Kitobni o'qish: «ELAI. Том I. Несколько жизней», sahifa 2

Я никогда не чувствовал подобного, почему именно нужные, правильные мысли возникают перед сном? Почему именно тогда, когда ты ловишь эту бесмысленную, нейтральную, словно из другого мира волну? Смогу ли я понять её хотя бы в какой-то промежуток этой непонятной мне недожизни, в этом бесмысленном существовании, что каждый раз поглощает нас, не давая вздохнуть.

Я просто ребёнок, а вы – глупые взрослые, что не можете решить, что же делать, без этого громадного «стада»? Как же быть, если они подумают, что я не такой? Как же без этого мнения?

А когда мне можно быть собой? Я достоин того, чтобы чувствовать хотя бы иначе, не как один организм? Почему это я не могу просто не разговаривать с неприятными мне людьми, я же не хочу этого! Сразу поставили клеймо на всю жизнь, словно проклял кто-то, то отца в это впутают, то мать, то потусторонние силы. Странные вы, однако, существа – люди, кто первый скажет, в то и поверят, ещё несколько раз перековеркают, и будет ещё хуже. Прям как нам и надо, звучит прекрасно, как думаете? И тут где-то в голове стадо баранов в один голос пробекало.

«– Ха-ха-ха… Забавный ты малый, я и не думал, что тебе нравятся подобного рода шутки…»

– Я только подумал об этом.

«– Я знаю».

***

Она снова не пришла, и мне стало интересно, чем же она занимается в своё свободное время. Я проснулся довольно рано, не так, как обычно. Солнечные лучи проникали в комнату, и я мог наблюдать, как пылинки медленно опускаются на пол, скользя по потолку.

Я не могу вспомнить, когда в последний раз мама что-то делала в доме, не считая своего появления здесь. Она часто пропадала, а если и приходила, то либо в компании незнакомого мне мужчины, либо в одиночестве, но очень злая.

Когда-то мама была очень красивой, с великолепными чертами лица и очаровательной улыбкой. Теперь же я боюсь не только её взгляда или обычного настроения – мне достаточно просто осознавать, что она где-то рядом. Я не люблю находиться с ней в одном помещении, а она ненавидит меня за все свои ошибки, винит в боли и в том, что я слишком похож на неё.

У неё всё те же волосы персикового цвета и глаза цвета звёзд, но теперь их обрамляют синяки и ссадины, оставленные «хорошим настроением». Когда-то она была моим кумиром, она была для меня всем. Теперь же передо мной стоит тощая женщина, её тело напоминает скелет, обтянутый кожей, а в усталом взгляде больше нет прежнего блеска.

Я долго думал о причинах, по которым всё произошло именно так, но не смог найти ответа ни на один свой вопрос. Мне было её жалко, я хотел понять её состояние и спасти от той ведьмы, которая не подпускает меня к ней слишком близко, видимо, боясь, что она вспомнит.

Стены в доме постепенно становятся всё холоднее, приближается зима, а отопление так и не включили. Я иду босиком по ледяному полу, чтобы добраться до нужного участка. Мне не холодно, просто неуютно, и поэтому большую часть времени я провожу либо на чердаке, либо на подоконнике в своей комнате.

Сегодня пошёл снег, огромными хлопьями он плавно опускается на землю, но я пока могу только смотреть на это.

«– Ты же в курсе того, что не сможешь выйти, да?»

– Я знаю.

«– Там очень холодно, а у тебя нет нужной одежды…»

– Я собираюсь провести этот день на чердаке, по крайней мере сегодня…

Осмотревшись, я заметил большую кучу «мусора» и решил разобрать её. Постепенно я начал сортировать вырезки из газет, фотографии, книги и личные записи отца, которые пока не мог прочесть. Книги были довольно редкими экземплярами, и каждая из них вызывала у меня воспоминания о том, как папа читал их.

– Эдди, ты снова пропал в своей книге! Разве так можно, хоть немного обрати внимание на тарелку с едой, ты не ел с самого утра!

– Все хорошо, не стоит переживать, правда. Сейчас я очень занят, но, милая, я уверяю тебя, что поем…

Тарелка так и осталась стоять, папа так и не притронулся к ней, вероятно, был слишком занят своими исследованиями. Однажды у меня даже возникла мысль, что он изучает что-то, связанное с продуктами. Но, скорее всего, это не так, и он просто слишком увлечён своей интересной работой, а мама просто ругается на него.

Я никогда не понимал, что не так с их отношениями, но теперь, хоть и не до конца, но понимаю. Отец не мог распоряжаться своим временем, которое он тратил только на себя. Как выяснилось, он мало уделял время семье, и именно поэтому я мало что помню о нём.

По правде говоря, мне не хотелось бы винить его во всех смертных и бессмертных грехах, в любых ошибках, ведь это не его вина, что всё сложилось именно так. Каждый вечер, каждую ночь я сидел и надеялся, что всё изменится, я просил, чтобы это произошло, и искренне не понимал, что же всё-таки не так. Может быть, я сам что-то делаю неправильно, надо бы наконец действовать, хоть как-то, но правда в том, что я хотел этого, но, о нет, ничего не менялось, даже если это было моё самое сильное желание.

Каждую ночь я сидел у окна, укутавшись в своё любимое синее одеяло, и смотрел на этот мир своими детскими глазами. В очередной раз я не мог понять, почему всё идёт «не так», почему всё постоянно происходит «не так». Но главный вопрос во всём этом – это «почему?»

Всё «не так», как хочет мать, всё «не так», как хотелось бы мне, и всё совершенно «не так», как требует та костлявая ворчливая ведьма. Она постоянно здесь, каждую минуту, каждую микросекундочку, каждое мгновение во времени, она всегда здесь, я слышу её глубокое дыхание, чувствую этот прогнивший воздух, всю эту бессмертную невыносимую боль и ничего не могу с этим сделать.

Я столько раз пытался понять, но в конечном итоге ко мне пришло лишь осознание, но я всё так же в поисках восприятия мира в целом и в понимании самого себя. Я уже не знаю, как «правильно», как «должно быть», меня поглощают лишь эмоции, которые, словно волна, накрывая, всё продолжают спускать меня на дно. В эту глубину, в эту бесконечно нескончаемую пучину, в которой я продолжаю тонуть, мысленно существуя где-то там, в моём наилучшем мире.

***

«– Стой!»

Я помню ту боль, которую испытывал в прошлом при расставании, и которая редко возвращалась ко мне. Мне казалось, что я уже избавился от неё, но, как всегда, я ошибался. Я слышу звуки глухой ночи, крик, который словно исходит из самой глубины моего сердца, как будто кто-то только что вырвался из моей груди. Воздух постепенно покидает лёгкие, а треск костра и его пламя словно забирают мои драгоценные моменты, последнее желание и последнюю память. Всё это – словно последний вздох, а в глазах разгорается яркое пламя, но в то же время что-то внутри меня заливает всё вокруг.

Я смотрю на снег, на липкий и холодный от мороза снег, в котором отражается это сияние пламени. Я словно забыл, как это – дышать, в груди всё замерло, а в голове – пустота, словно всё стерлось под белым холстом, который постепенно начинает заполняться.

«– Стой…»

Моё сознание в тот момент словно остановилось, я чувствовал лишь жжение в глазах, не в силах моргнуть. Слезы высохли сразу, я даже не успел их ощутить. Мне оставалось лишь наблюдать за происходящим, что я и делал. Я просто смотрел, не отводя взгляда, а в голове проносились сотни мыслей, на которых я не успевал сосредоточиться. Несколько суток я продолжал сидеть на том самом месте, уже несколько раз опадал новый слой снега, и костер успел потухнуть, но я всё смотрел, словно ожидая чего-то тогда. Знаете, на тот момент я перестал чего-либо хотеть, как-либо стараться, мне ничего не хотелось. Люди, словно призраки, пролетали мимо, словно и не замечая меня вовсе, а я всё сидел и ждал, не зная зачем, не понимая, чего именно, в моей голове царила лишь пустота, этот белый шум.

«– Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, это правда настолько невыносимо, что можно просто опустить руки. Ты скоро совсем замёрзнешь, а людям и дела до тебя нет. Да, если их в таком случае вообще можно назвать людьми. Ты вообще меня слушаешь? Была б моя воля, я бы хорошенько влепил тебе подзатыльника»

Внезапно я почувствовал боль в голове и, поднявшись, решил побродить по дому. Я очень замёрз, ноги не слушаются, руки подрагивают, а голова просто трещит от переохлаждения. Я взял чистую футболку из шкафа и поднялся наверх, сразу же укутавшись в одеяло.

Что это было? Разве это не совпадение? Боли понемногу проходят, но тело горит от прилива к конечностям постепенного тепла. Я снова посмотрел на окно, видимо, сегодня стало слишком холодно, чтобы находиться снаружи, либо я не способен этого выдержать. Глубоко вздохнув, я удобно разместился на подоконнике в пустой комнате, и моё внимание привлекли эти разрастающиеся по стеклу узоры, которые напоминают мне картины. Я коснулся стекла и внимательно стал рассматривать каждый завиток, это было так завораживающе и волшебно, что я не смог отпустить это ощущение после.

– Привет, Фрост, я ждал тебя…

ELAI. Chapter II.

Я слышу, как ветер качает деревья за моим окном. Они словно сошли с ума и нервно раскачиваются из стороны в сторону, словно пытаясь что-то сказать. Сквозь окна я рассматриваю заснеженные дорожки, которые простираются вдоль домов и исчезают в темноте. Они похожи на змей, измученных и бесстрашных, но кто-то отчаянный посмел их запятнать. Дорожки больше не имеют белоснежного цвета, и кажется, что вся их прелесть была именно в этом невинном великолепии. Каждую чешуйку этих змей можно было почувствовать, не касаясь их руками, но сейчас достаточно просто взглянуть на это и оставить всё как есть. Я сомневаюсь, что тот, кто оставил эти следы, хотя бы на миг задумался о своей беспечности, которая, возможно, лишь на некоторое время доказала его существование. Мы существуем до тех пор, пока на снегу наши следы, и никто не сможет доказать вам обратное, ведь мы так и остаёмся незнакомцами.

Мимо успела пробежать кошка, за ней воробьи – каждый, кто проходил, оставлял на этом ранее белоснежном полотне свой отпечаток. Всё длится до тех пор, пока снег снова не покроет всё новым слоем одеял. В итоге всё в конце концов превращается в грязное месиво из снега и земли, как бы часто ни скрывали всё это за новым слоем. Именно так выглядит боль, которая оседает в виде осадка на душе после мимо проходящих людей, ведь это касается далеко не только снега, но, к счастью, сейчас я думаю лишь о нём.

Каждое утро меня встречают прекрасные пейзажи, которыми усеяны мои окна. Я часто пытаюсь вообразить творца и понять, что он чувствует в этот самый момент. Холодной рукой он касается стёкол и порой рисует картины своими тонкими пальцами. Я не могу представить даже кистей в его руке, в моих мыслях этот художник рисует только так, по-особенному, оттого узоры и получаются такими аккуратными, бархатными. Моментами хочется хотя бы на миг заглянуть ему в глаза и понять, чем именно он вдохновляется, покрывая наши смуглые стёкла своими ажурными картинами. Этот мрачный невоспитанный мир точно не мог заслужить подобной снисходительности за все эти долгие годы. Я не могу представить, что когда-то было всё иначе, возможно, что я просто посмел вычеркнуть эти моменты из памяти. Но даже так мне не хватает этого морозного холода, чтобы пальцы в мгновение окоченели и перестали слушаться. Возможно, что я всю свою недолгую жизнь, каковой она когда-то являлась, жду именно этого движения его руки.

Вечерами я часто остаюсь в полном одиночестве, мне нравится эта глубокая тишина, которая в последнее время присутствует в окружении. Так проще и намного приятнее чувствовать этот морозный шёпот где-то рядом. Сидя у окна, я касаюсь руками узоров, иногда они проникают с обратной стороны внутрь, и тогда я чувствую его присутствие ещё ближе. Порой кажется, что он проходит дыханием где-то возле шеи или шепчет под ухом, нежно проводя пальцами по ступням, от чего ноги начинают синеть, а холод до дрожи пронизывает всё тело. Кто-то внутри меня, пытаясь согреться, начинает поднимать температуру, от чего дыхание становится видимым, напоминая пар. В такие моменты, притрагиваясь к стёклам, я порчу картины, отчего стараюсь просто смотреть, не касаясь узоров пальцами.

Так может проходить каждый новый вечер, похожий на предыдущий. Не могу сказать, что я этому безумно рад. Скорее, я пытаюсь понять, чем они отличаются друг от друга.

Порой это кажется невозможным, но деревья под окном не дают мне отступить. Они словно завлекают меня в свои сети, заставляя задуматься о том, зачем ветер качает их. Ведь они и так прекрасны под покровом ледяных одеял, такие пушистые и белые. Их стволы кажутся такими тонкими и хрупкими, что кажется, они переломятся от малейшего дуновения ветра. Но по какой-то неведомой мне причине этого не происходит.

Не могу назвать их метания страданием. Они тоже чувствуют прохладу, которая то и дело клонит в сон. Возможно, ветер их просто убаюкивает или пытается создать определённое безмятежное настроение, напоминающее чем-то безысходность.

«– Знаешь, Фрост, я так часто не могу тебя понять, что становится грустно…»

Если сравнивать меня с миром, в котором я живу, то с уверенностью можно сказать, что он – самый жестокий. Он не заботится ни о ком, словно продал нас времени, и теперь пытается сохранить количество потраченных часов.

Время не щадит даже тех, кто не может постоять за себя – бедных людей, у которых нет близких, которые могли бы скрасить их одиночество.

Я видел, как дети бегали по улицам голышом, не стесняясь показывать свои прелести всем вокруг. Даже взрослых это не смущало, некоторые даже поощряли их поведение, ведь кто, как не дети, должен нести счастье в этот мир?

Я никогда не мог понять, что веселит этих детей, но мне кажется, что это просто стыд. Он проявляется на их лицах в смехе или неприличной радости, которую взрослые ошибочно принимают за счастье.

Моя жизнь всегда была беззаботной, но не счастливой. И это, к сожалению, не самое лучшее время. Я даже не могу назвать это жизнью, потому что само моё пребывание в этом доме вызывает у меня только грусть.

Каждый день я старался поддерживать чистоту в доме, особенно после того, как к нам приходили гости по просьбе мамы. Мужчины посещали нас каждый день, а вечерами я оставался один. Но что я мог сделать своими маленькими ручками? Ничего, от чего на моём теле часто появлялись синяки. Они были багрово-красного, а иногда и сине-зелёного цвета и долго не сходили с кожи. Я уже успел к этому привыкнуть.

Находясь в соседней комнате, я часто слышал громкий смех, который разносился по всему дому, а иногда и истошный крик. Казалось, будто очередная душа только что покинула тело и посчитала нужным сообщить мне об этом. Я никогда не задумывался о том, что происходит за этими стенами, но страх сковывал моё тело, и в такие моменты я закрывал глаза и уши руками, забившись в самый дальний угол комнаты.

После таких переговоров мама обычно возвращалась одна, сажала меня на колени и нервно гладила по волосам, впиваясь своими ногтями мне в голову. Напевая детскую колыбельную, о которой я уже давно позабыл, мама плакала, и я чувствовал её боль по всему телу, которая пятнами проносилась по моей коже. Обычно, когда маму охватывала грусть, я старался не тревожить её лишний раз, предоставляя ей достаточно времени, чтобы она справилась со своей болью самостоятельно.

Я часто размышлял о том, насколько сильно мама ненавидит меня, и, кажется, уже давно признал эти суждения правдивыми. Она просто не умеет любить. Часто казалось, что её заколдовала ведьма, и порой можно было услышать, как громко она вопит. Она настолько сильно хочет быть вместе с нами, что отказывается отпускать маму, хотя я так часто просил ведьму об этом. Но, увы, данная прихоть, увы, не давала никаких результатов и до сих пор остаётся невыполнимой.

По вечерам мама часто уходила куда-то, забрав с собой страшную ведьму, и я не знал, куда они отправляются. В эти моменты я мог часами любоваться картинами Фроста, каждый раз находя в них что-то новое и прекрасное.

Фрост никогда не показывался на глаза, но всегда оставлял после себя ощущение присутствия. Я чувствовал его холодок, исходящий от окон, словно он говорил со мной или шептал свои секреты. От этого на душе становилось теплее, несмотря на холод вокруг.

Его картины подолгу украшали наши окна, создавая вокруг атмосферу неповторимой красоты. Когда я ощущал его присутствие, моё настроение поднималось. Это было мимолетное волшебство, в которое было сложно поверить, но я верил. Я любил его так же сильно, как и его прекрасные творения.

Как же печально было видеть, как эти картины тают на глазах, словно вся зимняя красота исчезает вместе с ними. Фрост, в свою очередь, надолго пропадал, пока спустя год не наступал черёд великолепия новой зимы. Так, наблюдая за ним, я мог просидеть целую ночь, пока не засыпал под утро на том же самом подоконнике.

Когда раздавался грохот двери, я сразу же просыпался, ведь каждый раз во сне я не ожидал её прихода. Просыпаясь, я понимал, что мама снова привела с собой кого-то, хотя моё состояние оставалось таким же сонным, как и прежде.

Чаще всего я не мог разобрать их разговоров, лишь изредка было слышно, как они мило беседуют. Я никогда не знакомился с этими людьми, и они порой даже не подозревали о моём существовании. Однако иногда кому-то из них приходилось играть роль моего отца, чему я был не очень рад. Я не хотел этих церемоний, не старался запоминать их имена и лица, ведь они исчезали так же внезапно, как и появлялись.

Каждый такой приходящий мужчина отличался от другого, но незначительно. Некоторые из них были настолько милы со мной, что это бесило маму, а другие переступали черту, выплёскивая на меня всю свою жестокость. Мама часто скармливала таких ведьме, которая постоянно требовала утолить её голод. Весь этот процесс я не наблюдал и совсем не понимал, что именно в такие моменты происходит. Было настолько тихо, что казалось, дыхание мамы можно было расслышать.

Я никогда не видел, как ест моя мама, и сам испытывал голод вместе с ней. Иногда мне казалось, что это происходит из-за присутствия той ведьмы. Я бы соврал, если бы сказал, что не чувствую голода. Мой желудок часто болел и требовал хоть чего-нибудь съестного.

Я никогда не ел испорченные продукты с помойки, потому что это было отвратительно. Зато я часто смотрел фильмы, когда мама была дома. Больше всего мне нравилось смотреть их, укутавшись в одеяло на моём любимом подоконнике, представляя, что рядом сидит Фрост и проводит время со мной.

Мама же всё своё время проводила в своей комнате. Я не могу представить, чем она занимается в полном одиночестве, да и не хочу этого знать. Мне достаточно ощущать её присутствие. Я не смел вытворять ничего, что могло бы ей не понравиться, как она того и требовала.

В её отсутствие я наконец мог заниматься тем, что мне так сильно нравится. Она всё равно никогда не узнает, чему посвящено моё свободное от забот время. С одной стороны, это здорово, что мои действия не контролируются вовсе. Но с другой стороны, мне хотелось бы вернуть то время, когда мы проводили вместе, называясь семьёй.

Одиночество день за днём всё сильнее поглощает меня. Кажется, что я скоро сойду с ума, но возможно, что это время уже наступило, я могу только предполагать.

Мама всё так же тихо сидела в своей комнате, но в этот раз дверь была открыта. Мне показалось, что она хочет что-то мне сказать. Я подумал, что такие странности не случайны, ведь она обычно запирается в своей комнате. Я надеялся, что никто не обидел её по пути и не испортил настроение.

Я мельком взглянул на неё и увидел, что она обдумывает новую тему, которой хочет со мной поделиться. Её взгляд был направлен в пол, а голос звучал сонно и как будто был немного замучен, так что некоторые слова было трудно разобрать.

– Малыш, подойди к мамочке…

Обычно мама сразу же протягивает ко мне руки, но в последнее время я испытываю необъяснимое отвращение, когда она делает это. Мне не хочется подходить к ней, и это чувство перерастает в паническую дрожь, а затем в тошноту. Мне кажется, что желудок выворачивается наизнанку, но за этим ощущением больше ничего не следует, так как выворачиваться больше нечему.

Иногда я думаю о ведьме, но не чаще, чем о Фросте и его картинах. Возможно, она специально пугает меня или ждёт какой-то определённой реакции, которая мне пока неизвестна. Особенно меня интересуют её намерения в отношении мамы и то, зачем она каждый вечер на целую ночь забирает её от меня, а иногда возвращает только утром, спустя несколько дней.

Не то чтобы я был бесстрашным, но я боюсь только ведьму, которая живёт с нами уже много лет. Не помню, когда это началось, но всё произошло не сразу. Мама постепенно втягивалась в её сети и наконец оказалась в ловушке. Мне не хотелось бы потерять маму окончательно, потому что я не могу представить свою жизнь без неё, и это обстоятельство пугает меня.

Я всё ещё могу вспомнить множество светлых и счастливых дней, которые мы проводили всей семьёй. В то время папа был рядом с нами, и эти яркие воспоминания навсегда останутся со мной. Но сейчас только нахождение рядом с ней приводит моё тело в состояние оцепенения, и я не могу вымолвить ни слова. Я решил полностью отказаться от этого.

В моей «жизни» наступила тишина. Я так долго не разговаривал, что уже привык к этому. Я надеюсь, что в скором времени в моей жизни появится человек, который сможет повлиять на это моё явление.

Я не был знаком с папой, но он остался в моей памяти как добрый и жизнерадостный человек, который всегда был рядом с нами с мамой и очень сильно нас любил.

Я до сих пор не могу понять, почему всё произошло именно так, и это непонимание сбивает меня с толку. Я ни разу не видел и не разговаривал с отцом, он исчез сразу после своего внезапного ухода.

Единственное, что я помню, – это его улыбку перед тем, как он открыл дверь, и его слова: «Элай, береги себя». За всё это время у меня накопилось множество вопросов к нему. Их так много, что я устал их считать.

Вопросы варьируются от «Почему ты сказал именно это?» до «Почему ты не забрал меня с собой?». Может быть, он больше меня не любит, или я что-то сделал не так и рассердил его? Всё это до сих пор смешалось в моей голове.

– Элай!

Её рука, тонкая и хрупкая, уже тянулась ко мне, вызывая желание убежать куда подальше. Она будто звала меня, медленно маня к себе. Кожа обтягивала кости, и казалось, что её болезненное состояние лишь усугублялось, оставляя маму в беззащитном положении.

Я осторожно осмотрел её с ног до головы, стараясь убедить себя в собственной безопасности. Сделав шаг навстречу, я сразу же поднял взгляд на её глаза, с опаской наблюдая за реакцией, словно пугливая мышь, желающая сыра в мышеловке.

Я знаю, что нам нужна помощь – любая, от психологической до ментальной, и именно сейчас нас нужно спасать. Однако никто не поверит мальчику, который клевещет на мать, называя её чудовищем или ведьмой. Но разве это важно? Разве не наша безопасность на первом месте?

Сейчас никому нет дела ни до кого, ведь в каждой семье есть свои ведьмы, возможно, даже те, кто тщательно скрывает свою истинную сущность. Могу ли я позволить себе свалить всю вину за мою беспомощность на ведьму? Могу. Изменит ли это хоть что-то из происходящего сейчас? Нет.

Но есть ли смысл что-то менять? Да, и это того стоит. Только мы сами можем повлиять на то, что нам не нравится, или на то, что нам вредит. Можно ли сказать, что это всё дело рук той ведьмы? Возможно, частично, ведь я не знаю, когда она появилась в нашей жизни и появлялась ли она вообще. Может ли быть так, что та ведьма – это и есть моя мама? Вполне. В моей голове возникали самые разные варианты, и каждый ответ на этот вопрос был уникальным, но без весомых доказательств с обеих сторон.

Моя мама всегда была бледной, насколько я себя помню. Её кожа имела синевато-жёлтый оттенок, почти прозрачный, с ярко выраженными венами и синяками под глазами. Этот болезненный цвет был её постоянным спутником на протяжении всей жизни. На её теле часто появлялись синяки из-за повышенной чувствительности к любым ударам.

Моя мама всегда следила за своей внешностью и питанием. Всё могло бы сложиться иначе, и мы могли бы жить прекрасной жизнью, но её стремление к идеалу в итоге привело нас к тому, что мы имеем сейчас. Она часто болела не только физически, но и психологически. Дело было не только в слабом иммунитете, но и в том, что она часто погружалась в себя.

Я не мог справиться с этой ситуацией и не знаю, возможно ли это в принципе. Если бы рядом с нами был кто-то, кто мог бы предотвратить всё это, было бы легче. Я бы с радостью избавился от всей этой несправедливости, хотя бы на мгновение.

В последнее время мама стала бояться поправиться. Это было глубоко психологическим состоянием, которое раньше её даже не беспокоило. Еда постепенно исчезала из нашего поля зрения, пока шкафы полностью не опустели. Я даже не задумывался о том, чем такие перемены в нашей жизни могут плохо закончиться. Было достаточно того, что мы голодали только потому, что сами довели себя до этого состояния.

Я часто срывался и ел крошки с пола, подбирая их после пиршества маминых ухажёров, когда все уходили из дома. Я ползал по холодному полу, протирая его мокрой тряпкой, и это происходило ежедневно. Могу ли я сказать, что всё это мне надоело? Не думаю, скорее, это стало привычкой.

Мама прилюдно постоянно изображала счастье, но я где-то в глубине души понимал, что всё катится не туда. Я не мог даже препятствовать этому. Возможно, именно в тот момент я почувствовал присутствие ведьмы и стал винить её во всех наших бедах.

Я до сих пор помню, что у неё были длинные чёрные ногти, которые она так сильно любила. Мама считала, что длинные ногти – это красиво, но каждый раз, взглянув на её руки, я видел кисти рук ведьмы, и это полностью затуманивало мой разум.

Мама всегда улыбалась, искренне надеясь, что я верю в её ложь. Она безнадёжно верила мне, особенно в то, что я всегда мысленно с ней, несмотря на её бесконечные капризы.

Её улыбка не вызывала страха, скорее сожаление о том, что я не могу ей помочь. Я медленно подошёл к ней и поднял взгляд, чтобы рассмотреть её затуманенные глаза. Раньше они были красивого жёлтого цвета, как звёзды, которые каждый раз сверкали, когда смотрели на родных людей. Её глаза всегда светились от счастья, и от этого мне становилось тепло. Но не теперь.

Её волосы были длинными и волнистыми, а пряди ровными, словно она действительно тщательно за ними следила. Цвет напоминал жёлтый, но не яркий, а тёплый персиковый, в котором не было ни рыжего, ни розового. Я перенял от неё все эти исключительные прелести, которые принадлежали только ей, но теперь даже мне не удастся продемонстрировать эту красоту в полной мере.

Я всегда считал её самой красивой на всём белом свете. Но сейчас всё кажется мне довольно бессмысленным, и даже ценить это не за что.

– Знаешь, сегодня я снова встретила того прекрасного мужчину. Надеюсь, что скоро он станет твоим новым папой.

В этот момент, словно осознавая всю нелепость ситуации, она глупо усмехнулась. Это выглядело так, словно она смеётся над самой ситуацией, в которой мы находимся. Я хотел ответить ей на этот её странный жест, но не мог, слишком боясь последствий.

Я помню этот день как будто это было вчера. Всё моё тело горело от её ярости, и в итоге мне запретили говорить что-либо, несмотря на мамины слова. Я осознавал, что не могу поступать так же необдуманно, как раньше, поэтому стал более трепетно относиться к себе и к тому, что уже имею.

И всё же это была жадная ухмылка, которая напоминала жуткую картину, спроецированную в этом мире. На тот момент она уже успела схватить меня, словно собачонку, которая могла только поскуливать в ответ, и которая никуда не денется, и мама прекрасно это осознавала.

Она нервно начала гладить мою голову, от чего становилось больно, терпимо, но больно. Я чувствовал, как мои волосы путаются в её пальцах, и слышал каждый её ноготь, проскальзывающий по моей голове. Казалось, что я оказался в другой вселенной, в другое время не по своей воле, и уже через мгновение совсем перестал чувствовать эту боль.

Удивительно, но мама до сих пор видит во мне маленького мальчика, настолько глупого и безнадёжного, что это вызывает у меня лишь улыбку. Меня раздражают её «сюсюканья» и прочие милые, но бесполезные мелочи, без которых я как-то обходился. На самом деле, это не самое важное для меня в данный момент.

Мама никогда не думала обо мне, всегда предпочитая себя. Возможно, это и есть эгоизм, который я так рано познал и который стал так сильно ненавидеть. Мне кажется, что мама всегда была такой, и меня никогда не беспокоило это её качество. Главное – хоть на мгновение увидеть тот блеск в её глазах. В результате на остальное уже не обращаешь внимания, несмотря на её притворство.

Я люблю, когда она улыбается, особенно искренней и нежной улыбкой, как раньше, от которой замирало сердце и чувствуешь себя счастливым. Это такое редкое явление у нас, что я порой даже не могу представить, в каких ситуациях оно возникает. Я не помню, что именно заставляло её улыбаться тогда, и тем более не могу найти причины сейчас. Но в любом случае мне становится так тепло на душе, что я забываю все грустные и жестокие времена нашего сосуществования.

Я видел, как мама плакала, но никогда не мог понять почему. Возможно, ей было очень больно, жаль, что не видно, где именно. Боль бывает как в душе, так и в теле, и эта разная боль знакома каждому. Но что именно болело у мамы, я не знал, да и в любом случае не мог ничем помочь, как бы сильно ни болело. Она плакала громко, иногда этот плач переходил в крик, а после – в истерику, от чего было слышно, как по комнате летают вещи и бьются об стены.

Я не могу передать эмоции, которые переполняют меня в этот момент. Думаю, что это ужас или страх. Это чувство более глубокое, такое холодное, печальное, как будто я страдаю вместе с ней, пропуская через себя то её безжалостное состояние. В такие моменты я выходил на улицу через балкон и проводил время там, несмотря на погоду, пусть дождь или снег – не важно. Главное, что я мог наслаждаться этой тишиной в полном одиночестве.