Kitobni o'qish: «Миллефиори»
© Л. Марковская, текст, 2023
© Издательство «Четыре», 2023
Моему дорогому мужу
Алексею с благодарностью и любовью
* * *
В Хорватии, в самом сердце полуострова Истрия, на вершине холма, на высоте трёхсот сорока девяти метров, расположен город-крепость Хум. Хорватская легенда гласит, что построен он был из гигантских камней великанами. У него интереснейшая история.
Книга рекордов Гиннесса признала его самым маленьким городом мира, так как в нём всего восемнадцать жителей. И несмотря на это, старинный городок в венецианском стиле с уникальной историей живёт сейчас своей самобытной жизнью. Работают мэрия, почта, гостиница, лечебница и даже полицейский участок, есть два храма, кладбище, часовая башня, главная площадь, ресторан, магазин, музей, пара сувенирных магазинов.
Иногда, глядя на творения рук человеческих, понимаешь, что гениальность и мастерство не знают пределов совершенства. Именно эта мысль посетила меня, когда в маленькой сувенирной лавочке города Хум я впервые увидела уникальные предметы, созданные из муранского стекла, – миллефиóри.
Такие мозаичные изделия собирают из маленьких стеклянных фрагментов – мурин, а потом их сплавляют вместе под действием высокой температуры, и мастер-стеклодув формирует из них необыкновенно красивые сосуды, затейливые вещички и украшения. В основном по этой технологии изготавливают стеклянные бусины с цветочным узором. Смешивая многократно цветные прутья, а потом нарезая готовый прут на кусочки необходимого размера, получают очень красивые изделия в технике миллефиори 1.
Миллефиори – разновидность мозаичного стекла (филигранное или венецианское стекло), как правило, с цветочным узором. Термин в переводе означает «тысяча цветов» (mille – тысяча, fiori – цветы), ибо поверхность готового изделия напоминает цветущий луг. А ещё millefiori называют метод составления сложного рисунка из более простых.
Пика популярности муранское стекло, названное в честь острова Мурано, расположенного вблизи Венеции, достигло в тринадцатом столетии. На этом острове наладили производство удивительного материала и выплавку из него диковинных стеклянных предметов. На пять веков секреты их создания были скрыты именно здесь. Эту старинную технику несколько раз теряли и воссоздавали из забытья муранские мастера.
Однако к концу девятнадцатого столетия все тайны по изготовлению мозаичного стекла были рассекречены, и изделия в технике миллефиори стали производить не только итальянцы. Миллефиори приобрело немалую популярность не только в Европе, но и во всем мире.
Но как бы далеко ни шагнул процесс автоматизации стекольного производства в сегодняшнее время, муранские умельцы по-прежнему создают свои уникальные творения вручную и до сих пор выдувают неповторимые, самобытные изделия буквально своим дыханием.
Мне кажется, что труд писателя сродни этой сложной технологии.
Все изложенные ниже события, равно как и действующие в них лица, являются вымышленными. Всякое совпадение случайно и непреднамеренно.
Линия отрыва
Витя
Он родился с серебряной ложкой во рту, нет, не с серебряной, а с золотой, полной чёрной икры. Его отец Александр Александрович Замуренков, высокий сухощавый мужчина, занимал в Министерстве лесной и бумажной промышленности ответственную должность. Как ветеран войны, получил хорошую трёхкомнатную квартиру в тихом центре, куда в 1948 году привёл невесту Аннушку – милую, скромную женщину, работавшую в отделе кадров завода имени Кирова, и ни разу не пожалел о своём выборе. Её маленькие аккуратные ручки успевали всё на свете: она вкусно готовила, стирала, кипятила, крахмалила, утюжила, умела экономить. И ей всё это очень нравилось. В доме царили чистота и порядок, каждая вещь лежала на своём месте. Даже именной пистолет мужа с гравировкой, оставшийся у него после войны, она еженедельно протирала специальной тряпицей и аккуратно укладывала в верхний ящик комода. Александра Александровича она уважала и обихаживала изо всех сил, понимая, что после войны мужиков осталось мало и на такого серьёзного и обстоятельного, как он, охотниц найдётся много. Поэтому и с ребёнком тянуть не стала. Витя родился в первом роддоме на Володарке. Муж был абсолютно счастлив и отблагодарил Аннушку за наследника золотыми часиками. Подумав, Александр Александрович решил, что на работу жену он больше не пустит, пускай растит сына и хозяйничает в своё удовольствие.
Анна Никифоровна обставила новую квартиру лучшей мебелью, какую только можно было добыть в то время на базах Минска по великому блату, весьма толково использовав все свои многочисленные связи и знакомства. В доме, который с полным основанием можно было назвать полной чашей, не переводились дефицитные заказы к праздникам: гречка, зелёный горошек, сырокопчёная колбаса, шпроты, икра. Два раза в неделю Анна Никифоровна бегала на рынок, благо он был рядом, где её уже знали и наперебой предлагали ей парное мясо, рыбу, домашний творог, сметану, свежие ягоды, зелень. По утрам её мужчины получали полезные горячие завтраки, в обед – наваристые бульоны, щи-борщи-солянки на мозговых косточках, всегда на столе были пироги и кулебяки.
Витя взрастал на этих продуктах рослым, сильным, красивым. Впрочем, чаще, чем красивыми или некрасивыми, лица людские бывают умными или неумными. Так вот, у Вити было именно такое умное и нервное лицо с высоким лбом и прекрасными большими, немного выпуклыми карими глазами. Густую гриву каштановых, немного волнистых волос он унаследовал от матери. Учёба давалась ему легко, он много читал, незаметно окончил школу, институт физкультуры, счастливо попал в знаменитую по тем временам и гремевшую бесчисленными победами футбольную команду «Динамо». Он стал подающим большие надежды форвардом этого минского клуба: ловкий, стремительный, Витя как метеор носился по полю, обладал прекрасной координацией движений, поистине снайперской точностью попадания в ворота и пушечной силой удара. Именно поэтому и стал любимцем болельщиков. Многие девушки вздыхали по нему, но Витя никому не отдавал предпочтения, со всеми был галантен, улыбчив, предупредителен, но не более того. После каждой игры лёгкая стайка поклонниц в умопомрачительных платьицах и мини-юбочках встречала футболистов у раздевалки. Вскоре среди них Виктор стал особо примечать светловолосую большеглазую Риту с пухлыми губками сердечком и тоненькой, перетянутой пояском талией. Девушка выделялась среди подруг такой трогательной, эфемерной, неземной красотой, что ребята побаивались подходить к ней. А Витя не побоялся и пригласил красавицу в кино. Вскоре их встречи переросли в яркий и красивый роман.
Через месяц он уже знал каждую царапину на дворовой лавочке напротив Ритиного подъезда и всех его обитателей. Облупившуюся рыжую беседку в центре двора окружал хоровод столетних лип, шелестевших листьями. В ней мужики в застиранных майках передавали друг другу прозрачную бутылку, отхлёбывая из горлышка и закусывая плавленым сырком. Рядом в песочнице копошились их наследники в разноцветных шортиках, с ведёрками, машинками, совочками и лопатками. Рита выпархивала из подъезда ослепительно красивая, в чём-то розовом, воздушном. Они часами гуляли по городу. Деньги у Вити водились, одевался он броско, ярко. Про Риту и говорить не приходилось: мама её работала в Доме мод на проспекте Машерова.
Когда они появлялись в баре гостиницы «Юбилейная», самом престижном месте столицы, внимание всех присутствующих было приковано к этой видной паре. Мужчины провожали глазами высокую ладную фигуру девушки, плотоядными взглядами ощупывали длинные стройные ноги в модных туфельках на платформе, не отрываясь пялились на кукольное фарфоровое личико. Не раз Вите приходилось отбивать атаки нахальных грузин, то и дело порывающихся пригласить «дэвушку» потанцевать.
А поздним вечером через чердак, заваленный рассохшимися комодами, охромевшими стульями, разваливающимися картонными коробками с пожелтевшими газетами и узлами с чьим-то рваньём, поднимались на крышу и вдвоём плыли над городом в тихом вечернем мареве, смотрели на зарождающиеся звёзды, свет которых кто-то умный регулировал секретным резистором, делая их всё ярче и ярче. Мир казался волшебным. Поцелуи были невообразимо сладкими, голова кружилась от счастья. Так в черёмуховой, сиреневой, жасминовой вьюге они проскитались до середины июня, когда Вите нужно было уезжать на сборы в лагерь на целых три месяца. Там он маялся, тосковал, по вечерам тайком от тренера бегал за два километра на переговорный пункт и заказывал Минск. Но за последний месяц Ритин номер не отозвался ни разу. И Витя принял решение.
В середине сентября, похудевший и загоревший, с огромным букетом, в счастливо-блаженном предвкушении встречи, сжимая в кармане дорогое помолвочное колечко, он на одном дыхании взлетел на знакомый этаж и радостно нажал на кнопку звонка. Дверь открыла Ритина мама, Любовь Елизарьевна, в цветном нейлоновом халатике, с папильотками на голове, повязанной газовой косынкой.
– А-а, это ты, Витёк, – немного разочарованно, будто ждала кого-то другого, более важного, протянула она. – А Риточки нету.
По тому, как неестественно звучал её голос, по бегающим глазам и излишне суетливым движениям Витя понял: что-то здесь не так.
– Рита где?
– Так, понимаешь, на юг она укатила.
– Как так? Почему меня не дождалась?
И тогда Любовь Елизарьевна, тяжело вздохнув, решительно сказала:
– Ты проходи, чего в дверях торчать? Сядь и слушай. Рита уехала не одна, а со своим мужем. В августе они расписались. Медовый месяц у них.
Ошарашенный Витя услышал, что муж Ритин в свои тридцать лет уже начальник управления МИДа, очень перспективный, ухаживал эффектно, катал на собственных новеньких «жигулях», задарил парфюмом из «Берёзки», задурил девке голову за две недели.
– А когда мы с Риточкой были приглашены в его просторную квартиру ну с совершенно необыкновенной, по-моему чешской, планировкой, обставленной самой модной и, я тебе скажу, недоступной для простого человека мебелью, вопрос решился сам собой. Свадьбу сыграли в ресторане «Седьмое небо»! И гости-то все солидные, высокопоставленные люди. И денег-то надарили, подарков дорогих!
Тут Витя не выдержал:
– А вы-то, Любовь Елизарьевна, вы-то как могли это допустить?!
Поджав губы, несостоявшаяся тёща ответила:
– А я своей дочке не враг! Не обижайся, но что ты из себя, собственно, представляешь? Собираешься до пятидесяти лет за мячиком гоняться? Ни кола, ни двора, ни будущего! А Рита с Геной уже сейчас всё могут себе позволить.
– Ну что ж, насильно мил не будешь. – Витя поднялся.
– Не расстраивайся, вы ведь можете остаться друзьями, ты приходи к ним в гости. Гена хорошо играет в шахматы.
По законам античности Герой бессилен перед Роком. С таким предательством парень не сталкивался ни разу. В глазах потемнело, сердце выпрыгивало из груди, он не мог владеть собой.
– Не надо мне, как собачке, рубить хвост из жалости по частям! Кончено, значит, кончено!
Витя бросил букет на кресло, широкими шагами промаршировал к выходу, хлопнул дверью и сбежал по лестнице. Как добрался домой, не помнил.
В этот вечер он решил напиться «с особой жестокостью и цинизмом», как любил говаривать его покойный дед. Родителей дома не было: они тактично удалились на дачу в Зелёное, полагая, что после предложения руки и сердца молодым захочется побыть вдвоём.
Витя достал из холодильника бутылку ледяной водки, пил и плакал. С трудом проглотил кусочек сыра. Было ощущение, будто он ест мыло… Жизнь без Риты казалась пустой, пошлой и бессмысленной. Чувствовал себя он просто отвратительно: кровь стучала в висках, затылок ломило от боли, противно ныло сердце. Жить больше не хотелось. Сам себя не помня, в верхнем ящике комода нашёл отцовский именной пистолет, сел за стол, приставил ствол к виску и спустил курок…
Когда утром родители вернулись домой, увидели страшную картину: голова сына в луже крови лежала на столе, невидящий остекленевший взгляд застыл на Ритиной фотографии.
На фронте Александр Александрович видел многое, в обморок не упал и, нащупав на шее сына нитевидный пульс, на негнущихся ногах побежал вызывать скорую и милицию. В больнице констатировали: жить будет, а вот видеть – неизвестно.
Молодой организм справился. Но домой из больницы вернулся как будто другой человек – вялый, апатичный, пить-есть отказывался, ни с кем не разговаривал, и бедная Анна Никифоровна на всякий случай спрятала все режущие и колющие предметы в доме. На правом виске навсегда остался некрасивый шрам и след от ожога.
Город жесток к старикам и инвалидам. Пандусов тогда не было и в помине, звуковых светофоров тоже. Мать, пытаясь хоть чем-то скрасить безрадостную жизнь сына, часами готовила на кухне. Несколько раз в неделю они выходили на прогулку, обходили двор по периметру и сидели на скамеечке у подъезда. Остальное время молодой активный парень, живой как ртуть, вынужден был неподвижно сидеть в четырёх стенах, целыми днями слушая радио. Перед глазами крутились вереницы цветных видений, которые, будто вращающиеся двери, уводили его всё назад и назад. Школа, бестолковые одноклассники, зелёный футбольный газон, тренер Илья Петрович Терехов, стадион, гаревая дорожка, знакомый двор, жасмин, звёзды, полные Ритины губы, пронзительные васильковые глаза, кольцо, выстрел… Сильные чувства затягивали комнату дымным флёром, лишали её света, воздуха. Что это были за чувства? Отчаяние, любовь, ненависть, горькое сожаление? Только позже удастся дать им имена.
Беды друзей люди иногда воспринимают с определённым удовольствием, которое вовсе не исключает и дружеских чувств. Отчасти это объясняется тем, что им нравится роль помощников, утешителей, которая им при этом достаётся. И чем внезапнее и неприличнее беда, тем больше жалельщиков и сочувствующих.
Первые недели после выписки из больницы ребята из команды приходили ежедневно, бегали за молоком, в аптеку, сидели у Витиной постели, со свойственным молодости чарующим эгоизмом пялясь на свежие повязки и пытаясь завязать какой-нибудь разговор. Но очень скоро обе стороны поняли, что общего у них уже ничего нет, что приглашать Витю на очередной матч бессмысленно: он его не увидит. И поток друзей стал меньше, а года через два постепенно иссяк. Дольше всех навещал его Севка Румянцев, лучший друг, потом он женился и привёл в гости жену Таню.
В солнечное сентябрьское воскресенье они позвонили в дверь Замуренковых. В полутёмной опрятной прихожей их встретил Виктор собственной персоной. Таня вначале насторожилась, почувствовав, что с этим молодым темноволосым парнем что-то не так, но чувство это быстро прошло после того, как, широко улыбаясь, он протянул руку для приветствия, принял Танин плащик и, повесив его во встроенный шкаф, пригласил гостей в комнату, усадил на диван и начал весело болтать, живо переходя от одной темы к другой. Через пятнадцать минут Румянцевы чувствовали себя как дома. Анна Никифоровна принесла угощение, разлила вино. Всё шло хорошо, друзья вспоминали прошлое, хохотали, а потом Виктор попросил разрешения познакомиться с женой друга поближе. Пока Таня недоуменно молчала, Витя встал, подошёл к дивану – и вдруг его длинные прохладные пальцы стали осторожно ощупывать Танино лицо! Сказать, что Таня испытала сильнейший шок, – значит не сказать ничего. О слепоте Виктора Сева то ли забыл ей сказать, то ли был уверен, что она об этом знает. С этого момента Таня категорически отказалась навещать Замуренковых.
Родители не опускали руки, водили Витю по разным клиникам, надеясь вернуть ему зрение. Минские врачи только разводили руками и говорили: мы бессильны; если не помогут в Одессе, не поможет и сам Господь.
Александр Александрович повёз сына в Одессу, в Институт глазных болезней и тканевой терапии. Там оперировала ученица знаменитого офтальмолога Филатова, умершего в 1956 году, доктор медицинских наук, академик Надежда Александровна Пучковская. Она возвратила зрение сотням пациентов. Всю долгую дорогу Витя не спал, молился про себя, надеялся. Так хотелось вновь увидеть солнце!
Профессор в белом свежеотглаженном хрустящем халате долго изучала пакет привезённых документов, вчитывалась, хмуря брови. Осмотрев Витю, сказала со вздохом:
– Да, мы работаем над последствиями тяжёлых ожогов глаз. Если бы дело касалось пересадки роговицы, помогли бы несомненно. Но у вас совсем другое дело. Глазные яблоки практически не пострадали. Пуля, если говорить популярно, окончательно и безвозвратно повредила глубинные нервные окончания, и никакая тканевая терапия и биогенные стимуляторы здесь не помогут. Увы! Зрение в вашем случае восстановить невозможно. Крепитесь, дружок! – И она сжала Вите плечо своей не по-женски крепкой и уверенной рукой.
Домой возвращались в глухом молчании. В такт колёсам поезда в голове неотвязно пульсировала мысль: «На-все-гда, на-все-гда, на-все-гда».
Так и стали жить. Александр Александрович через пару месяцев принёс сыну несколько аудиокниг, Витя слушал их, лёжа на диване и уставясь незрячими глазами в потолок.
Воспитанные люди в то время обязаны были скрывать свои страдания. И Витя стал учиться жить так, как живут слепые: по-новому осваивал квартиру, считая шаги, соразмерял расстояния и вскоре почти не ударялся о двери и углы мебели, передвигался быстро и уверенно, старался обслуживать себя сам.
И вёл он себя так, как будто был зрячим. Постепенно выучил количество шагов от своей кровати до любой точки квартиры и больше не спотыкался, а шёл уверенно, только изредка касаясь стен. Родителям сказал:
– Я не буду сидеть нахлебником на вашей шее. Я хочу работать.
И добился своего. Раз в неделю из комбината надомников привозили две коробки с разными деталями для электрооборудования. Нужно было научиться на ощупь с помощью отвёртки собирать вилки и розетки. Вначале норму выполнить было сложно: винтики падали и терялись. Но Витя упорно часами работал отвёрткой. Через месяц дело сдвинулось с мёртвой точки, движения стали почти автоматическими, в артели слепых он стал лучшим. Трудился он в основном по ночам, так как сильные головные боли не давали уснуть. Вскоре Витя с гордостью отдал матери свою очень приличную зарплату.
Нонка
С точки зрения любой свиньи, свинья красива. А каждый человек искренне убеждён, что он не каждый. Алевтина была далека от совершенства, но ей самой казалось, что она очень и очень ничего, просто пока не везёт в жизни. Жидкие волосёнки измочалены перманентом. Узкие глазки всегда обведены чёрным карандашом, ресницы густо накрашены тушью. Оттопыренные широкие губы в ярко-розовой помаде. Вроде бы она и не была человеком военного детства, карточек и голода, но пережила нищую юность, когда пальто перелицовывались, юбки перешивались и надтачивались2, когда в больших объёмах скупались соль, крупа, мыло и спички. Вот и приобрела бережливость, переходящую в скупость. Поэтому в комнате – засилье узлов, узелков и пакетов. Они лежат на антресолях, вываливаются из верхних полок шкафов прямо на голову. В коммуналке вечно пахнет погребом, квашеной капустой, мусорным ведром. Есть нечего, а Алевтина занята сооружением новой причёски. На дочку, названную с претензией иностранным именем Нонна, родившуюся от заезжего молодца, Алевтина никогда не обращала ни малейшего внимания. Росла та, как сорная трава при дороге, даже школьной формы не было, в соседских обносках ходила. Сама Нонка смогла расквитаться с ней за это, только когда подросла.
Дочка с горем пополам выросла, а личного счастья всё ещё хотелось. Поэтому все силы Алевтины уходили на привлечение мало-мальски приличных кавалеров.
Но после первой ночи все они безвозвратно исчезали. Часто в доме происходили перепалки.
– Господи, мама, когда уже ты успокоишься! Ты хахалей меняешь чаще, чем трусы!
– А ты б хотела, чтоб я записалась в монашки?
– Хотела б спать спокойно, а не слушать всю ночь, как вы скрипите кроватью и сопите. И ладно бы кого одного приличного привела, а то ведь таскаешь всякую шваль!
– А что делать? Да, действительно, в большинстве женатые. Ты должна понимать: мужчин в нашем поколении в десять раз меньше, чем женщин. Какие у тебя могут быть претензии? Не будь этих непродолжительных связей, и тебя бы не было!
– Ну почему, почему ты даже на лицо их не смотришь? Вот в кого я такая уродина?
– А ты думаешь, я тебя хотела? Да я уже сто раз пожалела, что побоялась ещё один подпольный аборт сделать!
Дети, которых не любят, становятся взрослыми, которые не могут любить других. Некоторые люди прогуливаются под дождём, а некоторые только мокнут. Вот и Нонна была из последнего разряда. Нежные чувства, стихи, которыми увлекались одноклассницы, ей были недоступны. Зато зависти, любопытства, практицизма, притворства было в избытке.
Окончив восемь классов, Нонна решила поступить в медучилище: работа непыльная, даже стерильная, можно сказать; одежды много не нужно: всё прикроет халатик беленький; опять же, всегда можно подработать, по домам побегать с уколами-горчичниками, да и окружение интеллигентное.
Повезло, что конкурс был небольшим и скромных Нонкиных знаний хватило; в списке поступивших по количеству набранных баллов она была предпоследней. Учёба не очень ладилась и здесь, училась она на тройки, но в группе было много сердобольных девочек, которые помогали, давали списать, выручали. Нонна уже видела себя старшей медицинской сестрой, идущей по длинному больничному коридору в туфлях на высоких каблуках, с красивой причёской. Младший медицинский персонал льстит ей, а главврач, солидный мужчина, призывно улыбается…
На втором курсе их повезли на экскурсию в Вильнюс. Там больше всего запомнились не узкие улочки, не готическая архитектура Старого города, не мощённые брусчаткой улицы, не башня Гедиминаса, не богатые магазины, не вкусный кофе, а Острая брама, или ворота Аушрос, – старинный странный костёл. Экскурсовод с приятным акцентом рассказала, что чудотворная икона Остробрамской Божией Матери, хранящаяся в нём, – самая знаменитая в мире. Все стены здесь были увешаны золотыми и серебряными изображениями сердец, рук, ног и прочих частей человеческого тела. Верующие приносят их в благодарность Святой Деве за исцеление от болезней. Нонке особенно понравилось, что Богородица изображена без привычного Младенца. Младенцы – это гадость, и заводить их – безумие. Жить надо для себя. В своей коммуналке это она усвоила твёрдо. Бухнувшись на колени, Нонна попросила у Остро-брамской Мадонны послать ей богатого и хорошего жениха.
С годами она стала притворщицей, выработала нежный вибрирующий голосок и полюбила часами висеть на телефоне, болтая о том о сём с немногочисленными подружками-однокурсницами. Кроме пустопорожней болтовни, Нонка обожала себя – страстно и неистово, и это была такая любовь, которая ни для кого больше не оставляла места.
У неё было своё личное воображаемое кладбище, где она хоронила тех, кто причинил ей зло, и тех, кто пригодился разок и был ей больше не нужен. Размышляя о превратностях жизни, она постепенно пришла к выводу: счастье нельзя встретить, его можно только родить самой. Жить надо так, чтобы враги от зависти дохли, а все остальные тупо восхищались. Она вовсе не собиралась повторять жизнь своей бестолковой матери и прозябать в нищете. Нонка поставила перед собой простую и очень ясную цель – выгодно выйти замуж и разбогатеть.
Она готовилась к счастливой жизни старательно, ни на что не отвлекаясь. Не пила, не курила, питалась исключительно яичницами, стипендию откладывала, экономила на всём, не имела романов. Нервы у неё были как канаты, терпение – как у черепахи. Она была уверена: жизнь не ставит перед нами нерешаемых задач. Если умело перечеркнуть минус, получится плюс. Свою жизнь надо устраивать до тех пор, пока она не начнёт устраивать тебя. Итак, отныне её девизом станут три «Н»: нет ничего невозможного!
Свои способности человек может узнать, только попытавшись применить их на деле. И Нонка, накупив нарядов на накопленные путём лишений деньги, начала соблазнять однокурсников. Но ни глубокое декольте, ни вовремя выставленная ножка не помогали. Даже глаза, которые Нонка считала лучшим в своей неказистой внешности, – мелкие ледяные аквамарины – не смогли привлечь чьего-либо внимания, так как были холодными, внимательными, как у хищника, высматривающего добычу. Они скорее отпугивали даже самых непритязательных кавалеров. Кроме того, началась череда невезения и неприятностей: Нонка завалила зимнюю сессию, ей грозило исключение.
Но иногда чёрная полоса становится взлётной! Совершенно случайно узнав от Лерки о существовании волонтёрского отряда «Милосердие», члены которого ухаживали за больными и инвалидами, которым нужна была помощь несколько раз в неделю, Нонка сразу поняла: вот он, её шанс! – и включила синдром акулы – двигайся или сдохнешь!
Правдами и неправдами она убедила Владу Борисовну, руководителя отряда, в том, что такая работа – её хрустальная мечта с детства. Затем тщательно перешерстила списки подопечных. Ей не нужны были лежачие, которых придётся подмывать и переворачивать, не нужны были колясочники, которых надо перетаскивать, надрываясь. А вот слепой… И Нонна быстренько попросилась в пару к целеустремлённой и аккуратной Оле Орловой, которая шла на красный диплом и волонтёрила вовсе не по зову сердца, а ради положительной характеристики педсовета, необходимой для поступления в мединститут. Затем Нонка добыла домашний телефон Замуренковых и голоском милой девочки попросила к телефону Виктора. В умно построенном разговоре она достигла сразу трёх целей: заинтриговала своим предстоящим приходом тосковавшего по общению молодого парня, игриво убедила его, что она очень и очень симпатичная, и зародила надежду на дальнейшие отношения, рассказав о новом модном кинофильме «Анатомия любви» и намекнув, что с удовольствием посмотрела бы его ещё раз с Витей (ну да, да, это очень возможно, если она будет рассказывать ему шёпотом обо всём происходящем на экране).
Увидев в первый раз светлую, просторную квартиру Замуренковых (все комнаты раздельные, гарнитуры, хрусталь, ковры) и очень симпатичную намеченную жертву, она взволновалась и не спала всю ночь, вырабатывая стратегию и тактику.
Ниагарский водопад казался жалкой струйкой по сравнению с цунами, которое Нонна бурно обрушила на Витю и его родителей. Ещё не взошла политическая звезда Маргарет Тэтчер, и девочки ещё не записывали в дневничках её высказывание: «Я исключительно терпелива – при условии, что в конце концов выйдет по-моему». Так что Нонна предвосхитила великого политика в терпеливости и потихоньку, не мытьём, так катаньем, осторожно, по сантиметру, отвоёвывала и занимала намеченный плацдарм. До поры до времени она скрывала свой железный кулак в бархатной перчатке… нет, перчатки – это не для простоватой Нонки, лучше – в пушистой варежке из мягкой шерсти.
Первым делом она избавилась от красавицы Орловой, убедив её в том, что вдвоём здесь делать нечего, что сама не пропустит ни одного посещения, а Оле нужно заниматься, что дневник волонтёра Нонна ей предоставит в лучшем виде, останется только аккуратненько переписать.
Следующим пунктом было – понравиться Витиным родителям. Нонка забыла про яркую косметику, волосы стягивала в аскетичный вдовий хвостик, платьице надевала скромное, серенькое, украшая его белым воротничком. Улыбка – недорогой способ выглядеть лучше. И Нонка старалась. Беспрерывно улыбаясь, она преданно глядела в глаза Анне Никифоровне, нежно натирала ей больное колено вонючей мазью и щебетала, щебетала… Из её рассказов выходило, что она дочь подполковника, работавшего по приказу главнокомандования в побеждённом Берлине и погибшего через шесть лет после Победы в результате взрыва мины, заложенной ещё отступавшими фашистами.
– В конце 1950 года он приезжал в отпуск, сказал, что заберёт маму в Германию. Вот тогда-то она и забеременела. А когда я родилась в 1951‐м, папы уже не было. Мама так его любила, что чуть руки на себя не наложила. И знаете, мне кажется, она от горя помешалась чуток. Она до сих пор немного странноватая. Но я её обожаю и ухаживаю за ней, как за ребёнком.
В том-то и заключается весь ужас вранья: со временем ты сам начинаешь верить в свои небылицы.
Витины родители пожалели бедную Нонночку, подумали: «Что ж, с лица воды не пить, а у девочки медицинское образование, да и ласковая вроде. А кто ещё за него пойдёт, за слепого?» Нашли знакомых со связями, помогли Нонне с горем пополам закончить училище и предложили переехать к ним.
Бывают минуты, за которые можно отдать месяцы и годы. Минута, когда в тесном загсе Советского района Нонна услышала фразу: «Молодые, обменяйтесь кольцами», была именно такой. Её «любимой мамочки» на свадьбе, конечно же, не было: у неё как раз якобы случилось небольшое весеннее обострение, и все решили, что ей лучше отлежаться дома в тишине.
Сева Румянцев, лучший друг и шафер, разливал шампанское, кричал: «Горько!», а потом, когда вывел Витю покурить, спросил:
– Ну, старик, ты хоть счастлив?
Витя пожал плечами и спросил:
– Скажи по-дружески, Нонна красивая?
Сева сказал:
– Очень.
И это была святая ложь.
Выражение «на верху блаженства» неправильное. У блаженства нет верха. Нонка трескалась от счастья. Через три года она стала экспертом в том, что называют «жить хорошо». Единственным, что мешало ей полностью и безраздельно наслаждаться жизнью, были Витины родители. Александра Александровича, его начальственного вида она откровенно побаивалась. Но он хотя бы всю неделю ходил на работу, а вот от постоянного зоркого взгляда Анны Никифоровны укрыться было невозможно. Но нужно было соответствовать придуманному имиджу пай-девочки, дочки подполковника, и, стиснув зубы, Нонка скребла, чистила, отмывала, стирала… Слава богу, хоть к плите её свекровь не подпускала, однако требовала, чтобы Нонна вникала в кулинарные тонкости, слушала её советы, перенимала опыт. Часто брала невестку с собой на рынок, учила выбирать самое свежее и лучшее. В общем, Нонна прошла настоящую школу домоводства. Вскоре она крутила рулеты, месила тесто, начиняла утку, варила борщи, крошила салаты, украшала заливное, делала многослойные торты почти так же виртуозно, как её учительница.
Видимо, переживания о семейной трагедии не прошли даром: через год Анна Никифоровна занемогла, стала худеть на глазах. Врачи поставили самый неутешительный диагноз: онкология. Бог пожалел Нонку: ухаживать за свекровью пришлось совсем недолго, всего через пять месяцев она тихо и безропотно умерла. Похоронили её на Восточном кладбище.
