Kitobni o'qish: «Размышления. В чем наше благо? Готовому перейти Рубикон (сборник)»

MARCUS AURELIUS ANTONINUS, EPIKTETOS

© Издание. Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

Предисловие

Римский император (161–180 гг. по Р. Х.) Антонин, более известный под именем Марка Аврелия философа, родился в Риме в 121 году, а спустя семнадцать лет вместе с Люцием Вером был усыновлен их дядей Антонином (Пием), в том же году унаследовавшим императорский престол от Адриана. В 147 году он сделался соправителем государства, а после смерти дяди Пия, последовавшей в 161 году, императорская власть всецело перешла к нему, и он немедленно разделил престол с Люцием Вером. На престоле он носил имя императора Цезаря-Марка-Аврелия-Антонина-Августа, но мы будем называть его Аврелием, ибо под этим именем он наиболее известен сегодня Аврелий получил образование под руководством лучших учителей своего времени, риторику, например, преподавали ему Ирод Аттик и Марк-Корнелий Фронто; в двадцатипятилетнем возрасте он под влиянием философа Юния Рустика с особенным увлечением предался изучению стоической философии.

Это был выдающийся правитель, но царствование его не было счастливым. Во все время его правления бесконечные войны потрясали империю, на нее обрушился целый ряд бедствий, одно тяжелее другого: наводнение, землетрясение, голод сменяли друг друга. Вслед за его вступлением на престол катты вторглись в Римскую Германию и Рэцию, Британия стала угрожать восстанием, началась уже долго созревавшая упорная война с парфянами. В то время, когда государственные заботы удерживали Марка Аврелия на Западе, Люций Вер должен был вести войну на Востоке. Состоявшие под его начальством полководцы, именно Статий Приск и Авидий-Кассий, повели дело с таким успехом (Селевкия на Тигре была взята, дворец парфянского царя в Ктесифоне разрушен), что парфяне вынуждены были заключить мир (165 г. Р. Х.), хотя в римском войске уже стала свирепствовать чума.

По окончании Парфянской войны оба императора получили в 166 году триумф, и Марк Аврелий принял титул Парфянского. Но радость победы была омрачена ужасной чумой, которую вернувшиеся войска занесли во все провинции, лежавшие на их пути. К этому присоединилось еще и то обстоятельство, что северные племена, жившие вдоль Дуная на римской границе, заключили наступательный союз и вторглись в пограничные провинции. Оба императора выступили на войну, которая по имени одного из могущественнейших неприятельских племен получила название Маркоманской и много лет велась с переменным успехом. В январе 169 года Л. Вер умер в Италии на пути императоров в Рим. Критическое положение империи, на которую одновременно обрушились война, мор и голод, заставило Марка Аврелия принять чрезвычайные меры, он даже приказал продать с аукциона массу драгоценностей, хранившихся во дворце. Вскоре на льду Дуная он одержал победу над яцигами. Но в 174 году Марк Аврелий был окружен; недостаток воды довел войско его до крайности. Внезапно поднялся ветер, проливной дождь освежил войско, и враги были разбиты. Эта история пересказывалась потом и язычниками, и христианами. И в следующем году военное счастье не покинуло Марка Аврелия, но посторонние обстоятельства вынудили его заключить с варварами мир. Он получил известие, что восстал сирийский наместник Авидий-Кассий, которому император передал высшее управление значительной частью Востока. Но прежде чем Марк Аврелий добрался до Азии, мятежный наместник был убит собственными своими офицерами. Участники восстания имели случай испытать все великодушие и гуманность Марка Аврелия. 3 декабря 176 года он вместе с сыном своим Коммодом праздновал триумфом победу над «германцами и сарматами»; в это же приблизительно время он сделал Коммода своим соправителем. В 178 году опять вспыхнула война с маркоманами, которая снова кончилась победой римлян.

17 марта 180 года Марк Аврелий умер. Помимо обычных почестей ему была воздвигнута еще колонна по образцу Траяновой, украшенная рельефными изображениями подвигов Марка Аврелия во время Маркоманской войны. Изображения эти сохранились до сих пор, равно как на Капитолии бронзовая, с остатками позолоты, конная статуя.

Несмотря на упорные войны, в которых Марк Аврелий провел все свое царствование почти без перерыва, он все же находил время для многих благотворных мероприятий в области внутреннего управления и юстиции. Все эти мероприятия отличаются замечательным человеколюбием. Между прочим, он расширил приют для бедных детей, учрежденный Траяном, и дал ему твердый устав, а также упорядочил законы об опеке. Но есть в его системе и теневая сторона: это преследования христиан, которыми галльские и смирнские власти омрачили его правление; он допустил эти преследования, предпринятые на основании законов, изданных при Траяне.

Кроме некоторых частей своей переписки и переписки Л. Вера и Антонина Пия с знаменитым ритором Фронтоном, Марк Аврелий оставил записки на греческом языке, под заглавием «К самому себе» («Размышления»). Записки эти делятся на 12 книг и дышат благородством и возвышенностью стоицизма; в них ярко отражаются его великодушный характер и те высоконравственные начала, которые он старался проводить в жизнь. Содержание этих записок – вопросы практической морали. Идеалом человека Марк Аврелий признает совершенное равнодушие ко всяким лишениям и самую искреннюю любовь к людям. Исконное свойство человеческой природы, по его мнению, стремление к общему благу. Он жалеет о тщеславии завоевателей и подвиги их считает наравне с разбоем. Он первый произнес слово «космополит». «Ты, как человек, – говорит он, – гражданин всего мира, ты – космополит». Все это, однако, не помешало ему выразить в своем произведении крайнее презрение к мученикам за идею христианства. Все происходящее в мире Марк Аврелий рассматривает как проявление промысла природы, отождествляемой с богом – активным, разумным и материальным началом, проникающим весь мир и объединяющим его в единое целое. Человек должен активно сотрудничать с миром, т. е. с богом, ибо в мире все происходит согласно его естественным законам. Чтобы достичь счастья, необходимо привести свое поведение, свои чувства и взгляды в соответствие с этими законами. Задача – постигать эти законы и жить в гармонии с ними…

Марк Аврелий. Наедине с собой
Размышления

Книга первая

1

Деду Веру¹ я обязан сердечностью и незлобивостью.

2

Славе родителя² и оставленной им по себе памяти – скромностью и мужественностью.

3

Матери³ – благочестием, щедростью и воздержанием не только от дурных дел, но и от дурных помыслов. А также и простым образом жизни, далеким от всякого роскошества.

4

Прадеду⁴ – тем, что не посещал публичных школ, пользовался услугами прекрасных учителей на дому и понял, что на это не следует щадить средств.

5

Воспитателю⁵ – тем, что не интересовался исходом борьбы между Зелеными и Голубыми⁶ или между гладиаторами фракийского и галльского вооружения, что вынослив в трудах, довольствуюсь малым, не поручаю своего дела другому, не берусь за множество дел и невосприимчив к клевете.

6

Диогнету⁷ – нелюбовью заниматься пустяками и неверием в россказни чудотворцев и волшебников о заклинаниях, изгнании бесов и тому подобных вещах, тем, что не разводил перепелов и не увлекался ничем подобным, и тем, что меня не выводит из себя свободное слово, что я отдался философии и слушал вначале Евтихия, затем Андрона и Мециана, уже ребенком писал диалоги и почувствовал влечение к простому ложу, звериной шкуре и прочим принадлежностям греческого образа жизни.

7

Рустику⁸ – тем, что пришел к мысли о необходимости исправлять и образовывать характер, не проникся духом софистики, не занимался сочинительством теорий, не держал увещательных речей, не разыгрывал напоказ ни страстотерпца, ни общего благодетеля, не увлекался ни риторикой, ни поэтикой, ни краснобайством, не разгуливал дома в столе⁹ и не делал ничего подобного. Благодаря ему я пишу письма без всяких затей, вроде того, которое он сам написал моей матери из Синуессы, всегда готов примириться с оскорбителями и обидчиками, лишь только они сделают первый шаг, вникаю во все, что приходится читать, не довольствуясь поверхностным образом, не соглашаюсь тотчас же с людьми, сыплющими словами, и благодаря ему же я познакомился с воспоминаниями об Эпиктете¹⁰, которыми он ссудил меня из своей библиотеки.

8

Аполлонию¹¹ – свободой и решимостью и тем, что неуклонно не взираю ни на что, кроме как на разум, и всегда остаюсь себе верным, при жестокой боли, при потере ребенка, в опасной болезни. Благодаря ему я на живом примере ясно увидел, что в одном и том же лице величайшая настойчивость может ужиться со снисходительностью, благодаря ему я не выхожу из себя, когда приходится растолковывать что-либо; видел человека, который уменье и сноровку в передаче познаний почитал наименьшим из своих достоинств, и понял, каким образом следует принимать от друзей так называемые услуги, не оставаясь в вечном долгу из-за них, но и не оставляя их равнодушно без внимания.

9

Сексту¹² – благожелательностью, образцом дома, руководимого отцом семейства, решением жить согласно природе, безыскусственной серьезностью, заботливым отношением к друзьям, запасом терпения в отношении к людям невежественным и опрометчиво судящим и уменьем со всеми ладить: общение с ним было приятнее всякой лести, и в то же время он пользовался у этих людей величайшим уважением. Он учил меня с пониманием и методически отыскивать и располагать необходимые для жизни основоположения, не высказывать признаков гнева или какой-либо другой страсти, но сочетать любвеобилие с полнейшей свободой от страстей, пользоваться доброй славой, не вызывая шума, и обладать большими познаниями, не выставляя их напоказ.

10

Александру Грамматику¹³ – воздержанием от упреков и обидных замечаний по адресу людей, обмолвившихся каким-либо варварским, ошибочным или неблагозвучным выражением: в подобных случаях я, следуя ему, стараюсь употребить правильное выражение в форме ли ответа, подтверждения, совместного исследования самого предмета, а не оборота речи, или же посредством какого-либо другого уместного приема напоминания.

11

Фронтону¹⁴ – пониманием того, каковы злорадство, коварство и лицемерие, присущие тирании, и того, насколько вообще черствы душой люди, слывущие у нас аристократами.

12

Александру Платонику¹⁵ – тем, что не часто и не без необходимости ссылаюсь на недосуг как в разговоре с кем-нибудь, так и в письмах и не пренебрегаю, таким образом, постоянно, под предлогом неотложных дел, обязанностями по отношению к ближним.

13

Катуллу¹⁶ – тем, что не оставляю без внимания жалобы друзей, даже если они неосновательны, но стремлюсь по возможности все уладить по-прежнему, что от чистого сердца воздаю хвалу учителям, как это делали, судя по воспоминаниям, Домиций и Атенодот, а также истинной любовью к детям.

14

Брату моему Северу¹⁷ – любовью к домашним, к истине и справедливости, знакомством, через его посредство, с Тразеем, Гельвидием, Катоном, Дионом и Брутом¹⁸, представлением о государстве с равным для всех законом, управляемом согласно равенству и равноправию всех, и царстве, превыше всего чтущем свободу подданных. Ему же я обязан и тем, что неизменно чту философию, делаю добро, постоянен в проявлениях щедрости, исполнен благих надежд и верю в любовь со стороны друзей. Осуждая кого-нибудь, он не скрывал этого, а его друзьям не приходилось догадываться, чего он хочет или не хочет, но это всем было ясно.

15

Максиму¹⁹ – самообладанием, настойчивостью, бодростью в болезнях и других невзгодах, уравновешенностью, мягкостью и достоинством характера, рвением в исполнении стоящих на очереди дел; что бы он ни говорил, все верили, все верили в его искренность, что бы ни делал – в отсутствие злого умысла. Ему же я обязан тем, что ничему не удивляюсь и ничем не поражаюсь, ни в чем не проявляю ни спешки, ни медлительности, ни растерянности, ни уныния, ни злорадства, ни гнева, ни мнительности, и тем, что предан добру, готов отпустить обиду, чуждаюсь лжи, предпочитаю верность своему долгу последующему исправлению, соблюдаю благопристойность и в шутках: никто не считал себя презираемым им, но никто не решался и счесть себя выше его.

16

Отцу своему²⁰ – кротостью и непоколебимой твердостью в решениях, принятых по зрелом обсуждении, отсутствием интереса к мнимым почестям, любовью к труду и старательностью, внимательным отношением ко всем, имевшим внести какое-либо общеполезное предложение, неуклонным воздаванием каждому по его достоинству, знанием, где нужны меры строгости, а где кротости, искоренением любви к мальчикам, преданностью общим интересам. Он разрешил своим друзьям даже вовсе не присутствовать на его обедах и не принуждал их сопровождать его в путешествиях. Если кто отлучался по делам, то, возвращаясь обратно, находил его расположенным к себе по-прежнему. Во время совещаний он настаивал на исследовании всех обстоятельств дела и не спешил положить конец обсуждению, довольствуясь первым встретившимся решением. Он старался сохранить своих друзей, не меняя их по капризу, но и не обнаруживая к ним чрезмерного пристрастия. Уверенность в своих силах и бодрость были его постоянными спутниками. Он предвидел отдаленные события и предусматривал самые ничтожные обстоятельства, не кичась этим. Угодливость и вообще всякая лесть были ему противны. Он всегда был на страже государственных нужд и бережно тратил общественные средства, не боясь упреков за это. Ему были равно чужды как суеверие по отношению к богам, так и заискивание и угождение по отношению к людям или потакание черни, – наоборот, трезвость, положительность, благопристойность, постоянство были его отличительными свойствами. Что касается вещей, которые красят жизнь и которыми судьба одарила его в изобилии, то он пользовался ими без тщеславия, но и без скупости, так что, пользуясь беспритязательно тем, что имелось налицо, он не нуждался в том, чего не было. Никто не мог про него сказать, что он софист, болтун или педант, но всякий должен был признать в нем человека зрелого, совершенного, недоступного лести, способного устроить и свои дела, и чужие. Кроме того, он умел ценить истинных философов, к остальным же относился без пренебрежения, хотя и не давался им в обман. Отличаясь приветливостью, он не прочь был и пошутить, но никогда не переходил границ. Он заботился должным образом и о своем теле, не как человек, цепляющийся за жизнь, не стремясь к внешней красоте, но и не оставляя его в небрежении; своим вниманием к нему он имел в виду достичь того, чтобы возможно менее нуждаться во врачебном искусстве или же во внутренних и наружных лекарствах. Но особенно замечательна та готовность, с которой он признавал превосходство людей, приобретших особую авторитетность в какой-нибудь области, например в красноречии, познании законов, нравов или еще чего-нибудь; он даже прилагал все усилия, чтобы каждый из них получил известность в меру своих дарований. Во всем блюдя заветы отцов, он в то же время даже не старался казаться следующим им. Кроме того, ему были чужды непостоянство и непоседливость, и он подолгу оставался в одних и тех же местах и при одних и тех же занятиях. После жестоких припадков головной боли он как ни в чем не бывало со свежими силами принимался за обычные дела. Секретов у него было очень мало, да и те относились только к общественным делам. В устройстве зрелищ, возведении зданий, в своих щедротах и тому подобном он проявил благоразумие и умеренность. Во всяком поступке его занимало только должное, а не добрая слава, сопутствующая такому поступку. Он не пользовался банями в неурочное время, не увлекался постройкой зданий, был непритязателен в вопросе о еде, о ткани и цвете одежд, о красоте рабов. Обыкновенно в Лориуме²¹ он носил столу, изготовленную в соседней деревне, в Ланувиуме по большей части ходил одетым в хитон, в Тускулане же носил плащ, считая нужным извиняться в этом, – и таков он был во всем. Не было в нем ничего грубого, непристойного, необузданного, ничего такого, что позволило бы говорить об «усердии не по разуму»; наоборот, он все обсуждал во всех подробностях, как бы на досуге, спокойно, держась известного порядка, терпеливо, сообразуясь с самим делом. К нему вполне можно было бы применить то, что повествуется о Сократе: он мог именно и воздерживаться, мог и пользоваться всем тем, относительно чего большинство людей бессильно в воздержании и неумеренно в пользовании. Но проявлять в одном случае терпение, в другом – воздержание, в третьем – трезвость суждения достойно человека, обладающего душою совершенной и непреклонной. Именно таким показал он себя во время болезни Максима.

17

Богам – тем, что у меня хорошие деды, хорошие родители, хорошая сестра, хорошие учителя, хорошие домочадцы, родственники, друзья, почти все окружающие, и тем, что мне не пришлось обидеть никого из них, хотя у меня такой характер, при котором я при случае и мог сделать что-нибудь подобное; но по милости богов не было такого стечения обстоятельств, которое должно было бы меня обличить. Им же я обязан и тем, что недолго воспитывался у наложницы деда и что сохранил в чистоте свою юность, не возмужал раньше времени, а даже запоздал в этом отношении. Богов я должен благодарить и за то, что моим руководителем был государь и отец, который хотел искоренить во мне всякое тщеславие и внедрить мысль, что и живя при дворе можно обходиться без телохранителей, без пышных одежд, без факелов, статуй и тому подобной помпы, но вести жизнь весьма близкую к жизни частного человека, не относясь поэтому уже с пренебрежением и легкомыслием к обязанностям правителя, касающимся общественных дел. Их же я должен благодарить, далее, за то, что у меня был брат²², который своим характером мог подвигнуть меня на заботу о самом себе и который в то же время доставлял мне радость своим уважением и любовью ко мне; за то, что мои дети не были обижены ни в умственном, ни в физическом отношении, и за то, что я не сделал больших успехов ни в риторике, ни в поэтике, ни в других занятиях, которым, быть может, я бы посвятил себя, если бы знал за собой большую успешность. Богам я обязан и тем, что безотлагательно взыскал своих воспитателей теми почестями, которых они, по-видимому, добивались, а не ласкал их только надеждою, что сделаю это впоследствии, так как сейчас они еще молоды, и тем, что познакомился с Аполлонием, Рустиком, Максимом. Я часто думал о жизни, согласной с природой, и ясно представлял себе, какова она. Боги, со своей стороны, сделали все своими дарами, помощью и внушением, чтобы я мог беспрепятственно жить согласно природе²³, и если я не жил так, то по своей вине и потому, что не следовал их указаниям и чуть что не прямым наставлениям, – за это я также должен быть признателен богам, равно как и за то, что при такой жизни мое тело не отказалось мне служить до сих пор, и за то, что избег сближения с Бенедиктой и Феодотом, да и впоследствии быстро исцелялся от любовных увлечений; за то, далее, что, часто сердясь на Рустика, не сделал ничего такого, в чем бы пришлось потом раскаиваться, и за то, что моя мать, которой суждено было умереть молодой, последние годы провела со мною. Благодарение богам и за то, что не было такого случая, чтобы я хотел помочь бедному или же вообще нуждающемуся, но должен был отказаться от этого за неимением средств, и за то, что сам никогда не был в такой нужде, чтобы быть вынужденным брать у других, и за то, что у меня такая преданная, любвеобильная, откровенная жена²⁴, и за то, что никогда не имел недостатка в хороших воспитателях для моих детей. Им же я обязан и полученным мною во сне указанием средств как против кровохаркания и головокружения (что случалось и в Каэте), так и против других недугов, и тем, что, почувствовав влечение к философии, я не попал в руки какого-нибудь софиста, не увлекся ни историей, ни анализом силлогизмов, не отдался изучению небесных явлений. Ибо для всего этого нужна помощь богов и милость судьбы.

Страна Квадов у Грануи²⁵.

Книга вторая

1

Поутру следует сказать себе: «Сегодня мне придется столкнуться с людьми навязчивыми, неблагодарными, заносчивыми, коварными, завистливыми, неуживчивыми. Всеми этими свойствами они обязаны незнанию добра и зла. Я же, после того как познал и природу добра – оно прекрасно, – и природу зла – оно постыдно, – и природу самого заблуждающегося – он родной мне не по крови и общему происхождению, а по духу и божескому определению, – я не могу ни потерпеть вреда от кого-либо из них – ведь никто не может вовлечь меня во что-либо постыдное, – ни гневаться на родного, ни ненавидеть его. Ибо мы созданы для совместной деятельности, как и нога, руки, веки, верхняя и нижняя челюсти. Поэтому противодействовать друг другу – противно природе; но досадовать на людей и чуждаться их – и значит им противодействовать».