Kitobni o'qish: «Воин в отражении. Зов халифата»

Глава 1

Фаиз

Апрель 1125 года, окрестность Каира.

Эта весна выдалась слишком дождливой. Шел 1125 год, второй при правлении Кийа Бузург-Умида, и третий с тех пор, как я пополнил ряды фатимидской армии. Халифат разрастался, подобно грозовым облакам в низовьях Нила. Мы прошли его вброд, примерно неделю назад, может, немногим более, – не помню точно, так как дни слились в одно серое месиво из грязи под ногами, смрада немытых тел под легкими латниками и криков раненых воинов, повозки с которыми непрестанно катились поодаль от конницы.

Местами подсохшая пыль, красного цвета, будто в позабытых Единым Богом землях, с готовностью поднималась из-под копыт, заставляя натягивать давно нестираную повязку выше на нос. Легче не становилось, дыхание учащалось, но я продолжал так поступать при каждом новом коннике, вышагивающем слишком близко к пешим рядам, в которых я находился. – «Никогда не любил лошадей, как впрочем и людей, – воспаленные глаза, густо подведенные сурьмой, прошлись по ближайшим товарищам, плетущимся со мной в одном ряду. – Сброд. Мясо, которое ведут на убой, во славу Халифа. Господин будет доволен увидеть, как города неверных пылают, нам же хватит и куска хлеба, лишь бы не подохнуть с голоду, как те, кто предпочел остаться на руинах городов, вспахивая давно исчерпавшие себя земли».

За моей же спиной не было ничего – ни дома, ни семьи. Держаться не за что, бояться тоже, ведь даже смерть обещала лишь лучшее существование; и некого оплакивать, кроме собственных ног, стертых от бесконечных переходов и, пожалуй, шкуры, нещадно искусанной приставучими мошками.

Впереди несколько дней, которые я надеялся пережить, если не в зените славы, то хотя бы не растеряв достоинства, наподобие тех соратников по оружию, что сейчас плелись за двумя закрытыми на манер деревянной клети повозками, отпуская срамные шутки, в попытке схватить пленных девушек за бесстыдно оголенные ноги и кисти.

Одна из будущих рабынь что-то выкрикнула, пытаясь дать отпор знакомому мне пешему воину. Тот тут же взревел, взбешенный ее неповиновением:

– Неверная, сука!

Мужская рука прорезала воздух. Хлесткий удар по девичьей скуле захотелось вернуть его дарителю. Юсуф потирал ладонь, с ненавистью буравя несчастную, единственную, кто рискнул огрызнуться.

Подобные картины были слишком знакомы на протяжении всех лет моей службы. Всегда страдают побежденные, либо же те, кто оказался просто неугодным. Однако участь тех, кто показался слишком желанным, тоже не могла считаться за благо. Как правило, они страдали даже больше. Бесконечные походы, вдали от своих жен и горячность боя воспаляли кровь, подначивая на насилие и греховные мысли, практически каждого, кто хоть раз прочувствовал кровь на своем клинке.

Юсуф занес руку для повторного удара. Тонкий девичий стан, укрытый теми оборванными тряпками, что остались от ее прежнего наряда, сжался в углу. Но стоило будущей рабыни поднять лицо, одаривая своего врага прямым, непобежденным взглядом, я узрел два черных колодца ее глаз. – «Такие умирают стоя, ведь не могут жить, склонив голову».

Влекомый необъяснимым порывом, я вышел из своего ряда, – порядок в отряде и так был весьма условным. Уставшие после перехода Нила люди еле переставляли ноги, кляня мокрые сапоги и вездесущих пиявок.

– Постой. – Перехватив руку соратника, я посмотрел на девушку, заметившую меня и, наверное, успевшую испугаться еще сильнее. Черные омуты расширились, словно желая поглотить обидчиков своей болью. – Юсуф, тахорат¹ скоро, не марай руки об неверных, – как можно более отстраненно напомнил я, надеясь, что священное омовение перед положенной два раза в день молитвой покажется ему достойным поводом, чтобы не усугублять свою жестокость.

– Фаиз… – верхняя губа Юсуфа приподнялась в подобии оскала пустынной гиены. Мы никогда не были друзьями, как, впрочем, и врагами, но в это мгновение между нами разлилось напряжение, которое он даже не пытался скрыть. – Пытаешься спасти неверную шавку? У самого ни женщины, ни дома, так решил, что и остальные готовы жить подобно тебе?

Собравшиеся вокруг повозки одобрительно загоготали, поддерживая своего знакомца.

Шаг армии халифата неспешен, но не настолько, чтобы я не замечал приближающихся крон небольшой рощицы. Времени перед вечерней молитвой оставалось все меньше, а значит и вариантов, что никого из пленных девушек не затащат к себе в шатры Юсуф и ему подобные.

Я не был праведником – им сложно оставаться, когда оба лезвия в крови настолько, что горячие струи спускаются к ладоням, а иногда и до локтей, смешиваясь полосами с дорожной пылью и потом, – но и вид того, как собратья по оружию принуждением берут вопящих о пощаде, а иногда и о смерти, девушек всегда подкатывал к моему горлу смрадный ком удушья. – «Это неправильно».

Мы шли на сельджукские города не для этого. Единый Бог нес свое слово и просветление, а одновременно с этим, его воины несли страх и насилие.

– Она еще ребенок. – Я отпустил руку Юсуфа, продолжая идти с ним в одном темпе. – Не о тех женщинах ты говоришь. Оставь девчонку, пусть Шахбулат решает на привале, что делать с рабынями.

– Тебе лишь бы за командиром прятаться. – Смех Юсуфа подхватили еще несколько воинов, прислушивающихся к нашему разговору. – Твоя взяла, Фаиз, – он сплюнул под разношенные сапоги, не заботясь о тех, кто шел следом, – сельджукская кошка останется цела, пока что… – протянул с глумливым намеком.

Вернувшись в свой ряд, я поплелся вслед за остальными. Мимолетное желание защитить того, кто вряд ли сможет оценить подачку завоевателя теперь казалось глупым. – «Если Юсуф и его щенки вознамерятся заполучить эту девчонку, или любую другую из числа плененных, то мои усилия будут подобны капле в Красном море, к водам которого мы и держим путь. Стоит быть тише, осмотрительней. Я и так успел сыскать славу нелюдимого человека. Не делил кров, предпочитая располагаться пусть и в отдалении от костров, но в сравнительном – насколько это возможно находясь в лагере с несколькими тысячами воинов – одиночестве, ютясь под телегами с провиантом или бочками тягучих, неразбавленных водой вин, призванных для обработки ран и вечерних столов командиров; не брал себе ни походной жены, ни рабыни, с отвращением слушая женские крики наполненные болью и мольбами к неверному богу, не собираясь становиться одним из тех животных, что считали себя в праве подавлять чужую волю, лишь потому, что были сильнее. Не святой, но и не ублюдок, по крайней мере, я надеялся, что не являлся самым худшим среди нас».

Тучи сгущались. Кроны рощицы становились ближе, и ноги благодарно ускорились, уже предвкушая вечерний тахорат, а после, когда молитвы вознесутся к молчаливым небесам, и сон. Пусть непродолжительный, но в некотором роде целебный.

Над головой пронеслась ласточка. Одиноким росчерком крыльев пичуга проскользила над немытыми головами мужчин, возвращаясь в темнеющую высь, готовую разразиться скорым ливнем. Маленькая и свободная. Ее никто не способен пленить, усадив в клеть, она подобно символу веры, что мы несли, грубо втаптывая кровь в и без того красную пыль побережий. Она показалась мне хорошим знаком. Я не надеялся вернуться домой – не было места, которое я бы мог назвать своим домом, – но Великий Халиф обещал золото и почет, а выстроить стены и осесть в каком-нибудь тихом месте, в ожидании старости, вполне желанная награда. Мне уже минуло два десятка лет, по меркам Аламутского государства я уже должен был обзавестись, непременно располневшей после родов, женой и выводком отпрысков, однако даже с учетом скорой победы, – да поможет нам Всевышний, – я предпочел бы одинокую седину, нежели семейную суету.

Первые разряды грома встретили нас, стоило отряду достичь рощицы. Просветы в редких кронах не уберегали от крупных капель, срываясь на легкий кожаный доспех и яркие вкрапления кислицы под ногами. Шахбулат скомандовал привал, останавливая первые ряды подняв шотель² вверх. Сталь сверкнула алым, отражая первые лучи заката.

Поправив ремень заплечных недубленых ножен, в которых покоились собственные парные клинки, я начал продвигаться к повозкам, держась поодаль он спешивающейся конницы. Скинув ножны, уселся на жухлую траву, облокотив занывшие из-за латунного канта мышцы спины на кособокую телегу с зерном для коз. Мальчишка Ага³, один из тех, что командиры держали для подручной работы, сноровисто обходил воинов по очереди, поднося тяжелый походный котелок полный теперь уже не самой чистой воды.

– Вода для омовения. – Мальчишка низко поклонился, выказывая почести. – Позвольте, достойнейший.

– Брось, мы все равны. – Зачерпнув из котелка, я наскоро омыл стопы, кисти и лицо, не смывая, а больше размазывая дорожную пыль. – Благодарю.

Ага просиял. Так улыбаться способны лишь чистые детские души, сохранившие в себе крупицу света даже на руинах войны. Кивнув в знак ответного уважения, я отпустил прислужника к другим, ожидающим воды соратникам.

Таухид⁴ прошел в молчании. Наши молитвы отличались от песнопений неверных, дающих Единому Богу имена и порицаемые халифатом изображения. Ничего лишнего, лишь мысленный разговор с тем, кто создал все сущее, отображающийся в омовении не только тела, но и сердца молящегося. Как только пестрые одеяния мальчишек-прислужников вновь замелькали мимо походных шатров и одиночек вроде меня, начали раздаваться голоса и редкий, такой неприсущий войне смех. Разведенные костры разгорались пуще прежнего, облизывая медные бока чанов и котелков. Сглотнув слюну, я посмотрел на первые звезды, только-только пробирающиеся через сизое марево проходящих мимо рощицы туч. Дождь не усиливался, оставаясь неприятной моросью на лихорадочно горящей от усталости коже. Дневной зной пустыни угасал, обещая прохладу ночи.

Решив, что не смогу забыться сном на голодный желудок, я поплелся к ближайшему костру, намереваясь как можно скорее получить порцию подгоревшей каши.

– Фаиз, – знакомый латник протянул мне полный половник опуская напоминающую жижу еду в протянутую мной миску, – думал ты и сегодня откажешься подходить.

– Таир, если бы это являлось едой, я приходил бы к твоему костру чаще. – Я рассмеялся, но быстро потерял напускную веселость. – Еще один день перехода и армия халифата источит себя. Не время воротить носы от крох, что нам достаются.

– Терпим, что еще остается. – Опрокинув новый половник в миску другого воина, – по-моему это был один из видимых мной ранее конников, – Таир пожал плечами. – Возьмем Багдад, и яства потекут пряной рекой. Будем возлежать на парче и шелке в окружении сладкоголосых прелестниц.

– Ты слишком много слушаешь Мулу⁵.

В отличие от давнего знакомого, которым Таир стал для меня за все три года наших походов, я не столь яро внимал речам, сулящим каждому из нас безоговорочные блага. Многое осядет в походных мешках командиров, остальное – большая часть – уйдет к Халифу. Что останется простым копейщикам, латникам и конникам – можно лишь гадать и надеяться оплатить небольшую хижину, да неразбавленное вино, в честь победы. Конечно, особо отличившихся наградят лучше. И я лелеял мысль, что за все свои прошлые заслуги, войду в их число.

– А ты слишком угрюм, мой друг, – поддел Таир. – Если не сохранять веру, то что еще нам остается? Я надеюсь на скорое возвращение домой, Найрият, должно быть заждалась своего вольного мужа, да и дети подросли за эти годы. – Скупая улыбка преобразила его запыленное лицо, стирая груз пережитого. – И не узнают меня, поди.

– Жена напомнит, если что, – отозвался я, собираясь на этом закончить ничего незначащий разговор.

За спиной послышались крики. Женские голоса быстро оборвались, уносимые ветром.

– Опять кто-то из Ага решил недодать пленным еды. – Таир сокрушенно покачал головой, рассматривая клеть повозки за моей спиной. – Ай, нехорошо, – прицокнул он.

– Пойду проверю.

Зажав миску, к каше в которой я так и не притронулся, я направился на тихие завывания голодных рабынь, проклиная свою сердобольность. Как и предполагал Таир, мальчишки-помощники оббегали клеть по широкой дуге, оставаясь глухими к женским просьбам о куске хлеба и глотке воды. Девушки протягивали сквозь прутья дрожащие руки, то ли в молитве, то ли в проклятии пытаясь дотянуться хоть до кого-то. Страх, плескавшийся в их глазах, никуда не делся, однако голод становился сильнее голоса разума. Один из воинов что-то грубо бросил в ответ, даже не повернувшись в их сторону, а я не мог отвести от них взгляда. – На фоне обезумевших от голода и жажды особенно выделялась она – обладательница тех черных омутов, что чуть не стали причиной погибели от жадных помыслов Юсуфа. Девушка смиренно сидела в углу повозки. Не причитала, не пыталась воззвать к совести своих мучителей, лишь сжимала лохмотья длинной юбки тонкими, словно прозрачными пальцами, не поднимая взгляда от истлевшей соломенной подстилки.

Ноги понесли меня быстрее. Фигура черноокой влекла помимо воли. В том не было ни постыдных страстей, ни здравого смысла, лишь ощущение правильности своего решения. Возможно, сам Всевышний управлял мной, помогая хоть чуть-чуть обелить душу, запятнанную кровью.

– Возьми. – Моя рука протянулась, предлагая рабыни нехитрое угощение.

Другие женщины притихли, смотря на меня со смесью страха и недоверия. Долгожданная еда была так близка от них, но незнакомый мужчина, испещренный шрамами и зноем пустыни, видимо, вызывал слишком много опасений.

– Возьми, – повторил я настойчивее, просовывая миску через клеть.

Девушка подняла лицо, уставившись на меня взглядом полным ненависти и прошептала одними губами:

– Отродье.

Агата

Июнь 2054 года, город Санкт-Петербург.

Я резко распахнула глаза, рывком садясь на постели. Мокрые от пота простыни тут же показались ледяными.

– Опять эти сны… – шепот получился хриплым.

Два хлопка в ладоши и автоматизированная система служебной квартиры услужливо включила свет.

Накинув поверх голого тела легкий халат, я прошла к окну, уставившись на ночной Питер. Никогда не любила ни жалюзи, ни шторы, которые теперь, кажется считались чем-то навроде отголоска прошлого, лишь слегка затемненная поверхность окна, разделяла от города полного огней и жизни. Шел 2054 год, но что-то так и не спешило меняться, например маленькие улочки с входами-арками или любимая булочная, расположенная не так далеко от работы. По воспоминаниям дедули, он посещал ее, еще будучи молодым, а теперь и я, набрав полный пакет манящей ароматом выпечки, любила прогуливаться пешком до дома.

Мимо окна неспешно пронеслась рекламная голограмма: «„ОА Заслон“. Мы делаем будущее!» – И с этим утверждением не мог поспорить даже такой прожженный циник, как я. Компания, в которой я работала уже пятый год, действительно не делала голословных заявлений. Помню, как дедушка сетовал, что единственная внучка выбрала совсем не женское, по его мнению, направление в учебе – инженер-радиотехник, но окруженная с младенчества всевозможными схемами, приемниками и оловом для паяльников, которое приятно чадило, каждый раз, стоило единственному родному человеку начать сборку новой радиолы, я не представляла другой жизни. «ОА Заслон» принял в свои ряды, когда я была на последнем курсе института и за последние годы работа переплелась с моей жизнью настолько прочно, что стала главной составляющей. И я нисколько об этом не жалела.

Перед окном пронеслось еще несколько голограмм, теперь с упоминанием одного из отелей и двух новых анонсированных выставок в военно-историческом музее артиллерии. Решив, что полуночного бдения около окна с меня довольно, развернулась, направившись на маленькую кухоньку.

Электрический чайник издал сигнал, оповещая о готовности, а я поморщилась от промелькнувшей в висках боли.

Прошла уже неделя с того момента, как один неосторожный подросток ухитрился сбить меня на своем самокате, парящем на антигравитационной подушке. Или нет, не так. – Прошла уже неделя, как одна неосторожная Агата, считала ворон, выйдя из метро «Московские ворота», поэтому и пропустила тот момент, когда паренек влетел в нее, а ее голова встретилась со ступенями.

Медицинский осмотр диагностировал сотрясение мозга. Не настолько сильное, чтобы продолжать валяться на больничной койке, но все же подходящее для больничного. Чему я, честно говоря, не особо радовалась. Прошел уже год с момента смерти дедушки, а так как моя хмурая натура не спешила сближаться с кем-то еще, может, только не считая Юрки – программиста, работающего вместе со мной в отделе, то одиночество четырех стен давило хуже любого больничного коридора. Я находила отдушину в «Заслоне», а сейчас вынужденно лишилась ее.

«Еще и эти странные сны…»

В первые ночи образы казались слишком размытыми, неясными. К моменту пробуждения я помнила лишь фантомное чувство боли, иногда примешивалось ожидание чего-то… и постоянное одиночество, настолько прочно вторившее моему собственному, что начинали закрадываться сомнения об обычности этих снов.

Но теперь все поменялось. – «Фаиз? – я вспомнила имя мужчины, глазами которого наблюдала странные сцены, будто бы вырванные из далекого прошлого. – Почему он кажется мне знакомым? – мысли путались, как и ноги, из-за поселившейся головной боли, поэтому поспешно наполнив кружку чаем, я уселась на стул, по крупицам вспоминая образы. Закономерность своих снов я заметила не сразу, но она, несомненно, прослеживалась. Всегда один и тот же мужчина, нет, не мужчина, а словно я, в мужском теле. Молодой, по меркам современного мира, но рассуждающий так, словно там, в своем двенадцатом веке уже успел перейти определенный возрастной порог, обрастая предрассудками и суждениями пожившего человека. Всегда одни и те же люди вокруг, хоть и большинство из них «мне» были не знакомы, в отличие от стали двух непонятных, изогнутых клинков. Вот к кому действительно прикипело сердце. – Шотель… кажется так называется подобное оружие».

Но последний сон взбодрил не хуже ледяного душа. – Глаза той девушки, напуганной, но несломленной, утягивали в бездну. За ними крылось что-то большее, чем просто игры моего разума, отвечающего на травму головы. И это даже пугало. Мне было двадцать пять лет – не так уж и мало, если задуматься, – но я до сих пор привыкла ощущать себя девятнадцатилетней девчонкой, с поправкой на появившуюся метеозависимость и боль в пояснице от постоянного неудобного сидения над схемами. Теперь же я заплутала в собственном сознании настолько, что смешала себя настоящую и того мужчину-воина, готового умирать за халифат. – «Нет, – опять начав противоречить себе, поправила течение мысли. – Фаиз не собирался умирать, за кого-либо, он хотел жить. В одиночестве и покое», – его мышление слишком сильно напоминало мое.

Отставив недопитый чай в сторону, я подошла к зеркалу. Гладкая поверхность протянулась от потолка и до самого пола, отражая совершенно обычную картину – светлые волосы, голубые глаза, чуть припухлые губы и далекая от идеальности, прописанной модными журналами, фигура. – Не так уж и плохо, если не заострять внимание. Моргнув, представила в руках своего отражения сталь, но тут же усмехнулась. – «Слишком нелепо… Я-то и драться никогда не умела, старательно избегая любых конфликтов с самого детства».

Со стороны прикроватного столика противно завопил будильник. Я опять забыла отключить этого домашнего тирана, продолжая, по привычке, просыпаться под его сигнал будто на работу. Одновременно с ним раздался привычный рингтон. Подхватив смартфон, нажала на экран, выводя маленькую голограмму, попутно поправляя всклокоченные после ночи волосы и проверяя халат.

– Агата! – Голубоватое изображение парня приветливо помахало рукой. – Доброе утро! Так и знал, что ты наплевала на предписание врача и продолжаешь вставать в такую рань. – Юра, а это был именно он, задорно улыбнулся, из-за чего голограмма слегка исказилась, выдавая рябь помехи.

– Обычная видеосвязь мне нравилась больше. И тебе доброго утра, Юр. – Я поморщилась, представляя, что мое собственное изображение, точно так же, начало сбоить на экране чужого смартфона.

– Пф, – Юра отмахнулся, – прошлый век! Не забывай, за «Заслоном» новые технологии, и мы тоже к этому причастны! Еще пару-тройку испытаний, проверка новой операционной системы, и я добью эту функцию! Вот увидишь, весь мир будет пользоваться нашими голографическими звонками!

– Не сомневаюсь в тебе. – Улыбка вышла кислой. Обижать единственного человека, непонятным образом продолжающего терпеть мой характер и затворничество, мне не хотелось. Юра являлся ведущим программистом «Заслона» и в последние месяцы занимался разработкой новой системы звонков, как любой гений, чествуя свое творение еще в зачатках. Но… я, признаться, тоже верила в его полный успех, не сомневаясь, что в нашей компании лишь лучшие спецы. Желая сгладить свое недружественное после сна поведение, постаралась говорить более бодрым тоном: – И так, гений российского программирования позвонил мне в пять утра чтобы просто справиться о здоровье или есть более веский повод?

Изображение Юрки встрепенулось. Маленькое и взъерошенное, – наверное, он тоже встал не так давно, либо же, засидевшись за очередным изобретением, не ложился вовсе, – оно напоминало воробушка. Запустив полупрозрачную руку в такие же волосы, голограмма друга замявшись, пожала плечами.

– Тут это, такое дело…

– Ну? – поторопила я, нетерпеливо посматривая в сторону душевой комнаты. Разговор толком не начался, но уже начинал утомлять, наверное, виной всему являлся недостаток бодрости, который я и собиралась получить под теплом расслабляющих струй. – Не тяни, Юр. Что тебе нужно?

– Мне нужна твоя помощь, – выпалил он, состроив умильные глазки, напоминающие те, что я видела у рыжего кота в одном из старых мультиков.

– О, нет!

Я аж всплеснула руками, не сдержав эмоций. Последняя подобная «помощь» заключалась в том, что мой телефон перепрошили именно на эти голограммы, напрочь лишив спокойствия от привычной, хоть и, как говорил неуемный коллега «устаревшей», видеосвязи.

– Агаточка-а-а, – умоляюще протянул Юра, сложив руки перед грудью в молитвенном жесте. – Вопрос жизни и смерти. – На лицо изображения вновь вернулась ехидная улыбка, сметая всю игру в ангелочка. – Ты ведь знаешь, я не отстану!

Знала. И слишком хорошо. Местному гению проще подыграть, чем постараться остановить полет мыслей и действий. Вздохнув, понимая, что заведомо проиграла еще в тот момент, когда познакомилась с Юрой, я все-таки ответила согласием:

– Хорошо. Но завтра, на сегодня у меня назначены очередные анализы, после которых я вряд ли буду рада гостям.

И отключила смартфон, борясь с желанием разбить его об стену.