Kitobni o'qish: «Когда замуж, Инка?»

Лиззи Дамилула Блэкберн

Shrift:

Lizzie Damilola Blackburn

YINKA, WHERE IS YOUR HUZBAND?

Published by arrangement with Rachel Mills Literary Ltd

Cover design © Penguin Random House UK

Словарь нигерийского произношения

Муж (произносится «хуз-банд»), имя существительное

1. Партнер по браку мужского пола

Прим.: Кеми, младшая сестра Инки, замужем за Уче

2. Несуществующий мужчина в несуществующем браке, о чьем местонахождении часто спрашивают одиноких британок нигерийского происхождения нигерийские мамаши и тетушки.

Прим.: «Ну что, Инка, где твой хуз-банд? Ах-ах, тебе уже тридцать один год!»

Январь

Молитва века

Суббота

Вечеринка в честь моей сестрицы, без пяти минут матери, продолжается уже два часа, но никто пока еще не ляпнул: «Ну что, Инка, когда наступит твоя очередь?» Классического «Инка, где твой хуз-банд?» – и то не слыхать.

И слава богу!

Наделав в сумасшедшем ритме снимков Кеми и раз сто спросив ее, когда роды, я засовываю телефон в задний карман. Очень надеюсь, что не навлекла на себя невзначай сглаза – слишком рано принялась веселиться…

Сутулясь на стуле, я таращусь на Кеми и на ее подружек, пляшущих посередине гостиной: все стараются вовсю, лица пресерьезные, как на соревновании по африканским танцам.

Я перевожу взгляд на сидящих незнакомок: одна рыжеволосая, у другой пирсинг в брови; это, похоже, подружки Кеми с работы. С ними рядышком сидят мои четыре тетки. Они, как и я, с трудом доедают угощение – рис «джолоф». На наш вкус он пресноват. Знаю, не все любят острое, но тот, кто готовил этот рис, не в курсе, что предпочитаем мы, нигерийцы. Я сдаюсь и прячу недоеденную тарелку под стул. Подняв глаза, я вижу свою матушку: она пробирается сквозь толпу танцующих, искусно тряся широкими бедрами. Приплясывая, она тычет пальцами в телефон Кеми, но все без толку: моя мама все еще верна «Нокии 3.4», поэтому к айфону ей лучше не прикасаться.

– Всем привет! – кричит она с отчетливым нигерийским акцентом. Она сохранила этот акцент, хотя перебралась в Британию давным-давно, еще в восьмидесятых. – Прошу внимания!

Но из-за музыки ее не слышно. Кеми и ее подруги знай себе пляшут под песенку. Правда, моя младшая сестра не попадает в такт. Как я погляжу, она забыла о своем огромном животе, вон как сгибает колени и выгибает спину! Что я вижу? Она тверкает!

Я усмехаюсь. Мне очень стыдно, что в последнее время я редко вижусь с Кеми. До ее замужества мы только и делали, что ходили друг к другу в гости. Но год назад все изменилось.

– Внимание все! Прошу меня извинить! – Голос мощностью в двадцать тысяч децибел перекрывает музыку. – Всем успокоиться! Слово предоставляется маме Инки.

Это объявление моей тетушки (папиной сестры) по прозвищу Биг Мама достигает цели. В считаные секунды болтовня стихает, телефоны опускаются, танцоры разбегаются по углам, как шары на бильярдном столе. Кеми, поддерживая одной рукой живот, вперевалку подбирается к аудиосистеме и вырубает музыку.

– Спасибо! – Моя мать благодарно складывает ладони. – Спасибо всем, что пришли отпраздновать переход моей дочери к материнству. – Она поворачивается к Кеми и гордо ей улыбается. – Сами знаете, материнство – ооооочень важная глава в жизни женщины. Поэтому я предлагаю помолиться за Кеми, за ее хуз-банда и за их младенца. Все встаем и дружно беремся за руки!

Шарканье, возня: сидящие встают и образуют круг со стоящими танцорами.

– Да не нервничайте вы так! – подбадривает наша с Кеми мама густо покрасневших подружек Кеми с работы. – Не верите в Бога – хотя бы просто опустите голову в знак уважения.

Я перехватываю взгляд рыжей подружки. Издали чувствуется, до чего ей не по себе.

Справа и слева от меня стоят одноклассницы Кеми, мы с ними беремся за руки, я опускаю голову.

Мама откашливается.

– Боже всемогущий…

Мне кажется, что проходит минут десять, прежде чем следует продолжение:

– Благодарю Тебя, Господи, что внял мольбе моего сердца стать бабушкой, ийя-ийя. Молюсь, и да пребудут Твоя любовь, мир и наставление с моей дочерью в родильной палате. Во имя Иисуса, пусть все с ней будет хорошо. Пусть именем Иисуса родится здоровенький малыш!

– Аминь! – хором тянем все мы – угрюмые зомби, да и только.

– Благодарение Господу за встречу Кеми и моего зятя Уче в университете. Молюсь, чтобы… – После паузы мама заканчивает дрожащим голосом: – Молюсь, чтобы Уче стал, подобно моему покойному мужу Кунле, прекрасным отцом. Долгих ему лет и отменного здоровья!

– Аминь! – почти выкрикиваю я.

Мама продолжает молиться о защите, безопасности, надежности. «Да затупится любое направленное против Кеми оружие!» У меня уже ноют ноги, подгибаются колени. Наконец мама произносит слова, которых все заждались:

– Внемли нашим молитвам, Господи! Мы возносим их святым бесценным именем Иисуса.

Заключительное «аминь!» звучит с облегчением.

Я открываю глаза и вижу, как женщины одна за другой оседают на свои стулья со вздохом избавления. Исключение – Биг Мама: эта плюхается на свое место раньше всех, скидывает туфли и блаженно вытягивает ноги. Ногти у нее на ногах – что окунутые в красную краску шкварки из свиной шкуры… Как тут не заулыбаться? Может, Биг Мама и не самая чинная из всех моих трехсот с лишним тетушек – в нашей нигерийской культуре принято, чтобы любая африканка старше тебя на десять и более лет считалась твоей тетушкой, независимо от того, есть ли между вами кровное родство, – но уж очень я ее люблю!

– Погоди, Толу! – кричит она моей матери, чуть не падает со стула. – Ты не помолилась за старшую дочь!

Мама, уже два часа кряду не убирающая почему-то руку от своих густых накладных прядей (не хватало, чтобы в них завелись вши!), поворачивается ко мне с выпученными глазами.

– Как же меня угораздило! – Одной рукой матушка одергивает платье, другой чешет голову. – Как я могла забыть про Инку? Про нашего инвестиционного банкира?

Все головы как по команде поворачиваются ко мне. Как я ни стараюсь не смотреть в глаза своим тетушкам, от их поощрительных улыбок некуда деваться. Я давно устала твердить маме, что работаю просто операционным менеджером в инвестиционном банке: она все равно перекручивает мою должность по-своему. Не знаю, почему так: то ли от желания мной гордиться, то ли так ей проще. Откровенно говоря, почти каждый истолковывает то нехитрое обстоятельство, что я работаю в Godfrey & Jackson, так же, как она. Никому не приходит в голову вспомнить о существовании большого коллектива, кучи невоспетых героинь, корпящих вдали от чужих глаз ради успеха банковского промысла. (Конечно, «операционный менеджер» звучит не очень эффектно, зато это надежное место, и я очень горда собой!) Так или иначе, моя мать давно заладила свое «инвестиционный банкир»; работу Кеми («преподаватель драматического мастерства») она упоминает несравненно реже; ясное дело, куда чаще она хвастает, что Кеми замужем и скоро родит.

– О да, Создатель наградил меня двумя дочерями, и я должна помолиться за обеих. – Мама хлопает в ладоши. – Ойя! Всем встать. Помолимся за Инку.

Наполнивший комнату стон не сказать что громкий, но я от него все равно глохну.

– Что еще за ррр-ропот? – Можно не уточнять, что это за меня вступилась Биг Мама. Впрочем, пока все поднимаются, пусть нехотя, она продолжает восседать, как на троне. – Если бы мать Инки посулила вам за вставание по двадцать фунтов стерлингов, то, держу пари, вы бы не вздумали стонать! Это еще что такое! Чего расселась, милочка? Забыла, какое славное дело – молитва?

Женщина с сережкой в брови срывает со спинки стула свой жакет и выбегает вон. «С ума посходили!» – долетает до меня из двери ее голос.

Рыжая подруга Кеми тоже, похоже, не прочь сбежать, но ей не хватает смелости. Я награждаю ее скорбной улыбкой.

– Как я погляжу, здесь молятся?

Знакомый голос заставляет меня вскинуть бровь. Я оглядываюсь, сердце бьется с утроенной скоростью. В двери высится тетя Дебби собственной персоной.

– Функе, что у тебя с пунктуальностью? – Одна моя мамаша продолжает называть свою младшую сестру ее африканским именем. – Разве в приглашении, которое я тебе вручила, не написано черным по белому «два часа дня»? По тебе можно сверять африканские часы!

Тетя Дебби с досадой фыркает и снимает с толстого носа огромные темные очки Chanel.

– Между прочим, Толу, я живу неблизко, в Хэмпстеде.

Вся комната хихикает, я борюсь с побуждением закатить глаза. Да, тетушка, всем известно, что вы с мужем заработали уйму денег, умело вкладывая деньги, необязательно все время об этом напоминать.

– Поездка заняла более часа, – сообщает она, тщательно изображая «британский» акцент. Он у нее как пальто: хочет – наденет, хочет – снимет. – Да, чуть не забыла… – Она складывает очки и вешает их в вырезе шелковой белой блузки. – Моему «Порше» здесь ничего не угрожает?

У мамы отваливается челюсть, Биг Мама скалит белоснежные зубы.

– Не тревожься, Дебби, Пекхэм нынче уже не тот, что прежде, – говорит высоким фальцетом тетя Блессинг, старшая из трех сестер. В отличие от мамы и от тети Дебби, у тети Блессинг выговор дикторши Би-би-си, приобретенный за тридцать с лишним лет работы барристером. – Это место существенно облагородилось.

– Облаго… что?.. – недоуменно бормочет моя матушка.

Кеми вмешивается, чтобы не позволить им вступить в спор:

– Кажется, мама, ты хотела помолиться за Инку? – Она складывает руки на огромном животе и кивает тете Дебби. – Не беспокойся, тетушка, никто твою машину не тронет. Мы с Уче живем здесь уже почти год, и на наш «Форд Фиесту» ни разу никто не покусился.

– Кто позарится на такое… ладно, неважно. Я хочу помолиться, Тулу. – От этих слов тети Дебби у меня сводит живот. – Нам всем полезно сменить тон. И потом, я опоздала. – Она ерошит себе парик. – Помолиться за племянницу – наименьшее, что я могу сделать.

Она адресует мне широкую улыбку, я в ответ улыбаюсь одними уголками рта.

«Не воображай, что я забыла, что ты натворила на свадьбе у Кеми…» – думаю я, глядя, как она молитвенно жмурит глаза.

– Боже милостивый, благодарим Тебя за старшую дочь Тулы, Инку Беатрис Оладежи.

Женщина справа выдергивает свою руку из моей.

– Простите… – шепчу я, решив, что сделала ей больно.

– Благодарим Тебя за замечательную работу, которой Ты наделил Инку, за дом, купленный ею несколько лет назад. Она – пример для подражания, она многого достигла.

Я расправляю сгорбленные плечи. Что ж, пока что неплохо!

– Великий Боже, – продолжает она, – начинается новый год…

– Новый год, – повторяет за ней мама.

– В Библии сказано, что для Тебя нет ничего невозможного…

– О да, великий Боже! – подхватывает мама.

– Памятуя об этом, молю Тебя, Господи, чтобы в этом году Инка нашла себе мужа.

С какой ста…?

Я таращусь на тетю Дебби, сделавшую короткую паузу, чтобы все произнесли «аминь». Моя мать и Биг Мама молятся гораздо громче остальных, воздевая руки к потолку, словно оттуда в любой момент может свалиться мой муженек.

Я скрежещу зубами.

– Господи, – не унимается тетя Дебби, – Инке уже тридцать два…

– Тридцать один, – шепотом поправляю я ее.

– Нет ни одной причины, по которой женщина ее масштаба вынуждена была бы оставаться одинокой.

– Боже сохрани! – подхватывает мама.

– Как Ты даровал мужа Кеми, так же даруй мужа Инке. Не тяни с этим благословением. Даруй его уже в этом году.

Звонче всех других произносят «аминь» две «тетушки», стоящие у дивана: одна ревностно трясет головой, другая неслышно произносит собственную молитву. Некоторые подруги Кеми сдерживаются из последних сил, чтобы не захохотать, но у одной не получается, и она фыркает.

Я трижды глубоко вздыхаю, чтобы сохранить спокойствие.

– Извини, – произносит Кеми одними губами, с жалостливым выражением лица – к этому я в последнее время привыкла.

«Ты не виновата, – хочу я ей сказать. – Ты всего лишь полюбила знакомого по университету и в двадцать пять лет вышла за него замуж. Впрочем, на меня так сильно не давили бы, если бы ты не забеременела в ваш медовый месяц в Коста-Рике, а подождала бы годик-другой. Что ж, любой находит любовь в свой срок, просто твой наступил раньше моего. Мое время тоже придет, я точно это знаю».

Я пытаюсь донести все эти ценные мысли до Кеми способом телепатии, но тут снова раздается голос тети Дебби:

– Господи, даруй Инке хорошего, доброго «хуз-банд» Богобоязненного, высокого роста, образованного…

– Вот и хорошо, помолимся именем Иисуса, аминь! – Так пытается поставить точку в молебне тетя Блессинг, и мне очень хочется броситься ей на шею.

Но тетя Дебби намеков не понимает и не желает униматься. Она вроде бы умолкает, воздев плотно зажмуренные глаза к потолку, но это молчание настолько невыносимо, что некоторые подружки Кеми ерзают на месте.

– Господи всемогущий! – провозглашает она наконец, простирая руку, как она делает в нашей церкви Всеобщего Радушия, когда улавливает дуновение Святого Духа. – Сотвори то, что под силу Тебе одному! Изреки Свое слово, Отец небесный! Помолимся именем Иисуса, аминь.

Все дружно, с широко раскрытыми глазами, повторяют за ней «аминь». На кого они при этом, спрашивается, глазеют? Естественно, на меня. У рыжеволосой особы такой вид, словно она сейчас разрыдается, другая подруга Кеми бормочет: «Это ж надо!..» Две тетушки, опирающиеся своими колоссальными тылами на диван, самозабвенно поют: «Аминь ни оруко Иесу!» При моем примитивном знании языка йоруба это даже мне под силу перевести: «Аминь во имя Иисуса!» – вот что это значит. Моя матушка явно подражает восторженной героине из «Рафики»¹, а тетя Дебби… тетя Дебби донельзя довольна собой.

Жаль, что я не умею проходить сквозь стены. Ужасно хочу смыться, но нет, нельзя дать деру, когда все на тебя смотрят. На мое счастье, снова начинает играть музыка, и в центр комнаты перемещается тетя Блессинг.

– Разве не веселая вечеринка? – спрашивает она, мотая головой из стороны в сторону. – Чего застыли? Мне что, одной перед вами выплясывать? – Она стаскивает со стула Кеми, вертит ее, выделывая невесть что бедрами.

– Эге-гей, эге-гей! – Она пытается танцевать так, как раньше танцевала Кеми; вступает хор, и подруги Кеми дружно торопятся в центр комнаты. Их завывания на пиджин-инглиш имеют мало общего с текстом песенки, ягодицы у каждой ходят ходуном в индивидуальном ритме. Я тяжело вздыхаю – за последний час я сильно утомилась вздыхать.

Хорошо хоть то, что теперь всем не до меня: я пулей вылетаю из гостиной и бегу вверх по лестнице. Заберу из комнаты Кеми свой жакет – и все, можно сматываться.

– О!.. – Я замираю в двери, стараясь справиться с сердцебиением. – Не ожидала застать здесь тебя.

Моя кузина Ола стоит на коленях перед Дэниэлом, своим младшеньким.

– Привет. – Она возится с подгузниками и не смотрит на меня. – Я пришла вместе с матерью. Дэниэлу пора переодеться.

Дэниэл пищит и сучит пухлыми ножками. Я любуюсь очаровательным малышом, потом спохватываюсь и подступаю к горе одежды. Только не потерять драгоценное время!

– Рейчел здесь? А Нана? – спрашивает Ола. Как я погляжу, она в очередной раз поменяла прическу. Когда мы шатались по магазинам во второй день Рождества с ней, Рейчел и Наной, на ней был длинный черный парик. Сколько времени прошло – две недели? Тогда это было нечто в бразильском стиле. Сама я никогда не напяливаю парики, поэтому не очень в них разбираюсь. Теперь на Оле нечто волнистое, золотистое, почти до пояса. Косметика, правда, прежняя: много тонального крема, румяна, накладные ресницы. Дня не проходит, чтобы Ола не позаботилась о своей мордашке.

– Еще нет, – отвечаю я ей, тщетно роясь в чужих вещах. – Нана в самоволке. Рейчел, надеюсь, скоро придет. Ее мать внизу. Наконец-то!.. – Я вытягиваю из кучи шмоток своей жакет. Но уже поздно.

– Ты ведь не уходишь? – В спальне появляется, подтягивая на себе платье, моя мамаша, за ней вышагивает тетя Дебби. – У твоей тети и у меня к тебе разговор. – Она обхватывает меня за талию, и я моргнуть не успеваю, как оказываюсь зажатой между ними на кровати.

– Ты как, Инка? – Тетя Дебби хлопает фальшивыми ресницами. Теперь она подражает Бэмби – так я и поверила в невинность ее вопроса! – Как жизнь? То есть работа? – Она криво ухмыляется. Можно подумать, что не она возносила только что молитву века.

– Работа как работа. – На меня находит вдохновение, и я выпаливаю: – Во вторник получу повышение!

Правильнее сказать, во вторник станет известно, повысили ли меня. Но я не успеваю оговориться, потому что тетя Дебби спешит заключить меня в объятия.

– Повышение? Это чудесно, Инка!

– Первый раз слышу! – недовольно пыхтит мама.

– Кем же ты теперь будешь? – спрашивает тетушка, сверкая глазами.

– Ну… – Я бы рада сдать назад, но уже не получится. – Я буду вице-президентом. В операционном подразделении.

Мама хватается за голову.

– Вице-президентом?! Бога ради, Инка, ты вздумала командовать банком? Чтоб ты знала, это мужская работа! Совершенно не для женщины, которая хочет мужа и детей.

– Мама!.. – Я прыскаю. Ее слова – ошибка на ошибке. – Вице-президентом совсем не в этом смысле… – Только этого не хватало! – Это будет всего лишь шажок вперед по сравнению с тем, чем я занимаюсь сейчас. И вообще в Godfrey туча вице-президентов, и ни один не имеет отношения к командованию самим банком.

– А я считаю, что это победа, – говорит тетя Дебби и широко мне улыбается, а потом обращается к своей дочери: – Ола, может, поздравишь кузину?

Я виновато наблюдаю, как Ола медленно кладет в целлофановый пакет мокрый подгузник.

– Поздравляю, – говорит она с таким видом, словно метила в королевы выпускного бала, но я ее обставила.

– Видишь, какая важная штука диплом! – гнет свое тетя Дебби. – Все равно что паспорт: с ним тебе везде дорога.

Мне хочется себя ущипнуть, нажать кнопку обратной перемотки. Чего ради ты, Инка, заикнулась о своем повышении? А то ты не знаешь, что тетя Дебби все никак не простит Олу за то, что та бросила универ, когда впервые забеременела.

– А вот у Наны нет никакого диплома! – огрызается Ола, заправляя ножки Дэниэла в штанины.

Тетя Дебби издает сценический смешок.

– Нана!.. – фыркает она. – То-то она все еще вкалывает барменшей и подрабатывает в Topshop! Я тебя умоляю, Ола!

– Между прочим, она – дизайнер модной одежды, – вступаюсь я за свою лучшую подругу.

Тетя Дебби округляет глаза.

– Только в своих мечтах. – Она машет рукой. – Лучше скажи, ты собираешься завтра с матерью в церковь?

– Кто бы заглянул в мою церковь… – ворчу я, и мама корчит гримасу. Ей никогда не нравился приход Девы Марии. Не сказать чтобы она испытывала неприязнь к англиканской церкви как таковой, хотя никогда не упускает случая удивиться, как можно что-то усвоить за часовую службу, то ли дело трехчасовой марафон у пятидесятников, в церкви Всеобщего Радушия! Что настораживает маму в моей церкви – так это состав прихожан. «Как ты надеешься встретить кандидата в мужья, Инка? – любит повторять она, подчеркивая каждое свое слово хлопком в ладоши. – В этой твоей церкви одно старичье, ойбо!»²

– В общем, так: завтра ты отправляешься в церковь твоей матери. Хочу познакомить тебя там с одним молодым человеком по имени Алекс. Он – один из моих жильцов. Он из Бристоля, в Лондоне без году неделя. Высокий, красавчик! Он тебе понравится.

Дальше тетя Дебби расхваливает профессию Алекса: веб-дизайнер, заколачивает большие деньжищи. Мама, слушая ее, довольно потирает руки.

– Спасибо за заботу, тетушка, – говорю я, – но это лишнее. Я не тороплюсь знакомиться. – И спешно добавляю: – По-моему, лучше довериться судьбе, то есть Богу, как твое мнение?

Тетя Дебби разевает от удивления рот.

– Ну знаешь ли…

– Инка, Боже тебя сохрани! Думаешь, мужчины падают с неба? – Мама осуждающе смотрит на меня, ее вопрос совсем не риторический. Она грозит мне пальцем. – Если ты скажешь, что все еще вздыхаешь по своему Феми…

– Нет, просто я…

– Посмотри лучше на кузину. – Она указывает на Олу, завязывающую пакет с мокрыми подгузниками. – Замужем, трое детишек!

Я поднимаю брови. С каких это пор мама стала пропагандировать вынужденные браки, как у Олы и Джона?

– А твоя младшая сестра? Замужем, беременна!

Так я и знала, что она рано или поздно поднимет эту тему.

– Или взять твою кузину Рейчел…

– Она не замужем! – напоминаю я.

– Скоро будет. Что с тобой не так, Инка? Чего ты так упрямишься? Ты уже не молоденькая девушка…

– Хочешь быть как тетя Блессинг? – подхватывает тетя Дебби.

– Каи! Боже сохрани! – Мама вскидывает руку над головой и щелкает пальцами. – Господи, – кричит она, – убереги мою дочь от судьбы Блессинг! Ни хуз-банда, ни детей, ни внуков!

Какой примитив! Я бы все отдала, чтобы стать похожей на тетю Блессинг! Кто знает, может, она осталась одна, потому что мужчины ее боялись? В прежние времена женщин, ориентированных на карьеру, сторонились, не то что теперь.

– Жаль, у меня нет фотографии Алекса! – Тетя Дебби хлопает себя по лбу. – Я добавлю его в друзья в интернете. Твоя мать права, Инка. Своим упрямством ты ничего не добьешься.

– Я очень признательна тебе за предложение, тетушка, просто я…

– Ради всего святого, Инка! Кончай со своим консерватизмом! – Это за меня берется Ола: теперь она стоит, качая Дэниэла на одном колене. – Неудивительно, что ты до сих пор одна. – У нее удрученный тон и вид, как у пассажира, не сумевшего втиснуться в переполненный вагон.

У меня в горле застревает ком размером с арбуз. Ола бывает резкой, но чтобы повышать голос…

Что я натворила, чем все это заслужила?!

Я вот-вот расплачусь, но меня отвлекают вопли внизу. Это не песня Фелы Кути «У воды не бывает врагов», она – только фон; это даже не всплеск недовольства из-за чьей-то неуклюжести во время танца. Что там стряслось?

Избегая взгляда Олы, я выскакиваю за дверь.

В гостиной суматоха. Центр внимания – Рейчел и ее мать, Биг Мама. Обе крайне возбуждены.

– Инка! Ты не поверишь, что вчера случилось! – Рейчел боксерским движением выбрасывает вперед руку с сияющим на безымянном пальце крупным бриллиантом. – Я обручилась!

1.Кенийский художественный фильм 2018 г.

2.Европейцы (йоруба).