверчивый всегда чувствует себя у себя дома – и разрушившие его дом всегда восстановят его, так что он, прежде по ночам читавший философские свитки до кровавых слез, выпьет из чаши морального бессмертия. Примеры в его диалогах и трактатах окажутся «высокими зрелищами», любой диалог станет пиром как «Пир» Платона, а моральная беседа в старости о дружбе по обязанности – советом богов, познавших себя в любви и благоговении.

Александр Марков,

профессор РГГУ и ВлГУ,

в. н.с. МГУ имени М.В. Ломоносова,

8 марта 2018 г.

Bepul matn qismi tugad.