Kitobni o'qish: «Снежинка»

Shrift:

First published in the UK in 2021 by Manilla Press, an imprint of Bonnier Books UK

Published in the Russian language by arrangement with The Agency srl

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

* * *

Дебби Уайт, выросшая на ферме с мамой, у которой, как считают многие, «не все в порядке с головой», и дядей Билли, питающим слабость к выпивке братом мамы, поступает в учебное заведение с самой высокой в Ирландии концентрацией привилегированных снобов – Тринити-колледж Дублинского университета. Для наивной и чувствительной Дебби это совершенно другой мир. Примет ли он ее? Примет ли она его?..

«Снежинка» – очень искренний и трогательный рассказ о том, каково это – взрослеть в двадцать первом веке.

Посвящается моим родителям Томми и Хильде – за их мудрость, любовь и поддержку

Трейлер

Дядя Билли живет в трейлере в поле за нашим домом. Впервые увидев на дороге другой трейлер, я решила, что кто-то – другой ребенок – похитил у меня дядю. Только тогда я и узнала, что трейлерам положено двигаться. Трейлер Билли никогда никуда не ездил. Его как поставили на бетонные блоки, так он и стоял у нас на задворках с самого моего рождения.

Я приходила к Билли по ночам, когда боялась ложиться спать. Билли разрешал мне выходить из дома, только когда из моего окна было видно луну и если я приносила ему из сада желания. Завидев в окне круглую, толстую луну в ночь своего восьмого дня рождения, я стремглав слетела по лестнице, выскочила в заднюю дверь и босиком помчалась по росистой траве, через живую изгородь, которая вцеплялась в меня колючками и тянула назад за рукава пижамы.

Я знала, где искать желания. За изгородью, возле трейлера, их росла целая россыпь. Я срывала одно за другим, наслаждаясь негромким треском стеблей, липким соком из обломанных концов, тем, как упругие головки пружинят друг о друга. Я бережно прикрыла цветы ладонью, словно свечу на ветру, стараясь не сбить ни одного шарика, не уступить его ночи.

Собирая цветы, я вертела в голове слоги – о-ду-ван-чик, о-ду-ван-чик, о-ду-ван-чик. Днем мы нашли это слово в большом словаре у Билли под кроватью. Дядя объяснил, что у английского слова «одуванчик» – dandelion – французское происхождение. Dent-de-lion по-французски значит «львиный зуб». Одуванчик начинает свою жизнь милашкой в желтой юбке из остроконечных лепестков, напоминающей балетную пачку.

– Это его дневной наряд, но рано или поздно цветок начинает клонить ко сну. Он увядает, выглядит усталым и помятым, но стоит подумать, что его песенка спета, – Билли вскинул кулак, – как он превращается в белый шарик. – Он раскрыл ладонь и достал из-за спины белый, похожий на сладкую вату одуванчик. – В пушистую луну. В святое таинство желаний. – Он дал мне его сдуть, как задувают именинные свечи. – В созвездие грез.

Любуясь врученным мной букетом желаний, Билли открыл дверцу трейлера. Я сорвала все одуванчики, которые только смогла найти, – хотелось сразить его наповал.

– Так и знал, – сказал он. – Знал, что луна обязательно выйдет в твой день рождения.

Мы наполнили водой пустую банку из-под джема и сдули в нее пух с одуванчиковых головок. Пушинки плавали на поверхности, будто малюсенькие купальщики, лежащие на спине. Я закрыла крышку и встряхнула желания, чтобы устроить им праздник, увидеть, как они танцуют. Банку мы водрузили на стопку сырых газет, откуда желания могли смотреть в пластиковое окно трейлера.

Билли поставил кастрюлю с молоком на конфорку своей газовой плиты. Его кухня походила на игрушечную, которую я надеялась получить на Рождество. Меня всегда удивляло, когда в ней на самом деле удавалось что-то приготовить. Он разрешил мне помешивать молоко, пока оно не забулькало, и я отодвигала белую кожицу обратной стороной ложки. Потом он насыпал в кастрюлю какао, и я стала взбивать его ложкой, пока не заболело запястье. Мы перелили его дымящейся коричневой струей во фляжку и взяли с собой на крышу, куда пошли смотреть на звезды.

Семена одуванчиков полностью ушли под воду лишь через много дней. Они льнули к поверхности, свисали со своего водяного потолка, а потом то ли сдались, то ли заскучали. Но едва мир с ними распрощался, как вверх потянулись крошечные зеленые побеги – словно растения-русалочки отрастили себе хвосты под водой. Билли позвал меня к себе поглядеть на эту упрямую мелюзгу – на желания, отказывающиеся умирать.

* * *

В мой восемнадцатый день рождения стучаться к Билли было немного боязно. Я ведь давно не навещала его по ночам. Дверь трейлера холодила костяшки пальцев. Она была проложена резиновым уплотнителем, как дверца холодильника. Я вонзила ногти в тугую мякоть и потянула. От резинки оторвалась гладкая полоска, словно прожилка сала от куска окорока. Послышался шорох бумаги и тяжелые шаги. Билли открыл дверь, изо всех сил стараясь не показать, что удивлен.

– Ну, – сказал он, возвращаясь в кресло.

– Спящий красавец, – приветствовала его я.

Утром он проспал дойку, и мне пришлось его подменить.

– Ага, извиняюсь.

– Причем в мой день рождения.

– Ну, лажанулся. – Он скривился. – И как только наш преподобный Джеймс допустил, чтобы тебя подняли с постельки?

– Он был не в курсе. Мама забыла ему сообщить.

– Хороши гости на вечеринке! И сколько тебе стукнуло? Шестнадцать шоколадных?

– Восемнадцать вредных.

Видеть, как его лицо морщится в веселой усмешке, – уже победа. Я дождалась, пока он отвернется, чтобы наполнить чайник.

– Сегодня пришли ответы из колледжей, – сказала я.

Он выключил кран и оглянулся:

– Неужто сегодня?

– Ага. Я поступила в Тринити. Занятия со следующей недели.

Дядя, кажется, расстроился. Помедлив, он взял меня за плечи и вздохнул:

– Охренительно за тебя рад.

– Спасибо.

– На хрен чай. – Он отмахнулся. – На хрен чай, достану-ка я лучше виски.

Он стал копаться в шкафу. Тарелки задребезжали, башня мисок накренилась. Билли безуспешно пытался остановить коленом посудную лавину. Мне хотелось поднять осколки, чтобы занять руки, но тут он с победным видом встал, выудив из шкафа бутылку «Джеймесона».

– С днем рождения, Дебс!

– Спасибо.

Я приняла бутылку виски из его рук, будто лотерейный приз.

Мы оба смущенно умолкли. Проявлять инициативу не хотелось. Я ведь теперь взрослая. И ничего выпрашивать не собираюсь.

– Небо сегодня ясное, – наконец сообщил он.

– И охренительный мороз, – добавила я.

– Если что, в шкафу есть грелка.

Билли потянулся к дверце в потолке, опустил раздвижную лестницу и потопал наверх в сапогах, волоча за собой спальник, точно сонный ребенок одеяло.

Я поставила чайник, чувствуя, как на меня таращится причудливое содержимое дядиного трейлера. Над кроватью висела деревянная модель аэроплана, на котором, как на качелях, сидел крошечный человечек с биноклем в руках. За французские усики мы окрестили его Пьером.

От горячей грелки рукам стало теплее. Я поднялась по лестнице, перешагивая через две ступеньки, и в лицо ударил ночной ветер. Точно на корабле. Забравшись в коконы спальников, мы улеглись на стальной оцинкованный лист, служивший кровлей жилищу Билли. Он был холодный и скользкий. Лежишь будто на льдине. Мы смотрели в небо так пристально, словно только сила наших взглядов и удерживала его на месте.

Вид, открывающийся с крыши трейлера, – единственное, что не уменьшается с годами. Нам было слышно, как хрустит трава под копытами коров. Они неспешно приближались и нюхали воздух, чтобы понять, что происходит. Я тоже втянула носом затхлый запах трейлера, исходящий от спальника. От Билли пахло табаком и соляркой. Рукава его джемпера свисали над шерстяными митенками. Колючая щетина топорщилась вокруг рта и тянулась по щекам до самых ушей, переходя в шевелюру.

– С тебя история, – сказал Билли.

– Нет настроения.

– Давай, – сказал он. – Я выберу звезду.

Я с напускным безразличием играла молнией спальника, потом заправила волосы за ухо и ждала, пока он укажет на какую-нибудь звезду.

– Полярную видишь?

– Где уж мне разглядеть самую яркую звезду на небе.

– Вообще-то самая яркая – Сириус.

– Ты сам говорил, что Полярная.

– Значит, я ошибался.

– Внезапненько!

– Ну так видишь? Я тебе ее показывал?

– Всего раз двести, только ты говорил, что она ярче всех.

– Она вторая по яркости.

– По-твоему, я должна различить вторую по яркости звезду?

– От нее мы ищем букву W.

– Знаю-знаю: та, что кажется самой яркой… а на самом деле нет.

– Я просто уточняю – вдруг мы говорим о разных звездах. Ладно, на хрен! Видишь пять звезд рядом с ней, кособокой буквой W?

Прищурившись на небо, я попыталась соединить точки линиями. Раньше я притворялась, будто вижу то же, что и Билли. Терпеть не могу, когда стараешься изо всех сил и все равно ничего не получается. Для меня это как разбирать шрифт Брайля, только из огоньков, горящих за миллиарды миллиардов миль от нас. Их слишком много – просто невыносимо, когда такое скопище таращится на тебя в ответ.

Чем старше я становлюсь, тем больше стараюсь. Билли разделяет звезды на картинки и истории, и различать их становится проще. Буква W нашлась одной из первых.

– Ага, знаю, – сказала я. – Похоже на кресло-качалку.

– Точно.

Я следила за его указательным пальцем, соединяющим звезды ровными прямыми линиями.

– Кресло Кассиопеи.

– Помню ее.

– Молодец. Вот про нее и расскажи.

– Билли, ты же знаешь эту историю.

– Но от тебя еще не слышал.

Я вздохнула, чтобы выиграть время. В голове постепенно начали собираться персонажи.

– Давай-давай, – поторопил Билли.

– В прошлой жизни Кассиопея была царицей – супругой Цефея, – начала я. – Он тоже там, наверху. Кассиопея была клевая. Красавица, типа, но ее считали странной. Вечно ходила с распущенными волосами и босиком, а люди такие все в шоке – все-таки царская особа. Она родила дочь Андромеду и научила ее самолюбию и самоуважению – по тем временам радикальная идея. Ее внутреннюю свободу принимали за надменность. Поговаривали, что эта хипповая царица расхаживает всюду босиком, любит себя и дочь учит тому же. Посейдону это не понравилось, он решил напомнить людям, кто тут главный, и наслал на царство ее мужа морское чудовище. Кассиопее сказали, что единственный способ спасти царство – это принести в жертву дочь, и царица согласилась. Она приковала Андромеду к скале на краю обрыва и оставила умирать.

– Сука, – заметил Билли.

– Ну, у нее не было выбора. Иначе чудовище бы всех убило.

– Греки были долбаные придурки. Можно я угадаю, что случилось с Андромедой?

– Попробуй.

– Ее спас прекрасный принц?

– Разумеется.

Билли передал мне бутылку. Виски обожгло горло.

– Персей убил морское чудовище, возвращаясь после убийства Медузы, и Андромеде пришлось выйти за него замуж из вежливости, – сообщила я.

– Классика жанра. А что случилось с Кассиопеей?

Я показала на созвездие:

– Вон она, сидит в своем кресле-качалке. Посейдон привязал ее намертво, так что над Северным полюсом она кружит вверх ногами. Навсегда прикованная к креслу, она будет в нем крутиться до скончания мира.

– Господи Иисусе. Наверное, когда половину времени висишь вверх тормашками, начинаешь видеть мир по-другому.

– У меня бы просто кружилась голова.

– Разве что поначалу, но потом ты бы привыкла.

– Спасибо, гравитация меня вполне устраивает.

– Значит, ты не против, если я спихну тебя с крыши? – Дядя толкнул меня так, что я вскрикнула и перекатилась на другой бок вместе со спальником.

– Билли, придурок! Не смешно!

– А покачать именинницу?¹

– Прекрати, – сказала я, но на душе у меня стало радостно и тепло.

Я думала об этой истории и снова отхлебнула из бутылки. Уже первый глоток виски закружил меня в небесах.

Пассажирка из пригорода

Сегодня первый день занятий, а я опоздала на поезд. Билли уверял, что я успею. Прежде чем подбросить меня на станцию, он слишком долго провозился с дойкой. И теперь я опаздывала. Сама точно не зная куда. Наверное, я спешила завести друзей. И беспокоилась, что к полудню всех хороших разберут. Начиналась ознакомительная неделя, а я видела фильмы про кампусы. Если мне суждено повстречать будущую лучшую подругу или возлюбленного, это непременно случится в первый день.

В Дублине я бывала только в декабре. Каждый год под Рождество Билли возил меня посмотреть на иллюминацию. Мое первое воспоминание о Дублине – как мы с Билли стоим на мосту О’Коннелла и дожидаемся автобуса домой. Мне тогда было лет пять-шесть. Когда тот наконец пришел, это было счастье – укрыться в нем от хлещущего дождя и ветра, выворачивающего зонтики. Билли постучал по окну водителя, показал ему десять евро, сложил купюру и, будто фокусник, попытался просунуть в щель для монет.

Водитель поглядел на него:

– И что прикажете с ней делать?

Билли вытащил купюру из щели и посторонился, давая расплатиться другим пассажирам.

– У тебя же наверняка полно мелочи, командир, – сказал он, кивая на звонко падающие в щель монеты.

– Я похож на разменный автомат? – Водитель в упор смотрел на нас, пока Билли не отступил.

Мы вышли из автобуса назад под дождь и после этого всегда ездили на поезде.

С незнакомыми людьми Билли вел себя странно. Казался гораздо менее уверенным. А когда просил взять его за руку, то было непонятно, кому из нас это нужнее.

И все-таки мы нашли удобный способ путешествовать по городу. Годы слились все вместе в один-единственный: вот мы останавливаемся у главпочтамта, чтобы отдать дань уважения древнему герою Кухулину и парням, погибшим за независимость, переходим мост и идем по Дейм-стрит до булочной на Томас-стрит, чтобы купить у страшной женщины с мучнистым лицом сосиски в тесте по пятьдесят центов за штуку. Как-то раз Билли угостил сигаретой бездомного на набережной канала. Мы посидели с ним на скамейке и душевно поболтали, как прихожане у церковных ворот после мессы.

На Графтон-стрит мы глядели, как в витрине универмага «Браун Томас» марионетка грозится туфле молотком и гвоздем. Игрушечные поезда, пыхтя, кружили по заданным маршрутам. Билли спросил, кем я хочу стать, когда вырасту. Я показала на уличного артиста, раскрашенного под бронзовую статую, и сказала, что не отказалась бы стать одной из них, потому что их работа – радовать людей. Либо актрисой, либо священником.

– Ну-ну, удачи, – с улыбкой сказал дядя.

Билли всегда хотел, чтобы я подала документы в Тринити-колледж:

– Только туда и стоит поступать. Хотя они и зазнайки.

Он показывал на высокие каменные стены и решетку с острыми зубьями у бокового входа со стороны Нассау-стрит, но внутрь мы никогда не заходили. По-моему, дядя не понимал, что колледж открыт для публики. Мне всегда казалось, что Тринити – это как Шоушенк наоборот: чтобы туда попасть, надо подкупить Моргана Фримена сигаретами и прорыть подкоп.

В прошлом году, когда школа возила нас на выставку высшего образования, на стенде Тринити стоял не Морган Фримен, а серолицая женщина в темно-синем брючном костюме. Женщина вручила мне брошюру, смерила взглядом мою поношенную школьную форму и сказала, что для того, чтобы поступить в Тринити, требуются незаурядные умственные способности. Она ошибалась. Никаких умственных способностей мне не потребовалось. Чтобы попасть в Тринити, не обязательно быть умной – достаточно простого упрямства.

* * *

В поезде я потеряла билет и заметила это только перед турникетами на станции Коннолли. Пришлось подойти к будке с надписью «Справочная» и сообщить об этом мужчине за стеклянным окошком.

– На какой станции вы сели? – спросил он.

– В Мейнуте.

– Сколько стоил билет?

– Не помню.

– Могу я взглянуть на ваши документы?

– У меня с собой ничего нет.

– Как тебя зовут, милая?

– Дебби. Мм, Дебора Уайт.

– Тебе есть восемнадцать?

– Да.

– Что ж, Дебора, с тебя штраф сто евро. – Мужчина показал на нижний угол окошка, где висело небольшое объявление с надписью «Штраф за безбилетный проезд», и сунул в окошко лист бумаги. Я пробежала его глазами: «…должен быть оплачен не позднее 21 дня… в случае неуплаты штрафа… взыскание в судебном порядке… может быть наложена пеня в размере до тысячи евро по решению суда».

– Я потеряла билет, – сказала я.

– Дорогуша, если бы ты купила билет, то запомнила бы, сколько он стоил.

– Но я правда не помню.

– Сомневаюсь. Покажи этот документ дежурному вон у того турникета, и он тебя выпустит.

* * *

Впервые я приехала в Дублин одна – и сразу в качестве преступницы.

* * *

Я поймала себя на том, что иду вслед за спешащей на работу женщиной. На ней кроссовки, юбка-карандаш и колготки, в одной руке стаканчик кофе, в другой – портфель. Она шагает так, словно пытается догнать остаток дня. Я держусь в нескольких шагах позади. Мы переходим широкий мост, который вибрирует от наших шагов и пружинит под ногами, будто пытаясь нас приободрить.

Только на О’Коннелл-стрит я набралась смелости спросить у полицейского, как пройти к Тринити. Он рассмеялся, а я покраснела, сама себя ненавидя. И пошла в указанном им направлении с решительным видом, как будто знала, куда иду.

Я помедлила у ограды перед главным входом, глядя, как люди входят и выходят через мышиный лаз, ведущий в колледж, и раздумывала, зачем вход сделали таким маленьким. Мне вспомнился жуткий эпизод из «Опры», который я нечаянно услышала в шесть лет. Дедушка был еще жив, и дневные передачи были его слабостью. Пообедав в середине дня, он садился перед теликом и смотрел либо «Опру», либо «Судью Джуди», либо «Слабое звено» с Энн Робинсон. В том выпуске «Опры» какой-то психолог с растрепанными волосами сказал, что, попадая в дверной проем, человек испытывает кратковременный провал в памяти. Зрительницы в зале ахнули и закивали, вспомнив, как часто, выйдя зачем-то из комнаты, останавливались как вкопанные и растерянно чесали в затылке.

Я отказывалась выходить из гостиной, в полной уверенности, что теперь, когда я знаю это свойство дверных проемов, они начисто сотрут мне память. Я цеплялась за кресло, зарывалась лицом в подушки, пиналась и кусала маму за ладони, когда она пыталась меня поднять. Вечером я сдалась, и мама потащила меня в кухню ужинать. Переступив порог, я задалась вопросом, скоро ли забуду, кто я такая.

Пожалуй, двери колледжа тоже способны на нечто подобное. Неважно, кто я. Стоит войти в них, и я изменюсь. Я к этому не готова. Казалось, я шла на собственные похороны.

На случай, если за мной наблюдают, я сделала вид, что кого-то жду, – поглядывала то на телефон, то на часы, то на диковинную вереницу студентов: андрогинный гранж, блейзеры в стиле преппи, обрезанные брюки капри, джемперы от «Аберкромби и Фитч», футболки от «Ральф Лорен», сумки-тоут, украшенные значками неведомых политических кампаний.

Вот с велосипеда слезает девушка в желтом дождевике. Велик винтажный, с плетеной корзиной впереди. Поразительно, как ей удается так здорово выглядеть в этом дождевике! Черные волосы. Челка. Веснушки. Пирсинг в носу. Вид у девушки был счастливый – радостное волнение, но ни малейшей растерянности.

На мне были мои лучшие джинсы и одна из дядиных клетчатых рубашек с закатанными рукавами. Я выглядела так, будто собралась копать картошку. Проводив девушку взглядом, – она исчезла в норе, ведущей на переднюю площадь, – я набрала в грудь воздуха и пошла следом.

* * *

Я стояла под растяжкой, провозглашающей неделю новичка, и страдала от всей этой новизны. Не знаю, на что я рассчитывала – видимо, на то, что желающим завести друзей выделят специальный уголок. Обычно я не рискую заговорить с человеком, если не знаю его по имени, не знакома с его собакой и не видела его отца пьяным. Вокруг в палатках и шатрах толпились люди, которые, похоже, уже перезнакомились. Английский акцент отдавался от брусчатки. Я бродила, как застенчивый призрак, в ожидании, что кто-нибудь меня заметит.

– Привет!

– Господи.

– Извини, не хотел тебя пугать, – обратилось ко мне бородатое авокадо. – Я из Веганского общества, мы стремимся развеять мифы вокруг веганства. Давай сыграем в ассоциации. Допустим, я говорю «веган» – о чем ты думаешь в первую очередь?

– О Гитлере.

– Прошу прощения?

– Гитлер был веганом. По крайней мере, так говорят. Скорее всего, это пропаганда. Или брехня.

– Понятно, интересно. Ты по-прежнему ассоциируешь термин «веганство» с этим фактоидом, несмотря на то, что он давно опровергнут?

– Байки о Гитлере западают в память.

– Как думаешь, ты могла бы когда-нибудь стать веганкой?

– Не знаю. Я живу на молочной ферме.

– На молочных фермах младенцев отнимают у матерей, – то ли пошутил, то ли всерьез сообщил бородач. – Коров веками подвергали селекции ради человеческого потребления. Сегодняшние коровы – это чудовища Франкенштейна, все до единой.

– Но у Франкенштейна было только одно чудовище, – заметила я.

Он задумался и, похоже, пришел к некоему заключению.

– Вот именно, – сказал он, наставив на меня палец с таким видом, будто пересек финишную черту и выиграл спор.

– Как тебя зовут? – нерешительно спросила я.

– Рики.

– Рики, – повторила я. – Постараюсь запомнить.

– Неправда. – Кажется, Рики хотел сказать что-то еще, но не стал. – Выбирай веганство! – заключил он, вскинув кулак.

* * *

С деловитым видом я встала в конец какой-то очереди.

– Это очередь на регистрацию? – спросила меня девушка в желтом дождевике.

– Кажется, да.

– Здорово, мне как раз надо зарегистрироваться сегодня. Ты с какого факультета?

– Английской литературы, – сказала я.

– Ой, здорово, я тоже. Ты в общаге?

– Что?

– Ты в общаге? Ну, в общежитии живешь?

– Нет, я живу дома. Примерно в часе езды.

– Ой, так ты на поезде добираешься? И как оно? – Девушка расспрашивала меня с явной озабоченностью моим благополучием.

– Ну, я пока только один раз ездила.

– А, ну да, глупый вопрос. – Она ненадолго умолкла. – Кстати, я Санта.

– Приятно познакомиться, Санта. Классное имя.

– Спасибо большое. Родители обожают греческую мифологию.

– Ясно… – Я никогда не слышала ни об одной гречанке по имени Санта.

– А тебя как зовут?

Такие зеленые глаза, как у Санты, я видела только в музыкальных клипах.

– Дебби.

– Извини, просто… – Она засмеялась. – Ты только что показала на себя.

– Серьезно? Извини, я не привыкла сама представляться.

Санта была из Дублина, но говорила не так, как дублинские детишки из гэлтахтов². У тех выговор, будто у иностранцев. А у нее как у нормальной. Без выкрутасов. С ней наверняка что-то не так.

– Санта! – К нам подошла коренастая девушка в берете, дорогих очках и с коричневым кожаным портфелем.

– Приветик! Дебби, это моя соседка Орла. Она из Клэра.

– Приятно познакомиться! – Я крепко пожала девушке руку.

Любой другой провинциал – конкуренция мне. Места хватит только для одной лохушки из захолустья. Впрочем, волновалась я зря: произношение у Орлы оказалось как у членов королевской семьи.

– Что сегодня делаем? – спросила она Санту.

– Мне надо зарегистрироваться, – ответила та.

– Здорово, мне тоже. – Орла достала из портфеля какую-то папку. – Кажется, у меня все с собой.

– Надо было что-то принести? – спохватилась я.

– У тебя что, нет бланков? – удивилась Орла.

– Каких бланков?

– Сперва нужно было зарегистрироваться онлайн. Тебе присылали имейл.

– Я его еще не видела, – ответила я. – У нас дома паршивый интернет.

– О боже. – Орла словно смутилась за меня. – Бесполезно стоять в очереди, если у тебя нет бланков.

Санта, склонив голову набок, глядела на меня, словно на прибившуюся к ней на двор бездомную собаку.

– Ничего страшного, можешь зарегистрироваться в любой день до конца недели, – наконец произнесла она. – Сейчас нам только выдадут презервативы и свистки от насильников.

– Интересно, парням тоже дадут свистки? – спросила Орла.

– Наверное, – ответила Санта. – Иначе получится сексизм.

– Не знаете, где можно найти компьютер? – спросила я.

– В библиотеке не смотрела? – Орла явно держала меня за идиотку.

– А, ну да, простите, – пробормотала я, с извинениями выбираясь из очереди.

– Тебе туда. – Орла показала в противоположную сторону.

– Спасибо.

Я притворилась, что иду в библиотеку, а сама открыла сумку и пересчитала мелочь – хватит ли на билет до дома.

1.По британской и ирландской традиции в день рождения виновника торжества подбрасывают в воздух столько раз, сколько лет ему исполнилось, а напоследок резко опускают на землю. – Здесь и далее, если не оговорено особо, – прим. пер.

2.Гэлтахты – районы, в которых в основном говорят по-ирландски.