Kitobni o'qish: «Семь сестер. Сестра луны», sahifa 11

Мария была уверена, что больше она его никогда не увидит, но через пять лет Хозе вернулся домой со сломанной рукой, а также с многочисленными синяками и кровоподтеками на красивом лице. Местные кумушки судачили, что он получил это в какой-то драке из-за женщины. Другие же утверждали, что с ним попросту расторгли контракт из-за его пристрастия к спиртному, и ему пришлось зарабатывать на кусок хлеба, принимая участие в кулачных боях. Но как бы то ни было, а сердце Марии билось сильнее всякий раз, когда она проходила мимо пещеры его родителей, когда отправлялась в город, чтобы купить там немного овощей на местном рынке. А Хозе неизменно встречал ее, стоя на пороге своего дома и покуривая сигару.

– Hola, маленькая красотка! – приветствовал он ее, когда она проходила мимо. – Ты та самая девчонка, про которую говорят, что она лучше всех в деревне танцует алегриа? Задержись на минутку, поговорим. Составь компанию больному человеку.

Стесняясь, Мария все же подошла к нему поближе, а он стал играть для нее на гитаре, а потом уговорил отправиться вместе с ним в оливковую рощу за пещерой и там станцевать для него. Он задал хлопками ритм, а потом обнял ее за талию и привлек к себе, и их тела задвигались в унисон, подчиняясь чувственным ритмам уже собственного сердцебиения. Домой она в этот вечер вернулась поздно, переполненная самыми радужными эмоциями и впечатлениями: впервые в жизни ее поцеловали.

– Где ты была? – спросила у нее Паола, ее мать, поджидавшая дочь на улице.

– Нигде, мама! – Девушка проворно прошмыгнула мимо матери, чтобы та не успела заметить краску стыда на ее лице.

– Предупреждаю тебя, девочка моя! Я все равно узнаю правду! – Паола угрожающе помахала пальцем перед ее носом. – Нутром чую, тут замешан какой-то мужчина.

Мария отлично понимала, что Паола и Педро, ее отец, никогда не одобрят роман своей дочери с Хозе. Его семья принадлежала к числу бедняков, а Мария из рода Амайя, богатой семьи, во всяком случае, по меркам цыган. Родители уже положили глаз на сына одного из своих дальних родственников. К сожалению, сама Паола сумела произвести на свет всего лишь одну дочь. Все же остальные ее беременности, а их было семь, оказались неудачными. А потому успешный кузнечный бизнес Педро срочно нуждался в наследнике.

Все это было прекрасно известно Марии. Но несмотря на то что она была послушной и любящей дочерью, все ее благие намерения держаться от Хозе подальше разбивались вдребезги, отказываясь подчиняться чувствам; да и Хозе преследовал ее повсюду.

А она, в свою очередь, все сильнее попадала под дурман его чар, окончательно теряя голову, пока его пальцы нежно касались то гитары, то ее тела. В конце концов, Мария сдалась и даже позволила себя уговорить убежать ночью из дома и предаться с ним любовным утехам в оливковой роще у подножья горы Вальпараисо. Все летние месяцы стояла необычайная жара, такое же нестерпимое пекло, какое обычно было в кузнице ее отца, и Мария чувствовала, как полыхают, словно охваченные огнем, и ее тело, и ее разум. Все, чего она жаждала, это скорейшего наступления долгой, прохладной ночи, когда она снова окажется в объятиях Хозе.

Однако вскоре ночным свиданиям влюбленных пришел конец. Хоть юная парочка была предельно осторожна, кто-то из жителей Сакромонте все же их увидел и рассказал обо всем Педро, который пришел в невиданную ярость.

– Ты навлекла позор на всю нашу семью, Мария! – разъяренно кричал он на дочь после того, как приволок Марию и ее любовника к себе в пещеру, чтобы разобраться с негодниками накоротке.

– Прости меня, папочка, – рыдала Мария, заливаясь слезами, – но я люблю его.

Хозе тоже упал на колени перед Педро, прося у него прощения и разрешения жениться на его дочери.

– Я люблю вашу дочь, сеньор. Обещаю, что всю свою жизнь буду заботиться о ней и беречь ее. Верьте мне!

– Нет, парень! У меня нет веры твоим словам. Твоя репутация мне хорошо известна, она ведь не идет, а бежит впереди тебя. А сейчас ты погубил еще и репутацию моей дочери! Ведь ей же всего пятнадцать лет!

Мария дожидалась своей участи на улице, пока отец и Хозе обсуждали ее будущее. Но самым страшным наказанием для нее было смотреть на лицо матери, совершенно убитой свалившимся на семью несчастьем. Целомудрие цыганской девушки – это ведь святое. Девственность – это основное достояние цыганки, которое она может предложить своему будущему мужу.

Но уже спустя неделю весь поселок Сакромонте веселился на спешно устроенном вечере по случаю помолвки влюбленной парочки, а месяцем позже состоялась и большая, шумная свадьба. Традиционные свадебные торжества длятся целых три дня. В последний вечер Марию облачили в нарядное платье цвета голубой фуксии с длинным шлейфом, волосы украсили цветами алого граната, после чего усадили на мула позади молодого мужа, и все сельчане двинулись шумной процессией, сопровождая молодых до родительской пещеры, в которой они должны были провести свою первую брачную ночь.

Мария до сих пор помнит, как ее трясло от страха в ожидании обряда Tres Rosas – Три розы. Вот в темноте пещеры над ней зависло лицо Хозе, от него сильно несло спиртным. Он поцеловал свою молодую жену, а потом вскарабкался на нее. Мария слышала веселый, громкий смех, который доносился с улицы, а сердце колотилось в груди почти так же быстро, как руки барабанщиков, задающих ритм на барабанах кайон.

– Свершилось! – выкрикнул во все горло Хозе и скатился с нее, после чего пригласил в пещеру мать новобрачной. Мария лежала неподвижно, ожидая, когда Паола приложит белоснежный носовой платок к ее промежности, и зная, что никогда на нем не появятся три капли крови, символизирующие ее девственность.

– Замри и ни звука, дочь! – приказала ей мать хрипловатым шепотом.

В мерцающем пламени свечи Мария увидела, как мама извлекла из кармана небольшой ножик и вонзила его в нежную плоть Марии на внутренней части бедра. Мария с трудом удержалась от крика, увидев, как капли крови из раны упали на платок, который держала мать.

– Ты сама постелила себе постель, голубка моя. Что ж, теперь тебе на этом ложе коротать все свои дни до самой смерти, – с яростью прошептала Паола и вышла из пещеры, держа перед собой окровавленный носовой платок.

Собравшиеся взорвались радостными криками и аплодисментами, когда Паола предъявила на всеобщее обозрение свидетельство невинности своей дочери.

– Ну, что, женушка моя? – Перед ней снова возник Хозе. – В одной руке он держал фляжку с бренди, в другой – манильскую сигару. – Выпьем за наш с тобой союз?

– Нет, Хозе. Мне не нравится этот вкус.

– Зато тебе нравится другое, да? – Он широко оскалился и, сбросив брюки, уронил их прямо на пол. Потом нырнул к ней под одеяло, связанное из разноцветных ниток. Она вязала это одеяло целый месяц.

Где-то через час Мария задремала: сказались усталость и напряжение последних нескольких дней. Сквозь сон она услышала, как Хозе поднялся с кровати и стал одеваться.

– Ты куда?

– Я кое-что забыл. Ты спи, mi amor, я скоро буду.

Однако когда Мария проснулась на рассвете следующего утра, мужа рядом с ней не было. Хозе так и не вернулся домой.

* * *

Мария подавила тяжелый вздох, направившись в отхожее место, общее для всех деревенских жителей; от него разило густым зловонием далеко вокруг. Если восемнадцать лет тому назад она еще по своей девичьей наивности верила в то, что Хозе любит ее так же сильно, как она его, то теперь все эти романтические иллюзии уже давным-давно развеялись. Наверное, думала она с горечью, Хозе все правильно рассчитал, понимая, что такой брак выгоден ему со всех сторон. Ее родители достаточно состоятельные люди; у них нашлись деньги, чтобы заплатить за новую пещеру для молодых, расположенную, правда, гораздо выше в горах. Собственное жилье стало свадебным подарком дочери, плюс еще дорогой набор железных кастрюль и другой кухонной утвари.

Их первое дитя, которое она родила на восьмом месяце, так приказала ей говорить всем ее мать, прожил всего лишь шесть недель. Вторая и третья беременности закончились выкидышами на втором месяце. Лишь с четвертой попытки на свет появился Эдуардо, и Мария с головой ушла в новые для себя материнские заботы. Наконец-то она может сидеть и обсуждать наравне с другими взрослыми женщинами всяческие снадобья от колик, лихорадки и диареи. Диарея, подобно чуме, свирепствовала и среди молодых, и среди старых жителей Сакромонте, особенно с наступлением дождей в зимнюю пору, когда все дорожки и тропинки вокруг превращались в сплошное грязное месиво, а выгребные ямы переполнялись водой, и зловонные потоки выливались наружу. С появлением ребенка Марию перестало волновать, что Хозе редко бывает дома. Или что в железной банке, которую они прячут в деревянном шкафчике прямо за образом Девы Марии, нет ни единой песеты. Радовало лишь то, что отец пообещал Марии взять Эдуардо, когда тот немного подрастет, к себе в кузню. Да и Паола всегда отсыпала им достаточно овощей, чтобы мать и младенец не умерли с голоду.

– Больше я ничего не могу дать тебе, – всякий раз говорила при этом Паола дочери. – Эта крыса, твой муж, он ведь тут же спустит на выпивку любые деньги, которые я дам тебе.

На обратном пути из уборной Мария даже улыбнулась, представив своего старшего сына Эдуардо. Хороший он мальчик. Вот сейчас трудится в кузнице наравне со своим дедом, а ведь ему только шестнадцать лет. А вот два других ее сына… Те, вне всякого сомнения, пошли в отца. У обоих бурлила дурная кровь, случались приступы необузданной ярости, явно унаследованной от пращуров, чистокровных цыган. Карлосу было уже почти пятнадцать. Он зарабатывал на жизнь кулачными боями. Правда, он всячески отрицал свое участие в подобных схватках. Но от зоркого материнского глаза не ускользало то, в каком виде он являлся домой рано поутру, с разбитым в кровь лицом, все тело в синяках. Филипе исполнилось тринадцать лет. Он с детства рос болезненным ребенком, поэтому ему всегда доставалось все самое вкусненькое. Но на него дурно влиял Карлос, которого он обожал. Филипе был способным гитаристом, и отец возлагал на него большие надежды, но вместо того, чтобы совершенствовать и развивать свой талант, парень слепо следовал за Карлосом повсюду, покорный, словно ягненок, по-ребячьи желая лишь одного: всемерно угодить своему любимому братцу и выслужиться перед ним. Мария вернулась в пещеру и мысли ее сами собой перекочевали на младшенькую, маленькую Лусию, с которой она, как мать, тоже связывала очень большие надежды, когда наконец забеременела ею после трех бесплодных лет.

– У тебя будет девочка, – объявила Микаэла, когда Мария пришла показаться вещунье на третьем месяце беременности. – Она будет обладать многими, очень многими талантами. И вообще будет необыкновенным ребенком!

Мария свято верила каждому слову, сказанному Микаэлой. Ведь у нее, как у истинной ворожеи, хотя невежественные испанцы называли ее просто «ведьмой», был третий глаз, и она никогда не ошибалась в своих предсказаниях. Все обитатели Сакромонте во всем полагались на Микаэлу. Она давала свое пророчество каждому, кто этого желал, хотя далеко не все были довольны теми прогнозами, которые ворожея озвучивала им на будущее.

Вот и Мария, в чем-то она ведь оказалась виновата сама, уж слишком буквально истолковала предсказание Микаэлы: «талантливая», «необыкновенная». В эти слова Мария вложила тот смысл, какой хотела сама: в ее доме появится, наконец, еще одна представительница женского пола, и она вырастет талантливой домохозяйкой и заботливой матерью, а пока станет подрастать нежная, ласковая, любящая дочь, верная помощница и надежная опора на старости лет.

– Вот в этом вся проблема с предсказателями и их предсказаниями, – пробормотала про себя Мария, раздеваясь при слабеньком пламени свечи, потом аккуратно сложила свое вышитое болеро, фартук, голубую юбку и нижнюю юбку, после чего натянула ночную сорочку. Беда не в том, что предсказатель в чем-то ошибается. Беда в другом: человек, кому адресовано то или иное предсказание, истолковывает его так, как ему самому хочется.

В глубине души Мария очень надеялась, что хотя бы кто-то из ее детей унаследует дар ее прапрабабушки. Та была сельской ворожеей еще до Микаэлы, то есть в их семье тоже существовал дар пророчества. Всякий раз, когда очередной малютка появлялся на свет, Мария мечтала о том, что вот сейчас придет Микаэла, осмотрит младенца и вынесет свой вердикт, скажет «да»: именно это дитя в один прекрасный день станет новой вещуньей или вещуном. И тогда все односельчане ринутся навещать их, зная, что новорожденный ребенок унаследовал дар пророчества, а когда вырастет, станет самой влиятельной женщиной или самым влиятельным мужчиной в их коммуне.

Мария вернулась на кухню, зачерпнула немного воды из ведра, чтобы ополоснуть лицо. Потом на цыпочках проследовала в жилую комнату; слева располагалась крохотная спаленка мальчишек, отделенная от кухни обычной занавеской. Мария слегка сдвинула занавеску в сторону и, держа перед собой мерцающую свечу, разглядела очертания худенького тела Филипе под тонким одеялом. Его дыхание было тяжелым и прерывистым, сильный бронхит все еще давал о себе знать. Рядом с ним на соломенном тюфяке крепко спал Эдуардо, закинув руки за голову. Мария издала раздраженный вздох, увидев пустую кровать Карлоса. Он снова не ночует дома.

Шлепая босыми ногами по земляному полу, она проследовала далее, в самый конец пещеры, где располагалась ее собственная комнатка. Лусия мирно спала на своем тюфяке рядом с кроватью матери. В пламени догорающей свечи Мария ловко прошмыгнула мимо дочери и забралась под одеяло. Потом затушила пальцами свечной огарок, откинула голову на твердую подушку, набитую соломой, и уставилась в темноту. Несмотря на то что на дворе стояла теплая ночь, в пещере было зябко, и Мария невольно содрогнулась, вдохнув в себя затхлый, пропитанный зловониями воздух. Ей захотелось, чтобы в эту минуту рядом с ней оказался Хозе, чтобы он обнял ее, приласкал, прогнал прочь все те страхи и сомнения, которые терзают ее душу, когда она начинает думать о будущем. Но сильные руки Хозе уже не хотят более ласкать расплывшееся тело женщины, потерявшее всю свою былую привлекательность после рождения пятерых детей и вечного недоедания. Мария отлично понимала, что в свои тридцать три года она выглядит гораздо старше своих лет.

– За что мне все это? – беззвучно вопросила она небеса и Деву Марию. Так и не дождавшись ответа, устало закрыла глаза и погрузилась в сон.

11

– Почему я всегда должна помогать тебе на кухне? – недовольно бурчала Лусия, пока Мария тащила ее вслед за собой на кухню. – Вон папа, Карлос, Филипе, сидят себе на улице днями напролет, тренькают на гитаре, а мы тут вкалываем за всех!

Наступило еще одно утро. День только начался, а Мария уже чувствовала безмерную усталость от одной только мысли, сколько дел ее еще ждет впереди.

– Варить еду – это женское занятие, Лусия. Ты это и без меня хорошо знаешь. – Мария вручила дочери тяжелый чугунный горшок. – Мужчины отправляются на заработки, а мы, женщины, делаем всю работу по дому. А потому перестань хныкать. Лучше почисти вон те овощи!

– Но я ведь тоже зарабатываю деньги! Когда я танцую вместе с папой в разных кафешках, папа только собирает монетки, которые мне бросают, да выпивает рюмку-другую, если его угощают. А мне после всего этого приходится еще и овощи чистить. Так почему я должна делать все? Когда-нибудь настанет день, когда я переселюсь из этой пещеры, не стану больше жить, словно какое-то животное. У меня будет красивый большой дом с настоящими полами из дерева, а не такой, как у нас, земляной пол. И будет собственная спальня! – Люсия обвела презрительным взглядом родительскую пещеру. – Почему у нас нет такой машинки, которая сама готовит всю еду? Я видела такую машину на кухне у одного богатого сеньора, когда мы с папой выступали в его доме. И у них есть женщина, которая делает всю работу на кухне. Я тоже со временем обзаведусь либо такой машиной, либо собственной поварихой. – Лусия зашвырнула очищенные овощи в котелок с кипящей водой. – А еще у них есть водопровод, которым пользуется только их семья. Представляешь, как здорово? – мечтательно добавила она, прижав на мгновенье к груди последнюю морковку, а потом отправила ее в котелок вслед за другими овощами.

– А пока сходи и принеси воды из нашего общего водопровода, – приказала Мария и вручила кувшин, оборвав фантазии дочери на полуслове.

– А что, мальчишки не могут принести воды? До этой колонки тащиться и тащиться, а я уже устала.

– Зато болтать ты не устала. Тараторишь без умолку! – прикрикнула на дочь Мария. – Ступай!

– Когда-нибудь, в один прекрасный день, у меня тоже будет собственный водопровод. Вот! – огрызнулась напоследок Лусия.

– А я в один прекрасный день умру от изнеможения, – пробормотала про себя ее мать.

Из мальчиковой спальни послышался надрывный кашель, а через пару секунд на кухне возникла тщедушная фигурка Филипе. Он яростно тер кулачками глаза, стараясь окончательно проснуться.

– А что у нас на завтрак, мама? – вопросил он все еще сонным голосом. – Опять каша?

– Да. Я приготовила тебе мятный настой от кашля, милый.

Филипе скорчил недовольную рожицу, но уселся за стол и стал хлебать ложкой водянистую кашу из маиса.

– Ненавижу этот мятный настой!

– Но он же тебе помогает. Сразу становится легче дышать. Надо будет обязательно снова сходить к Микаэле. Может, она даст тебе какое-нибудь средство посильнее.

Филипе испуганно раскрыл глаза во всю ширь и залпом осушил кружку с настоем мяты, которая стояла перед ним.

– Интересно, где это твой братец Карлос обитает? – спросила Мария у младшего сына. – Эдуардо сказал мне, что собирался сегодня взять его с собой в кузницу. Он уже достаточно взрослый мальчик. Может начинать обучаться кузнечному делу, как и его старший брат.

Филипе лишь молча пожал плечами в ответ и уткнулся носом в тарелку, избегая встречаться взглядом с матерью. Мария знала, мальчишка никогда не выдаст своего обожаемого брата.

И тут же, словно по сигналу, в пещере появился Карлос. Один глаз у него был сильно подбит.

– Привет, мама, – спокойно поздоровался он с матерью и плюхнулся на табурет рядом с братом.

Вместо того чтобы подать сыну миску с кашей, Мария склонилась над ним и внимательно обозрела нежную кожу вокруг затекшего кровью глаза.

– Что это, Карлос? С кем ты подрался на сей раз? – требовательно спросила Мария.

Карлос слегка отстранился от матери.

– Да это же ерунда, мама. Перестань зря шуметь…

– Опять, значит, дрался за деньги, да? Я не такая дурочка, Карлос. Знаю, мне рассказывали, что творится в заброшенных пещерах на самой вершине горы.

– Да нет же, мама. Просто вышла небольшая стычка с Хуаном из-за одной девчонки. Честно!

Мария лишь слегка прищурилась в ответ и молча подала сыну кашу. Иногда ее охватывало откровенное отчаяние при мысли о том, что все мужчины в ее семье не обращают ровным счетом никакого внимания ни на то, что она говорит, ни на то, что она делает. Разве что ее любимец Эдуардо прислушивается к маминым словам.

– Ты слышала новость, mi amor?

В пещеру вошел Хозе, Мария глянула на мужа. Он снял с головы черную шляпу с загнутыми полями, защищавшую глаза от яркого утреннего солнца.

– Что за новость? – сдержанно поинтересовалась Мария.

– В июне в Альгамбре пройдут состязания на лучшее исполнение фламенко. – Хозе уселся за стол напротив сыновей, даже не глянув на подбитый глаз Карлоса.

– Ну, и что из того? – Мария поставила перед мужем миску с кашей.

– А то, что в этом состязании могут принимать участие и любители! Конкурс глубокой песни, вот что это! Наш великий композитор Манюэль де Фалья задумал устроить самую настоящую фиесту фламенко – музыка, песни, танцы. И никаких профессиональных артистов старше двадцати одного года. Поскольку я уже давно не выступаю как профессионал, то вполне могу поучаствовать в этом состязании.

– И я тоже, – вполголоса пробормотала Мария.

– Конечно, и ты тоже можешь. Но разве ты не понимаешь, какой отличный шанс появляется у нашей Лусии? Там ведь будут все-все-все знаменитости: сам дон Антонио Чакон будет заседать в судейской коллегии. Ходят слухи, что даже прославленная Хуана ла Макаррона примет участие в выступлениях, но, по условиям конкурса, она не будет соревноваться с остальными участниками.

– Так ты говоришь, что хочешь отправить на этот конкурс Лусию?

– Конечно!

– Но, Хозе, ей ведь всего лишь десять лет!

– Что не мешает ей уже быть королевой танца. – Хозе развернул руки ладонями вверх, а потом негромко прихлопнул в ладоши, выдавая тем самым свою внутреннюю взволнованность.

– Наверняка там у них будут, Хозе, особые правила в том, что касается участия детей. Иначе все честолюбивые родители захотят продемонстрировать судьям своих маленьких Макаррон, – вздохнула Мария.

– Наверное, ты права, но я все равно найду способ, как явить миру талант нашей дочери. А ты должна будешь сшить ей платье с таким длинным шлейфом, чтобы ее наряд сразу же бросался в глаза зрителям, – сказал Хозе и закурил очередную сигару.

Густые клубы табачного дыма поплыли над кухонным столом. Мальчишки поспешно доели свою кашу и тотчас же вышмыгнули из пещеры на улицу, догадавшись, что между родителями явно назревает ссора.

– У нас нет денег даже на пропитание, – ответила Мария, глядя на мужа. – Откуда же прикажешь мне взять деньги на новое платье для Лусии?

– Клянусь, я раздобуду эти деньги, – беспечно отмахнулся тот. – Быть может, это наш единственный шанс. Мы не должны его упустить.

– Но поклянись мне, Хозе, что ты не украдешь эти деньги. Умоляю тебя! – взмолилась Мария.

– Конечно, не украду! Что за глупости! Клянусь тебе именем своего отца! А ты же знаешь, я всегда держу свое слово! – Он широко улыбнулся и попытался обхватить жену за талию, но она выскользнула из его рук и поспешила вслед за сыновьями на улицу: надо закончить плетение корзины.

Мария медленно побрела в хлев, где хранила свои материалы для плетения, бок-о-бок с тощим мулом и козой. Ее единственное требование, которое она всегда предъявляла Хозе и сыновьям, – не красть. Никогда не брать чужого, как бы трудно им ни жилось. Она знала, что многие нуждающиеся цыганские семьи, обитающие в Сакромонте, не чурались такого заработка, и при случае какой-нибудь сорвиголова из местных мог запросто опустошить карманы зеваки на базарной площади. Как правило, кончалось все это плохо: воришек ловили и отправляли за решетку. Или суровый испанский судья выписывал им такой штраф, который многократно превышал сумму того, что было украдено. Закон не проявлял снисхождения к цыганам.

Пока ее семью бог миловал: Мария полагала, что ни муж, ни сыновья не промышляют воровством и держат когда-то данное ими слово. Но возбуждение, охватившее Хозе, блеск его глаз, все это красноречивее всяких слов говорило о том, что муж не остановится ни перед чем, чтобы раздобыть деньги на платье для Лусии.

Выйдя из хлева, Мария взглянула на Альгамбру и невольно вспомнила, как совсем недавно дочь говорила ей, что она обязательно будет танцевать там в один прекрасный день. И тут Марию осенило. Она поняла, что ей надо сделать. Еще раз вздохнула и смахнула слезы, навернувшиеся на глаза. Немного успокоилась и вернулась в пещеру, застав Хозе выскабливающим остатки каши из котелка.

– Я перешью для Лусии свой наряд, в котором танцевала когда-то фламенко, подгоню по ее меркам, – объявила она мужу.

– Правда? Ты пойдешь на такой шаг ради дочери?

– Если это поможет уберечь тебя, Хозе, от тюрьмы, то да, пойду.

* * *

– Мамочка, ты слышала? Я буду танцевать в Альгамбре! А я же говорила тебе, что буду! Помнишь?

Лусия вонзила свои крохотные ножки в землю, а потом лихо отбила ими чечетку.

– Папа говорит, что на меня будут смотреть тысячи зрителей, и меня заметят и пригласят в Мадрид или Барселону, и я стану там звездой!

– Да, слышала, милая. Очень радостная новость.

– А ты, мамочка, будешь выступать? Папа будет, он говорит, что я должна украдкой пробраться на сцену, как только он начнет играть на своей гитаре. Говорит, что я еще слишком маленькая, чтобы меня допустили к выступлению по всем правилам. Ну, и как тебе папин план? Хороший, si?

– Хороший, но прошу тебя, Лусия, – Мария приложила палец к губам, – об этом никому ни слова. Это наш секрет. Если кто-то узнает про то, что задумал твой отец, он может помешать, и тогда ваш план сорвется. Понимаешь меня?

– Si, мамочка. Обещаю, я буду молчать. А сейчас я пойду, потренируюсь.

Спустя два дня Мария взяла в руки ножницы и извлекла из сундука свое красивое платье фламенко. Насыщенного темно-красного цвета, расшитое белыми, черными кружевами и воланами. Когда-то она сама пришивала к платью все эти кружева. Она вспомнила, с какой радостью облачалась в этот наряд, когда была молодой, как сразу же преображалось ее тело, туго затянутое в корсет, как красиво опадали рукава с ее нежных плеч. А сейчас у нее было такое чувство, будто она собирается резать по живому собственное сердце, навсегда прощаясь со всеми своими девичьими мечтами, которым так и не суждено было сбыться. А ведь мечталось о счастливой любви, о довольных жизнью детках и о том, как, танцуя вместе с красавцем-мужем, они устремятся навстречу прекрасному будущему.

Чик! Чик! Чик! – проворно щелкали ножницы, отрезая один волан за другим и роняя их на землю. Мария оставила всего лишь несколько воланов и немного кружев, только то, что велел оставить Хозе.

Закончив, Мария сгребла в кучу обрезки от своего бывшего платья. Она понимала, что их еще можно использовать для украшения других платьев или пустить в ход для оторочки одной из своих юбок или жилеток, однако снова взяла в руки ножницы и продолжила кромсать обрезки до тех пор, пока от них не осталась лишь небольшая кучка маленьких кусочков ткани. Их Мария сгребла в корзину, подошла к печке и бросила в огонь.

* * *

Знойным июньским утром начался первый Concurso de Cante Jondo – Конкурс глубокой песни. Население Сакромонте увеличилось по крайней мере раз в двадцать, если не больше. Те цыгане, которые съехались в Гранаду со всей Испании и не смогли найти себе пристанище у родных и близких в самой деревне, разбили шатры прямо на горном склоне, вдоль узких тропинок, связующих пещеры Сакромонте друг с другом, а также в оливковой роще, которая раскинулась у подножья самой горы.

Приехали и дальние родственники Хозе из Барселоны: их каталонский акцент был таким же сильным, как и их аппетит. Мария приготовила огромный чан своего коронного блюда puchero a la gitanilla – жирное мясное рагу с овощами и турецким горохом, для которого пришлось, как ни жаль, пожертвовать самой старой из кур.

Рано вечером родственники из Барселоны снялись с места и двинулись дальше, прихватив с собой Филипе, который сгорал от нетерпения совершить вместе со взрослыми долгий спуск с горы в долину реки Дарро, а там снова подняться по склону уже другой горы к Альгамбре.

– Филипе, будь осторожен и веди себя как следует. И чтобы домой вернулся не слишком поздно, – напутствовала сына Мария, помогая ему повязать ярко-голубой шарф вокруг талии. Мальчишка тотчас же выскользнул из ее рук, она даже не успела отряхнуть грязь с его курточки.

– Ну, хватит, мама! – пробормотал он негромко, и его худенькое личико покрылось краской смущения, когда он перехватил насмешливые взгляды двух своих юных кузин, обращенных на него.

Мария молча проследила за тем, как они все вместе веселой гурьбой, к которой присоединились и многие из деревенских парней и девушек, двинулись вниз по дороге. Вся молодежь была нарядно одета, сапоги парней надраены до блеска, как и темные волосы, обильно умащенные маслом.

– В нашей деревне еще никогда не было столько народу, просто кишмя кишат, – обронил Хозе, пытаясь пробраться мимо цыганской семьи из шести человек, которые разбили свой шатер прямо на пыльной дорожке рядом с их пещерой. – А ведь многие из тех, кто приехал сегодня, когда-то по своей воле уехали из Сакромонте и поклялись никогда более не возвращаться сюда. Можно сказать, наплевали на всех нас тогда, а сегодня снова вернулись в родные места, – подытожил он с чувством глубокого удовлетворения, пропуская жену в пещеру.

«Ты же тоже когда-то уезжал отсюда, а потом снова вернулся…»

Впрочем, предстоящий конкурс был для их деревни действительно событием из ряда вон: почти на целую неделю Сакромонте станет центром вселенной под названием фламенко. А фламенко для любого цыгана – это и есть его вселенная. И именно поэтому все представители их многочисленного клана съехались сюда, многие – из самых отдаленных мест. Всем хотелось лично поучаствовать в столь важном событии. Из всех пещер вырывались наружу клубы дыма: хозяйки изо всех сил старались приготовить достаточное количество еды, которой можно будет наполнить желудки гостей. В воздухе стойко витал запах немытых человеческих тел, пахло навозом от десятков мулов, на которых прибыли гости. Мулов привязали в тени оливковых рощ. Они стояли, разомлевшие от жары, понуро опустив ресницы и отгоняя своими большими ушами назойливых мух. Всякий раз, когда Мария снова и снова отправлялась по воду, она неизменно встречала по пути множество знакомых лиц. Большинство из этих людей она не видела долгие годы. И все задавали ей один и тот же неизменный вопрос: «Когда мы сможем увидеть твое выступление?»

А когда она отвечала им, что не будет принимать участия в танцевальном конкурсе, многие тут же начинали возмущаться.

– Но как так, Мария? Ты обязательно должна выступить. Ты же одна из лучших исполнительниц фламенко!

Вначале она пыталась отделаться общими отговорками: дескать, она уже давно завязала с танцами, у нее слишком большая семья, и дома хватает дел, успевай только поворачиваться, но в ответ ей кричали: «Нет таких дел, ради которых можно отказаться от танца! Фламенко у тебя в крови!». И тогда Мария и вовсе перестала объяснять причины своего неучастия в конкурсе. Даже ее собственная мать, будучи одной из самых состоятельных жительниц Сакромонте, которая всегда предвзято относилась к искусству танца, считая, что цыгане, танцуя фламенко, продают себя и свои тела испанцам, даже она искренне удивилась, когда Мария сказала ей, что не будет участвовать в конкурсе.

– Какая жалость, что ты утратила свою былую страсть к танцам, – недовольно обронила Паола. – Впрочем, ты многое растеряла за минувшие годы.

Постепенно, по мере того как жители Сакромонте и их многочисленные гости устремлялись по петляющей дороге вниз, к подножью горы, утихал перезвон гитар, смолкал непрерывный топот ног. Мария смотрела вслед этой шумной толпе, растянувшейся красочной разноцветной лентой по всей длине дороги, и пыталась ощутить в себе самой хотя бы частицу радости, приобщиться к этому всеобщему ликованию, но душа ее была мертва. Минувшей ночью Хозе завалился в постель лишь под самое утро, от него сильно разило дешевыми духами. Карлоса Мария тоже не видела со вчерашнего дня. Рядом с ней оставался лишь Эдуардо, всячески помогавший матери в ее хлопотах по дому: то отнести, то подать.