Kitobni o'qish: «Введение в восстановительное правосудие (медиация в ответ на преступление)»

[битая ссылка] ebooks@prospekt.org

Введение

В России за последние пятнадцать лет накоплен определенный опыт в использовании медиации по уголовным делам – но пока только в сфере правосудия в отношении несовершеннолетних. Складывающаяся практика зиждется на энтузиазме и самоорганизации общественных групп, а также судейского сообщества ряда регионов и опирается на действующее уголовное и уголовно-процессуальное законодательство, предусматривающее по определенной категории дел институт примирения сторон. Однако нормы о медиации по уголовным делам в российском законодательстве отсутствуют.

В 2010 г. принят Федеральный закон от 27 июля 2010 г. № 193-ФЗ «Об альтернативной процедуре урегулирования споров с участием посредника (процедуре медиации)», определяющий правовые условия применения процедуры урегулирования споров с участием посредника (медиатора). Закон касается гражданских, трудовых и семейных споров, но не затрагивает сферы уголовного судопроизводства. Больше того, как правило, медиация считается адекватной в сфере частноправового регулирования, поэтому в любом случае ее применимость в уголовной юстиции (за исключением узкого круга дел частного обвинения) не очевидна. Однако все больше слышны голоса тех, кто выступает в пользу медиации по уголовным делам. И отечественный опыт, и наличие в российском уголовном законодательстве норм о благоприятных для обвиняемого последствиях примирения с потерпевшим и заглаживания вреда, и общие мировые тенденции, указывающие на возрастание роли медиации в сфере уголовной юстиции, – все это свидетельствует об актуальности темы медиации в отечественной уголовно-правовой сфере.

Соответственно, тема постепенно начинает занимать определенное место в проблематике юридических исследований. Так, Л. В. Головко, представивший в 2002 г. научной общественности первое обширное сравнительно-правовое исследование, посвященное новой тенденции в современной уголовной юстиции – альтернативам уголовному преследованию, среди которых уголовно-правовая медиация занимает значительное место¹, – обращает внимание на интересный российский опыт уголовно-правовой медиации. Однако этот опыт, по словам автора, скрыт «за несколько странным словосочетанием “восстановительное правосудие”». Работы Л. В. Головко служат серьезным теоретическим фундаментом для становления и уголовно-процессуальной ассимиляции института уголовно-правовой медиации, но автор призывает не прибегать «к юридически достаточно аморфному и на понятийном уровне трудноуловимому термину “восстановительное правосудие”»². Позиция аргументируется тем, что термин «восстановительное правосудие» принадлежит, в основном, философскому и даже религиозному дискурсу, в то время как «уголовно-правовая медиация» – понятие сугубо юридическое. Отсюда следует, что, во-первых, «институт медиации идеологически нейтрален, т. е. вовсе не обязательно должен быть связан с мировоззренческими установками сторонников концепции восстановительного правосудия, позволяя, как и во многих других случаях, отделить право от идеологии… Во-вторых, медиация, будучи юридической конструкцией, а не философской категорией, определима на юридико-техническом уровне, причем, что крайне важно, определима однозначно»³.

Можно согласиться с автором, что введение новых и, как представляется, полезных институтов требует значительных юридико-технических усилий. Не стоит, однако, забывать, что серьезные нововведения в правовой сфере исходят не только (и не столько) из имманентной логики развития самого права, но и из способности права (его понятийных, конструктивных, институциональных возможностей) ассимилировать те ценности, которые сначала артикулируются как общественные⁴, а затем переформулируются в требования к тем или иным институтам – в данном случае уголовной юстиции. Такие часто встречающиеся обоснования медиации по уголовным делам, как возмещение ущерба потерпевшему, препятствование стигматизации и нередко следующей за ней криминализации обвиняемого, процессуальная (и экономическая) разгрузка правоохранительных органов и судов и т. п., отнюдь не самоочевидны (в особенности первые два) для классической уголовной юстиции, доктрина которой доминирует поныне и в теории, и на практике. Сама постановка указанных целей стала результатом эволюции уголовного права⁵ под воздействием философской, религиозной, социологической, криминологической, аксиологической критики. В течение длительного времени в ответ на исходящие из разных источников критические суждения воздвигались научные теории, появлялись течения и новые науки (к примеру, криминология) и разрабатывались новые практические формы реагирования на преступления в поисках более адекватных и справедливых методов. И уголовно-правовая медиация – это не просто «еще одна процедура», это другой подход к реагированию на преступление. В основе доминирующего уголовно-правового и восстановительного ответа на преступления лежат разные ценности⁶. И, чтобы разобраться с различием в подходах, соответствующие ценности и связанные с ними ключевые категории должны быть осознаны и стать предметом сопоставительного анализа.

Но «восстановительное правосудие» – это не только манифестация других ценностей, это еще и интеллектуальный поворот, который включен в общие постмодернистские тенденции современной культуры, в русле которых формируются критические и гуманистические подходы в социально-гуманитарных науках и практиках, в том числе в праве. Восстановительное правосудие – это расширяющаяся область не только практики, но и методологических и теоретических работ междисциплинарного характера. Поэтому книгу я назвала «Введением в восстановительное правосудие» в надежде, что она только приоткроет читателю дверь в эту интереснейшую область.

Сам термин «восстановительное правосудие» можно подвергнуть критике, но он уже живет собственной жизнью, символизируя то новое правосудие, где «жертва и правонарушитель и в соответствующих случаях любые другие лица или члены общины, пострадавшие от какого-либо преступления, активно участвуют в совместном урегулировании вопросов, возникающих в связи с преступлением, как правило, при помощи посредника»⁷. И официальным документам международного уровня, как оказалось, потребовался для именования этого нового направления специальный термин, не ограничивающийся юридико-техническим обозначением новой процедуры – в официальных документах ООН на русском языке такое правосудие обозначается как «реституционное правосудие».

В 1998 г. в переводе на русский язык первой работы на эту тему мы обозначили restorative justice как «восстановительное правосудие»⁸, и в таком виде понятие распространилось по России и русскоязычному пространству стран СНГ. Термин стал использоваться в нашей стране не только в кругу экспериментаторов, практикующих медиацию по уголовным делам, и не только в научной и практико-методической литературе – он перешел и в официальные документы. Так, Концепция долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 года (Распоряжение Правительства РФ от 17.11.2008 № 1662-р – ред. от 08.08.2009) предполагает «формирование и развитие механизмов восстановительного правосудия, создание службы пробации, обеспечивающей социально-психологическое сопровождение лиц, освободившихся из мест лишения свободы, и реабилитационное насыщение приговоров судов, в части реализации принудительных мер воспитательного воздействия, реализация технологий восстановительного правосудия и проведения примирительных процедур»⁹ (курсив наш – Л. К.). Или подписанная Президентом РФ 1 июня 2012 г. Национальная стратегия действий в интересах детей¹⁰ в разделе «Создание системы защиты и обеспечения прав и интересов детей и дружественного к ребенку правосудия» предусматривает развитие сети служб медиации в целях реализации восстановительного правосудия, использования программ восстановительного правосудия как в отношении несовершеннолетних, совершивших общественно опасные деяния и не достигших возраста уголовной ответственности, так и привлеченных к уголовной ответственности. Соответственно, Правительством РФ разработан план по реализации важнейших положений Национальной стратегии на 2012–2017 годы¹¹, а Министерством юстиции РФ подготовлены предложения по их реализации, в соответствии с которыми предполагается создание всероссийской службы медиации и восстановительного правосудия (СМВП), возглавляемой Федеральным центром медиации и развития восстановительного правосудия.

За термином стоят разные практики, но термин «восстановительное правосудие» имеет вполне определенное содержание, так что свою задачу мы видим в том, чтобы, по возможности, раскрыть его.

Настоящая работа посвящена анализу концепции восстановительного правосудия как основания для разработки представлений о медиации по уголовным делам, а также анализу возможностей включения медиации как в российский уголовный процесс, так и в структуры до— и внепроцессуального разрешения конфликтов (школы, комиссии по делам несовершеннолетних и пр.). Мы не можем ограничиться только предметным – уголовно-процессуальным или уголовно-правовым – рассмотрением темы, работа носит междисциплинарный характер.

Эта книга адресована в первую очередь тем, кто интересуется, занимается или будет заниматься построением этой новой практики. Но так ли «ново» то, что предлагает восстановительное правосудие? Какие культурные и исторические линии развития общества и права приводили к постановке тех или иных проблем уголовного правосудия? Какие ответы на них давались? Каковы последствия предшествующих нововведений? Как они осмыслялись? И в чем видится следующий шаг в развитии уголовной юстиции? Мы рассмотрим восстановительное правосудие в контексте эволюции современной уголовной юстиции последних двух столетий как определенный ответ в историческом поиске более адекватных и ценностно приемлемых путей реагирования на преступление. И анализируя его, следует отдавать себе отчет, о чем идет речь, – об оттачивании инструментария для решения старых задач или об изменении самих задач уголовного правосудия.

Практика восстановительного правосудия в России, а также работы по ее теоретическому и методическому обеспечению начались с проектов Общественного центра «Судебно-правовая реформа» в 1997 г., деятельность продолжается сегодня сообществом Всероссийской ассоциации восстановительной медиации. И данную книгу следует рассматривать как часть этой большой работы.

Задачи настоящего исследования состоят в том, чтобы:

– ввести концепцию восстановительного правосудия в социокультурный контекст эволюции уголовной юстиции и раскрыть ее содержание;

– рассмотреть основные характеристики медиации как метода разрешения правовых споров и конфликтов и ее особенности при применении к уголовным делам;

– выявить условия использования медиации по уголовным делам в российской правовой системе;

– проанализировать российский опыт медиации по уголовным делам;

– выделить проблемные области и наметить перспективные линии работ по расширению и институционализации новой практики.

Часть 1
ВОССТАНОВИТЕЛЬНОЕ ПРАВОСУДИЕ: КОНТЕКСТЫ ФОРМИРОВАНИЯ И СОДЕРЖАНИЕ ПОНЯТИЯ

В последней трети ХХ в. в мире стали распространяться практики разрешения конфликтов, основанные на поиске консенсуса, в противовес традиционной конфронтации сторон. Причем модели разрешения конфликтов с помощью медиации в узком смысле либо с использованием местных традиций участия общины в разрешении споров стали проникать и в официальные системы уголовной юстиции.

Такой подход к реагированию на уголовные преступления начал довольно интенсивно развиваться в разных странах мира примерно с конца 70-х гг. ХХ в. Множество разнообразных течений, концепций и практик, базирующихся на идеях согласия и примирения, в 80-е гг. было объединено термином restorative justice (восстановительное правосудие)¹². Притом что подход к реагированию на преступления, в ядре которого переговоры, примирительные процедуры и компенсация причиненного ущерба, восходит к глубине тысячелетий, во второй половине ХХ столетия он получил новую жизнь, будучи противопоставленным доминирующему карательно-юридическому способу ответа на преступление.

Если активизацию социальных движений и распространение практики альтернативных форм разрешения конфликтов относят к последней трети ХХ в., то научные теории и разработки в поисках более адекватных методов реагирования на преступления – криминологические, социально-психологические, правовые, философские, религиозные – следует отнести к более раннему периоду. Иво Айртсен, который в течение десяти лет был председателем Европейского форума по восстановительному правосудию с момента его учреждения, обращает внимание, что термин restorative justice пришел на европейский континент недавно из Северной Америки, но философия альтернативного уголовного правосудия складывалась в Европе примерно с конца 60-х гг. ХХ в. И североамериканские инициативы во многом «несли на себе четкий след влияния теоретических трудов европейских ученых»¹³.

Но важно иметь в виду, что вопрос о «кризисе наказания» и необходимости разработки новых теорий и альтернативных практик реагирования на уголовные преступления был поставлен значительно раньше, если брать обозримый период – уже во второй половине XIX в. Сто лет назад выдающийся русский юрист С. К. Гогель писал, что репрессия – это средство борьбы с преступностью, «негодность коего вполне уже обнаружилась»¹⁴. Исправление преступника вместо возмездия, экспериментирование с условиями содержания в тюрьмах, условное осуждение, воспитательное правосудие для несовершеннолетних, реабилитационные программы для преступников – концепция восстановительного правосудия стала во второй половине ХХ в. результатам долгого пути поисков, научных гипотез, романтических надежд и разочарований. И для того, чтобы понять смысл концепции восстановительного правосудия как этапа в эволюции идей о том, как следует реагировать на преступления, обратимся для начала к предшествующим критическим теориям, приведшим к сдвижкам в практике юстиции, в доктринах и законодательстве.

Глава 1
ПАРАДИГМАЛЬНЫЕ СДВИГИ В УГОЛОВНОЙ ЮСТИЦИИ

Анализируя историю западной уголовной юстиции, Ховард Зер, один из лидеров восстановительного правосудия, связывает ее современную парадигму с двумя принципиальными процессами в ходе исторической эволюции: приданием правосудию публично-правового характера при вытеснении частного начала и все возрастающей зависимостью от тюрьмы как средства наказания¹⁵.

Вслед за Г. Дж. Берманом¹⁶ он относит смену парадигм в уголовной юстиции к средневековью: папская революция, приведшая к складыванию канонического права как образца для светского, рецепция римского права, огосударствление уголовного правосудия и последующая юридизация и догматизация привели к тому, что право отвернулось от человека. В этом же контексте, т. е. под критическим углом зрения, Зер рассматривает философию Просвещения и последствия для правосудия Великой Французской революции как мощные факторы, способствовавшие формированию карательной публичной доктрины и практики. А те изменения, которые происходят в правосудии с XIX в. и дальше под влиянием наук о человеке (медицины, психологии, социологии, криминологии), он рассматривает лишь как «заштопывание дыр», за счет которого осуществляются попытки некоторой компенсации «аномалий», не укладывающихся в доминирующую карательную парадигму¹⁷. Разного рода гуманистические альтернативы и реформы порой приводили даже к усилению карательного характера юстиции. Реформы правосудия остаются индифферентными к потребностям вовлеченных в преступление людей и к ценностям мира в обществе, поскольку неизменными оказываются базовые представления о преступлении и правосудии. Парадигма правосудия остается карательной, и это соответствует само собой разумеющимся представлениям о том, как следует реагировать на преступление. В 80-е гг. ХХ столетия накопившиеся проблемы уголовной юстиции стали обсуждаться как симптомы «смены парадигм».

Смена парадигм – это не демонтаж и замена одной системы другой, это изменение точки зрения, изменение видения предмета. Смена парадигм не происходит одномоментно, она предполагает историческое время; то, что на большой исторической дистанции может быть зафиксировано как кардинальная смена доминирующих представлений и практики (к примеру, отличие европейского правосудия Нового времени и от средневекового), складывается из множества процессов, действий и менее масштабных сдвижек. И именно такие изменения интересны для анализа с точки зрения выявления предпосылок последующих парадигмальных трансформаций. Нас будут интересовать их идейные основы, практическое воплощение и новые проблемы. Имея в виду выделение ближайших исторических предшественников восстановительного правосудия, мы сосредоточимся на сравнительно недавнем историческом периоде, когда фундамент здания современной уголовной юстиции уже был заложен, и выделим из множества происходящих в течение двух столетий изменений линию, которую назовем гуманистической. Такой экскурс представляет не только академический интерес: отсутствие представлений о ближайших предшественниках приводит сегодня порой к отождествлению концепции восстановительного правосудия с теми «человекоцентристскими» подходами, по отношению к которым она выступила в оппозиции.

1.1. Современное уголовное правосудие

Нынешний облик уголовного правосудия¹⁸ сложился под влиянием идей эпохи Просвещения и Великой Французской революции. Но предпосылки для оформления уголовного права и процедуры в их сегодняшнем виде проистекают из более общего контекста формирования права и относятся к предшествующему периоду¹⁹.

В ходе государственного строительства в средневековой Европе судебная деятельность постепенно обретала публичный характер, суд стал использоваться для укрепления королевской власти, пополнения казны, происходило перерастание обвинительного процесса в розыскной, от спора сторон к государственной репрессии.

Понятие преступления как причинения вреда пострадавшему было вытеснено другим: преступление – это неподчинение власти. На основе канонического права сформировался инквизиционный порядок процесса, который распространялся и закреплялся светскими законодательствами Западной Европы. За большинство преступлений предусматривалась смертная казнь. Процесс был ориентирован на отыскание истины, главное доказательство вины – признание обвиняемого, пытка стала основным средством добывания доказательств, действовала презумпция виновности.

Таким образом, в уголовном процессе происходило поглощение не только частного, или искового, начала публичным, но вообще всего личного, индивидуального безличным государственным законом. Права личности отрицаются в обвиняемом, он становится «предметом исследования», причем самого жестокого, во имя государственных интересов. Из процесса изгоняется понятие сторон, обвинителя заменяет безличная воля закона. Личное начало отвергается и в судьях, которые связаны теорией формальных доказательств²⁰. Но одновременно в Англии становление уголовной юстиции проходило под значительным влиянием концепции надлежащей правовой процедуры; вообще государственное и судебное устройство Англии стало образцом для европейских мыслителей эпохи Просвещения.

В центре размышлений идеологов Просвещения были понятия Разума и Свободы. Эпоха Просвещения поставила в центр духовной и общественной жизни новые идеалы и ценности, новые правовые идеи, которые дали импульс судопроизводству, основные характеристики которого доминируют и по сей день. Она определила вектор развития уголовного правосудия и дала Европе современный уголовный процесс и уголовное право. В XVII–XVIII вв. формируется доктрина естественного права, которая определяет на несколько веков вперед такие ценности, как естественные права человека и разум.

«Вопреки своему неудачному наименованию школа естественного права видела в праве не какое-то естественное явление (как продиктованная богом природа вещей у постглоссаторов), а творение человеческого разума, признанного отныне единственной направляющей право силой. в эпоху господства философии просвещения юристы вдохновлялись идеей универсализма и стремились к созданию таких норм справедливости, которые образуют всеобщее неизменное для всех времен и народов право… Выдвижение на первый план разума как силы, творящей право, подчеркивало новую важную роль, отводимую закону, и открывало путь кодификациям»²¹.

Систематизацией новых ценностей для уголовного правосудия стала книга последователя Монтескье Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях» (1764)²², ставшая краеугольным камнем концепции современного уголовного права и процесса. Идеи Беккариа, которого считают символом гуманизма в правосудии и родоначальником классической школы уголовного права, выражали непримиримую моральную реакцию на жестокость и бессмыслицу средневекового уголовного суда. Законность против судейского произвола, не жестокость, а неотвратимость наказания, цель наказания не в причинении страданий преступнику, а в предупреждении преступлений, презумпция невиновности, недопустимость пыток и смертной казни, простота и ясность языка закона, доступного для понимания обычных людей, – основополагающие положения его книги легли в основу законодательства разных стран в XVIII и особенно XIX в. и по сей день остаются фундаментом парадигмы уголовного правосудия. Тюрьма и каторга, придя на смену смертной казни как доминирующего наказания, становятся средством гуманизации, позволяют реализовать принцип рационального наказания, дав возможность, как предполагалось, отмеривать сроки заключения в соответствии с тяжестью преступного деяния.

Итак, в основу современного уголовного правосудия, пришедшего на смену инквизиционному, был положен принцип законности, в котором нашли свою реализацию ценности свободы, естественного права и разума. Реформы юстиции XIX в. были направлены на то, чтобы на основе принципа законности обеспечить уважение к основным правам человека. Свобода рассматривалась как высшая ценность, в плане уголовно-процессуальной процедуры это означало ограничение и регламентацию права государства на уголовное преследование. Права человека и гражданина стали основой фундаментального принципа современного уголовного процесса – презумпции невиновности.

В это время оформляется классическая школа уголовного права. Преступления и наказания четко очерчиваются законом. Основные формулы классического уголовного права: нет наказания без закона; нет наказания без преступления; нет преступления без законного наказания. Человек рассматривается как существо разумное, наделенное свободой воли, благодаря чему он является хозяином своих поступков – и на этом постулате основывается концепция уголовной ответственности. Уголовная ответственность устанавливается только за преступное деяние, а не за намерение²³.

Нельзя, однако, примитивизировать представление о развитии в праве, о смене парадигм. Отказ от феодального репрессивного аппарата не изменил существа подхода к реагированию на преступления – наказания как возмездия, но регламентировал его осуществление. И, как отмечает М. Ансель, происходит постепенная догматизация права, «преступление» и «наказание» становятся юридическими категориями, закон снова оказывается «делом юристов», не доступным профанному сознанию.

«Великие принципы политической философии и социологии, провозглашенные Монтескье и Руссо, уступают место чисто юридической доктрине. Вместо понятия гражданского общества, соответствующего гуманистическим идеям, появляется понятие правопорядка, организуемого и определяемого законом. Преступление рассматривается как абстрактное посягательство на этот правопорядок, искупаемое наказанием, которое восстанавливает нарушенный порядок»²⁴.

Разрабатывается доктрина состава преступления и противоправного деяния; судья определяет признаки преступного деяния и применяет предусмотренные законом меры наказания, не принимая во внимание личность преступника.

Если средневековое уголовное правосудие континентальной Европы можно рассматривать в первую очередь как инструмент укрепления публичного порядка и власти суверена, то классическая школа уголовного права формирует юридическую концепцию правосудия²⁵. Классическая школа достигла вершин уголовно-правовой науки в исследовании догмы уголовного права, в изучении уголовно-правовой нормы и других категорий уголовного права как юридических понятий; подобным же формальным юридическим понятием была «свобода воли», замещающая представление о человеке.

«Уголовное право в продолжение трех четвертей века продолжало оставаться технико-юридической доктриной, доведенной до крайности, и считалось чем-то вроде алгебры, в которой абстрактные рассуждения занимали первое место и согласно которой преступление рассматривалось прежде всего как юридическая сущность»²⁶.

XIX век: новые тенденции

Одновременно обозначаются течения, подготавливающие пересмотр существующих доктрин и образующие неоклассическое направление уголовного права²⁷.

Сюда относится, во-первых, индивидуализация уголовной ответственности и наказания. Доктрина свободной воли модифицируется: начинает учитываться умственная неполноценность, возрастные особенности, смягчающие вину обстоятельства. В разных странах создаются системы альтернативных наказаний. Кроме законодательной, становится возможной и судебная индивидуализация, когда за судьями и присяжными заседателями закрепляется право признавать смягчающие обстоятельства.

«Только судья, рассмотрев всесторонне дело, оценив общественное значение посягательства, выразившиеся в нем преступные свойства личности преступника, может точно определить меру следующей ему кары. Но достижимо ли и для судьи выполнение этого требования?… Не подсказывает ли нам жизненная правда, что в действительности весьма и весьма нередко служители правосудия отправляют свои обязанности с традиционной повязкой на глазах, что выбор меры наказания определяется шаблонной рутиной, а не тщательным изучением дела и человека»²⁸.

Логика индивидуализации вывела поиски эффективного наказания за границы судебного приговора. Отсюда следует второе направление, которое включает попытки выработки разнообразных режимов отбывания наказания. Возникают разные пенитенциарные системы, европейские страны обращаются к опыту Англии и Америки. На повестку дня ставится вопрос о том, что необходимо рассматривать не преступное деяние и наказание как юридические сущности, а конкретного человека, «личность, на которую налагается наказание»²⁹. Меняется содержание идеи наказания: от возмездия к исправлению преступника и полезности наказания. Появляются «пенитенциарии»³⁰: новые тюремные заведения ставили своей целью создание таких условий, которые способствовали бы улучшению самой природы правонарушителей³¹. Реформаторы Пенсильвании, в основном квакеры, использовали, например, систему одиночного заключения: осужденные в полном одиночестве занимались работой, чтением Библии и размышлением о своей судьбе. Другая модель опробовалась в тюрьме Обурн (Нью-Йорк): заключенным не разрешали общаться друг с другом, дабы избежать опасности дурного влияния, но они в полном безмолвии работали и питались сообща, посещали церковную службу, спали по отдельности.

Возможность различных режимов отбывания наказания и цель исправления привели к сомнению относительно фундаментального положения о непоколебимости приговора. Нужно ли оставлять в тюрьме человека, если есть достаточные основания убедиться в том, что он исправился?³² И наоборот, следует ли освобождать человека, если тюремная администрация убеждена, что по выходе он совершит новое преступление? Юридическим ответом стало то, что возможность изменения срока заключения будет содержаться в самом приговоре. Так в тюремной практике и законодательстве появляется конструкция досрочного освобождения – условного либо безусловного³³.

Формируется и укрепляется точка зрения, что по отношению к случайным преступникам меры наказания должны носить, скорее, превентивный, а не репрессивный характер. «Нужно препятствовать тому, чтобы какая-нибудь неудачно примененная карательная мера не толкнула их к рецидиву и не превратила в преступников привычных и неисправимых»³⁴. В законах появляются такие меры, как домашний арест, поручительства, внушения со стороны суда, условное осуждение. Последнее стало серьезным средством смягчения наказания и постепенно приобрело широкое распространение.

Идея условного осуждения, или «погасительной отсрочки», формировалась на основе различия категорий преступников: с одной стороны, новички и случайные преступники, с другой – привычные и даже профессиональные. Первоначально внимание было обращено на несовершеннолетних – карательные меры превращали случайных преступников в привычных. Смена приоритетов с карательного подхода на воспитательный в детской юстиции дала хорошие результаты, но возникла проблема недостаточного количества исправительно-воспитательных учреждений. И появился еще один путь, менее обременительный для государственного бюджета: внушение или выговор³⁵. Однако в подобном «судебном прощении», уместном для несовершеннолетнего, усматривались недостатки по отношению к взрослым: в глазах многих оно демонстрирует бессилие суда, но в то же время носит для виновного характер меры позорящей. Отсюда возникла более сложная форма, предусматривающая неблагоприятные последствия в случае невыполнения осужденным ряда условий, которые ему объявляются при освобождении от наказания. Такая форма стала называться условным осуждением. К концу XIX в. сложились четыре системы условного осуждения: американская – система испытания (пробации); английская – система отобрания судом подписки, как правило, с денежным залогом или денежным поручительством; франко-бельгийская – система условно-погасительной отсрочки судом исполнения определенного наказания; австро-германская – система административного условного помилования³⁶.

Институт условного осуждения вызывал много критических замечаний, причем с противоположных позиций. Одни говорили о том, что он являет собой безнаказанность. Другие, напротив, отмечали полное пренебрежение индивидуальными характеристиками преступника, поскольку последний предстает здесь не живым человеком, а некой «средней абстрактной величиной»³⁷. Дело в том, что основание к применению условного осуждения оставалось формальным: тяжесть преступления, а вовсе не личность конкретного преступника, – и судьи применяли эту меру, по замечанию Ферри, «механически». Последняя точка зрения, как мы увидим, принадлежит формирующейся в это время позитивистской школе, которая выстраивала концепцию преступности и ответа на преступление на основании данных наук о человеке и в центр уголовной юстиции ставила личность преступника.